ГЛАВА 15 «Высокому человеку — высокую справедливость»

ГЛАВА 15

«Высокому человеку — высокую справедливость»

Завершение Четвертого крестового похода и первые годы существования Латинской империи, 1204–1205 годы

История Константинопольской Латинской империи (1204–1261) извилиста и печальна. Кульминацией крестового похода стала коронация Балдуина — но на утверждение его власти ушли годы войн, сменявшиеся короткими мирными периодами и принесшие большинству действующих лиц жестокую кончину. Влияние событий апреля 1204 года сказалось далеко за пределами Константинополя. Столь масштабное изменение в картине христианского мира имело значительные последствия для множества народов, причем не только в пределах Византии или в непосредственной близости от нее. Папство, государство крестоносцев в Леванте, семьи и соотечественники крестоносцев в Западной Европе, итальянские торговые города и мусульманский мир — всем пришлось изменяться и заново оценивать свое политическое и религиозное положение. Полное рассмотрение всех этих проблем могло бы, наверное, составить отдельную книгу. Нашей же темой являются лишь первые годы существования новорожденной Латинской империи.

В первые месяцы правления Балдуин столкнулся с двумя неожиданными и серьезными проблемами: с сопротивлением своему владычеству и с тяжкой личной утратой. После коронации новый император начал раздавать византийские земли своим соратникам, хотя значительная часть империи все еще оставалась во власти неприятеля. Балдуин должен был противостоять сразу нескольким противниками: Мурзуфлу, Алексею III, Феодору Ласкарису — предводителю группы византийских изгнанников, брату Константина Ласкариса, избранного императором накануне покорения города крестоносцами. Но наиболее серьезным противником был могущественный болгарский король Иоаница. Учитывая грозный строй соперников, наиболее вероятным исходом казалась долгая кровавая война за распространение и укрепление латинского правления в Греции. Но прежде императору пришлось столкнуться с домашними трудностями.

Согласно мартовскому договору 1204 года проигравший кандидат на императорский трон получал полуостров Пелопоннес и земли в Малой Азии.[599] После коронации Балдуина маркграф Бонифаций захотел пересмотреть условия: он предложил обменять изначально предложенные ему земли на королевство Фессалоника, поскольку последнее располагалось неподалеку от королевства Венгрия, королевского домена его новой супруги. Бонифаций был заинтересован в Фессалонике и из-за покойного брата Ренье, которому в 1180 году Мануил Комнин передал права правления этим городом в качестве свадебного подарка.[600]

Виллардуэн упоминает «серьезное обсуждение всех „за" и „против"», прежде чем Балдуин согласился. Часть людей императора была против такого решения — в основном из-за того, что они сами имели виды на эти земли, которые считали куда более выгодным куском, нежели Малую Азию, которая постоянно находилась под угрозой со стороны Феодора Ласкариса и турок-сельджуков. Однако Бонифаций оставался формальным вождем крестового похода и в случае возражений со стороны Балдуина мог просто отправиться домой, таким образом лишив латинян одного из самых могущественных предводителей. Страх перед такой потерей играл основную роль в предвыборных дискуссиях, и вот теперь всплыл снова. Император пожаловал Бонифацию королевство Фессалоники, на что удовлетворенный маркграф отплатил должным почтением.[601]

Первой задачей латинян было устранение угрозы со стороны Мурзуфла и овладение Западной Фракией. Балдуин вывел из Константинополя значительную армию. Власть на Босфоре осталась в руках престарелого дожа и немощного Людовика де Блуа, с которыми находились Конон Бетюнский и Виллардуэн. Первой целью латинян стал Адрианополь — крупный город примерно в ста милях к северо-западу от Константинополя, который вскоре сдался войскам Генриха Фландрского. Было известно, что Мурзуфл находится неподалеку от него, но ему удалось держаться в стороне от латинян и достичь поселения Мосинополис примерно в 160 милях к западу от Константинополя.

Правил этим городом Алексей III, бежавший от крестоносцев в июле 1203. Могли ли два свергнутых императора объединить силы, чтобы противостоять общему врагу? Первоначально между ними возникли теплые отношения. Алексей предложил отдать свою дочь замуж за Мурзуфла (в которого она была влюблена) и согласился на официальный союз.

В один из дней Мурзуфл с несколькими товарищами направился в Мосинополис, чтобы пообедать и сходить в баню. Как только прибыл почетный гость, Алексей отвел его в отдельную комнату, где уже ждали его люди. Они скрутили Мурзуфла и выкололи ему глаза. Проявления дружбы были лишь маскарадом, и Алексей III не имел ни капли доверия к человеку, убившему соперника. Теперь он с такой же бессердечностью устранил угрозу по отношению к самому себе.

Алексей III продемонстрировал намерение в одиночку возглавить сопротивление латинянам. Виллардуэн счел проявленную жестокость еще одним доказательством неотъемлемой лживости греков: «Судите сами, услышав о таком вероломстве, могут ли владеть землями люди, которые с такой жестокостью обращаются друг с другом, или же они заслуживают их утраты».[602] Услышав о совершившемся, Балдуин со всей поспешностью направился к Мосинополису, но Алексей III вновь бежал, а все население подчинилось латинскому правлению.

