ПРОЛОГ Коронация императора Балдуина

ПРОЛОГ

Коронация императора Балдуина

16 мая 1204 года ознаменовало важный момент в средневековой истории и дало встряску привычному устройству мирового порядка. Более восьми веков следующие один за другим византийские императоры господствовали над огромной и сложно устроенной империей, но эта власть была уничтожена армиями Четвертого крестового похода — благочестивыми воинами католической церкви. Теперь на трон в огромном соборе Святой Софии воссел уроженец Северной Европы, которого провозгласила правителем небольшая конгрегация западных рыцарей и торговцев.

Греки были далеко от своей столицы, спасаясь бегством от ужасов, что учинили беспощадные воины, столь жестоко разграбившие их великую метрополию. Уроженцы же Запада были уверены, что господь одобрил их битву, и теперь они испрашивали его благословения. Под парящим куполом Святой Софии замерли последние слова католической мессы, завершая церемонию коронации Балдуина Фландрского, ставшего первым императором Константинополя из крестоносцев.

Сам Балдуин преобразился. Будучи могущественным дворянином, он привык обладать властью — но теперь он обретал высший, почти божественный статус. Чуть ранее днем предводители западной армии сопроводили графа из дворца Буколеон в боковую часовню собора. Там Балдуин сменил привычные шерстяные штаны на шоссы из алого оксамита и обулся в украшенные драгоценными каменьями башмаки. Слой за слоем он надевал на себя самые великолепные одеяния. Вначале прекрасное облачение с золотыми пуговицами, идущими спереди и сзади; поверх него — длинная мантия, усеянная алмазами; она облегала талию и спускалась до ног, а подол се перебрасывался через левую

Словно и этого было недостаточно — а если говорить только о весе, этот наряд уже можно было считать совершенно уникальным, — новоявленный император был облачен еще в одну мантию. Она также блистала драгоценными камнями, неся изображение имперского орла. Все одежды были украшены столь богато, что один из свидетелей сообщал, что облачения сияли, словно были охвачены огнем.

В сопровождении старейших соратников Балдуин прошествовал к алтарю Святой Софии. Он был несколько поврежден во время штурма города, а изначально представлял собой изысканное творение, достигавшее в длину 29 футов, усыпанное золотом и драгоценными камнями и увенчанное балдахином из серебра. Дворяне несли меч, корону и императорский штандарт. За ними следовали епископы крестоносцев, на которых была возложена задача короновать нового императора.

В алтарной части Балдуин преклонил колена, чтобы вознести господу благодарность за победу крестоносцев, и тогда епископы раздели его по пояс, что должно было символизировать смирение монарха перед богом. Прелаты помазали его миром, облачили вновь и наконец окружили его. Каждый из них, одновременно держа одной рукой корону, благословил ее, осенил крестным знамением, после чего корона была возложена на главу императора.

На мгновение группа священнослужителей, облаченных в лучшие ризы, скрыла фигуру с грозным имперским орлом на спине. Но вот они разомкнулись, чтобы явить нового императора Константинополя во всем его великолепии в качестве материального воплощения могущества и богатства, обретенного крестоносцами. В знак почтения епископы немедленно вручили императору в дар одно из многих сокровищ, похищенных в императорском дворце: необыкновенный рубин размером с яблоко, который мог бы послужить застежкой на его облачении.

Балдуин воссел на высокий трон, держа в одной руке скипетр, а в другой — золотую державу. Можно лишь попытаться представить себе его чувства и мысли, когда он смотрел на огромную толпу людей, наряженных в украшенные драгоценностями блистающие одеяния. Может статься, когда начали служить мессу, Балдуину вспоминалась Северная Европа — холодные, болотистые земли Фландрии; быть может, он подумал о жене, которая теперь станет императрицей; может, размышлял о прославленных предках-крестоносцах; мог вспомнить о страданиях и самопожертвовании своих соратников во время осады Константинополя. И наконец, среди роскоши и волнения при начале новой эры, он мог подумать и о том, что Четвертый крестовый поход начался ради завоевания святого города Иерусалима — а вовсе не для разрушения величайшей христианской цивилизации, как было сделано в итоге.

