ГЛАВА ВТОРАЯ
ГЛАВА ВТОРАЯ
Лазутчик пробирался к вражеским позициям. Изредка он останавливался и прислушивался, но сквозь монотонный шум дождя доносилось только завывание ветра. Стал подниматься по склону, и тут его чуткий слух уловил чьё-то покашливание. Он мгновенно прильнул к земле и замер. Вскоре послышалось чавканье грязи под осторожными шагами. Лазутчик пополз на шум и в нескольких метрах от себя увидел человека, пробирающегося к нашим позициям. «Значит, где-то поблизости французский «секрет». Надо проследить!»
Пригибаясь, короткими перебежками он последовал за французом.
Тот вёл себя странно: часто останавливался, неожиданно сворачивал то вправо, то влево. «Фу, чёрт! Словно насмехается, — выругался про себя разведчик, — ещё раз выкинет такой фортель — возьму! А про «секрет» он и сам расскажет!»
В ожидании броска напряглись мышцы. Зоркие глаза просверливали темень. Француз шёл прямо в руки. Ещё миг — и он рядом. Разведчик бросился вперёд» ловким движением сбил с ног «языка» и, сев на него верхом, заломил руки. Сдёрнул с ремня верёвку, связал пленника. Тот продолжал брыкаться, пытаясь ударить ногами.
Лазутчик встал и со злостью тряхнул француза. «Ишь ты, лёгкий какой!» Повернул француза лицом к себе и… присвистнул от неожиданности, увидев детскую физиономию.
«Юнец! Верно, барабанщиком у них». Разведчик вытер грязь с лица пленника.
— Теперь видишь?
Пленный хотел ответить, открыл было рот, но разведчик опередил его.
— Прошу пардону, — галантно извинился он перед «языком», — пардону прошу, — и сунул в рот пленному клок ветоши. — Топай, браток, — разведчик указал направление, — гутарить будем потом.
Маленький француз пришёл в себя. Он вскочил на ноги и согласно закивал головой: дескать, понял, куда надо идти, и повинуется.
«Догадливый», — усмехнулся разведчик. Подхватив штуцер, он направился за «языком».
Пленный шагал медленно, с трудом вытягивая ноги из непролазной грязи. Его маленькая головка на тонкой шее ворочалась то туда, то сюда. Француз пытался спастись от проникающих за ворот холодных струй. Разведчик его не подгонял, тоже порядком устал.
Склон балки резко оборвался. Здесь нужно поворачивать влево: размытая ливнями, одним чутьём угадываемая тропинка., вела к русским позициям. Разведчик хотел было показать пленному направление, но тот неожиданно остановился, взглянул вверх, а затем уверенно свернул на невидимую тропу.
«Ишь ты, опытный! — удивился разведчик. — Местность знает, вражина!»
Рядом, почти у самой тропки, находилась пещерка. Возвращаясь с вылазок, он обычно заходил сюда, чтобы передохнуть перед крутым подъёмом. Не изме¬нил своей привычке и на этот раз.
— Туда! — подтолкнул «языка» разведчик.
Пленный кивнул, ногой раздвинул кусты и нырнул в пещерку. Разведчик только головой закачал от такой сообразительности,
В пещерке было темно и сухо. Он достал кисет, свернул цигарку, добыл кресалом огонь, закурил. При каждой затяжке подземелье освещалось, как фо¬нарем. Едкий махорочный дым щекотал в носу и горле.
Разведчик взглянул на «языка»: щёки его раздувались, и только ветошь во рту мешала раскашляться.
— Что? Духу нашего не выносишь? — засмеялся разведчик. — Сейчас кляп вытащу. Только, чур, не шуметь!
Пленный жадно глотнул воздух, выплюнул ворсины и попросил:
— Дяденька, развяжите! Руки сдавило — мочи нет.
— Развязать? — оторопел разведчик, услышав чисто русскую речь. — Постой, постой! — он подошёл к пленному вплотную и осветил цигаркой лицо.
На разведчика смотрели обиженные мальчишеские глаза.
— Ты кто такой?!
— С пятого бастиону я. Вестовой у командира 2–й дистанции лейтенанта Забудского!
