Соперничество между коммерческим и государственным вооружением

Соперничество между коммерческим и государственным вооружением

Сложившаяся за столетия ритуальная рутина армейской и флотской жизни противилась нововведениям любого рода. Лишь только когда гражданские технологии однозначно превзошли уровень вооруженных сил, стало возможным преодолеть официальную инерцию и консерватизм. В середине века подобное развитие было более драматичным на флоте, нежели в сухопутных войсках. Причиной в 1830-х была гонка многочисленных частных предприятий в создании паровых судов, способных пересечь Атлантику. Надежда на прибыль и соперничество между различными группами финансовых предпринимателей ускоряли процесс создания все более крупных, надежных, быстрых и красивых кораблей. Государственные субсидии на перевозку почты, которые британское правительство начало выделять с 1839 г., помогли снизить расходы на создание новых конструкций, совершенно не вовлекая флотское начальство в процесс развития технологий пара и железа[298].

Развитие шло очень быстрыми темпами. В 1807 г. Роберт Фултон продемонстрировал на реке Гудзон один из первых удачных пароходов. Тридцатью годами позже колесный пароход «Сириус» пересек Атлантику под постоянными парами (и, разумеется, при помощи парусов) за 18 дней. Через два года срок перехода сократился до 14 дней и 8 часов. В 1840-х гребные винты начали сменять более ранние колеса, а большие океанские корабли— переходить с деревянных на железные корпуса. За 21 год мощность двигателей возросла с 320 л. с. у «Сириуса» до 1600 л. с. у парохода «Грейт Истерн», имевшего 210 метров в длину[299].

Развитие паровых судов не изменило методов управления флотами в одночасье. Новая паровая технология в основном сосредоточивалась в Великобритании, однако доказанное при Трафальгаре (1805 г.) превосходство королевского флота на морях имело основой паруса и соответствующие навыки сражений на кораблях, конструкция которых в основном оставалась прежней с 1670-х. Подобные обстоятельства давали британскому Адмиралтейству прекрасный довод в пользу сохранения существующего положения дел. Снабжение мачтовым лесом, верфи для постройки и ремонта кораблей, предприятия для отливки пушек, склады провианта — словом, все, что требовалось для господства Британии на морях, наличествовало и исправно функционировало. Какая же могла быть нужда в неопробованных устройствах? Чего ради? Часто цитируемый Меморандум Адмиралтейства 1828 г. предлагает совершенно рациональное (и совершенно ошибочное в видении будущего) восприятие ситуации британским флотским начальством. Вот что говорится в Меморандуме:

Их Светлости лорды считают своим долгом предостеречь, насколько это находится в пределах их возможностей, от задействования паровых судов, поскольку находят, что внедрение пара рассчитано для нанесения смертельного удара по флотскому превосходству Империи[300].

Промышленная революция на море

Эти иллюстрации показывают зарождение эры пара и железа на море.

Вверху: британский линейный корабль «Сент Джордж» с дымовой трубой, виднеющейся между мачтами. Однако паровая машина предполагала минимальные изменения в конструкции корабля, и этот компромисс старого и нового устарел к 1861 г., когда французский флот получил «Ла Глуар», (внизу). Корпус, защищенный железными броневыми листами, защищал от огня всех орудий того времени, однако и «Ла Глуар» вскоре устарел, поскольку соперники не замедлили с разработкой еще более тяжелобронированных и тяжеловооруженных кораблей.

Illustrated London News 38 (January-June, 1861): 78, 227.