В это время, после нескольких лет тесного и плодотворного союзничества, между Балдуином и Бонифацием возник серьезный раскол. Несмотря на обещание императора отдать маркграфу Фессалоники, когда Бонифаций обратился за разрешением взять управление этими землями и по просьбе населения отразить нашествие болгар, Балдуин ответил отказом. Император решил направиться туда и самому управлять землями. Бонифаций, конечно, пришел в ярость: «В ваших действиях я не увидел заботы о себе. Со всей ясностью должен сказать, что не пойду с вами, но отойду и от вас и от вашей армии».[603]

Виллардуэн был обескуражен и писал, что причиной разрыва послужили дурные советы. Чувствуется, что его симпатии остались на стороне Бонифация, и он объясняет случившееся тем, что император послушался плохого совета — возможно, данного людьми, желавшими заполучить Фессалоники для себя. Возможно, советчики считали, что император обязан продемонстрировать свой статус по отношению к маркграфу. Балдуин мог сделать это, лично отправившись в указанные земли, а затем публично передав их Бонифацию, не заставляя маркграфа самого завоевывать их.

Разъяренный столь нечестным обращением, Бонифаций ринулся в Демотику, располагавшуюся к юго-западу от Адрианополя. За ним последовало немало дворян, включая немецкий контингент, а также воинов Жака де Авена и Вильгельма де Шамплита. Когда Балдуин вступил во владение Фессалониками, Бонифаций продемонстрировал свое недовольство. Он отбил замок Демотика у людей императора и начал осаду Адрианополя.

В Константинополь помчались вестники, чтобы доложить о событиях графу Людовику и дожу Дандоло. Старшие крестоносцы проклинали тех, кто спровоцировал этот разрыв, опасаясь, что он приведет к потере всех добытых таким трудом завоеваний. Решив прибегнуть к дипломатии, они призвали на помощь Виллардуэна. Тот отправился к маркграфу в качестве «доверенного друга» и упрекнул за столь поспешные действия. В ответ Бонифаций заявил, что его поведение полностью оправдано, а сам он был чудовищно обманут. В конечном счете Виллардуэн убедил его передать дело на суд дожа, графа Людовика, Конона Бетюнского и самого Виллардуэна. Эти люди с самого начала были сердцем крестового похода, и согласие Бонифация можно считать знаком всеобщего уважения.

Когда Балдуин узнал, что маркграф осадил Адрианополь, его первой реакцией был гнев. Он решил отправиться в город и выступить против Бонифация. Ситуация выходила из-под контроля. «Увы! Сколько бед принес нам этот раскол! Не вмешайся Сам Господь, возможно, мы оплакивали бы теперь христианство», — скорбел Виллардуэн.[604]

За время отсутствия императора в Фессалониках латинский лагерь поразила серьезная болезнь. Среди погибших были канцлер императора Иоанн Ноэнский, один из героев осады Константинополя Пьер Амьенский и около сорока других рыцарей. Это был серьезный удар для уроженцев Запада, продемонстрировавший, насколько легко могут иссякнуть их ряды. Возможно, эти прискорбные события привели Балдуина в чувства. Когда из Константинополя прибыли посланники крестоносцев для переговоров, часть знати сочла их появление дерзостью. Однако Балдуин понял, что в конечном итоге не может позволить себе испортить отношения с четверкой виднейших крестоносцев, равно как и с маркграфом Бонифацием, и потому согласился подчиниться решению четверки.

В Константинополе четверо мудрецов быстро убедили императора в том, что он совершил ошибку и должен восстановить добрые отношения. В город был вызван Бонифаций, которого приветствовало множество его друзей и союзников. Было проведено собрание, на котором постановили передать маркграфу Фессалоники с окрестными землями, как только он снимет осаду с Демотики. Это было выполнено, и Бонифаций отправился на запад, чтобы вступить во владение. Большая часть населения быстро признала его власть.

Именно в это время, в сентябре 1204 года, после очередного разрешения внутренних противоречий, Виллардуэн единственный раз мог с полным правом написать о мире, воцарившемся в Латинской Греции. Он отмечает, что «на землях от Константинополя до Салоник [Фессалоник] царит спокойствие. Дороги между городами настолько безопасны, что люди могут ездить, когда им заблагорассудится, несмотря на расстояние в двенадцать дней пути».[605]

Уроженцы Запада начали расширять сферу своего влияния на греческие острова и через Босфор на Малую Азию. Венецианцы заняли плодородные и удобные острова Корфу и Крит, служившие также важнейшими пунктами морских коммуникаций с Восточным Средиземноморьем. Людовик де Блуа планировал присоединение Никейского княжества — но здоровье графа не улучшалось, и он направил для проведения военных действий против греков Пьера де Брасье.

Примерно в это же время латинянам удалось достичь подлинной удачи. Ослепленному Мурзуфлу удалось бежать от Алексея III. Он пытался скрыться в Малой Азии, но был выслежен, пленен и перевезен в Константинополь. Латиняне были воодушевлены, поскольку наконец-то в их руках оказался человек, который убил их претендента на престол, направил против них зажженные корабли и вообще причинил множество бедствий своими резкими антизападными действиями.

Мурзуфл понимал, что ему придется дорого заплатить за свои поступки. Ему оставалось надеяться только на то, что уроженцы Запада окажутся несколько менее жестокими, чем его собственные предшественники. В сентябре 1185 года императора Андроника постигла ужасная судьба. После переворота он был схвачен сторонниками Исаака Ангела, брошен в темницу и подвергнут жестоким пыткам. Ему выкололи один глаз, выбили зубы, вырвали бороду, отрубили правую руку. Затем его провезли по улицам Константинополя на шелудивом верблюде, подвергая надругательствам злобствующей толпы. В него швыряли навозом и камнями, а одна проститутка вылила в лицо горшок мочи. На форуме его повесили вниз головой, отрезав гениталии. Толпа колола его мечами в лицо и между ягодиц, пока милосердная смерть не положила конец мучениям Андроника. Такова была одна из самых ужасающих публичных казней средневековья.[606] Мог ли Мурзуфл рассчитывать на большее милосердие от латинских «варваров»?