— Звать как?
— Николка Пищенко.
— Так что ж ты до сих пор молчал?! — подобно своей цигарке вспыхнул разведчик.
— Сами рот заткнули, — насупился Пищенко, — а теперь — «почему».
— Заткнул, — сокрушённо подтвердил разведчик. — Что же теперича делать? Ох, и подвёл ты меня, браток… Ну, вот что, — пришёл он к решению, — дорогу на бастион знаешь?
— Знаю, — ответил Колька.
— Вот и дуй туда.
— А вы, дяденька, куда?
— Куда, куда? За кудыкины горы! Не твоего ума дело! Сызнова придётся грязь месить из-за тебя. Шастаешь, где не надобно… А чего это ты, вестовой, там оказался? — разведчик кивнул в сторону французских позиций.
— Я на хуторе Вотковского был.
— Вотковского? Ты чего позабыл там?
— Погреб пороховой разведывал. Наши искали, да не нашли. А я там всё знаю.
— Отыскал погреб? — разведчик недоверчиво посмотрел на Кольку и предупредил: — Только, браток, не брехать. Наше дело правды требует.
— Не нашёл, — пробурчал Колька.
— Ну, ну, — мотнул головой разведчик, — а теперь дуй отселева.
Он с досадой плюнул на цигарку и яростно растёр её ногой — страсть как не хотелось снова идти в дождь и слякоть.
— Я с вами, дяденька, — затараторил мальчишка, боясь, что разведчик уйдёт, не выслушав его. — Я всё там знаю. Погреб хоть и не нашёл, но пушки ихние где стоят, самолично видел.
— Ну, так уж и видел?
— Вот те хрест! — побожился Колька. — Видел и запомнил — где стоят и чем присыпаны.
— Ладно, браток, давай знакомиться. Кошкой меня зовут. Матрос Кошка из 30–го флотского экипажу.
* * *
…Промокшие насквозь, они уже не замечали ни дождя, ни промозглого ветра. Как и говорил Пищенко, ров вывел разведчиков прямо к небольшой пристройке у склада. Часового не было видно, наверно, спрятался где-нибудь, спасаясь от непогоды.
Кошка поднялся на крыльцо и тихонько потянул дверь к себе. Но она, запертая изнутри, не поддалась. Матрос вытащил кинжал, просунул лезвие между створками и не спеша стал водить им вверх и вниз. Едва слышно лязгнула скоба, дверь приоткрылась. Разведчик кивнул, и Николка тотчас проскочил в сени. Матрос неслышно опустил щеколду, скользнул за ним.
В сенях спал солдат. Его форма, аккуратно сложенная, лежала тут же. «Зуав», — определил Кошка. Он показал мальчику взглядом: «Берём!..»
Француз и проснуться не успел, как уже лежал скрученный верёвками, с кляпом во рту. Из горницы по–прежнему доносился храп офицера.
Вдвоём оттащили зуава в сторону. Матрос, приложив палец к губам, шепнул Николке:
— Снимай сапоги, а то нашумим!
Но в горницу попасть не удалось. Несмотря на всё искусство разведчика, дверь не поддалась.
«Чёрт с ним, с офицером! — ругнулся про себя Кошка. — Денщик даже лучше… Слуги завсегда больше своего господина знают».
Матрос высвободил зуаву ноги и приказал:
— Топай!
Они заставили денщика пригнуться, протащили по рву, а когда добрались до балки, разрешили идти в полный рост.
Зуав содрогался от пронизывающего холода — не сладко после тёплой постели очутиться раздетым под секущим дождём.
Кошка снял с себя накидку и передал её пленному…
Утром на бастионе только и разговоров, что о ночном приключении Николки. Батарейцы столпились у блиндажа Забудского и с интересом рассматривают пленного.
Николка не переставая рассказывает:
— Мы его только хвать, а он…
Кошка стоит рядом и чуть заметно посмеивается. При этом его тонкие смоляные усики растягиваются дугой, а маленький нос совсем сплющивается. Кошка не выпускает из рук штуцера, хотя пленный, по всему видно, и не думает о побеге. Наоборот, непривычное внимание к своей особе он, похоже, воспринимает с гордостью. Жестами пытается объясниться с батарейцами. Неожиданно зуав замечает бронзовую трофей¬ную мортиру. Его заинтересовало, действует ли она.
