Перед станцией Синьцзин

Перед станцией Синьцзин

На станцию Ицзяньпу, последнюю перед Синьцзином, мы прибыли около полудня 14 августа. Вдали виднелся Синьцзин, который мы собирались проехать еще до 14 августа. Город был затянут зловещим дымом.

К этому времени связь со штабом совсем прекратилась. Мы ничего не знали ни о продвижении противника, ни о намерениях командования.

Может быть, клубы дыма над Синьцзином означают, что горит город и что там идут бои? Во всяком случае, обстановка была тревожной. Передовые части Советской Армии, по-видимому, уже достигли города. Следовательно, наш отряд должен был действовать так, как это предусматривалось для самого крайнего случая.

В эту ночь все должно было решиться. Мы по очереди дежурили и сами варили себе пищу. Некоторые отправились на поиски овощей. Мы с Морисима на одном из ближайших огородов надергали целую охапку лука.

Вечером Офудзи передал приказ командования: «Сжечь все, что может послужить доказательством принадлежности к отряду. У личного состава остались самые ценные вещи. Однако мы не можем разменивать жизнь на эти вещи. Они представляют теперь самую последнюю опасность для отряда».

Нам стало страшно после этого приказа. Лучи багрового солнца, опускавшегося за линию горизонта, еще более подчеркивали ужас на наших лицах.

Выйдя из вагонов, мы начали бросать в костер, разведенный около железнодорожной насыпи, удостоверения личности, дневники, сберегательные книжки, фотографии. Мне пришлось сжечь и ту фотографию, на которой мы были запечатлены перед главным входом в расположение отряда в день нашего прибытия.

После этой операции мы почувствовали себя крайне жалкими. Когда у каждого на груди были спрятаны эти вещи, еще сохранялась какая-то надежда на то, что удастся выжить. Но теперь нам кaзaлocь, что дело дошло до крайней точки. Впрочем, нам как азартным игрокам приходилось теперь все ставить на последнюю карту. Вероятно, когда человеком овладевают такие чувства, ему нетрудно пожертвовать даже жизнью.

С апреля у меня накопилось на сберкнижке больше тысячи иен. И теперь все эти сбережения, которые хоть немного компенсировали проведенные в отряде тяжелые месяцы, на моих глазах превратились в пепел. Я долго колебался, когда пришла очередь открытки матери Кусуно. «Зараженный страшной болезнью, которую нельзя вылечить, умер ли он своей смертью или его вынудили совершить самоубийство, не имело значения. Одно оставалось непреложным: он уже не жилец на этом свете», — так рассуждал я.

Но как ни дорог был мне Кусуно, пришлось подчиниться приказу. К тому же не хотелось чувствовать ни малейшего раскаяния потом в отношении желания спасти собственную жизнь.

У костра я всюду видел грустные лица людей, которым не хотелось сжигать свои вещи. Над огнем поднимались клубы едкого дыма от сжигаемых бумаг. И как будто желая скрыть от окружающего мира неприятную картину, вскоре спустились сумерки позднего лета. Я долго с тоской смотрел на остатки обуглившихся страниц сберегательной книжки и открытки Кусуно.

Вольнонаемный Офудзи подошел к нам проверить, все ли мы сделали так, как требовалось.

— Помните, тайна отряда дороже наших жизней.

Он стал пояснять нам, что раскрытие тайны о подготовке к бактериологической войне может бросить тень на священные идеи этой войны. Он говорил, что японцы воевали ради мира для народов Востока, но ни словом не обмолвился о том, хотели они этой войны или нет.

Мы были очевидцами того произвола, какой допускала японская армия, сжигая целые маньчжурские деревни, и потому в глубине души усомнились в словах Офудзи.

Надвигалась ночь. Теперь над Синьцзином вместо дыма было видно огромное зарево.

* * *

15 августа 1945 года. Четыре часа дня. Пронесся слух, что Япония потерпела поражение. Но так как связь со штабом была прервана, мы не, могли проверить, насколько это соответствовало действительности.