Было организовано некое подобие показательного судебного процесса, на котором Мурзуфл пытался оправдаться в убийстве Алексея IV. Он утверждал, что молодой император предал собственный народ, и большинство населения поддерживало действия Мурзуфла. Разумеется, эти доводы отчасти были правдивы — но отчаянные мольбы грека были оставлены втуне, и он был приговорен к смерти. Вопрос состоял в том, как погибнет пленник.

Балдуин посоветовался со знатью. Некоторые советовали протащить Мурзуфла по улицам, другие — просто повесить. С решением выступил венецианский дож. Он заявил, что Мурзуфл слишком важная персона, чтобы его вешать. «Высокому человеку — высокую справедливость! — предложил он. — В городе есть пара колонн… Поднимем его на верхушку одной из них и сбросим вниз».[607] Игра слов и непривлекательность кончины удовлетворила всех. Такая форма наказания могла быть знакома Балдуину и Генриха Фландрскому, поскольку подобные казни происходили в XII веке в городе Брюгге.[608]

В ноябре 1204 года Мурзуфла подняли на колонну Феодосия на форуме Быка. Пока его вели по узким ступеням внутри колонны, ее стены заглушали рев толпы. Конечно, он много раз видел колонну и знал, где находится, но слепота усугубляла чувство безнадежности.

Выйдя с узкой винтовой лестницы на открытое пространство наверху колонны, поверженный император наверняка ощутил простор вокруг себя. Не сохранилось упоминаний о молитвах или речи. Резкий толчок — и он был низвергнут в пустоту. Сперва тело падало ногами вниз, затем приобрело ускорение и перевернулось вниз головой, после чего начало вращаться и, наконец, рухнуло на землю, превратившись в разломанный и исковерканный куль плоти и костей. Отмечая, что среди украшений колонны было и изображение падающего императора, Виллардуэн удивлялся точному совпадению со смертью Мурзуфла.[609]

Через несколько недель латинянам удалось устранить другого претендента на власть. Алексей III был пленен Бонифацием неподалеку от Фессалоник. Пурпурные чулки императора и его облачение было отправлено в Константинополь, чтобы удостоверить событие, а сам он был заключен в темницу. Алексей не вызывал такой неприязни, как Мурзуфл, а потому был отправлен на родину маркграфа в Северную Италию.[610]

К концу 1204 года короткий мирный период, отмеченный Виллардуэном, был близок к завершению. Повсюду начало возникать серьезное сопротивление правлению латинян. Выходец из знатного византийского рода Феодор Ласкарис возглавил восстание в Малой Азии, а в Северной Фракии король Иоаница разорял земли уже неподалеку от Филиппополиса. Уроженцы Запада столкнулись с перспективой ведения войны на два фронта. Эта задача осложнялась плохим здоровьем их руководителей. Дожу было трудно покидать Константинополь, Людовик де Блуа по-прежнему был болен, Гуго де Сен-Поля скрутило подагрой, так что он не мог ходить. К счастью, из Сирии прибыл большой отряд крестоносцев, возглавляемый Стефаном де Перше и Рейно де Монмиралем, кузенами Людовика де Блуа.

Стефан оставил основную армию еще осенью 1202 года, когда болезнь не дала ему сесть на корабль в Венеции. Тогда он предпочел направиться на Святую Землю, а не в Константинополь.[611] Рейно принимал участие в дипломатической миссии, направленной в Левант после падения Зары, и, вопреки своему обещанию, не смог вернуться для участия в нападении на Византию.[612] В конце 1204 года оба пожелали помочь своим товарищам по оружию — возможно, рассчитывая на долю в трофеях.

Однако прибытие Рейно и Стефана не стало поводом только для праздника. Они привезли трагическую новость: Мария, супруга императора Балдуина, скончалась в Святой Земле от чумы. Ее связь с крестовым походом была сложной и драматической. Изначально предполагалось, что экспедицию должен возглавить ее брат, Тибо Шампанский, однако он не вовремя скончался. Мария приняла крест вместе с Балдуином, но не смогла сопровождать его, поскольку носила второго ребенка (у них уже была маленькая дочь Жанна, родившаяся в 1199 или в начале 1200 года). Родив вторую девочку, Мария направилась в Марсель, оставив детей на попечение одного из младших братьев Балдуина. К сожалению, дети никогда больше не увидели родителей.

Весной 1204 года Мария направилась на корабле в Акру, не зная о том, что супруг организует второй штурм Константинополя. Почти сразу после высадки пришло известие о победе, а также приглашение прибыть в Константинополь в качестве императрицы. Мария была счастлива — но прежде чем смогла отправиться в путь, она стала жертвой эпидемии чумы, опустошавшей государство крестоносцев.

Она скончалась в августе 1204 года; посланники мужа привезли в Константинополь только тело, но не саму возлюбленную супругу императора. Верность и преданность Балдуина, которые так высоко оценивал Никита Хониат, не были вознаграждены, и он был подавлен скорбными известиями.[613]

В конце 1204 и начале 1205 года возникали все новые конфликты в Малой Азии, на Пелопоннесе (где отважно сражался молодой племянник Виллардуэна) и землях вокруг Фессалоник. Греки осознали, что латиняне отягощены массой проблем, и предложили союз королю Иоанице. Они пообещали сделать его императором и подчиниться ему в случае изгнания всех французов и венецианцев из империи. Учитывая прежнюю серьезную вражду между Болгарией и Византией, такой союз казался странным, но наглядно демонстрировал стремление Феодора Ласкариса уничтожить латинян.