— А ты объясни ему, — весело говорит Иван Нода Николке, — как есть по–французски и объясни, А ну!
Мальчик шагнул к мортире и вдруг произнёс по французски:
— Made in Lion?[7].
Зуав удивлённо заговорил:
— Le garcon parle-t–il fransais?[8]
На что подошедший поручик Дельсаль ответил:
— Не угадали самую малость! — И продолжал перевод: — Спрашивает, откуда французский знает. Не барин ли?
— Ага, точно, барин! — засмеялся Колька и показал пленному латаный–перелатаный зад.
Иностранные слова услышал он от поручика, когда тот осматривал захваченную в одной из вылазок мортиру.
Дельсаль подошёл к Пищенко и очень серьёзно сказал:
— Усматриваю в поступке твоём, Николай, неповиновение: лишил командира вестового! — Офицер вынул из кармана табакерку с нюхательным табаком, взял щепотку, растёр её, поднёс к ноздре.
А Николка с болью подумал: «Вот, ежели бы отыскал погреб, простили бы! Теперь одна надежда: может, зуав на допросе откроет…»
Томительное молчание. Дельсаль видит, как вытянулась и побледнела мальчишечья физиономия, и резко меняет тон:
— Однако же многим взрослым лазутчикам храбрость твоя примером служить может.
Скисший было Колька успел заметить, как при этих словах все уважительно посмотрели на него. Дельсаль продолжал:
— А твоего командира, так и быть, попрошу о снисхождении.
Поручик протянул мальчугану руку.
Колька сиял. Мелькнула мысль: «Вот бы увидела Алёнка. Он взглянул в сторону въезда на бастион. Увы, голубоглазки не было. Зато он успел заметить, как разрумянилось от волнения широкое скуластое лицо бати. Пышные усы Пищенко–старшего вздувались — ещё немного, и вспорхнут на радостях!
Дельсаль обратился к батарейцам:
— Угостите пленного чайком. Пусть согреется.
Пошли за самоваром. Это была достопримечательность батареи: не то тульский, не то московский, не то сибирский… В общем, адская чайная машина со множеством лишних деталей, не имеющих никакого отношения к приготовлению чая!
Когда надраенный, сверкающий медью, дымящий самовар поставили перед зуавом, пленный затрясся от страха, рванул в сторону и, закрыв голову руками, рухнул наземь.
— Чего это он? Сбесился? — удивился Кошка.
А Николка принялся тормошить «языка».
Зуав что-то бормотал. Толпа расступилась, в круг вошёл поручик Дельсаль, прислушался к скороговорке — и расхохотался так, что его бледное бритое лицо стало багровым:
— Этот герой решил, будто сие — новая мина и мы надумали взорвать беднягу.
Нода наклонился к французу и с хитрой улыбкой проговорил:
— Хошь, потолкуем по–вашему?
Зуав ничего не понял, но на всякий случай утвердительно закивал.
Иван, дурашливо выпятив живот, начал выбивать на кем французский сигнал» Побудка».
Зуав с удивлением посмотрел, потом приподнял рубаху, дал ответную дробь: «Приготовить котелки!»
— Ишь ты, прохвост, — расхохотался барабанщик. — Обедать захотел! — И в ответ отстукал: «Отбой!»
— Ловко бьёт! — восхитился Кошка. — Мастак!
— Дядя Иван, научи! — жадно проговорил Колька.
— А что, бывалый, научи юнца, — поддерживает Кошка. — Он смекалистый, враз схватит.
Нода весело закрутил ус:
— Это мы знаем. Идёт! Научу, ваше благородие, господин вестовой!
Закипела вода. Разлили чай.
— Держи, мусью, — Николка протянул кружку.
Зуав опустошил свою кружку раньше всех и потянулся за добавкой.
— Вот это лупит! — расхохотался Нода, — Так он весь самовар в себя опрокинет. Силён мужик!
— Плохих не берём, — в тон ему ответил Кошка.