Консерватизм королевского флота отдавал инициативу любому сопернику, который мог строить технологически современные корабли — и французы быстро разглядели эту возможность. Так, в 1822 г. генерал Анри-Жозеф Пексан опубликовал книгу Nouvelle force maritime, в которой утверждал, что защищенные броней корабли, вооруженные крупнокалиберными орудиями, способны уничтожить посредством снарядов со взрывчатым веществом деревянные корабли противника — сами при этом оставаясь неуязвимыми. При написании этой книги Пексан сконструировал бомбическое орудие, стрелявшее 80-фунтовой разрывной гранатой. Испытания воздействия последней на блокшив в 1824 г. продемонстрировали основательность его утверждений, и в 1837 г. французский флот официально принял на вооружение пушки Пексана. В следующем году они были приняты на вооружение британского флота, а вскоре за ним и других европейских флотов. С этого момента все отдавали себе отчет в том, что старым деревянным судам не устоять перед новыми снарядами[301]. Наглядной демонстрацией явился Синопский бой 1853 г., когда русские бризантные бомбы быстро уничтожили турецкий флот. Победа русских обусловила вступление Великобритании в Крымскую войну (1854–1856 гг.), поскольку в Лондоне считали, что для предотвращения захвата Константинополя необходимо выдвинуть британские (и французские) суда в Черное море.

Опыт Крымской войны поставил перед британскими и французскими флотскими конструкторами новую задачу — путем бронирования обеспечить защиту от всевозрастающей мощи новых орудий. В свою очередь, эти усилия потребовали создания еще более мощных паровых двигателей для кораблей, вскоре ставших настоящими плавучими крепостями.

На боевые корабли паровые двигатели стали ставить десятилетием ранее. Французы пошли на эту технологическую авантюру после унижения, которому подверглись в ходе Ближневосточного кризиса 1839 — 41 гг. Тогда британская эскадра заставила французский флот отказаться от поддержки правителя Египта (Мухаммеда) Али в его конфликте с османским султаном. Влиятельная фракция в руководстве французского флота начала поиск новых технологических средств, призванных оспорить владычество Британии на морях; особенно многообещающими показались паровые суда, способные пересекать Ла-Манш независимо от направления ветра. Шаги, предпринятые французами, и растущее опасение перед возможностью вторжения, ускорили процесс установки вспомогательных паровых двигателей на линейные корабли британского флота[302].

Следующие двадцать лет французы удерживали лидерство в техническом развитии. Французские конструкторы и политики все еще лелеяли мечту низвергнуть британское морское господство путем создания новых эпохальных кораблей. Дважды они могли превзойти королевский флот: первый раз в 1850 г., когда стал в строй «Наполеон», благодаря 950-сильному двигателю делавший 13 узлов в час, и второй — в 1858 г., когда 4,5-дюймовая железная броня сделала «Ла Глуар» неуязвимым для любых орудий того времени[303].

Каждый прорыв французов вызывал принятие немедленных контрмер в Великобритании, сопровождаемое пропагандой необходимости увеличения ассигнований на флот и мрачными предсказаниями катастрофы в случае, если французы решат переправиться через Ла-Манш. Однако несоизмеримо более объемная промышленная база Великобритании позволяла каждый раз сравнительно быстро ликвидировать технологический отрыв соперника и превзойти его в количественном отношении.

В дни наибольшего расцвета европейского либерализма финансовые ограничения всегда играли большую роль. Как и в XVIII в., британское общественное мнение с достаточной степенью готовности откликалось на необходимость новых расходов на поддержание морского превосходства. Напротив, во Франции периоды строительства флота сменялись тяжелыми временами, когда правительство отказывалось от видевшихся непрактичными попыток превзойти Великобританию на море— и, соответственно, урезало ассигнования на нужды флота[304].

Взлеты и падения объема расходов на французский флот отчасти отражали мнение Луи Наполеона о глубокой ошибочности враждебной по отношению к Великобритании политике своего дяди. Став в 1851 г. императором Франции, он стал искать не только возможности покрыть себя славой на поле брани и в качестве наследника великого Наполеона отменить положения договора 1815 г., но и сотрудничества с Великобританией— или, по крайней мере, избежания открытой ссоры. При Наполеоне III в 1850 — 1860-х гг. напряженность и соперничество во взаимоотношениях Парижа и Лондона отнюдь не исчезли полностью. Однако даже непостоянное и несовершенное сотрудничество Франции и Великобритании смогло изменить установленное в 1815 г. равновесие сил в Европе.