В январе 1205 года от подагры скончался граф Гуго де Сен-Поль. Он был похоронен в церкви святого Георгия Манганского в гробнице Склерены, любовницы императора XI века. Впрочем, в скором времени его останки были перенесены в Северную Францию и покоились с миром на родине в аббатстве Серкам.[614]

Примерно в то же время вспыхнуло наиболее серьезное восстание в ключевом городе — Адрианополе. Император созвал всех основных советников. Дож, Людовик де Блуа и Балдуин согласились собрать как можно больше людей и сконцентрировать усилия на преодолении усугублявшегося кризиса.

Когда из Малой Азии прибыли первые отряды, Балдуин решил направиться к Адрианополю со всей возможной скоростью. Впервые за много месяцев Людовик де Блуа был готов занять свое место в строю, и они готовились выступить вместе. Генрих Фландрский должен был подойти с множеством бойцов, но Балдуин решил действовать со ста сорока рыцарями. 29 марта он достиг Адрианополя, где увидел свисающие с укрепленных стен и башен знамена, извещающие о верности королю Иоанице. Несмотря на небольшую численность, латиняне предприняли две атаки на ворота. Балдуин и Людовик руководили действиями, и к ним присоединился еще одна знаковая фигура из руководства крестоносцев. К жителям Северной Европы прибавились венецианские рыцари, чтобы подчеркнуть важность происходящего, а их возглавлял сам дож Дандоло. Дож презрел свой возраст и видимую немощь (он просил папу римского освободить его от обета, чтобы позволить вернуться домой) и настоял на руководстве столь значимой сухопутной экспедицией.

Иоаница знал о слабости латинян и поспешил на юг к Адрианополю со всеми войсками, которые успел собрать. Кроме собственных рыцарей, он возглавлял значительное соединение (поданным Виллардуэна, до 14 тысяч человек) конных куманов — свирепых кочевых язычников, выносливость и жестокость которых делала их серьезными противниками.

Латиняне искали источники продовольствия и Пасху 1205 года провели в фуражировках, строительстве осадных орудий и создании подкопов, чтобы получить возможность войти в город. В это время Иоаница приближался, и наконец 13 апреля передовые разъезды куманов натолкнулись на лагерь рыцарей Запада. Была объявлена тревога, рыцари бросились на неприятеля. Куманы были отогнаны, но на сей раз традиционная дисциплина латинян дала сбой. Они бросились в погоню и быстро рассредоточились. Куманы развернулись и обрушили на противника тучу стрел, ранив множество лошадей, хотя убито было лишь небольшое их количество. Войско латинян развернулись и отступило, хотя и с трудом.

Руководители крестоносцев пришли в ярость. Было созвано собрание, на котором говорилось о более жестком контроле за дисциплиной, затем отданы приказы, запрещающие без команды делать за пределами лагеря что-либо, кроме построения в боевой порядок. Без ясного распоряжения никто не должен был трогаться с места. Вся армия знала о предстоящем на следующий день крупном сражении, так что на следующее утро была отслужена месса, и воины исповедовались в своих грехах.

В начале дня куманы снова бросились вперед. Первым из лагеря вышел Людовик де Блуа. Увы, он совершенно забыл о вчерашней договоренности и кинулся в погоню за врагом, вынуждая Балдуина следовать за ним. Возможно, Людовик пытался компенсировать вызванное болезнью свое отсутствие во время покорения Константинополя. В таком случае, стремление к подвигу перешло границы дисциплины, за что пришлось дорого расплатиться. Азарт погони воодушевил людей Людовика, они мчались за язычниками, неизбежно теряя боевой порядок и уставая. Именно на это и рассчитывал неприятель. Накануне куманы уже продемонстрировали, что их выносливые лошади и опытные всадники прекрасно умеют разворачиваться во время отступления. Множество раз армии крестоносцев бывали разбиты турецкими или сирийскими войсками, выполнявшими тот же маневр. Порывистость графа де Блуа означала, что еще одно воинское подразделение должно было присоединиться к этому печальному списку. Мощь атаки латинян неизбежно уменьшалась шириной фронта, и куманы, развернувшись, с криками ринулись на рыцарей Запада, осыпая их стрелами.

Часть менее опытных воинов (возможно, набранных в Константинополе), испуганных таким оборотом, ударилась в панику, и линия начала стремительно распадаться. Балдуин был вынужден следовать за первым отрядом. Он настиг сражавшихся и оказался неподалеку от Людовика. Граф был ранен и вскоре был выбит из седла. Среди неистовства битвы латинские рыцари ринулись к поверженному воину. Они отогнали куманов от графа Людовика и в вихре боя освободили небольшое пространство, достаточное, чтобы поднять его на ноги и осмотреть раны. Его просили вернуться в лагерь, поскольку они оказались серьезными, но граф отказался: «Господь не попустит мне бежать с поля битвы и покинуть императора».

Несмотря на храбрость латинян, количественный перевес неприятеля постепенно сказывался, и рыцари начали падать один за другим. Но Балдуин продолжал подстегивать своих воинов. Он поклялся сражаться до последнего и оборонялся с невероятной отвагой, но на сей раз рыцарской верности и умения было недостаточно. Куманы постепенно окружали свою жертву. Учитывая количество сражений, в которых довелось побывать латинянам, удача наконец-то отвернулась от них. «В конце концов, поскольку Господь попустил такое бедствие, французы были разбиты», — скорбел Виллардуэн.[615] Людовик был убит, а император Балдуин попал в плен. Куманы убили многих ветеранов, и за одно сражение значительная часть элиты крестоносцев оказалась уничтожена.

