Управленческая метаморфоза в Первой мировой войне. Первая фаза, 1914–1916 гг.

Управленческая метаморфоза в Первой мировой войне. Первая фаза, 1914–1916 гг.

Неожиданно продолжительный характер Первой мировой войны убедил все противоборствующие стороны в необходимости организации и реорганизации тыла для повышения эффективности и размаха военных усилий страны. Результатом стали глубокие изменения в старых моделях управления. В частности, бесчисленные бюрократические структуры, которые в прошлом действовали независимо друг от друга в условиях рыночной экономики, слились в единую общенациональную компанию для ведения войны. Вероятно, важнейшими из этих структур явились предпринимательские корпорации, однако профсоюзы, министерства, а также управленческие структуры сухопутных войск и флота также сыграли первенствующие роли в управлении государственными делами.

Прошедшие испытание временем обычаи и структуры стали гибкими и податливыми в руках соперничающих технократических элит, обращавших миллионы одних в солдат и миллионы других — в трудившихся на войну рабочих. Семейная жизнь, права на собственность, доступ к товарам потребления, местожительство и классовые взаимоотношения — все они претерпели глубокие изменения. В совокупности изменения в обыденной жизни и повседневных контактах вызвали метаморфозы столь же значительные (и, вероятно, столь же естественные), сколь обращения насекомых.

Как подобное могло произойти?

Во-первых, каждый предполагал, что война продлится лишь несколько недель. На континенте отточенные до совершенства мобилизационные планы соперничающих стран предполагали немедленное прекращение нормальной жизни с началом военных действий. Одна лишь Великобритания настаивала на «ведении дел как обычно»[451]. Заводы и фермы Франции почти полностью лишились здоровых мужчин, которые были посланы на фронт. В других странах шок был меньшим благодаря тому обстоятельству, что не все мужчины призывного возраста проходили военную подготовку. Повсюду политическое противостояние уступило место единению перед лицом общей угрозы. За исключением маленькой группы доктринеров, социалисты отреклись от своей революционной риторики и приостановили классовую борьбу до победы над внешним врагом.

Тридцать шесть дней казалось, что ожидания короткой войны сбудутся. План Шлиффена исполнялся в соответствии с надеждами германского Генерального Штаба. Германские войска отразили французское наступление в Лотарингии и продвижение русских армий в Восточной Пруссии, тогда как их основные силы разбили бельгийские и британские войска и приготовились к окружению французов. Однако напряжение боев истощило возможности как людей, так и коней — и именно в это время французы нанесли свой контрудар на Марне (6 — 12 сентября 1914 г.). С 9 сентября германские войска начали отступление, и тремя днями позже измотанные и наскоро окопавшиеся противоборствующие армии очутились в тупиковой ситуации. Катастрофически не хватало как боеприпасов, так и всего остального. Что хуже, тактическая патовая ситуация в последующие недели стала стратегической, поскольку каждая из беспрестанно предпринимаемых попыток обойти противника приводила к простому удлинению линии окопов. Так продолжалось до тех пор, пока эта линия не слилась в одну беспрерывную траншею от швейцарской границы на юге до примыкающего к Северному морю маленького участка Бельгии. Несмотря на титанические усилия обеих сторон, на протяжении четырех кошмарных лет Западный фронт оставался почти неподвижным.

В итоге противоборствующие стороны столкнулись с совершенно неожиданными проблемами. Продолжение войны было тяжким бременем, но и уступить представлялось невозможным. В итоге обе стороны должны были на ходу изыскивать средства и импровизировать для снабжения армий — на протяжении месяцев кормить, снаряжать, вооружать, обучать и лечить в буквальном смысле миллионы людей. Ничего подобного ранее не предпринималось, и неудивительно, что старые традиции и учреждения угасли, а новые методы и принципы возобладали.