К вечеру два военных врача решили съездить в Синьцзин, чтобы попытаться восстановить связь со штабом. Их должны были сопровождать десять человек из вольнонаемных из разных вагонов. Если Япония потерпела поражение, то после получения от штаба приказа о роспуске нашего отряда нам придется бежать. Наша часть была небоеспособна, и только бегство могло помочь сохранить ее тайну. Но вдруг Советская Армия уже захватила Синьцзин?

Если узнают, что мы Отряд 731, то нам не на что будет надеяться, и тогда придется сражаться до последнего человека.

На конфискованном у кого-то автомобиле группа связи отправилась наконец в Синьцзин. Возможно, мы никогда больше не увидим наших посланцев. Каждый из тысячи человек нашего отряда с надеждой проводил эту группу, молясь о том, чтобы она благополучно добралась и вернулась с добрыми вестями и приказом штаба о дальнейших действиях.

У поезда выставили часовых. Когда машина с группой связи скрылась из виду, мы получили приказ проверить и привести в боевую готовность все оружие. Но какое там оружие! У нас были только сабли, пистолеты, два ручных пулемета да несколько гранат.

Построившись вдоль длинного состава, мы по команде «сабли вон!» обнажили сабли и подняли их над головой.

Лес сверкающих клинков кровавыми отблесками засверкал в лучах заходящего солнца, и это зрелище заставило нас еще острее почувствовать приближение неотвратимой опасности.

Старший по вагону Офудзи отдал нам свой приказ: «Сегодня ночью мы будем прорываться к станции Синьцзин. Если противник атакует нас, мы должны пробиться силой. Чтобы сохранить военную тайну, в крайнем случае каждый из нас должен покончить с собой».

Я взглянул на товарищей. Лица у всех вытянулись и побледнели. Мы были готовы сражаться, но вряд ли могли рассчитывать нa успех. Ведь наша часть состояла из военных врачей, военных чиновников и вольнонаемных служащих, не имевших ровно никакого боевого опыта. И я невольно ощупал рукой висевшую у меня под рубашкой сумочку с ампулой цианистого калия.

— Хорошо. Приказ есть приказ, а сейчас неплохо было бы подзакусить. Придет время умирать — умрем не хуже других, — бодро заявил вольнонаемный Ито, который пользовался среди товарищей большим влиянием. Успокаивая нас, он, вероятно, хотел подбодрить и себя.

И все, словно забыв о своих страхах, занялись приготовлением пищи. Одни отправились в поле за овощами, другие собирали дрова для костра.

— Эх, раздобыть бы что-нибудь получше нашей сакэ, — начал опять Ито. — Вон у врачей и начальников выпивка первый класс. Господин Осуми, может быть, вы постараетесь для нас? — обратился он к вольнонаемному Осуми.

— Смотря на кого попадешь, — ответил Осуми и ушел. Вскоре он вернулся с бутылкой виски в руках.

— Вот молодец! — воскликнул Ито. — Впрочем, сегодня такой дорогой напиток потреблять не следует. Сегодня и сакэ хороша будет. Все равно его сейчас не раскушаешь: случай не тот, — заключил Ито и достал сакэ.

— Выпьем пока сакэ, а виски оставим до лучших времен. Вот приедем в Японию, там и разопьем. Можно и раньше. Если русские заняли Синьцзин, тогда конец. Если же их там нет, можно считать, что мы спасены. Тогда не грех и виски выпить. Ну как, согласны? — спросил Ито и, прикоснувшись щекой к бутылке с виски, осторожно завернул ее в одеяло.

И мы выпили перед едой по чашечке сакэ.

Поздно ночью поезд тронулся. Приближалось время, когда мы должны были прорваться в Синьцзин. Двери вагона были плотно закрыты. Сжимая в руках сабли и пистолеты, мы напряженно вглядывались в темноту. Все молчали, и в темном вагоне отчетливо слышался стук колес.