Крымская война продемонстрировала очевидность этого факта. В 1815 г. Россия стала величайшей сухопутной державой Европы, и ее армия в последующие годы оставалась самой многочисленной[305]. Ее боеспособность постоянно подвергалась проверке в ходе многочисленных войн на разных фронтах: русско-турецкой и русско-персидской (1826–1829 гг.), в Центральной Азии (1839–1843 и 1847–1853 гг.), на Кавказе (1829–1864 гг.), а также при подавлении польских (1830–1831 гг.) и венгерских (1849 г.) повстанцев. Технические изменения были незначительными— но и другие европейские армии оставались при вооружении и организации, доведенных до совершенства в ходе наполеоновских войн. Русский флот был третьим в мире, ненамного (что наглядно продемонстрировало уничтожение турецкого флота при Синопе в 1853 г.) уступая британцам и французам в отношении технических перемен.

Мериться силами с подобным монстром и вдобавок победить было подвигом для французских и британских экспедиционных сил, успех которых в Крыму зависел от лучшего, чем у противника, снабжения. Русские испытывали большие затруднения в доставке пороха и других необходимых грузов в Севастополь. Блокада союзного флота лишила их возможности осуществления перевозок морем, а снабжение морской базы через крымские степи было крайне сложным. Несмотря на мобилизацию около 125 тыс. крестьянских телег, поставки так и не приблизились к удовлетворительному уровню. После того как запасы фуража на пути следования иссякли, прокорм для тягловых животных приходилось возить с собой— а это означало, что собственно полезный груз сокращался до ничтожных объемов. В то же время объем снабжения французских и британских экспедиционных сил морским путем был огромным. Точности ради необходимо упомянуть о провалах и неудовлетворительном управлении в начальный период и времени, потребовавшемся для соответствующей организации. Однако в конце осады союзники были в состоянии выпустить 52 тыс. снарядов по укреплениям Севастополя в течение одного дня — тогда как русским, ввиду нехватки пороха и снарядов, приходилось ограничивать огонь своей артиллерии[306].

Иными словами, снабжение в Крымскую войну с точностью до наоборот повторило ситуацию 1812 г., в которой русские войска воспользовались преимуществами водных артерий, а армия вторжения полагалась лишь на сухопутные обозы. В итоге большое количество тяжелых корабельных орудий и мастерское их применение защитниками Севастополя оказались недостаточными для того, чтобы уравновесить превосходство союзников в снабжении. Отступление гарнизона после героической обороны означало конец активных боевых действий, поскольку союзники были не в состоянии преследовать русских. Более того, взятие Севастополя и уничтожение Черноморского флота означали выполнение поставленной ими задачи— обезопасить Константинополь от нападения морских сил северного соседа.

Осада Севастополя в миниатюре явила образец Западного фронта в Первой мировой войне. Система траншей, полевые укрепления и артобстрелы приобрели определяющий характер; не хватало лишь пулеметов. С другой стороны, три сражения в начале войны (на Альме, при Балаклаве и Инкермане), позволившие запереть русских в Севастополе, были генеральной репетицией прусских побед над австрийцами при Кенигреце в 1866 г. Полученные французскими и британскими войсками новые нарезные ружья позволили одержать победу над вооруженными устаревшими мушкетами русскими. Разница была ужасающей— винтовки позволяли вести эффективный огонь на дальность тысячи ярдов, тогда как мушкеты— лишь двухсот.

Преимущества винтовок давно были известны европейским оружейникам, которые еще в конце XV в. открыли, что придающий вращение пуле нарезной ствол обеспечивает ей устойчивость в полете, а следовательно, повышает дальность и точность стрельбы. Однако изготовление винтовок обходилось дороже, и темп их стрельбы был ниже, так как для плотного прилегания к нарезам мягкую пулю необходимо было забить в ствол. Это требовало времени и аккуратности — условий, совершенно несовместимых с горячкой боя. С XVI в. нескольких особо метких стрелков, вооруженных винтовками, стали выделять в застрельщики. Однако, поскольку исход сражения зависел от темпа стрельбы, основная часть пехоты не могла воспользоваться преимуществами винтовок.

