Часть отряда переводят в Тунхуа[14]

Часть отряда переводят в Тунхуа[14]

В середине июля часть личного состава отряда, примерно одна десятая каждого отдела, во главе со вторым отделом переехала в Тунхуа. Ходили слухи, что и весь наш отряд вскоре передислоцируется туда же. К части отряда, переведенной в Тунхуа, были прикомандированы вольнонаемные Асабу из секции Такаги и Сато из учебного отдела. Причину передислокации нам объяснили тем, что скоро могут начаться военные действия, но тогда никто из нас еще не представлял, какая опасность нависла над Японией. Работы стало значительно больше, и все чаще приходилось работать в лабораториях всю ночь напролет. Из-за недосыпания и переутомления участились несчастные случаи при работе со смертоносными бактериями, и число инфекционных заболеваний среди личного состава возросло.

— Если дорожите жизнью, будьте внимательны, — почти каждый день предупреждал нас военный врач Цудзицука.

Случаев инфекционных заболеваний было много, и возникали они по самым различным причинам, но главной причиной были рассеянность и ослабление внимания.

При посеве бактерий работающему все время приходится прокаливать платиновую петлю. Техник-лаборант Сагава постоянно твердил нам:

— Осторожнее прокаливайте петлю.

Если ее очень резко вводить в пламя, то бактерии могут разлетаться и попадать на руки и другие части тела.

Такой несчастный случай произошел с моим земляком Кусуно, с которым мы жили в одной комнате. Кусуно положили в госпиталь, заподозрив у него чуму.

Возвращаясь однажды глубокой ночью с работы в казарму, я почувствовал в нашей комнате запах карболовой кислоты, — этот опостылевший мне запах, от которого я только что избавился, вырвавшись из лаборатории. В дверях комнаты я невольно остановился в предчувствии чего-то недоброго. Хаманака и Морисима лежали в постелях, но не спали.

— Что случилось?

— Кусуно взяли в госпиталь. Говорят, у него чума, — ответил Морисима.

Я был ошеломлен. У меня сложилась твердая уверенность, что раз Кусуно и Морисима работают в метеорологической секции второго отдела, то для них опасность заболеть чумой исключена. Затем я вспомнил: дня три назад Кусуно послали в помощь в питомник, где работал Хаясида, заниматься с крысами, которые за последнее время прибывали отовсюду.

— Это произошло недавно, в питомнике? — спросил я.

— Да, наверное, там. Когда его брали в госпиталь, он сказал, что ничего страшного нет, но нам тоже сделали уколы. Что ни говори, а все же страшно, — ответил Морисима.

За себя я не боялся, так как нам регулярно делали противочумные уколы, но несчастный случай с Кусуно меня обеспокоил. Было неизвестно, чем все это кончится. Он мог и умереть.

— Ну, я сбегаю в госпиталь, — сказал я.

— А может, лучше не ходить? Как-никак, а… — проворчал Морисима.

— Да, но ведь мы земляки.

И я отправился в госпиталь.

В коридоре госпиталя, освещенном желтоватым светом электрических ламп, стояла глубокая тишина, и я испугался звука собственных шагов.

Дежурный преградил мне путь и подозрительно спросил:

— Что надо? В такое время…

Я объяснил ему, что работаю в чумной секции, и спросил о состоянии Кусуно.

Как раз в это время начали бить стенные часы. Бом-бом-бом… Я насчитал двенадцать ударов. Дежурный задумался было, но потом небрежно ответил:

— Раз вы работаете в этой секции, то вам, возможно, разрешат свидание, но не сегодня. Сейчас уже поздно. Приходите, когда будет врач.

Когда я повернулся и пошел к выходу, он бросил мне вдогонку:

— Но оснований для беспокойства как будто нет. Говорят, что у него легкая форма.

Я было несколько успокоился, но потом вспомнил, что, когда я перед этим вернулся в казарму, товарищи не проронили ни слова. Чем же объяснить, что они и рта не раскрыли?

Когда я пришел в казарму, дежурный по блоку собирался уходить из нашей комнаты.

— В госпиталь ходил? — спросил он, хотя ему, вероятно, уже сказали об этом. — Немедленно ложись спать, а то завтра будешь носом клевать!

Затем он повернулся в сторону Хаманака, который сидел, понурив голову, и, усмехаясь, спросил:

— А барышня-то, наверное, заждалась, беспокоится. А?

Я сначала не понял, что он этим хотел сказать, но потом догадался, что речь шла, вероятно, о девушке Имадо.

Не успев обсохнуть после дезинфицирующего душа, я улегся в постель и невольно переглянулся с Морисима. Глазами и мимикой мы пытались поговорить о Хаманака, который лежал, свернувшись калачиком, под шерстяным одеялом. Наконец я тихо спросил:

— Куда-нибудь уехала?

— Говорят, в Тунхуа, но… — начал было Морисима, но тут из-под одеяла послышался раздраженный, приглушенный голос Хаманака:

— Замолчи!

Мы смолкли. Обидевшись, я хотел что-то возразить, но тут опять раздался голос Хаманака, в котором чувствовались слезы. Я представил себе его состояние и, проникнувшись чувством сострадания к несчастью влюбленных, страдающих в разлуке, решил оставить его в покое. Я тихонько встал и выключил свет.