Уцелевшие в бою вернулись в лагерь, где дежурил Виллардуэн. Уже был полдень, и он собрал отряд, чтобы попытаться задержать преследование куманами его ослабевших соратников. Их усилия увенчались успехом, и к вечеру язычники отступили. Виллардуэн оказался старшим среди уцелевших французских ноблей. Он направил известие о поражении венецианцам, которые не участвовали в дневном сражении. Дож и Жоффруа наверняка чувствовали себя разбитыми. Император был пленен, множество близких друзей и отважных рыцарей погибло. Единственной оставшейся возможностью было отступление. Осмотрительный Дандоло предложил лучший способ опередить Иоаницу. Он посоветовал Виллардуэну вплоть до самой ночи держать часть войска в боевом порядке за пределами лагеря. Наконец куманы вернулись в свой лагерь на другой стороне от Адрианополя. Дож сам обошел палатки, ободряя латинян и повелевая им надеть доспехи и ждать распоряжений. Когда полностью стемнело, крестоносцы бесшумно снялись с лагеря и отступили. То, что куманы отошли с поля, помогло остаться незамеченными.

Целью латинян был Родосто, располагавшийся на побережье в трех днях пути, но раненые не позволяли двигаться быстро. Часть ломбардцев отделилась и за два дня добралась до Константинополя, где передал печальную весть папскому легату Пьетро Капуано и Конону Бетюнскому, остававшемуся ответственным за город.

Пока разбитые войска продвигались к Родосто, им повстречались соратники, направлявшиеся из Малой Азии, чтобы соединиться с основными силами. Многие из них, как и Пьер де Брасье, были вассалами графа Людовика, они оказались сражены известием о гибели своего господина. Однако времени для скорби не оставалось. Иоаница подошел к Адрианополю и, обнаружив, что латиняне бежали, пустился в погоню. Виллардуэн поставил присоединившиеся войска в арьергард, продолжая движение к Родосто на максимальной скорости. Им удалось без новых потерь достичь города, где они соединились с Генрихом Фландрским и новым подкреплением.

Соединись все силы прежде нападения на Адрианополь, исход кампании — при условии строгой дисциплины — мог оказаться другим. Теперь же латиняне оказались в очень опасном положении. Генрих Фландрский до возвращения брата из плена был назначен регентом империи. Тем временем армия Иоаницы опустошала земли, и почти вся континентальная часть Латинской империи перешла под власть болгарского короля.

Вернувшись в Константинополь, оставшиеся лидеры крестоносцев решили обратиться за помощью к папе Иннокентию, а также к Фландрии, Франции и другим западным государствам. Поступая так, они следовали давней традиции христианских поселенцев на Святой Земле. В течение всего XII века поселенцы в Леванте обращались к своим собратьям-католикам в поисках военной и финансовой помощи. Иногда их чаяния вознаграждались новым крестовым походом. Чаще же на воззвания откликались только небольшие группы рыцарей — поскольку, за исключением нескольких важных происшествий, например, падения Иерусалима в 1187 году, остальные были слишком заняты своими собственными делами, чтобы оказывать помощь другим.[616] В 1205 году латиняне избрали епископа Суассонского и двух старших французских рыцарей, чтобы поведать о своих проблемах, а остальные остались в Константинополе, трепеща за свою судьбу.

Примерно в это же время дож Дандоло направил папе Иннокентию письмо с просьбой освободить его от обета паломника, то есть от необходимости путешествия в Иерусалим. Возможно, известие о чуме в Акре вкупе с возрастом и перспективой еще одной длительной поездки в Левант вызывали у него опасения относительно продолжения экспедиции. Может быть, он хотел вернуться домой, чтобы умереть там — а, кроме того, утвердить своего сына в качестве дожа. Дандоло уверял папу римского в том, что его отъезд не повлияет на присутствие венецианского флота, который будет продолжать служить крестовому походу согласно договоренности.

Повод для признания все усиливающейся слабости Дандоло был хорошим, но Иннокентий вежливо, хотя и решительно отверг его. Он питал неприязнь к дожу еще со времени осады Зары и теперь мягко, но с явным удовлетворением обратил похвалы остальных лидеров крестового похода против самого Дандоло. Иннокентий отметил важность советов дожа для императора Балдуина и его сподвижников и счел неразумным отпустить Дандоло, чтобы его отсутствие не вызвало отправление армии на Святую Землю и ее гибель. Более того, продолжал он, «некто мог бы обвинить» его как крестоносца, что он решил отомстить за причиненные венецианцам беды нападением на Зару, но не отплатил врагам веры за раны Христовы. Так Иннокентий давал понять, что действует исходя из интересов самого Дандоло, защищая его от возможных обвинений в двуличии, и настаивал на его пребывании в рядах крестоносцев.[617]

Фактически ответ Иннокентия оказался уже не важен. В июне 1205 года латинскому присутствию в Византии был нанесен еще один тяжелый, хотя едва ли неожиданный удар. В возрасте свыше 90 лет Дандоло скончался. Он был погребен с должными почестями в церкви Святой Софии, где по сей день возвышается небольшой памятник в его честь. Возможно, дож был самым выдающимся из крестоносцев. Ни его возраст, ни слепота не мешали его живому уму и великолепному стратегическому мышлению, оказавшему огромное влияние на экспедицию. Если его настойчивость в отношении похода на Зару и снискала недовольство, то его положение среди руководителей крестового похода было неизменно высоким. Во многих случаях именно его планы и идеи воплощались в жизнь крестоносцами. Смерть дожа означала, что в живых и на свободе из старших ноблей, выступивших с самого начала экспедиции, остались только маркграф Бонифаций (находившийся в Фессалониках), Конон Бетюнский, сам Виллардуэн и Генрих Фландрский.