Подобное положение дел, длившееся достаточно долго, изменилось в 1849 г., когда офицер французской армии капитан Клод Этьенн Минье запатентовал продолговатую пулю с выемкой в донной части. Ее, как и сферические мушкетные пули на протяжении веков, достаточно было опустить в ствол — а при выстреле силой расширявшихся газов донная часть расширялась, плотно прилегая к нарезам. За исключением того, что новую пулю следовало опускать в ствол носиком вверх, приемы заряжания и стрельбы оставались теми же, что и у гладкоствольных ружей. Минимальные изменения в привычных приемах обеспечили легкое внедрение, и после испытаний (и успешного применения в Крымской войне) винтовка в 1857 г. была принята на вооружение. Британцы приобрели патентные права в 1851 г. и, вооружив винтовками свои полки в Крыму, обеспечили им победу даже над хвалеными русскими войсками[307].

Остальные европейские армии усвоили урок. Пруссаки, еще с 1840 г. втайне накапливавшие арсеналы казнозарядных ружей, в 1854–1856 гг.[308] приняли меры по их переделке в винтовки; за океаном армия утвердила в 1855 г. пулю Минье и нарезные ружья.

Таким образом, остававшиеся с XVII в. почти неизменными модели армейских и флотских вооружений в середине XIX в. стали рассыпаться. Генералы, адмиралы и государственные мужи остались лицом к лицу с пренеприятнейшей перспективой воевать на новых условиях и новым оружием при отсутствии непосредственного опыта. Подобное положение поощряло воображение и интеллектуальные качества армейских и флотских командиров, жестоко наказывая за прежнее пренебрежение ко всему, связанному с умственной работой. Последствия были особенно значительными в сухопутных войсках — новые технологии стали грозой самых вымуштрованных и беспрекословно следующих приказам (т. е. лучших в Европе) армий. И наоборот, самая слабая среди армий великих держав — прусская, смогла максимально полно воспользоваться тем, что ранее считалось крайней слабостью.

Прежде чем обратиться к изучению процесса обретения Пруссией превосходства на суше, стоит уделить внимание двум другим побочным продуктам опыта применения нового вооружения в Крымской войне. Первым было применение способов массового производства огнестрельного оружия, ставшего реакцией на неспособность старых ремесленных мануфактур Бирмингема и Лондона удовлетворить внезапно возникший ввиду войны с Россией спрос. Изготовление стрелкового оружия долго считалось гильдийным ремеслом многочисленных специалистов. Каждый оружейник выступал в качестве субподрядчика для предпринимателей, в свою очередь, получавших у государства контракт на поставку определенного количества готовых ружей. Правительственные инспектора проверяли соответствие каждой детали определенным параметрам, а арсенал в Вулвиче иногда за свой счет проводил сборку оружия. Эта система достаточно успешно вынесла напряжение периода наполеоновских войн, хотя британским оружейникам (как и французским) понадобилось два десятилетия спроса военных лет, чтобы достичь наивысших показателей производительности.

В 1854–1856 гг. никто уже не желал ждать, пока тысячи ремесленников приспособятся к новому уровню спроса. Проблема в Великобритании обострялась проходившим в то время мучительным переходом к новой системе Минье. Старые методы и традиции железообработки, приспособленные для производства практически не изменившейся со времен герцога Мальборо «Смуглянки Бесс» не могли достичь уровня точности, необходимой при производстве новых винтовок. Однако когда инспектора попытались ужесточить контроль, забраковывая плохо изготовленные детали, это привело к серьезным конфликтам с ремесленниками. Кроме того, внезапно возросший благодаря началу Крымской войны спрос в глазах производителей виделся золотой возможностью обогатиться, повысив расценки. В результате радикальных изменений в устоявшейся рутине и ожиданиях оружейный бизнес претерпевал бесчисленные задержки практически на каждой стадии производства. В период, когда страна нуждалась в возросшем количестве более качественных ружей, их производство напротив, снизилось.