— Велено пленного на отправку! — раздался голос унтера.
Кошка поднялся. Сразу стал серьёзным.
— Айда, мусье!
Вдогонку бомбардиры весело желали французу счастливого «отпуска».
Стемнело. На нарах в два этажа лежат матросы. Пахнет махоркой и потом. Чадит лампадка. В маленькое, забрызганное грязью оконце пытается заглянуть луна. Мальчик крепко прижимается к бате, к его сильному телу. В последнее время виделись редко: вестовой неотступно находился при командире дистанции. Но сегодня… Сегодня Забудский как в награду выдал мальчишке «увольнительную» — разрешил побыть с отцом.
Все батарейцы знали, что место, где спрятан погреб, указал на допросе пленный зуав — Петра Кошки да Николкин «язык». Нежданно–негаданно для врага орудия 2–й оборонительной дистанции развернулись в сторону овражка, куда до этого никто и не палил. При первых же выстрелах из овражка вырвался столб пламени. Огонь на глазах расползался вширь, превращался в багрово–чёрное облако, из которого во все стороны разлетались искры, обломки брёвен, комья земли и камни. Всё это поднялось из рокочущего вулкана и застыло в воздухе, парило в нём, словно не весило ничего…
Пищенко–младший ходил в именинниках. Из дальнего угла землянки послышался голос Ноды:
— Сказывают, наши лазутчики турку приволокли. Так тот проговорился, будто из Туретчины целая армия прибыла.
— Экое диво — турка! — отозвался Тимофей Пищенко. — Кошка вон генерала прихватил! Во как, братцы, бывает! Матрос — генерала!
В землянке стихли, предвкушая «историю».
— А генерал тот оказался… поваром. Вышел ночью до ветру, накинул на себя баринов мундир… Тут его Кошка и скрутил! — Тимофей помолчал, потом добавил: — Это мне Николка пересказал. — И подтолкнул сына: — Ну-ка, доложи всё досконально!
Мальчишка, гордый, что вновь оказался в центре внимания, захлёбываясь, стал передавать то, что вчера услышал от своего дружка Василия Доценко. Сам того не замечая, присочинял на ходу погони, засады, рукопашные.
Перевалило за полночь. Над землянкой временами взвизгивали пули да слышались выкрики сигнальных. Всё это было слишком обыденным, чтобы обращать внимание. Рождалась ещё одна легенда о дерзких вылазках разведчика Петра Кошки…
Из землянки доносится дробь барабана. Она то рассыпается колючими осколками, то победно марширует, отбивая басовитые такты тяжёлый сапожищем, то вдруг смолкает.
Возле орудия, опираясь спинами на лафет, сидят Тимофей Пищенко и пожилой бородатый матрос. Они неторопливо раскуривают «носогрейки». Так окрестили трубки — настолько короткие, что горящая махорка вовсю припекала носы. Курцы перебрасываются репликами:
— Ловко бьёт!
— Чудодействует!
— Под стать сегодняшнему солнышку жарит!
— Краще аглицких штуцерных цокает!
Бородатый матрос Евтихий Лоик — гость на бастионе. Служит он на соседнем редуте. Командир послал Евтихия Ивановича поглядеть, что там за необычные подпорки соорудил Дельсаль. Поглядеть, да себе перенять. Встретил здесь Тимофея, соседа своего по Корабельной слободке. От него узнал, что подпорки придумал флотский барабанщик Нода. Тот самый, чьим музыкальным мастерством наслаждались сейчас друзья.
Барабанщик обучал своему искусству Николку. Вот уже с полчаса, как мальчуган сидел, заворожён¬ный весёлыми трелями и мерными суровыми удара¬ми, бешеной скачкой с резкими остановками и мед¬ленными затуханиями. Он глядел на берёзовые палоч¬ки и временами переставал верить, что ими командуют руки, ловкие руки Ноды! Казалось, палочки сами пляшут нескончаемый танец.
Иван почему-то шёпотом — он и сам не замечал, что говорит так, — давал пояснения:
— Берёшь ближе и сразу будто притаился…
Удары посыпались откуда-то издали, словно исподтишка.