Наиболее пострадавшей из основных участников противостояния в первые месяцы войны оказалась Франция. Людские потери в начальный период были крайне тяжелыми,[452] а экономика оказалась на грани развала. Кризисное состояние Франции усугублялось тем обстоятельством, что после стабилизации линии фронта в руках германцев оказались особо важные для оружейной промышленности районы добычи угля и железа[453]. Даже на оружейных заводах в глубоком тылу французских войск не хватало рабочих, поскольку их забирали в армию на тех же основаниях, что и всех других способных держать оружие мужчин[454]. Таким образом, когда стало ясно, что артиллерия будет постоянно вести огонь как по укреплениям противника, так и целям в его тылу, а необходимое количество снарядов окажется прежде невообразимым,[455] французский военный министр уже 20 сентября 1914 г. сделал вывод о необходимости освобождения определенных категорий от службы в войсках с целью производства необходимых боеприпасов. Вначале царила сумятица — так, например, промышленникам было выдано разрешение на прочесывание железнодорожных станций и других общественных мест в поисках рабочих с необходимыми навыками[456].

С самого начала французские власти осознали необходимость организации производства имеющимися средствами, поскольку значительная часть металлургических предприятий страны оказалась в руках противника. Все отрасли промышленности получили призыв правительства производить военные материалы — ставить новые сборочные линии, перепрофилировать станочный парк, а также внедрять производственные методы сообразно с местными возможностями и условиями. Память о 1793 г. и парижских мастерских того времени помогла в деле массовой импровизации — так же, как и готовность политиков перепоручить решение второстепенных и технических вопросов комитетам промышленников на местах. Эти комитеты распределяли между собой контракты и задания, посредством частых совещаний с соответствующим министром, координируя свои усилия с запросами вооруженных сил[457].

В первые жестокие недели войны цена мало что значила. Около 25 тыс. субподрядчиков стали производить вооружения и боеприпасы самых разных типов, задействовав почти каждый пригодный для этого станок. Позже производители с высокими ценами оказались вытесненными— в основном, ввиду неспособности приобрести необходимое сырье и топливо. Буквально на голом месте возникли новые заводы, производившие вооружения на конвейерной основе. Хотя именно они были определяющими, наиболее крупные и амбициозные промышленные гиганты к концу войны в 1918 г. еще не успели выйти на уровень полной производственной мощности[458].

В подобных условиях крупные промышленники оказались крайне успешными. Они контролировали занимавшиеся распределением скудных ресурсов (сырья, топлива и рабочей силы) местные советы. Крупные производители оказались в состоянии извлекать высокие прибыли из цен, призванных удержать на плаву средние и малые компании. Способ массового производства оказался крайне благоприятствующим новаторски настроенным компаниям с верным выбором политических, финансовых и промышленных партнеров. Например, Луи Рено построил свою промышленную империю именно в годы войны. В 1918 г. у него получали зарплату 22500 рабочих, производивших снаряды, грузовики, тракторы, танки, аэропланы, детали пушек и многое другое. Пост председателя промышленного комитета парижского региона предоставил ему рычаг для получения новых подрядов, а ставка на штат проектировавших новые действенные способы производства молодых конструкторов сделала подобные контракты высокоприбыльными для него и его компании[459].

Еще одним фактором успеха французов был характер рабочей силы. Все еще новое в 1914 г. для Франции крупномасштабное производство в основном концентрировалось в районах, захваченных германскими войсками. На созданных в военные годы производствах вряд ли действовали традиционные методы труда, так как число женщин, детей, иностранцев, военнопленных, ветеранов-инвалидов (а также отозванных на заводы солдат) значительно превышало количество собственно рабочих-мужчин[460]. Подобная рабочая сила была значительно более послушной, нежели рабочие Германии или Великобритании. Среди тех были сильны социалистические традиции, правила оплаты сверхурочного труда и традиционные навыки и умения — словом, все то, что противилось радикальной перекройке трудовых процессов, подобной той, что восторжествовала во Франции.