Если часть рыцарей и знати Четвертого крестового похода осела в Греции, чтобы дать начало правящим династиям, то многие крестоносцы вернулись по домам. Часть из них путешествовала через Святую Землю, чтобы выполнить свои обеты. Другие направились морем прямо на Запад. Они отсутствовали дома более трех лет. Дети выросли, родители и близкие могли умереть, владения — поменять хозяев. Сами крестоносцы прошли через неимоверные тяготы, видели ужасы и чудеса, превосходящие воображение, а теперь вернулись домой с чувством облегчения и радости, что смогли пережить это суровое испытание. Они принесли повествования о великих подвигах, о потерях и обретениях друзей, о величии Константинополя и вероломстве греков. Многие вернулись с сокровищами и реликвиями, что позволило выплатить деньги, которые были одолжены для отправки в поход в 1202 году.

Робер де Клари, вероятно, отправился во Францию в конце весны 1205 года. Смерть его господ Пьера Амьенского (лето 1204 года) и Гуго де Сен-Поля (март 1205 года) заставила его отбыть незадолго до разгрома при Адрианополе. Робер привез с собой различные святыни, в том числе частичку Креста Господня, которую он среди прочего передал в местное аббатство Корви. Кроме этих фактов и его повествования, мы ничего не знаем о его судьбе — за исключением того, что он был жив в 1216 году, который последним упоминается в его трудах.[618]

Сохранилось описание поездок некоторых высокопоставленных персон, например, епископа Конрада Альберштадтского.[619] В августе 1204 года Конрад направился на корабле на Святую Землю, и путешествие из Константинополя в Тир заняло у него почти семь недель. Вскоре после его прибытия архиепископ Тирский планировал направиться в Грецию и, учитывая епископский сан Конрада, попросил его окормлять паству во время своего отсутствия. Конрад с радостью согласился, расположился в резиденции в архиепископском дворце, где рукополагал священнослужителей, и добросовестно наблюдал за восстановлением городских стен после землетрясения. Он посещал святыни, в том числе церковь Богоматери в Тортосе (это красивое здание существует и по сей день в южной Сирии), где получил исцеление от приступа лихорадки. Следующей весной Конрад простился со Святой Землей и через два месяца пути 28 мая 1205 года достиг Венеции. Весть о его прибытии была послана заранее, настоятель Альберштадтского собора и другие клирики отправились в Венецию, чтобы встретить своего руководителя. Венецианцы также отнеслись к Конраду с глубоким уважением. В день Пятидесятницы вице-дож Ренье Дандоло и венецианское духовенство ввели его в собор святого Марка, где была отслужена месса.

Прежде чем отправиться на север в Германию, Конрад посетил папу римского. Он доставил ему послание от Эмери, короля Иерусалима в 1197–1205 годах, и от духовенства Святой Земли, рекомендовавшего его как человека, достойного папской благосклонности. Иннокентий воспринял это пожелание должным образом, и, укрепленный папским благословением, Конрад отправился в последнюю часть своего пути. Когда он приближался к Альберштадту, для его встречи из города вышли герцог Бернард Саксонский, знать и духовенство. Конрад явно умел устраивать публичные мероприятия, и перед ним везли похоронные дроги, на которых лежали вывезенные из Константинополя святыни. Чтобы увидеть это зрелище, собралось почти все местное население, выкрикивавшее хвалу человеку, привезшему на родину столь богатые дары.

16 августа 1205 года Конрада сопроводили к вратам собора святого Стефана, где клирики радостно распевали антифон «Iustum deduxit Dominus» («Господь возвел благочестивых»). Затем Конрад произнес проповедь обо всех доставленных им святынях, которые отныне должны были покоиться в соборе. Он также провозгласил ежегодное празднование в епархии дня прибытия святынь, которое в некотором роде означало и сохранение памяти о его собственных достижениях. Такие описания дают нам представление о том, что ожидало вернувшихся крестоносцев. Не все могли похвастаться таким же приемом, как альберштадтский — но ликование в связи с обретением святынь и рассказы о подвигах в той или иной мере происходили повсеместно по Западной Европе.

Если судьба некоторых крестоносцев известна сравнительно хорошо, то этого нельзя сказать о первом латинском владыке Константинополя. Как мы уже знаем, император Балдуин был пленен королем Иоаницей в битве при Адрианополе в апреле 1205 года. Никита Хониат сообщает, что пленник был доставлен в Тырново, столицу Иоаницы, расположенную на Балканах, и там был брошен в темницу с железными оковами на шее.[620] Папа Иннокентий III писал Иоанице, пытаясь убедить его освободить императора, но тщетно. К лету 1206 года общепринятой стала версия о смерти Балдуина, и 20 августа Генрих Фландрский был венчан императорским титулом в Святой Софии.

Точные детали смерти его брата были неизвестны, а потому вызвали шквал предположений. Никита сообщал, что летом 1205 года один из греческих союзников короля Иоаницы, Александр Аспитес, перешел к латинянам, и болгарский король предался безудержной ярости. Он распорядился привести Балдуина и приказал отрубить ему ноги по колена и руки по локти. В таком ужасном состоянии изувеченный император был выброшен в овраг, где прожил еще три дня до кончины.[621] Смягченное подтверждение судьбы Балдуина пришло от самого Иоаницы, ответившего на требование Иннокентия III освободить императора заявлением о невозможности выполнения просьбы, поскольку узник скончался. Вероятно, не стоит удивляться, что подробности были опущены.

