Беглецы

Беглецы

Длинный состав бежал, извиваясь на поворотах, как раненая змея. В вагоне, в котором я ехал, были в основном мои сверстники. Только половина из нас имела оружие, да и то одни пистолеты и сабли. Старшие офицеры ехали в задних вагонах.

Покидая расположение отряда, мы все же не считали, что Япония потерпела поражение. Мы не знали, куда едем, и не могли получить ответа на этот вопрос от старшего по вагону Офудзи.

Вначале поговаривали, что наш поезд направляется в Тунхуа, но, когда проехали Пинфань и, вместо того чтобы повернуть на юг, направились на север, к Харбину, все окончательно перестали что-либо понимать.

Хаманака и Морисима, которые ехали вместе со мной, заснули, сильно утомившись во время погрузки. Меня тоже клонило ко сну, и я задремал. Когда я открыл глаза, было уже темно. Поезд стоял где-то в поле.

Морисима тоже проснулся, а Хаманака еще спал.

— Где мы?

— Может быть, это Харбин?

— Почему нет никаких сообщений? Вероятно, никто ничего не знает и мы едем вслепую, — неслось со всех сторон.

Привстав на колени, я спросил Ногути:

— Куда мы едем?

— Похоже, что в Тунхуа, — ответил он не совсем уверенно.

— А почему нам не ехать прямо на юг, через Лафу?

— Почему? Думаю, что на этой линии не совсем спокойно. В сопках около Учана действуют организованные еще во время маньчжурского конфликта сильные отряды партизан. Мы не смогли их уничтожить. Но если мы едем к Тунхуа, я не знаю, как мы поедем от Синьцзина — через Гирин или через Бзньсиху.

Похоже, что Ногути высказывал только свои предположения, но они казались мне основательными.

Мы немного успокоились, но тут снова послышался рокот моторов советских самолетов.

Вернулся Офудзи, который уходил, чтобы выяснить обстановку. Он сообщил, что у Муданцзяна наши войска успешно сдерживают продвижение противника, но его моторизованные части, наступающие из Монголии, продвигаются очень быстро. Если темп их наступления не замедлится, то к 14 августа они могут достигнуть Синьцзина. Поэтому нам нужно поскорее проскочить этот город.

— Так что же мы медлим?

— В чем дело, до каких пор мы будем стоять? — усиливался общий ропот.

— Пока еще ничего не известно. Ложитесь-ка лучше спать. Кто знает, когда нам теперь удастся выспаться, — сказал Офудзи. Последовав его совету, мы опять улеглись спать.

Глубокой ночью поезд прибыл в Харбин. Я помню эту остановку очень смутно. Через дверь, которую открыл Офудзи, отправляясь в разведку, я успел заметить только толпы беженцев, шумевших вокруг, да жандармов — они охраняли наш поезд. Обстановка была, по-видимому, не очень угрожающей.

Когда я окончательно проснулся, уже светало, а поезд весело бежал на юг, вероятно к Синьцзину.

Ночью шел дождь, и вся зеленая равнина была затянута густой пеленой тумана. Казалось, что наш длинный черный поезд с усилием раздвигает эту пелену и становится длиннее.

— Как будто наш состав стал больше? — обратился я с таким вопросом к старшему по вагону.

— В Харбине прицепили еще вагоны, в которых размещается часть какого-то завода, — был ответ.

«Может быть, это завод по изготовлению фильтров, где мы как-то были», — подумал я.

К вечеру офицеры высказали предположение, что советскими войсками разрушен железнодорожный мост через реку Лалиньхэ, которую называли еще второй Сунгари.

До сих пор нам непосредственно еще не угрожало нападение противника, но, когда мы проехали станцию Шуанчэн и поезд начал то и дело останавливаться, нас охватила тревога.

Все станции были забиты эшелонами с беженцами, и наш состав не мог двигаться вперед. Машинисты маньчжуры отказывались вести поезд дальше на юг.

Советская Армия продвигалась вперед по трем направлениям, стремясь перерезать основную транспортную артерию Маньчжурии — ЮМЖД. Харбинские машинисты не хотели ехать дальше Синьцзина, боясь, что им обратно уже не удастся вернуться.

Наш поезд двигался к югу медленно, много простаивал в пути. Все только и думали о том, как бы благополучно миновать мост через ту или иную реку, а поезд то и дело останавливался. Сколько он простоит — несколько минут или несколько часов, — никто не знал. Как только поезд останавливался, мы, убедившись, что опасности нет, выскакивали из вагонов, чтобы отдохнуть и размяться.

Если поезд стоял долго, около каждого вагона выставляли часовых на случай неожиданного нападения. Не разбирая дня и ночи, в вагонах ели и спали, когда кто хотел.

На второй вечер после выезда из отряда у нас кончился хлеб. Нужно было где-то доставать еду. Все громче раздавались требования организовать варку горячей пищи.

Проделав в лежащих под нами мешках дырки, мы наполнили рисом свои котелки. О дровах, разумеется, заранее никто не побеспокоился, пришлось ломать ящики. Из тендера паровоза достали воды, чтобы вымыть и сварить рис, а из камней соорудили что-то вроде очага. Только мы собрались развести в нем огонь, как был подан сигнал к отправлению. Раздался гудок паровоза. Ругаясь, люди бросились к поезду. Теперь нужно было думать не о пище, а как бы поскорее добежать до вагона. Все же мы захватили с собой котелки с рисом, уже налитые водой.

Когда поезд тронулся, один из вольнонаемных просунул в приоткрытую дверь голову и стал осматриваться.

— Сзади, в хвосте поезда, виден дым. В чем дело? — крикнул он.

К двери подошел Офудзи и тоже высунулся из вагона. Я, подумав, что горит поезд, тоже не усидел на месте и выглянул из двери.

Из пятого или шестого вагона от головы поезда шел дым, а иногда выбивалось пламя, да и в задних вагонах, казалось, тоже бушевал огонь. Всего два дня назад мы видели, как горели трупы, оборудование, здания и теперь не могли спокойно смотреть на огонь. Стоило закрыть глаза, как представлялся всепожирающий огонь, подобный морю красных лотосов. Во сне в нашем душном вагоне мне часто снилось, что меня окружает огонь и что я горю.

Естественно, что при виде дыма и огня в вагонах на ходу поезда мы испугались. Потом выяснилось, что в вагонах разложили костры для варки пищи.