Вступление

В апреле 1204 года армии Четвертого крестового похода завоевали и разграбили Константинополь. Свидетели этих событий называли действия крестоносцев «бесчеловечными», писали о завоевателях как о «безумцах, воспылавших против святости», убийцах, не дававших «пощады даже невинным девушкам», о «предтечах антихриста, творивших его предсказанные богоборческие дела», разрушавших алтари и грабивших драгоценную утварь.[1]

Почти восемьсот лет спустя, летом 2001 года, Папа Римский Иоанн Павел II опубликовал беспрецедентное заявление — извинение перед Греко-православной церковью за ужасную бойню, учиненную воинами Четвертого крестового похода. В нем говорилось: «Трагедия состояла в том, что воины, направившиеся для освобождения доступа христианам к Святой Земле, обернули оружие против своих собратьев по вере. То, что они принадлежали к Римской церкви, наполняет католиков глубочайшим сожалением». Самое чувство, заставившее римского папу опубликовать подобный документ — редкостный по звучащему в нем чувству вины, — показывает, насколько глубока оказалась рана, нанесенная той давней кампанией.

Цель этой книги — рассказ о Четвертом крестовом походе, событии, окрашенном жестокостью и решительностью, развратом и алчностью, политическими интригами и религиозным усердием.[2] Несколько ранних описаний Четвертого крестового похода были созданы византийскими учеными, в чьи задачи входило прежде всего исследование его влияния на греческое православие. Поэтому не удивительно, что в этих работах рассуждения о мотивах, двигавших французами и венецианцами, окрашены неприязнью, а возмущение придает подобным описаниям критические интонации.[3] Данный же труд написан историком, занимавшимся крестовыми походами. Положение независимого исследователя позволило мне охарактеризовать историческую среду Западной Европы, присущую экспедиции, затрагивая также и описание положения в Византии. В работе также делается попытка объяснить, почему крестовый поход развивался именно таким образом, выделить некоторые из внутренних причин произошедших событий и рассмотреть, как уроженцам Запада удалось достичь победы.

Оправдывая жестокость именем Христа, крестоносцы заслужили множество отрицательных характеристик.[4] Шотландский историк XVIII века Уильям Робертсон описывал Четвертый крестовый поход как «исключительный памятник человеческой глупости», а Эдуард Гиббон в «Закате и падении Римской империи» высказывал предположение, что он скорее задержал, нежели ускорил развитие Европы.[5] Стивен Рансимэн в «Истории крестовых походов» приходит к заключению, что «в исторической перспективе движение крестоносцев в целом можно считать потерпевшим фиаско». Он выражает огорчение тем, что «сама Священная война была лишь длительным, проявлением нетерпимости во имя Господа — что само по себе является грехом против Святого Духа».[6]

Историки и толкователи особенно выделяли Четвертый крестовый поход среди всех остальных крестовых походов — хотя еще в XVIII веке Вольтер писал, что «единственным плодом варварских крестовых походов христиан стало уничтожение других христиан».[7] Тот же Рансимэн пришел к выводу, что «урон, нанесенный крестоносцами исламу, ничтожен по сравнению с тем, что был причинен восточному христианству».[8]

И все же, сколь бы дурными ни казались представления и действия крестоносцев в наши дни, невозможно отрицать, что несколько столетий назад, согласно верованиям, ценностям и понятиям средних веков, они представляли предприятие огромной популярности и продолжительности. Почти сразу же после начала Первого крестового похода в 1095 году его воздействие проникло практически во все слои общества и усилило контакты — и конфликты — с народами и странами за пределами католического мира.