Возмущение как в правительственных кругах, так и за их пределами убедило власти в необходимости принятия решительных мер, способствующих увеличению объема выпуска ружей и повышению их качества. Благодаря знанию альтернативной модели руководство Вулвичского арсенала было готово к подобному повороту. Она называлась «Американской системой производства», поскольку была разработана в 1820–1850 гг. на Спрингфилдском арсенале (Массачусетс,) и среди частных производителей стрелкового оружия в долине р. Коннектикут. Основным принципом было использование автоматических или полуавтоматических фрезерных станков для производства деталей заданных размеров[309]. Эти машины производили взаимозаменяемые части, так что винтовка могла быть собрана без дополнительных шлифовки и пригонки, необходимых при менее точном ручном производстве. Разумеется, фрезерные машины стоили дорого и производили куда больше отходов, нежели опытный мастер с молотком и напильником. Однако в условиях объемного спроса на ружья и экономики массового производства автоматические устройства окупались многократно.

Методы американцев стали известны англичанам благодаря Великой выставке 1851 г., на которой Сэмюэль Кольт продемонстрировал свои револьверы и взаимозаменяемость их частей путем разборки нескольких экземпляров, перемешивания частей и затем сборки боеготовых образцов.

Таким образом, когда в первые месяцы Крымской войны возросло число задержек и срывов, многие в Великобритании уже знали о достижениях американцев; и специальный Комитет по стрелковому оружию рекомендовал создание нового завода в Энфилде на основе американской системы производства. Работы начались в 1855 г., однако выписанное из Соединенных Штатов необходимое оборудование не было полностью установлено до 1859 г. — т. е. через три года после окончания Крымской войны[310].

Автоматизация не ограничилась лишь ввозом американских станков для изготовления винтовок. Специально разработанные машины стали производить на Вулвичском арсенале по 250 тыс. пуль Минье в день; еще одно устройство производило в день 200 тыс. патронов, объединяя в целое пулю и пороховой заряд[311]. Массовое производство также не могло оставаться монополией государственных арсеналов — частное производство огнестрельного оружия последовало их примеру. Чтобы оплатить дорогостоящее новое оборудование, прежде независимые подрядчики в 1861 г. объединились в Бирмингемскую компанию стрелкового оружия. Шестью годами позже подобное слияние привело к созданию Лондонской компании стрелкового оружия. Таким образом, государственный заказ распределялся между Энфилдом и двумя новосозданными современными частными оружейными предприятиями в соотношении, в некоторой степени определяемом политическим лоббированием и отчасти — желанием чиновников создать необходимые резервные мощности на случай, если новая война внезапно потребует быстрого увеличения объема производства винтовок. Эти две частные фирмы в основном существовали за счет продажи спортивного оружия частным покупателям в Великобритании и за рубежом, но в то же время принимали заказы и от иностранных правительств.[312]

Правительства других стран Европы также осознали возможности новых машин в массовом производстве необходимого стрелкового оружия. К 1870 г. Россия, Испания, Турция, Швеция, Дания и Египет последовали британскому примеру, закупив американское оборудование для производства винтовок[313]. Льежские оружейники в Бельгии основали новую компанию для того, чтобы импортировать американские станки. В 1854 г. это виделось единственным способом выполнить британский заказ на 150 тыс. винтовок, так как производство в самой Великобритании запаздывало[314].

Итогом стали значительные перемены в европейском оружейном предпринимательстве. Кустарные способы отмерли, а установка новых машин в государственных арсеналах сократила веками основывавшийся на льежском производстве оружейный бизнес до сравнительно незначительных объемов[315].

Еще одним последствием было нижеследующее. До 1850-х изменения в конструкции выдаваемого сотням тысяч солдат стрелкового оружия были затяжным и однозначно затруднительным предприятием (почему европейские мушкеты и оставались почти неизменными 150 лет). В автоматизированном производстве для выпуска сотен тысяч винтовок нового образца в год достаточно было изготовить новые шаблоны. Быстрота перехода целой армии на новый вид ружья стала зависеть от времени, необходимого для обучения солдат обращению с ним. Таким образом, перед дальнейшим совершенствованием стрелкового оружия распахнулись двери — что предполагало пересмотр всех тактических правил и наставлений по обучению пехоты.