Французам помогли еще два обстоятельства. В политической области это был факт назначения социалиста и выпускника парижской Ecole Normale Альбера Тома на пост министра вооружений. Он окружил себя разделявшими его собственные технократические убеждения и социалистические наклонности выпускниками той же школы. Такие управленцы оказались гораздо более способными обеспечить слаженное сотрудничество промышленников и рабочих, нежели выполнявшие аналогичные задачи в Германии высокомерные армейские офицеры[461].

Наиболее важным было то обстоятельство, что военная экономика Франции не зависела исключительно от собственных ресурсов. Утерянное ввиду германского продвижения восполнялось поставками значительного количества угля и металлов из Великобритании. При недостатке насущно важных материалов можно было приобрести их в Великобритании или Соединенных Штатах (во всяком случае, вначале). Однако перегруженность рынков Великобритании (с 1915 г.) и Соединенных Штатов (с 1917 г.) военными заказами стала приводить к учащающимся задержкам и сбоям поставок. Стала очевидной востребованность новых подходов для согласования военной индустрии союзных стран. Реорганизация в конечном итоге привела к международному разделению труда, которое планировалось на совещаниях союзников и осуществлялось международными административными органами, важнейшим из которых был Союзный совет по морским перевозкам.

Зависимость Франции от британских и американских топлива, сырья и, во все большей степени, продовольствия[462] засвидетельствована ростом военных долгов, которые отравили послевоенные международные отношения. Однако в ходе самой войны поставки из-за океана позволили французам в невиданных прежде масштабах сосредоточить собственные материальные ресурсы на производстве вооружений и людские— на отправке все новых подразделений и частей на фронт. Например, производство 75-мм снарядов в 1915 г. достигло необходимого для обеспечения войск уровня до 200 тыс. штук в день, что в 20 раз превышало первоначальные показатели. Последовавший позднее переход к новым вооружениям— таким как крупнокалиберные 155-мм орудия, аэропланы и танки — стал явлением значительно более важным, нежели простое количество производимых снарядов. Французы и в этой области сравнялись с достижениями других великих держав (и даже превзошли их). Доказательством этого факта стало получение, в соответствии с заключенным соглашением, американскими экспедиционными силами по прибытии в Европу большей части тяжелого вооружения с французских заводов и арсеналов[463]. Во Второй мировой войне Франция стала арсеналом демократии в большей степени, нежели Британия, и в значительно большей степени чем США[464].

Германцы столкнулись с проблемой иного рода. Их промышленные ресурсы значительно превосходили французские, и в 1914 г. почти половина взрослых мужчин была освобождена как от военной службы, так даже от военной подготовки[465]. Таким образом, в Германии оставался значительный зазор между абсолютными пределами имевшихся в наличии людских и материальных ресурсов, с одной стороны, и резко возросшей после октября 1914 г. (когда закончились первоначальные запасы) потребностью в снарядах — с другой. В итоге офицеры германского военного ведомства могли просто требовать от гражданской экономики большего. И действительно, не прибегая, подобно Франции в первые месяцы войны, к массовому кустарному производству и перенацеливанию людских ресурсов, многие месяцы германская промышленность поставляла все необходимое.

С другой стороны, до 1914 г. Германия ввозила ряд необходимых для ведения войны стратегических материалов. Медь для производства гильз и электрических аппаратов закупалась в Чили; там же приобретались необходимые для изготовления пороха и удобрений нитраты. С началом войны Королевский флот объявил блокаду германского побережья и резко затруднил доступ к заморским поставщикам[466]. Британская блокада сделала очевидным то обстоятельство, что германская армия должна была вести самый тщательный учет меди и нитратов, чтобы не оказаться перед лицом внезапного прекращения поставок гильз и пороха. Это обстоятельство уже в первые дни войны не ускользнуло от внимания наследника владельца германской компании «Дженерал Электрик» Вальтера Ратенау. 8 августа 1914 г. он обрисовал военному министру проблему и уже через неделю оказался главным ответственным за распределение меди и нитратов, а также остальных необходимых для военного и промышленного производства дефицитных сырьевых материалов. Так был учрежден Отдел сырьевых материалов военного министерства— зерно, из которого в последующие три года проросла всеобъемлющая система военного управления германской экономикой[467].