Согласно традиционному представлению, движение крестоносцев неразрывно связано с борьбой против ислама. Такое представление живо и по сей день — это было подчеркнуто Усамой бен Ладаном, который провел параллель между крестоносцами, сражающимися против ислама, и американскими действиями в Афганистане в 2001–2002 годах. Он заявил, что «эта война похожа на предшествующие крестовые походы, возглавляемые Ричардом Львиное Сердце, [Фридрихом] Барбароссой [Германским] и [королем] Людовиком [IX] Французским. В нынешнем веке они остались далеко позади [Джорджа] Буша». Более того, пропаганда Аль-Каиды называет Израиль наследием государства крестоносцев XII и XIII веков.[9]

На Западе некоторые тоже оглядываются на средневековье. Сразу после нападения террористов в сентябре 2001 года президент Джордж Буш спонтанно вспомнил о Священной войне, призвав к крестовому походу против Аль-Каиды. Пытаясь обеспечить поддержку со стороны Египта и Сирии, двух стран, на которые оказали непосредственное воздействие средневековые крестовые походы, он одновременно апеллировал к воззрениям, которые рассматриваются на Ближнем Востоке как символ западного империализма.[10]

Исход Четвертого крестового похода представляет драматическое искажение одной из основополагающих идей католицизма относительно борьбы с язычниками. И современники событий, и нынешние историки одинаково загипнотизированы произошедшим менее чем за век превращением движения, начавшегося с декларации о возвращении христианам Святой Земли, в орудие разрушения самого прекрасного города христианского мира.

Сами крестоносцы выражали удовлетворение собственными достижениями. Граф Балдуин Фландрский, один из руководителей кампании, писал: «Мы можем суверенностью сказать, что в истории никто не мог даже поведать о чудесах больших, чем те, что уже получены в этой войне». Он видел божественное одобрение действий крестоносцев: «Это содеяно Господом, и в наших глазах является чудом из чудес».[11] Но когда известия о жестокости крестоносцев стали распространяться, даже на Западе отношение стало куда менее торжественным. Папа римский Иннокентий III (1198–1216), санкционировавший начало экспедиции, так изливал на крестоносцев свой гнев:

«Вы принесли обет освободить Святую Землю… [но] отринули чистоту своих обетов, направив оружие не против сарацин, а против христиан… Греческая церковь, видевшая в католиках лишь образец искажения веры и бесовского действа, теперь по праву питает к ним отвращение большее, нежели к псам».[12]

Самый яркий способ исследовать события крестового похода основан на многочисленных свидетельствах современников. Этот материал передает удивительно широкий спектр эмоций: страх, гордость, самооправдание. Временами возникает завораживающее чувство благоговения перед целями экспедиции и удивления при виде новых народов и местностей, которые встречались участникам похода.

Действия средневековых военных руководителей мемуаристами, как правило, описываются весьма точно, и Четвертый крестовый поход не стал исключением. Мы также являемся счастливыми обладателями множества сохранившихся свидетельств о 1204 годе со стороны людей, занимавших в обществе сравнительно скромное положение. Чтобы дополнить эти повествования, в данной книге используется множество сходных текстов и изображений с целью дать некоторое представление о чаяниях и страхах рядовых крестоносцев (и их семейств), вступивших в столь необычное предприятие.

В случае Четвертого крестового похода, по сравнению с другими экспедициями, у нас есть богатая подборка материала, позволяющая делать выбор. Отчасти это свидетельства очевидцев (воинов и служителей церкви), отчасти — хроники, составленные в европейских монастырях и воспроизводящие повествования вернувшихся крестоносцев.