Два других свидетельства приводят еще более драматические версии судьбы фламандца. Греческий писатель Георгий Акрополитес сообщает, что Иоаница отрубил императору голову, вычистил череп и использовал его в качестве чаши. Как мы уже видели, Жервас де Базош уже упоминал о сомнительном прецеденте посмертного превращения головы крестоносца в сосуд для питья. Эту же судьбу разделил выходец из знатного антиохийского рода Робер Фиц-Фальк Прокаженный после того, как скончался от рук Тутигена Дамасского в 1119 году.[622] Может статься, что Иоаница подражал одному из своих предков, подобным образом унижавших даже мертвых врагов. Как бы то ни было, Акрополитес подтверждает, что Балдуин умер в плену.[623]

Альберик де Труа-Фонтен приводит другую историю, которая вызывает сомнения даже у него самого, хотя он все же решился оставить ее в своей хронике. Он пишет о фламандском священнике, который, проезжая через Тырново, слышал, будто жена Иоаницы пыталась соблазнить Балдуина, заставив пообещать, что он заберет ее, если ей удастся добиться для него свободы. Учитывая безупречное поведение Балдуина до сих пор, даже овдовев, он едва ли мог польститься на супругу своего пленителя. Когда он отверг ее, разгневанная королева рассказала Иоанице, что Балдуин обещал жениться на ней, если она поможет ему бежать. Король пришел в ярость, напился вина и в пьяном гневе повелел казнить Балдуина, а его тело выбросить псам. Правдивость этой версии сомнительна — но и по ней император умирает в плену.

Исчезновение Балдуина не только вызвало проблемы в Константинополе, но и создало существенные сложности в его родной Фландрии. Не все верили в его смерть — или предпочитали не верить. Двусмысленный статус узника означал такую же двусмысленность и для его семьи. Некоторые пленники умирали в плену, некоторые проводили в заточении десятки дет, а потом возвращались домой, тогда как иные просто исчезали. То, что граф Балдуин оставил двух маленьких дочерей, а также его статус властителя одной из самых богатых и важных областей Северной Европы, создавало условия для конфликтов. Политические игроки попытались использовать ситуацию в своих интересах. Подробное описание этих событий в нашей работе кажется несколько неуместным, но историки обращают внимание на интересный эпизод, связанный с беспорядками во Фландрии и с загадочной судьбой крестоносца-императора.[624]

После смерти Балдуина его дочь Жанна предприняла шаги к более тесному сближению графства с Французской короной. Такая политика вызвала недовольство в самой Фландрии. В 1224 году в деревне Мортень неподалеку от Турнэ некий отшельник был узнан одним из сотоварищей Балдуина по крестовому походу, но стал все отрицать. В течение года его посещали рыцари и духовенство, чтобы повидаться и поговорить с ним, и в конце концов отшельник заявил, что является самим графом. В Страстную неделю 1125 года он продемонстрировал шрамы, будто бы существовавшие у настоящего Балдуина. Впрочем, он был почти на фут ниже графа, плохо знал местную географию и куда хуже владел французским языком, чем это помнилось его товарищам. Один из авторов приписывал такие перемены преклонным годам и времени, проведенному в греческом заточении. Но даже при столь гибком подходе к памяти и физическому сходству город Валансьен принял его в качестве «императора». Отшельник принял ванну и побрился. Радость при его «возвращении» была настолько велика, что монахи аббатства святого Иоанна сохраняли его волосы и даже выпили воду, в которой он омывался.

Теперь этот человек начал рассказывать о бегстве от Иоаницы, о перенесенных пытках (в том числе и потере части пальцев на ногах), о страданиях во время отдельных периодов пленения в руках мусульман и наконец о путешествии на Запад. Жанна Фландрская направила своего любовника, чтобы тот переговорил с отшельником, но тому удалось убедить посланца, что он в самом деле является долгожданным отцом графини. Все новые города выступали в поддержку вернувшегося героя, создавая тем самым повод для утверждения независимости Фландрии от Франции и выступления против правления Жанны. Она пыталась возбудить недоверие к самозванцу: бывший канцлер Балдуина не смог узнать его, а сам отшельник не припомнил старого придворного.

Несмотря на заявления сторонников Жанны о смерти Балдуина на поле боя (еще одна ошибка, поскольку, как мы видели, все источники указывают, что он попал в плен), самозванец получил широкую народную поддержку, и Жанна была вынуждена бежать в Париж. Отшельника воспринимали настолько серьезно, что король Генрих III Английский написал ему письмо с предложением возобновить существовавший союз между Фландрией и Англией.

Жанна обратилась за помощью к своему союзнику, королю Людовику VIII Французскому (правил в 1223–1226 годах). Король направил свою тетку Сивиллу, младшую сестру Балдуина, для встречи с претендентом. Она не опознала его — но не призналась отшельнику в этом, а убедила встретиться с королем Людовиком. Еще до этой встречи самозванец прошествовал через Фландрию в императорском облачении, сопровождаемый сторонниками с крестами и хоругвями. Он был полностью уверен в себе, даровал привилегии, посвятил в рыцари десять человек и заверял документы печатью, в которой именовался графом Фландрии и Эйно и императором Константинопольским. Города Лилль, Куртре, Гент и Брюгге приветствовали его, когда он направился в Перонн для встречи с королем.

