8

8

Сидор с утра бросился в погоню за "мстителями", угнавшими стадо, но ни их, ни коров найти не смог. Таинственным образом коровьи следы обрывались на кладбище, и сколько ни кружили по окрестным дорогам казачки, толку не было, пришлось вернуться ни с чем.

— Выступает белокурая Жазиль! — объявил Касторский и уже взял в руки скрипку, а через плечо у него наготове висела гитара. Буба заиграл романс, и из-за занавеса появилась певица — крашеная блондинка с мушкой на длинном лошадином лице, в черном испанском платье с приколотым красным цветком, с ее плеч спадала черная же ажурная шаль.

Неумолимо приближался стук копыт, всадники направили коней к толпе на площади. Станичники тут же стали потихоньку расходиться. Данька задержался, чтобы пересчитать казачков и разглядеть, кто чем вооружен.

— Эта ночь будет жить в нашей памяти вечно, эта ночь покоренных певучих сердец, — затянула дива романс.

Лютый подъехал к самой эстраде, остановился прямо напротив певицы. Он и одет, как для театра: в белую рубаху и черкеску с серебряными газырями. В возбуждении Сидор покручивает пышный ус. На руке его, как обычно, висит плетка, а через плечо — кобура маузера.

— До утра ты шептал мне так страстно и нежно, что со мною пойдешь под венец. Ночь прошла, ночь прошла, снова хмурое утро. Снова дождь, снова дождь, непогода, туман. Ночь прошла, ночь прошла, и поверить мне трудно: так закончен последний романс… — Пела Жазиль с придыханиями, старательно подражая чьим-то чужим интонациям.

Бурнаши с детским восторгом обрадовались артистке, а Лютый вообще смотрел гоголем. Да и дама, в тон романсу, томно глядела на атамана. Буба со скрипки перешел на гитару, и ритм музыки сменился на испано-танцевальный. Жазиль бросила Сидору шаль, тот ловко поймал ее на рукоять плетки. Певица танцевала, дробно стуча кастаньетами и размахивая во всю ширь богатым подолом черного кружевного платья. Казачки смеялись, и если бы не проклятая трезвость — сами пустились бы в пляс.

Даньке пора бы уже уйти от греха подальше, но он все медлил, с ненавистью следя за главным бандитом. Лютый, несмотря на увлечение певичкой, почувствовал взгляд хлопца и оглянулся. Их глаза встретились, и Данька, наконец, стряхнул оцепенение. Он нырнул под шею лошади, стоящей за ним, проскользнул между парой следующих, и Сидор потерял его из виду. Но краткого мгновения хватило, чтобы Лютый узнал паренька. Он мгновенно забыл о Жазили и спустился на землю.

Данька быстрым шагом пересек одну улицу, потом следующую и только тут оглянулся. Погони не было. Успокоившись, он повернул за угол дома и наткнулся на Лютого. Тот стоял у плетня и, не приближаясь, исподлобья глядел на подростка. От неожиданности Данька замер. Потом развернулся и бросился бежать.

Какой-то бандит поставил ему подножку, и Данька шлепнулся в пыль. Это вызвало общий хохот.

— Ну, что ржете, жеребцы! Сбили мальца и довольны? — неожиданно вступился Лютый и, помахивая нагайкой, подошел к Даньке. — А отец-то твой вроде половчее был, а? Не ушибся?

Данька встал. Лютый покровительственно взял паренька за шею.

— Ладно, ладно. Пошли, щусенок, кваску попьем, — Сидор подвел хлопца к стоящей неподалеку бочке, где бурнаши утоляли жажду. У импровизированного прилавка Лютый обнял Даньку за плечи и почти ласково сказал:

— Неужто ты думаешь, щусенок, что у Сидора Лютого душа не болит за каждого сироту-сиротинушку?.. Болит, — кивнул он сам себе. — Только время нынче такое, не обойтись нам без сирот.

Данька оглянулся вокруг. Бежать некуда, со всех сторон бурнаши, попался глупо… Он коротко посмотрел на Сидора, но так, что Лютый убрал руку с его плеча.

— Ну а ты знаешь, скольких моих дружков отец твой порубал? Не знаешь? То я знаю! — бандит ударил себя в грудь, где сердце. — Я бы его и мертвого в петлю сунул. Ух и гад же был твой отец, щусенок!.. — Лютый взял чарку с квасом и протянул хлопцу. — На, пей!

Светлые Данькины глаза сделались черными, и презрительным, как пощечина, ударом он выплеснул квас в лицо Сидору. Бурнаши кругом замерли. Лютый, обтекая квасом, налился бешенством. Вытер усы рукой с плетью на запястье и выдумал казнь…

* * *

Никто из очевидцев не мог счесть ударов, которые сыпались на спину подростка. Усердно работая плеткой, Лютый сам взмок и выглядел так, словно его облили квасом с ног до головы. Сидор уже сбросил черкеску, расстегнул ворот шелковой рубахи, а все не мог добиться от хлопца мольбы о пощаде. Данька лежал на скамье сжав зубы, не позволяя себе даже стона. Только худое тело со связанными над головой руками вздрагивало в такт ударам. Когда он терял сознание, стоящий рядом бурнаш плескал на него колодезной холодной водой.

Бандиты на экзекуцию глядели равнодушно, как на привычное дело, неважно, что это мальчишка. Бабы охали и отворачивали лица детей, многие разбежались по хатам и с опаской выглядывали из окон. С болью и сочувствием наблюдали за избиением со своей кибитки Касторский и Жазиль. Буба был бы рад вмешаться, но знал, что Даниилу это не поможет. Лютый и есть — лютый, бродячие артисты о нем наслышаны даже больше, чем о Бурнаше.

У Сидора нервно задергался ус, он бросил плетку.

— Ой ты, бедный хлопчик, — первой к Даньке подошла тетка Дарья и накрыла исполосованную спину своим платком.

Лютый зло поглядел на нее, молча развернулся и ушел к себе в штаб.

* * *

С наступлением сумерек тренировка прекратилась. Только Валерка все еще бросал в дерево нож. На прибрежном пне сидел Яшка и, отдыхая, тренькал на гитаре.

— Долго что-то Данька не едет, — заметил Валерка.

— Ты за него не беспокойся, — сказал цыган.

Услышав призывное ржание, Яшка отложил гитару и подошел к своей лошади. Снял с ветки уздечку и в поводу повел лошадь к воде. Берег блестит закатным серебром, вода рябит, камыши шумят… Идиллическая картинка, как сказал бы Валерка, если бы не был так занят метанием ножа. Лошадь пила, пофыркивая от удовольствия, Яшка тоже набрал воду в горсть.

Вдруг со стороны станицы послышались далекие выстрелы. Яшка достал из-за пояса револьвер и выбежал на берег.

— Валерка!

Нож просвистел и глубоко вонзился в древесину. Валера спокойно подошел и выдернул лезвие из ствола.

— Постой, Валерка! — подбежал цыган. — Ты слышишь? Стреляют в хуторе.

— Ну и что?

— Я думаю, может, с Данькой что случилось, а?

— Я думаю, психолог ты неважный, Яшка.

— Чего?

— Стрельба-то беспорядочная — на всякий случай, — Валерка прицелился и снова бросил нож. — Так сказать, для самоуспокоения. Понимаешь, чудак?..