Вплоть до XII века грамотность была уделом почти исключительно служителей церкви, поэтому большая часть повествований о Первом крестовом походе (1095–1099) составлена церковниками, чьи тексты были насыщены теологией и отсылками к божественной воле. Однако в течение XII века развитие придворной культуры привело к покровительству трубадурам и созданию «chansons de geste» — эпических произведений, обычно основанных на устной традиции, которые иногда записывали миряне. В такой культурной среде сравнительно небольшой шаг отделял от того, чтобы образованный мирянин (чаще всего — представитель знати) начал сам записывать или же диктовать собственные героические воспоминания. Такая смесь свидетельств как церковных, так и светских авторов гораздо лучше представляет подлинный срез общества и даст читателю возможность проследить за крестовым походом глазами и сознанием рыцарей и знати, чьи побуждения и приоритеты зачастую отличались от мотивов, двигавших их церковными соратниками.

Среди самых обличительных документов — письма, написанные участниками и вождями крестового похода. Эти тексты показывают, как с течением событий изменялось отношение к походу и политическое настроение войска. Они не свободны от попыток оправдать те или иные действия либо дать особый взгляд на них, но зато представляют богатство деталей и непосредственность описаний, которых зачастую недостает позднейшим повествованиям. Кроме того, наставления клириков, пытающихся сформировать идейную базу крестового похода, дают возможность оценить возможные побуждения, двигавшие людьми, которые влились в ряды крестоносцев.

Два других немаловажных источника информации — песни трубадуров и официальные документы. В песнях не всегда содержится реальная информация, но они дают эмоциональный взгляд на точку зрения рыцарей, занимавших в то время в среде крестоносцев господствующее положение. Имеющиеся документы представляют коммерческие соглашения, сохраненные итальянскими торговыми общинами; в многочисленных монастырских архивах представлены купчие и закладные на земли и имущество, которыми отправляющиеся в путь крестоносцы стремились добыть средства для кампаний.

Однако история Четвертого крестового похода представлена не только со стороны католического Запада. Несколько современных византийских писателей наблюдали за ходом сражений, и их свидетельства, изложенные в изысканном ученом стиле классических авторов, столь любимом при константинопольском дворе, уцелели и дошли до нашего времени.[13] Еще одним важным источником являются путевые заметки. Как нынешние туристы обращаются к путеводителям, так же поступали и средневековые путешественники. Заметки этих людей — будь они мусульманами, иудеями, православными или католиками — зачастую весьма интересны и дополняют основное повествование.

Наконец, важный и любопытный вид информации дают визуальные образы. До нашего времени сохранились некоторые здания (полуразрушенные или перестроенные с течением лет), а также символические скульптуры, настенные росписи, монеты, которые не хуже рукописей дают представление о людях, событиях или предметах (например, о кораблях), связанных с крестовыми походами.

Несмотря на то, что всегда остаются дразнящие пробелы в описаниях — к примеру, не найдено сохранившихся венецианских бумаг, — в нашем распоряжении находится достаточно богатая палитра красок для описания Четвертого крестового похода. Для объяснения причин разграбления Константинополя прежде всего следует дать представление о политической обстановке, духовных воззрениях и эмоциональности людей начала XIII века.

Во многих отношениях мир крестоносцев фундаментально отличался от современного нам общества. Обучение, средства связи, централизованная власть, здравоохранение находились в лучшем случае в зачаточном состоянии. Продолжительность путешествий измерялась неделями, а не часами, а сведения о мире за пределами сферы влияния католицизма были скрыты страхом, предубеждением и недостатком информации.[14]

Двумя доминирующими факторами средневекового образа жизни были насилие и религия.[15] Насилие принимало форму как межгосударственных конфликтов, так и местных стычек — последнее случалось более часто, поскольку слабость централизованной власти допускала междоусобицы соседствующих феодалов.