Трудности внесения изменений в конструкцию огнестрельного оружия при сохранении ремесленного способа производства стали болезненно ощутимыми для пруссаков после 1840 г., когда король Фридрих-Вильгельм решил начать перевооружение армии казнозарядными винтовками. Первоначальный заказ предполагал поставку 60 тыс. ружей; семью годами позже разработчик этого оружия Иоганн Николас фон Дрейзе смог достичь на своих заводах общей производительности всего в 10 тыс. единиц в год, а контроль за качеством не поспевал обеспечить их надлежащую проверку. Поскольку прусская армия вместе с резервами насчитывала 320 тыс. чел., на переход с мушкетов на казнозарядные ружья при подобных темпах производства потребовалось бы более 30 лет. Неудивительно, что в 1854 г. пруссаки решили вложить деньги в переделку имеющихся мушкетов в нарезные ружья и производство пуль Минье— переход, потребовавший всего двух лет!

В то же время и король Пруссии, и его военные советники были достаточно твердо убеждены в превосходстве казнозарядных ружей, чтобы продолжать их производство. Путем перевода трех государственных арсеналов на производство ружей новой конструкции удалось достичь уровня 22 тыс. винтовок в год. В результате «игольчатые ружья» Дрейзе (как их зачастую называли) еле успели поступить на вооружение всей прусской армии, чтобы пройти первое и зрелищное испытание в сражении против австрийцев. Для завершения перехода с дульнозарядных на казнозарядные ружья потребовалось 26 лет— неудивительно, что в подобных условиях государства с XVII в. предпочитали не вносить изменений (кроме самых незначительных) в конструкцию огнестрельного оружия[316]. Для сравнения— в 1863 г., (через четыре года после начала производства) арсенал Энфилда произвел 100370 винтовок — и это в условиях мирного времени без принятия чрезвычайных мер по увеличению объема производства[317]. Когда Франция в 1866 г. и Пруссия— в 1869 г. решили перевооружить свои войска новыми винтовками, каждой из них понадобилось всего четыре года (включая долгие месяцы на разработку и установку необходимого оборудования) для выполнения намеченного[318].

Таким образом, массовое производство стрелкового оружия в Европе в 1855–1870 гг. является побочным продуктом Крымской войны. В основном, новое оборудование надежно оставалось за стенами арсеналов. В то же время управление конструированием и производством стрелкового оружия со стороны государства стало намного более точным и всеобъемлющим, нежели несовершенная проверка инспекторами качества продукции ремесленников-кустарей. В орудийном производстве произошло обратное — отчасти ввиду жестокой конкуренции между потенциальными производителями артиллерии. Однако новый фактор подтвердил и закрепил зародившееся в качестве случайного результата частного соперничества появление нового материала для изготовления пушек— стали. Производство последней требовало ресурсов, запредельных для всех существовавших государственных арсеналов.

Как и в случае со стрелковым оружием, решающим толчком к новым развитиям в артиллерийском деле стала Крымская война. Благодаря газетам затруднения британских и французских войск в Крыму стали известны беспрецедентно широкой аудитории. Подробные описания боевых действий, отсылаемые корреспондентами в Париж и Лондон, помимо всего прочего, вызвали вспышку изобретательства в связанных с войной областях[319]. Лишь немногим из предложенных идей удалось сойти с чертежной доски, а воплощенные в жизнь зачастую оказывались мертворожденными. Таковыми, например, были чересчур массивные и запоздавшие с появлением сорокадвухтонные мортиры, производство которых было завершено через год после окончания Крымской войны, и впоследствии обращенные в геральдическую стражу главных ворот Вулвичского арсенала. Они стали весьма удачным символом роли арсенала в разработке и производстве артиллерии[320].

Однако некоторые из новых идей имели долгосрочные последствия. Наиболее значимым, вероятно, было открытие бессемеровского процесса выплавки стали, названного по имени одного из самых настойчивых британских изобретателей Генри Бессемера. Его эксперименты с новыми образцами артиллерии привели к открытию способа получения стали путем продувки воздуха через расплавленное сырье — и сделали возможным крупномасштабное производство стали, а также более точное, нежели прежде, следование заданным химической формуле и структуре. Соответственно, выданные Бессемеру в 1857 г. патенты ознаменовали наступление новой эры в металлургии. За 20 лет старые методы производства артиллерийских орудий безнадежно устарели, хотя безуспешные попытки чиновников из арсеналов вернуться к «традиционным» орудийным металлам не прекращались до 1890 г[321].