Искушенный крупный промышленник Ратенау основал особые корпорации для распределения критически важных материалов. В результате, ответственный за каждый определенный дефицитный материал национальный картель занимался распределением имеющегося сырья между соперничающими потребителями. Как и во Франции, во главе этих картелей стояли управляющие-предприниматели, основные вопросы и векторы деятельности которых направлялись Военным министерством. Вскоре между британскими и германскими властями началась игра в кошки-мышки: германцы пытались приобрести, везде где возможно, необходимое сырье и организовать его доставку посредством нейтральных фирм и портов; британцы пытались перехватывать эти поставки и заносили подобные фирмы в «черный список». Мало-помалу британцам удалось сплести все более мелкоячеистую сеть, так что поток заморских поставок в Германию постоянно мелел.

В то же время значимость блокады — как в годы войны, так и после нее — была значительно преувеличена. В действительности, возможно было найти заменители дефицитных материалов. Медь для изготовления гильз была заменена другими металлами; там же, где без нее обойтись было невозможно, на помощь пришли сплавы и нанесение медного покрытия методом электролиза. Тысячи подобных усовершенствований в промышленной практике помогли сэкономить дефицитные материалы и избежать серьезных недопоставок сырья на производство. Однако нитраты для производства пороха заменить было невозможно. Ученым уже был известен способ получения азота из воздуха, однако из-за дороговизны процесс не был опробован в промышленных масштабах. После того как имевшиеся в Германии запасы пороха в октябре 1914 г. были исчерпаны, ведение боевых действий зависело от производства азота на созданных практически с нуля заводах. Без этих поставок война закончилась бы в кратчайший срок, поскольку проскользнуть с грузом нитратов через британскую блокаду было невозможно.

Соответственно, в первые два года войны военное министерство планировало и направляло военные усилия государства, исходя из ежемесячной оценки имевшихся запасов пороха. В 1914 г. было возможным ежемесячно производить 1000 тонн, тогда как войскам необходимо было в семь раз больше. Осенью 1914 г. военное министерство поставило задачу производить 3500 тонн ежемесячно; в декабре, когда надежда на быструю победу угасла, эта цифра была увеличена до 4500, а в феврале 1915 г. — до 6000 тонн ежемесячно. Реальные показатели отставали от намеченного графика, однако в июле 1915 г. удалось достичь производства 6000 тонн. Военное министерство и промышленность Германии могли гордиться подобным достижением, хотя даже 6 тыс. тонн в месяц было недостаточно для обеспечения постоянно возраставших потребностей[468].

Германская промышленность также смогла наладить более или менее удовлетворительное снабжение войск тысячами других необходимых изделий. Имевшие место случаи нехватки промышленного сырья успешно разрешались установлением первоочередности в получении материалов конкурирующими пользователями, а также поиском заменителей. Несмотря на постоянный дополнительный призыв рабочих для восполнения потерь, людские ресурсы не достигли критических пределов. Значительно более серьезной была нехватка продовольствия, ввиду чего в мае 1916 г. была создана специальная Продовольственная служба. Однако ее сотрудниками были гражданские чиновники, не обладавшие полномочиями для закупок продовольствия для армии— что и не позволило создать действительно эффективную систему снабжения.

До тех пор пока рейхсвер одерживал победы на полях сражений, трудности, переносимые Германией, мало что значили. Несмотря на нехватку пороха, кампании 1915 г. в целом проходили успешно. Победы на Восточном фронте отбросили русских далеко от границ Германии, Сербия была побеждена, а турки успешно отразили союзный десант в Дарданеллах. В то же время рост объема производимого пороха мало-помалу вернул полную мощь германской артиллерии.