— А теперь — на круг! Во вею Ивановскую!
И Нода, взмахнув локтями, красиво бросил палочки в центр барабана. Они задрожали, заметались. Николке почудилось, что это маленькие ставридки выскакивают из воды, крутясь и блестя серебром на солнышке.
— Ха–ха! — радостно вскричал мальчишка. — Пищите, хвостатики!
Нода вдруг остановился. Нижняя губа недовольно выдвинулась вперёд, он бросил ка Кольку недоумевающий взгляд, а затем, уставившись в сторону, отрешённо спросил:
— С чего это ты?
Колька растерялся. Нужно было объяснить, что это замечательно, если Нода своим инструментом сумел вызвать такие яркие картины, но Колька молчал. Ему стало не по себе при виде обиженного лица учителя. Даже закрученные усы матроса вдруг обвисли.
Иван медленно снял с шеи тонкий ремешок и поставил барабан перед мальчиком.
— Ладно, я учить тебя взялся, а не себя показывать, — сказал он, подавляя обиду. — Бери барабан!
Мальчишка набросил на шею ремешок и взял палочки.
— Не так берёшь! Вот, гляди: палец сверху… Вот этак! Ближе!
— Дядя Иван, — хоть с опозданием, но всё же решился Колька, — вы не гневайтесь, что я засмеялся. Мне просто почудилось…
— Будет! Я не в обиде ничуть,
Ивану стало стыдно, что так глупо надулся. Он подсел ближе и, взяв Колькины кулачки, цепко державшие палочки, в свои сильные ладони, азартно выкрикнул:
— Побудку!
— Та–та–та–та–та! — радостно застукали мальчишеские руки, управляемые Иваном. — Та–та–та- та…та!
— Резче! Загибай резче! Вот так! Хорошо! — распалялся учитель.
Колька, поддаваясь ритму слов и прищёлкиванию пальцев флотского барабанщика, не понимая сам, как это получается, выбивал звонкий сигнал…
А наверху Тимофей и Евтихий, отметив, что Нода закончил, «а теперь подмастерье зацарапал», пе¬ресели под насыпь.
— А то вже больно рассвистались «лебёдушки», — басил, теребя бороду, Лоик. — Ишь ты, перепужались мусью! То витрець до них донёс. Решили, что мы в атаку пидемо.
— Да это они так, для острастки, — ответил Тимофей. — Пуль им не жаль, не то, что нам. Балуют.
— А Няколка-то твой, Николка, гарно бье, а? — прислушался Евтихий.
— Да где там — гарно! Неслух он. Не в такт чешет. Слышь? — заулыбался Пищенко–старщий. — Вот нахаленок, и не остановится! Неслух Николка, точно. Это у него от мамки нашей. Она песни любила; а сама петь не умела — тут он весь в неё! И об¬
личьем тоже на Катерину схож. Да что тебе говорить!..
— Да, — задумчиво протянул Евтихий, — гарная була девка и жинкой доброй тебе була.
— Отмаялась. — Тимофей сразу потускнел, весь сжался.
— Буде, Тимка, буде.
Лоик называл соседа «Тимкой» ещё с той поры, когда рыжеволосый кудрявый красавец впервые появился на корабле. Евтихий был уже опытным матросом, а Пищенко, кроме житомирской мелководной речушки со странным названием Тетерев, в ту пору и воды настоящей не видел. Был он не по годам молчалив и серьёзен. Разгульных матросов избегал и в увольнение ходил редко.
«Да так, хлопчик, и не женишься никогда, — часто говорил ему Евтихий. — Може, в деревне каку зазнобу оставил?»
Тимофей от таких речей краснел. Однажды он разговорился и поведал старому матросу не то быль, не то легенду про свои житомирские места.
…Давно, говорят, это было. Монголы да татары на Русь напали. Плакала земля горючими слезами под ногами шайтанов. Повытоптали они всё живое да потравили. А кто не хотел умирать, прятался за высокими каменными стенами… Только и камень не мог спасти.
Прослышал однажды монгольский хан, что князь Чацкий держит при себе девушку неописуемой красоты. И решил её захватить.