Недостаточный уровень знаний по молекулярной структуре стали лишал возможности отливки отвечающих единому стандарту и бездефектных орудий. Первым предпринявший попытки в этом направлении германский сталелитейный промышленник Альфред Крупп Эссенский прошел через множество препятствий и разочарований, прежде чем Франко-прусская война 1870–1871 гг. доказала качество его орудий. До этого крупнейшим производителем артиллерийских орудий в Европе был Уильям Армстронг. До Крымской войны он владел производством по выпуску гидравлического оборудования в Ньюкасле и был вовлечен в оружейное производство таким же случайным образом, каким Бессемер открыл способ выплавки стали.

В одном из лондонских клубов Армстронг прочитал о том, как британским войскам удалось благодаря двум пушкам одержать победу в Инкерманском бою, и то, с какими трудностями эти громоздкие орудия были доставлены на огневую позицию. По словам свидетелей, Армстронг заметил, что «пришло время поднять военное конструирование на уровень современной инженерной практики»[322]. Он набросал конструкцию казнозарядного орудия и изготовил опытный образец, испытания которого показали превосходство в точности над гладкоствольными дульнозарядными пушками[323].

К этому времени Крымская война уже закончилась, однако Индийское восстание 1857–1858 гг. стало предметом пристального внимания британского общества и способствовало поддержанию ощущения необходимости дальнейшего технологического совершенствования вооружений. Соответственно, пушка Армстронга была принята на вооружение. По условиям заключенной в 1859 г. сделки, он передавал патент государству в обмен на должность «Конструктора по нарезным орудиям» с жалованьем 2 тыс. фунтов стерлингов в год и пожалование в рыцари. Уже находясь на государственной службе, Армстронг организовал Элсуикскую орудийную компанию близ Ньюкасла. Эта частная компания заключила с Военным департаментом контракт, согласно которому обязывалась поставлять только что сконструированную Армстронгом пушку исключительно британским вооруженным силам. К 1861 г. количество изготовленных в Элсуике орудий разного калибра достигло 1600. Однако затвор часто заедало, а на крупнокалиберных орудиях обслуживание замков требовало приложения усилий, превосходивших возможности обычного человека.

По утверждению критиков, сэр Уильям использовал свое официальное положение для передачи контрактов Элсуикской орудийной компании и предотвращения возможности проведения объективных испытаний других конструкций — довод крайне неудобный. Промышленник из Манчестера и личный соперник Армстронга Джозеф Уитуорт выставил дульнозарядные орудия, которые, согласно его утверждению и приводимым доказательствам, превосходили пушки Армстронга как по точности, так и по бронепробиваемости[324]. Еще полдюжины других изобретателей громогласно расхваливали свои конструкции, однако лишь Армстронг и Уитуорт обладали возможностями изготовления и испытания опытных образцов без поддержки государства.

Неприязнь флота к пушкам Армстронга вскоре придала вес критике со стороны частных лиц. В 1859 г. на вооружение французского флота поступил «Ла Глуар», броня которого обеспечивала защиту от всех снарядов, которые мог выпустить британский флот. Таким образом, от британских оружейников срочно требовалось новое оружие, способное пробивать броню «Ла Глуар». Самые большие казнозарядные пушки Армстронга оказались бессильны, а результаты проведенных в 1863–1864 гг. тщательных испытаний убедили комитет в том, что дульнозарядные пушки были проще, надежнее и действеннее против брони, нежели казнозарядные. Орудия Уитуорта были признаны слишком сложными, поскольку требовали более плотного прилегания снаряда к стволу орудия, нежели могли предложить существующие методы производства[325]. Не доверяя правдивости движимых наживательским интересом частных производителей оружия, и в условиях развернутой ими шумной кампании рекламы своих достижений, комитет рекомендовал расторгнуть контракт с Элсуиком и вновь (как до 1859 г.) разместить заказ исключительно в Вулвичском арсенале. Арсеналу было поручено разработать новые образцы орудий, используя все лучшее от участвовавших в испытаниях дюжины пушек[326].