Стратегическим планом на 1916 г. предполагалось возможно полное задействование преимущества в тяжелой артиллерии для овладения Верденом. Назначенный после неудач на Марне 1914 г. начальником Генерального штаба Эрих фон Фалькенхайн собирался обескровить Францию и заставить ее запросить мира прежде, чем вновь формируемые британские армии были бы готовы вступить в бой. Однако, несмотря на тяжелые потери обеих сторон, продолжавшееся с февраля по июнь 1915 г. наступление не смогло достичь поставленных целей.

Разочарование было усугублено двумя ударами по самоуверенности германцев. Англо-французское наступление на р. Сомме (июль-ноябрь 1916 г.) показало, что ресурсы Великобритании полностью задействованы в военных целях. Значительный успех русского наступления против австрийских войск стал толчком для вступления Румынии в войну на стороне Антанты. Тот факт, что непостоянное балканское государство стало на сторону противников Германии, означал, что (по крайней мере, по мнению румын) война должна была окончиться победой союзников[469]. Чтобы предупредить подобное развитие, необходимо было активизировать усилия на внутреннем фронте. Германия предприняла дополнительные усилия, чтобы достичь и превзойти уровень британской и французской мобилизации. Однако прежде чем перейти к рассмотрению новой эры, начатой фельдмаршалом Паулем фон Гинденбургом и его главным квартирмейстером Эрихом Людендорфом, 28 августа 1916 г. возглавившими командование германской армией, сделаем несколько кратких замечаний относительно действий Великобритании, и России в первые годы войны.

В отличие от всех остальных государств, Великобритания с самого начала готовилась к затяжной войне. Действия всех составных были сокращены до минимального уровня-так, например, в первых сражениях 1914 г. принимало участие всего 4 дивизии. Однако общественное мнение выступило против подобной ограниченной роли, и когда назначенный министром обороны лорд Китченер объявил набор добровольцев, отклик был поистине массовым. Масштаб возникших затруднений был не менее значительным, поскольку устоявшаяся административная рутина вначале не принимала во внимание резко возросший размах операций. Частные компании и вулвичский арсенал получили объемные заказы на все виды вооружений для сухопутных войск. Однако первым еще следовало выполнять как заказы французских и русских союзников, так и собственного флота. Результатом стала быстрая перегруженность— поставки запаздывали, тогда как возбужденное общественное мнение требовало, чтобы под ружье встал каждый мужчина. Проводившийся в условиях подобного давления набор всех независимо от профессии привел к тому, что 20 % рабочих предприятий по производству боеприпасов оказались на военной службе— и это несмотря на и без того отчаянную нехватку снарядов и патронов[470].

Неудивительно, что вскоре Британские экспедиционные силы во Франции стали испытывать жестокий дефицит боеприпасов. В мае 1915 г. их командующий сэр Джон Френч, решил обратиться напрямую к обществу Великобритании через головы своего начальства. Разразившийся скандал вызвал правительственный кризис и привел к созданию Министерства по вооружениям с Ллойд Джорджем во главе. Ллойд Джордж сумел надлежащим и самым тщательным образом организовать мобилизацию всех ресурсов Великобритании для военных нужд. Установленные им планы производства далеко превосходили не только все, запрашиваемое военным ведомством, но и то, что вообще считалось возможным[471]. Стиль работы министерства представлял собой смесь волюнтаризма с принуждением. Так, например, одним из первых шагов нового министерства была рассылка вопросника всем компаниям, которые удалось обнаружить. Последним предлагалось доложить о наличествующем оборудовании и представить предложения относительно вооружений, которые можно было бы на нем производить. Подобного волюнтаристического подхода придерживались и в отношении профсоюзов, убеждая их отменить на время войны традиционное трудовое законодательство, и более того — дать обещание об отказе от проведения забастовок. Это было важным соглашением, поскольку в Британии, как и во Франции, новое оборудование автоматизировало многие производственные линии и позволило необученным или малоопытным рабочим достигать тех же результатов, которые раньше были под силу лишь опытным мастерам. С другой стороны, предельный показатель прибыли был юридически закреплен на уровне 20 % сверх среднего предвоенного показателя прибыли. Неумолимость военной пропаганды в отношении «нарушителей» стала весьма действенным инструментом принуждения в осуществлении призыва, который в 1916 г. довел общую численность «армии Китченера» до 2 466 000 человек.