Огромное войско окружило замок князя. Увидел Чацкий, что не совладать ему с силой несметной. Тогда подхватил он свою красавицу, сел на лихого коня и как ветер помчался вперёд.
Однако конь княжеский скоро стал уставать — тяжко ему нести на себе двойную ношу. А монголы на своих лёгких лошадёнках по пятам скачут. Вот-вот настигнут.
Впереди огромная скала нависла над речкой Тетерев. Не раздумывая князь повернул прямо на скалу. Конь, словно птица, взлетел на вершину. Монголы приближались.
Тогда князь привстал на стременах, прижал к сердцу девушку и гикнул так, что деревья вокруг ему поклонились. Храбрый конь рванулся и вместе с седоками полетел вниз со скалы, разбился о камни. С тех пор зовут эту скалу утёсом Чацкого.
Вот что значит любовь…
Понял тогда Евтихий Лоик, что живёт в этом деревенском парне мечта о красивой любви. И такая любовь пришла.
Однажды Тимофей с Евтихием возвращались из увольнения на корабль и вдруг услышали крики. Матросы бросились на шум. Увидели мечущуюся, испу¬ганную девушку. Она показывала в сторону домика, одиноко стоявшего на пригорке. Домик покосился — вот–вот рухнет на глазах.
Тимофей бросился к развалюхе, подпёр домик спиной, а Евтихий заскочил внутрь и вынес из дома иссохшую больную женщину — мать девушки.
Тимофей отскочил в сторону, дом словно нехотя наклонился и рухнул, подняв столб пыли.
— Спасибо, спасибо, — в слезах благодарила дочь, — спасибо, люди добрые.
Потом Тимофей помог восстановить хату. Мать скоро умерла. А они с Катериной обвенчались. Крепко полюбили друг друга. Да только недолго длилось их счастье…
— Стареем мы с тобой, Тимка, — проговорил Лоик и удручённо добавил: — Писля тебя хоть потомство людскому роду останется. А я… — он махнул рукой.
На бастионе появился паренёк в лихо заломленной мичманке. В руках у него были планочки, катушка, кусок бычьего пузыря.
— Где мне Николку Пищенко сыскать?
— Здесь он, — Тимофей показал на землянку.
Евтихий, глядя вслед парню, уважительно проговорил:
— А дытятко с медалью, бачишь?
— Знаю его, — улыбнулся Тимофей, — То Доценко Василий. Мне Николка все уши про него прожужжал. Ладный хлопец. Мой с ним крепкую дружбу завёл…
Из землянки послышалась протяжная дробь. Потом всё смолкло. Иван Нода, Колька и Василий выбежали наверх.
— Чого-то они миркують? — полюбопытствовал Лоик.
Трое опустились на землю. Нода раскрыл большой кожаный ранец и стал извлекать из него шило, нитки, всякие железки. Василий растягивал бычий пузырь. Колька обстругивал и без того тонкие палочки.
Они мастерили воздушного «змея».
— Понервуем француза, дядя Иван! — предвкушал потеху Колька,
— Торопиться надо, пока ветер не сменился, — говорил Василий, помогая Ноде прокалывать скрещённые палочки.
— Не сменится, — успокоил матрос, — с моря дует. Пока дождь не пригонит — не утихомирится.
Василий взял в руки «змея» и торжественно понёс его к центру батареи — насыпь там повыше. Нода, радостно скаля зубы, шагал между мальчишками.
Наконец, запуск состоялся. Ветер подхватил «змея» и понёс его в сторону французских траншей. Матросы с любопытством смотрели на весёлую затею. Колька держал катушку, посаженную на штырь, а Василий раскручивал нить.
«Воздушный конверт» уходил всё выше и выше. Когда кончалась нить, матрос помогал ребятам подвязывать новую.
«Змей» был уже над французскими позициями. Подошёл унтер–офицер и пробасил:
— Ну, братцы, сейчас начнётся пальба. «Конверт» — то ваш на андреевский флаг смахивает!
Изобретатели, довольные, переглянулись: именно этого они и хотели! Действительно, воздушный «змей» был очень похож на кормовой флаг боевых русских кораблей. Тот же диагональный крест по белому фону, только не голубой, а чёрный.