Вулвичские специалисты высказались за применение французской конструкции, предполагавшей одновременное применение преимуществ нарезного и казнозарядного орудий. Простое добавление приливов на корпус снаряда обеспечивало придание последнему вращения при движении в канале ствола. Для обращения старых гладкоствольных пушек в новые нарезные требовалось лишь высверливание соответствующих приливам снаряда нарезов в орудийном канале. В итоге французская и британская армии еще целое десятилетие после перехода прусских войск на стальные казнозарядные пушки полагались на дульнозарядные орудия. Взамен Лондон и Париж предприняли самые энергичные усилия по производству еще более крупных и мощных корабельных орудий. Государственная монополия на производство в интересах вооруженных сил во Франции и Великобритании не привела к стабильности в тяжелых вооружениях, что подтверждается их соперничеством на море и неустанным спором между снарядом и броней боевых кораблей.

Тогда как во Франции частное производство артиллерийских орудий на экспорт было запрещено до 1885 г.[327] в Великобритании Армстронг, после своего ухода с государственной должности в 1863 г. был (как и Уитуорт) совершенно свободен в предложении продукции Элсуикской компании всем платежеспособным покупателям. С этими британскими производителями соперничал Крупп, представивший восхищенной публике на Великой Выставке 1851 г. в Лондоне стальную казнозарядную конструкцию орудий. Первые пушки Крупп продал Египту (1855 г.), за этим в 1858 г. последовал заказ Военного министерства Пруссии на 300 пушек; однако настоящие прибыли пришли после получения крупных заказов из России в 1863 г. В свою очередь, Армстронг и Уитуорт изрядно разбогатели на поставках оружия американцам в ходе Гражданской войны. Победа Севера не слишком отразилась на их благосостоянии — малые государства в Европе и других уголках света, включая Японию и Китай, Чили и Аргентину, обладали и способностью, и желанием закупать произведенные частными фирмами большие пушки. Вскоре эти страны начали приобретать и боевые корабли.

Таким образом, в 1860-х возникло глобальное, индустриализованное оружейное предпринимательство. Оно затмило нацеленное на международный рынок кустарное производство вооружения, центром которого с XV в. являлись Нидерланды. Даже состоятельные в техническом плане государственные арсеналы Франции, Великобритании и Пруссии находились в состоянии жесткого соперничества с частными предпринимателями, не упускавшими малейшей возможности продемонстрировать преимущества своей продукции над изготовленным на государственных предприятиях оружием. Коммерческая конкуренция сообщила новую энергию в конструировании артиллерийских орудий в этих странах.

В первую очередь и самым радикальным образом результаты стали ощущаться в корабельной артиллерии. Гигантские пушки, необходимые для поражения броневой защиты, утолщавшейся с каждым новым броненосцем, лишали смысла прежний способ размещения рядов орудий вдоль бортов судна. Новые пушки были столь громоздки, что обеспечение устойчивости судна требовало их размещения в центральной части. В свою очередь, необходимость в беспрепятственном ведении огня в разных направлениях установленных на палубе орудий предполагала отсутствие мачт и такелажа. Радикальное совершенствование в 1880-х мощности и коэффициента полезного действия паровых двигателей сделало осуществимым вышеперечисленное. Защита от огня противника потребовала создания бронированных башен для размещения крупнокалиберных орудий; излишне говорить, что башни должны были быть вращающимися, чтобы наводить пушки. Тяжелые гидравлические механизмы поворота башен требовали дополнительной мощности парового двигателя — а в 1868 г., как будто этих усложнений было недостаточно, был внедрен способ электрического зажигания. Искусство наводки корабельных орудий и ведения огня стало еще более взыскательным. В то же время, в ходе единственного на европейских морях боя, артогонь как итальянских, так и австрийских кораблей (1866 г., Адриатическое море) не смог решить исход сражения, а единственное потопленное судно погибло вследствие тарана. Для целого последующего поколения флотских офицеров таран оспаривал у артогня роль ключа к достижению победы. Все сходились во мнении, что морские сражения будут вестись как в эпоху Нельсона— на параллельных курсах и малой дистанции. Конструкторы кораблей ставили целью достижение максимально возможной огневой мощи для поражения броневой защиты на дистанции выстрела в упор.[328]