Ллойд Джордж собрал в Министерстве вооружений группу людей (в основном, предпринимателей и представителей сопредельных профессий), работавших по принципу «навалились и покатили». Их однозначно либеральные пристрастия являли контраст более социалистическим и технократическим склонностям Министерства вооружений Франции — и противоположность военно-предпринимательскому управлению усилиями Германии. В то же время практические результаты в каждой стране были почти одинаковыми. Например, в Великобритании производство снарядов в течение одного года увеличилось в десять раз, разрешив, таким образом, приведший к основанию Министерства вооружений кризис. В июле 1916 г. добровольческая армия была готова к бою, а продемонстрированная в битве на Сомме мощь ее артиллерии шокировала германцев, сорвав попытки последних разгромить французские войска и овладеть Верденом. Однако это был единственный успех, достигнутый на Сомме. Неимоверные потери.[472] подобные понесенным французами в первые недели войны, полностью развеяли романтический ореол вокруг войны. Затяжная окопная война, конца которой не было видно, обусловила усиливающееся нежелание правительства посылать во Францию новые войска во избежание нового массового кровопролития.

По ту сторону Атлантики Соединенные Штаты стали получать запредельные прибыли от вызванного войной спроса. Рынки экспорта, прежде снабжаемые из Великобритании и Германии (особенно в Латинской Америке), в одночасье оказались вакантными, вызвав невиданный производственный бум в Штатах. С началом войны экспорт из в Германию сократился до мизерных показателей. Официальный Вашингтон и не настаивал на отмене британской блокады — несмотря на отсутствие в международном праве того времени положений относительно океанской блокады. Кроме того, пока заказы Антанты заставляли американские фермы, заводы и шахты работать на полную мощность, особого желания обойти британские торговые запреты не было.

Со временем поставки из США стали играть все большую роль в военных усилиях союзников. Вначале британцы еще были способны расплачиваться за приобретаемое в обычном порядке, пусть даже предполагавшем продажу своих капиталовложений в Соединенных Штатах. Когда финансовые средства союзников оказались исчерпанными, предоставление кредитов странам Антанты вызвало бум уже в банковской сфере США. Как позднее указывали американские популисты, в итоге к 1917 г. финансовая заинтересованность нью-йоркских банкиров в победе Антанты стала определяющей и все сильнее связывала американские экономические ресурсы с франко-британскими военными усилиями.

Мировые рынки за пределами США также были открыты Франции и Великобритании. Давние имперские роли в Африке, Азии и Океании предоставляли двум союзным державам преимущество в задействовании глобальных ресурсов для своих военных нужд. Это означало, что планирование и управление экономикой метрополий могли быть и не всеобъемлющими. Почти всегда дефицит мог быть преодолен путем закупок на внешнем рынке. Задержки с их доставкой были переносимыми— пока в 1917 г. германские подводные лодки не стали угрожать линиям снабжения союзников. До этого управляемая экономика метрополий очень удачно сочеталась с финансируемой кредитами американских банков старомодной рыночной мобилизацией за рубежом.