Возможно, основное различие между светским западным миром начала XXI века и средневековьем заключалось в роли христианства. Религия пропитывала средневековый мир в такой степени, какую нам теперь трудно даже представить. Проповеди и изображения в церквях непрестанно напоминали людям о греховности жизни и грозно расписывали вечные муки ада, ожидающие тех, кто не стремится к покаянию. Давление, заставляющее исправлять последствия грехов покаянными молитвами и богоугодными деяниями (например, паломничествами), составляло естественную часть взаимоотношений между Церковью и ее паствой. Люди обращались к богу и его святым в поисках защиты от врагов, для лечения заболеваний, в надежде на богатые урожаи, при тяжбах (посредством судебных ордалий — испытаний подсудимого физическими страданиями) и в сражениях. С современной точки зрения такие отношения кажутся не более чем предрассудками — но все же, чтобы понять историческую среду Четвертого крестового похода, необходимо учитывать веру жителя Средневековья в способность святых творить чудесные исцеления или решать ход сражений.

Выступая 27 ноября 1095 года в Клермоне (Центральная Франция) римский папа Урбан II объединил традиционные идеи о паломничестве, применении силы и неизбежности возмездия, создав новую долгосрочную концепцию — крестовый поход. Он заявил, что французские рыцари должны направиться в Святую Землю и освободить ее из рук язычников. При этом воины пройдут к покаянию столь нелегким путем, что их будет ждать небывалая божественная награда: отпущение всех грехов. Иначе говоря, все грехи, скопившиеся за долгую жизнь, насыщенную жестокостью, будут стерты, что даст возможность избежать адского пламени. Возможность для людей, настолько озабоченных своим духовным состоянием, предоставлялась поистине великолепная. Жильбер Ногенский, современник тех событий, красноречиво описывал их:

«В паши дни Господь начал священную войну, так что оруженосцы и странники… смогут пойти новым путем для достижения спасения. Им не придется полностью отрекаться от мира, приняв монашеский образ жизни… но они смогут получить Божественную благодать, почти не отказываясь от привычных нарядов и свободы, продолжая вести жизнь согласно собственному выбору».[16]

Рыцарям было предложено делать то, в чем они наиболее преуспели — то есть сражаться и убивать. Но поскольку они будут биться за дело, которое папа счел правым, их ждет награда. Урбан закончил речь, и толпа взревела от восторга. Один из очевидцев писал, что люди выкрикивали «Deus vult! Deus vult!» — «Господь этого хочет! Господь этого хочет!», а затем ринулись вперед, чтобы их осенили крестом.

Реакция на папское воззвание была немыслимой. Призыв к оружию быстро разлетелся по всей Европе. В течение следующих четырех лет более 60 тысяч людей из разных мест и всех социальных слоев двинулись, чтобы пройти 2500 миль^{1} от северной Франции до Святой Земли. После труднейшего перехода 15 июля 1099 года они взяли Иерусалим, открыв град Христов для католической веры.

Захват Иерусалима дал крестоносцам выход огромного напряжения, и они жестоко расправились с мусульманами и иудеями, защищавшими город. Позднейший франкский автор описывает ужасающую сцену: «Повсюду лежат куски человеческих тел, самая земля пропитана кровью жертв. Еще ужаснее смотреть на победителей, с ног до головы покрытых кровью». Но, несмотря на весь ужас, «облачившись в чистые одежды, омыв руки, с босыми ногами они [крестоносцы] начали обходить священные места, которые Спаситель избрал для прославления своей земной жизнью».[17] Христиане возрадовались от этой новости — воистину господь благословил крестоносцев, их победой Он подтвердил божественную волю.

Большинство крестоносцев вернулись по домам, исполнив свой обет, и лишь небольшая группа осталась для утверждения франкских^{2} владений в Леванте^{3}. Несколько следующих десятков лет тысячи европейцев — крестьян, торговцев, служителей церкви, дворян — селились в Восточном Средиземноморье. Еще большее количество людей посетило священные места в качестве паломников, пользуясь католическим владычеством. Нужды этих пилигримов привели к формированию военных орденов — организаций воинов-монахов, поклявшихся защищать родину Христа и содействовать паломникам в Святую Землю. Орден госпитальеров выполнял военные и медицинские функции (он дожил до наших дней под видом Госпитального братства святого Иоанна). Орден тамплиеров представлял только военную силу.