Людовик принял «императора» с должной учтивостью и начал расспрашивать. Возможно, отшельник был настолько уверен в себе, что не ожидал расспросов, и был плохо подготовлен. Он не мог вспомнить, где и как приносил феодальную присягу за Фландрию отцу Людовика, королю Филиппу, не помнил своего посвящения в рыцари и женитьбы на Марии Шампанской. Его сторонники утверждали, что он отказывался отвечать на подобные вопросы из гордости. Вскоре он попросил об отдыхе и еде. После его ухода несколько церковнослужителей бросились рассказывать, что признали в нем комедианта, некогда пытавшегося выдать себя за графа Людовика де Блуа, также погибшего во время Четвертого крестового похода. Епископ Бюве сообщил, что содержал этого человека в заточении. По словам епископа, он был профессиональным мошенником и потерял пальцы на ногах не от пыток, а отморозив их.

Выйдя из зала, где велись расспросы, самозванец понял, что попал в оборот, и предпочел бежать в Валенсьен. Многие из знатных сторонников отвернулись от него, хотя бедняки продолжали говорить о своей преданности и готовились силой оказывать сопротивление Жанне. Тогда отшельник бежал в Германию, а оттуда на юг в Бургундию, где был пленен и отправлен к Людовику. Французский король нашел происходившее в Перонне весьма забавным и передал пленного Жанне, предлагая пощадить его. Жанна была настроена более серьезно, а потому после допроса в Лилле узника приговорили к смерти. Его заставили признаться в том, что на самом деле он был комедиантом, и пригвоздили к позорному столбу между двумя собаками. Затем его предали пыткам и повесили, а тело посадили на кол в окружении вооруженной стражи. Толпа так и не согласилась признать, что он не был Балдуином, и обвинила Жанну в убийстве отца.

В нынешние времена анализ ДНК не позволяет долго продержаться подобным мистификациям. Но в XIII веке отсутствие очевидцев смерти Балдуина вкупе с желанием знати и простолюдинов противостоять проводимой Жанной профранцузской политике привело к длительному успеху самозванца. Реальный же Балдуин Константинопольский скончался за тысячи миль от дома в руках жестокого и неумолимого короля Болгарского.

История с воплощением Балдуина Фландрского является одним из наследий Четвертого крестового похода. Но, пожалуй, самой интересной и драматичной была реакция Иннокентия III на взятие Константинополя. В течение всей кампании он с нарастающей тревогой следил за тем, как его величественное начинание (а в качестве главы католической церкви он нес за него полную ответственность) меняло направление сперва в сторону Зары, затем к Корфу и, наконец, к Константинополю. Он видел, как цинично замалчивалась папская булла об отлучении от церкви — высшая мера папского наказания. И все же он продолжал твердо надеяться, что ядро крестового похода сможет стряхнуть с себя парализующее бремя долга венецианцам и сможет направиться на помощь Святой Земле. Иннокентий пытался сохранить равновесие между свой ролью в качестве лидера католической церкви и необходимостью принимать в расчет практические нужды экспедиции. Бывали случаи, особенно в отношениях с венецианцами, когда он чувствовал, что должные границы пересечены — и все же понимал неизбежность некоторой гибкости, способной предотвратить развал всего предприятия. Наряду с этими противоречиями возникали проблемы, связанные с расстоянием и трудностями доставки посланий. Временами папа римский мог только пассивно выслушать новости и, если крестоносцы действовали по собственному усмотрению, как-то реагировать на события, но не направлять их.

С самого начала Иннокентий продемонстрировал свое неприязненное отношение к любым нападениям на христианские земли. Однако его оговорка, позволявшая подобные действия в случае необходимости, неизбежно оставляет у нынешнего читателя ощущение некоторой двусмысленности. Он пытался сформулировать определенные гарантии, требующие позволения папского легата на совершение таких действий, но зачастую поступки священнослужителей, участвовавших в экспедиции, вызывали у папы крайнее огорчение. Учитывая это, равно как и стремление венецианцев игнорировать угрозу отлучения от церкви при Заре, можно предположить, что создание потенциальной лазейки в запрете на нападения на христианские земли оказалось весьма опрометчивым поступком.

Стремление Иннокентия вернуть Святую Землю являлось настолько всеобъемлющим, что его приоритеты были очевидны. Но все же интересно, какие чувства охватили его при известии о завоевании Константинополя. Он подвергал греков критике за отказ поддержать крестовый поход в 1198 году. Ему было известно о нарушении обещаний, данных уроженцам Запада, а также об убийстве императора, которого он некогда отказался поддержать. Именно Иннокентий, в отличие от многих других средневековых пап, придавал чрезвычайно большое значение папской власти, простиравшееся над всеми церковным и мирским сферам жизни. Несомненно, возвышение Рима над еретической греко-православной церковью не могло не быть его целью.[625] На чьей же стороне мог оказаться Господь, обеспечивший победу крестоносцев?

В письме императору Балдуину от 7 ноября 1204 года Иннокентий выражал радость по поводу захвата Константинополя, называя его «величественным чудом». В этом письме, как и в том, что было направлено 13 ноября духовенству крестоносной армии, он представлял эти события как передачу господом Византийской империи «от гордых — смиренным, от непокорных — послушным, от раскольников — католикам…» По его словам, это «было сотворено Богом и нам представляется чудом».[626] Иннокентий был удовлетворен и как знак особого благоволения дал Латинской империи папское покровительство. Он провозгласил сохранение завоеванных земель достойным отпущения грехов (то есть приравнял к крестовому походу на Святую Землю). Другими словами, он использовал фундаментальную часть концепции крестового похода, защиту христианских земель, для обеспечения сиюминутных надобностей императора Балдуина. И все же, должно быть, слишком наивно представляя необходимую для укрепления новых завоеваний работу, папа Иннокентий по-прежнему думал, что крестовый поход сможет продолжить движение на Левант.