Германия также дополняла собственные ресурсы закупками в соседних странах— Швеции, Нидерландах и Швейцарии. Оккупированная Бельгия, северные районы Франции и польские провинции России также были принуждены к поставкам стратегических товаров — продовольствия, угля и прочего. Однако население оккупированных земель крайне неохотно сотрудничало с германскими военными властями, тогда как поставки из нейтральных стран были крайне ограничены британской морской блокадой[473]. Германия стала зависеть от собственных ресурсов, дополненных тем, что можно было найти в Австро-Венгрии, Болгарии, Турции и на оккупированных территориях. В этой географической зоне высокие цены на наземную перевозку ограничили доступ к сырью за пределами собственно германских границ, а несовершенство управления в этих преимущественно аграрных землях являлось дополнительным препятствием. Вдобавок Германия не имела возможности получения масштабных зарубежных кредитов для приобретения продовольствия и других товаров от стран Антанты и завоеванных земель. Напротив, неприятие возраставшей в военные годы гегемонии Германии делало ее союзников — австрийцев, болгар и турок — все менее заинтересованными в том, что Берлин предлагал или предпринимал.

Напряжение управленческих возможностей Германии в конце концов оказалось невыносимым. Никто еще не имел четкого видения относительно способа управления экономикой целой державы без крупномасштабных поставок из-за рубежа. Важные статистические данные — например, достоверная оценка намечаемого производства продовольственных товаров и их потребления — были недоступны, либо не принимались во внимание военными, обладавшими решающим голосом при рассмотрении почти всех проблем.

Россия также переживала вызванные военным напряжением трудности во внутреннем управлении. Снабжение огромной массы призванных в армию людей как продовольствием, так и всем остальным было крайне тяжелым делом. Однако, поставив военные нужды над всеми остальными проблемами, русские достигли сравнимых с германскими, британскими и французскими чудес в производстве. Россия даже далеко обогнала производственные показатели Габсбургской империи, в которой внутренние трения между разными народами и административными Schlamperei препятствовали каждой попытке отойти от устоявшейся рутины[474].

Как и во Франции и Великобритании, контракты на производство вооружений в России предоставлялись уполномоченными на это комитетами промышленников. Они сумели увеличить ежемесячное производство снарядов с 450 тыс. в начале 1915 г. до 4,5 млн в сентябре 1915 г.; развитие остальных отраслей военной промышленности было приблизительно таким же[475]. Однако прибыли росли даже быстрее, чем производство, и в 1916 г. инфляция вышла из-под контроля, таким образом продемонстрировав степень тяжести военных усилий для экономики России. В период между январем и декабрем 1916 г. цены возросли почти в четыре раза и заработная плата попросту не поспевала за их ростом. Хуже всего было то, что крестьяне все больше теряли интерес к поставкам произведенного ими продовольствия на рынок, поскольку товары широкого потребления стали дефицитными— если не сказать, недоступными.

В подобных условиях претерпели изменения также сельские модели поддержания существования. В 1917 г. на рынок попало лишь 15 % существенно сократившегося урожая, тогда как в 1913 г. этот показатель составлял 25 %. Поскольку большая часть пшеницы потреблялась вооруженными силами, города оказались перед лицом катастрофической нехватки продовольствия. В результате в 1917 г. показатели уровня промышленного производства устремились вниз, а вслед за ними упал и морально-психологический уровень войск[476].

Разумеется, свою роль сыграла и нехватка боеприпасов на фронте, однако бесцельная трата ввиду слабой дисциплины ведения огня и неудовлетворительная согласованность действий русской артиллерии и пехоты сыграли в постигшей царские армии катастрофе гораздо большую роль, нежели тогда было принято считать[477].

Наступление в Галиции 1916 г. показало, что русские все еще могли одерживать победы над австро-венгерскими войсками. Однако цепь поражений от германских войск в 1915–1916 гг. показала, что одного численного превосходства для противостояния уровню подготовки кайзеровской армии было недостаточно. Однако в 1916 г., когда Берлин сосредоточился на западном направлении, вначале попытавшись овладеть Верденом, а затем отбивая атаки союзников на Сомме, русские вновь получили возможность для проведения наступательных действий. Для Германии это означало необходимость обретения способности вести активные действия на оба фронта. Именно это и намеревался сделать принявший в августе 1916 г. верховное главнокомандование Гинденбург.