Первый крестовый поход перешел Рубикон силы, направляемой религией, и позволил создать объединения людей, присягнувших служить богу, сражаясь с его врагами в миру, а не в монастыре. Священная война и крестовые походы продемонстрировали заметную гибкость, позволившую этому движению развиваться, приспосабливаясь ко многим различным ситуациям.

Реакцией мусульманского мира на Первый крестовый поход стало непонимание. Они не могли понять, что свирепая банда воинов сплотилась ради войны с целью не политической, а религиозной колонизации. Вдобавок сирийские мусульмане были расколоты серьезными внутренними междоусобицами, из-за чего не смогли сплоченно выступить против завоевателей. Но с течением времени мусульмане начали принимать сражения, и их руководство начало против франков джихад — исламскую «священную войну».[18]

В 1144 году мусульмане Алеппо взяли город Эдесса, расположенный в северной Сирии, что привело к началу войны, получившей наименование Второго крестового похода (1145–1149 годы)^{4}. Начало этого похода обернулось полной неудачей. Аббат Бернар Клервоский воодушевлял участников кампании обещанием, что они станут счастливым поколением, которое получит особую возможность обрести неземные награды. Но все его убеждения оказались пустым звуком, когда армии королей Франции и Германии начали нести громадные потери еще по пути через Малую Азию, а затем сняли осаду Дамаска всего лишь через четыре дня после ее начала — чудовищное унижение для воинов. Тем не менее Второй крестовый поход сыграл свою роль в расширении географии экспедиций крестоносцев.

Еще в VIII веке Пиренейский полуостров был завоеван маврами — арабами из Северной Африки. Постепенно христиане оттеснили захватчиков, и с началом крестовых походов на Восток в Испании возникла идея придать борьбе новый характер. С 1113–1114 годов войны против испанских мусульман получили тот же статус и обещание такого же божественного воздаяния, как и кампании в Святую Землю. В 1147–1148 годах папство провело параллель между экспедициями в Левант и войнами с мусульманами в Иберии. Папа римский также присвоил статус крестового похода войнам против языческих племен в Прибалтике, считая, что таким образом происходит расширение христианского мира, а также осуществляется мщение за убийства христианских миссионеров в прошлые времена.[19] К 1150 году движение крестоносцев переросло изначальное понимание экспедиции как войны против язычников в Святой Земле, став многогранным орудием в деле католической обороны и экспансии.

В 1170-х годах лидером мусульманского мира стал Саладин, объединивший силы Египта, Сирии и Язиры (Северный Ирак). Он стал самой значительной угрозой, с какой сталкивались франки на востоке. Поселенцы обратились за помощью и к греческой православной церкви Византийской империи, и к католикам Западной Европы.

Византия наследовала Римской империи, а Константинополь (нынешний Стамбул) стал резиденцией вселенского патриарха, главы греческой церкви. В 1054 году между Римским папой и константинопольским патриархом произошел конфликт, приведший к объявлению формального раскола между двумя церквями, который не преодолен и посей день. Спор разгорелся из-за литургических и догматических разногласий, осложняясь жизненно важным вопросом о том, кому должна принадлежать верховная власть: наследнику святого Петра (то есть папе римскому) — или пентарху пяти патриархий христианской церкви (Римской, Антиохийской, Александрийской, Иерусалимской и Константинопольской). Формально с 1054 года католики рассматривали греков как раскольников, еретиков и противников истинной веры. Ко времени Четвертого крестового похода долговременный разлад в отношениях между Византией и Западной Европой во многом обусловил самооправдание крестоносцами нападения на Константинополь в 1204 году.