Не успел унтер закончить фразу, как французы с нескольких сторон начали расстреливать вилявший хвостом «конверт».
— Это привет от русских бомбардиров! — захохотал Нода.
Все, оживлённо толкуя о происходящем, смеялись, выкрикивая что-то в сторону противника. Стрельба по «змею» всё учащалась и учащалась.
— Забавляете французов? — выглянул на шум Забудский.
— Так точно, ваше благородие, забавляем! — громко отрапортовал Нода. — Нам и французам — забава, да пули-то ихние расходуются!
Григорий Николаевич рассмеялся:
— Дельно придумано!
Мальчишки поспешно подтягивали изрешечённый, но всё ещё вертевшийся на ветру «змей» — потеха кончилась.
Василий Доценко стал прощаться. Пищенко–старший уважительно протянул руку четырнадцатилетнему воину, отмеченному боевой медалью.
— А я составил полный список пацанов и девчонок. Всех, кто был на бастионах, — сказал Стас, дочитав последние страницы.
— Так уж я полный?
— Ну, конечно, не совсем… — Стас смутился. — Тех, кто чем-то отличился.
— Любопытно. А скажи, Станислав Петрович, в классе знают, что ты ведёшь поиск?
— Ещё бы!
— И как ребята?
— Завидуют! Интересно ведь.
В глазах нашего помощника светилось самодовольство. Мы начали осторожно:
— Стас, по–честному: наверно, одному трудновато столько фамилий разыскать?
Фролов согласно вздохнул. Тогда мы спросили откровеннее:
— С ребятами вместе было б куда легче?
Стас недоумённо посмотрел на нас:
— С ребятами… Почему? Они же в этом ничего не поймут!.. Я же два года…
Мы молчали.
Стас надулся:
— Так что, не нужен список?
— Ну вот, ты уж прямо… Нехорошо. Что станет с нашей книгой, если авторы будут обижаться друг на друга?
Стасик молча достал список и положил его на стол.
ДЕТИ — УЧАСТНИКИ ОБОРОНЫ СЕВАСТОПОЛЯ 1854—1855 гг.
Николай Пищенко — одиннадцать лет, отличился в боях на пятом бастионе и редута Шварца.
Максим Рыбальченко — двенадцать лет, воевал на Камчатском люнете, награждён медалью «За храбрость».
Василий Доценко — четырнадцать лет, помощник комендора на четвёртом бастионе, награждён медалью»За храбрость».
Кузьма Горбаньев — четырнадцать лет, с первых дней обороны находился на четвёртом бастионе, награждён медалью «За храбрость».
Иван Рипицын — двенадцать лет, юнга Черноморского флота, находился в рядах защитников города до конца обороны, награждён медалью «За храбрость».
Алёна Велихова — девять лет, дочь погибшего матроса Никиты Велихова, помогала матери в госпитале, перевязывала раненых на бастионах, награждена медалью «За защиту Севастополя».
Дмитрий Бобёр — двенадцать лет, юнга, участник боёв на Малаховом кургане, ранен, отмечен боевыми наградами.
Алексей Новиков — тринадцать лет, находился при отце, сапёрном унтер–офицере, на четвёртом бастионе, награждён медалью «За защиту Севастополя».
Глаша Куделинекая — двенадцать лет, круглая сирота, стирала бельё на Камчатском люнете, собирала свинец для отливки пуль, смертельно ранена в третью бомбардировку города.
Дмитрий Куделинский — четырнадцать лет, круглый сирота, отличился при сборе пуль на Камчатском люнете, за что контр–адмирал Истомин В. И., руководитель обороны Малахова кургана и прилегающих редутов, наградил его золотой пятирублёвкой. Во время одной из вылазок; попал в плен к французам, бежав, захватил важные документы, отмечен наградами.
Владимир Курилов – тринадцать лет, участник ночных вылазок; попал в плен к французам, бежал, захватил важные документы, отмечен наградами.
Дмитрий Фарасюк — четырнадцать лет, юнга Черноморского флота, служил сигнальщиком береговой батареи, удостоен медали «За храбрость».