Взаимоотношения между Византией и Западом были достаточно сложными, а временами казались непримиримо противоречивыми. Но иногда попытки устранить раскол приводили к сближению сторон. В 1095 году именно просьба императора Алексея I (правил в 1081–1118 годах) помочь в борьбе против турок в Малой Азии послужила одной из причин призыва папы римского Урбана II к Первому крестовому походу. Намерение объединить две христианские силы против ислама было весьма привлекательным, но в ходе главных экспедиций крестоносцев XII века между западноевропейскими армиями и греками возник серьезный разлад. Греки смотрели на крестоносцев как на плохо дисциплинированных варваров, представлявших реальную угрозу для Константинополя. Действительно, часть участников Второго крестового похода настаивала на штурме города. В свою очередь, крестоносцы относились к хозяевам с подозрением. Они не доверяли обещаниям греков предоставить снабжение для армии и обвиняли их в нарушении соглашений — или же, как в случае Второго крестового похода, в содействии туркам в Малой Азии. Еще до Четвертого крестового похода эта история была еще одним поводом к напряженности в отношениях между Константинополем и Западом.

И все же временами православные и католики оказывались в хороших отношениях. Весьма позитивными были контакты между императором Мануилом Комнином (1143–1180) и королями Иерусалима. Между представителями королевских домов заключались браки, а в 1171 году иерусалимский король Амальрик (1163–1174) подчинился византийскому правлению. При Мануиле в состав византийского правительства входили западные чиновники, он был в дружеских отношениях с Людовиком VII Французским (1137–1180). Но после смерти Мануила в отношении к уроженцам Западной Европы в Константинополе произошла драматическая перемена, во многом обусловленная приходом к власти Андроника Комнина (1183–1185).

В мае 1182 года группа его сторонников в сопровождении константинопольской толпы лапала на общины торговцев, живших рядом с главной городской гаванью на берегах бухты Золотой Рог.[20] Некоторым из купцов, в основном выходцам из Генуи и Пизы, удалось бежать, но пожилые и слабые были пойманы и убиты. Собственность купцов была уничтожена, церкви сожжены, а церковнослужители были пленены и подвергнуты пыткам — одна из мрачных сторон взаимоотношений между католической и православной церквями. Известно также, что было совершено нападение на больницу ордена госпитальеров, и больные были перебиты в своих постелях. Был схвачен и убит папский легат. Его отрубленную голову привязали к хвосту собаки, подчеркнув оскорбление в адрес католической церкви. Многие другие уроженцы Запада были захвачены и проданы в рабство туркам.

Озлобленность произошедшего устрашила толкователей с обеих сторон. Евстафий Солунский, византиец и очевидец событий, писал: «Это было скотское действие, которое нельзя сравнить даже с безумием».[21] Уильям (Гильом) Тирский, составлявший свою «Историю» событий до 1185 года, писал: «Так действовали вероломные греки, выводок гадюк, словно змея, пригретая на груди… вознаградила злом своим гостям — не заслужившим такого обращения и не ожидавшим ничего подобного».[22] Хотя торговля между Италией и Византией вскоре возобновилась, нет сомнений, что столь ужасающее событие добавило еще каплю яда в нарастающее внутреннее чувство раздора между греками и Западом.^{5} Смерть Мануила Комнина означала, что франки в Палестине не могут больше рассчитывать на помощь со стороны Византии, а старания обеспечить поддержку Европы едва ли были более успешны. Тем временем Англия и Франция на десятилетия оказались втянуты в пучину междоусобиц и стычек. Несмотря на страстные призывы франкских посланников, короли этих стран не хотели покончить с раздорами, чтобы помочь защищать Святую Землю, и предлагали лишь материальную помощь.

В Иерусалиме в правление страдавшего проказой короля Балдуина IV (1174–1185) положение франков постепенно ухудшалось, поскольку медленное мучительное угасание монарха разжигало распри и междоусобицы между теми, кто пытался занять престол после него.[23] Только военной доблестью поселенцев удавалось сдерживать Саладина вплоть до 1187 года, когда маятник решительно склонился в пользу султана. Он сокрушил христиан в бою при Хаттине и вскоре завоевал Иерусалим, оставив франкам крошечный участок побережья. Теперь Европа была вынуждена перейти к запоздалым действиям.