Глава III История Трои

Глава III

История Трои

Как справедливо замечает м-р Гладстон [759], имя дарданов в «Илиаде» древнейшее из всех тех имен, которые мы находим в поэмах Гомера и которые связаны определенной генеалогией с эпохой Троянской войны. Как уже упоминалось, Дардана назвала сыном Зевса Электра, дочь Атласа, и далее упоминалось, что он пришел с Самофракии, или из Аркадии, или из Италии [760]; однако у Гомера ничего из этого не упоминается. Дардан основал Дарданию на возвышенном месте, на склоне горы Ида, поскольку он не был еще достаточно могущественен, чтобы основать поселение на долине. Он женился на Батии, идейской нимфе [761], дочери Тевкра, сына реки Скамандр, и зачал Ила и Эрихтония, который стал богатейшим из всех смертных людей. На его пастбищах паслось три тысячи кобылиц, и среди потомства некоторых из них, рожденного от Борея, было двенадцать жеребят сверхъестественной быстроты [762]. Он женился на Астиохе, дочери реки Симоента, и у него родился сын по имени Трой [763]. Этот последний, ставший эпонимом троянцев, от своей супруги Каллирои, дочери Скамандра, имел троих сыновей, которых звали Ил, Ассарак и Ганимед, и дочь по имени Клеопатра [764]. Поскольку Ганимед стал самым прекрасным из всех людей на свете, боги похитили его и сделали виночерпием Зевса [765], который дал Трою, как плату за его молодость, упряжку бессмертных коней [766]. От Ила и Ассарака троянская и дарданская линии расходятся; первая идет через Ила к Лаомедону до Приама и Гектора; вторая – от Ассарака к Капию, Анхизу и Энею [767].

Ил отправился в Фригию, куда он прибыл во время игр, учрежденные царем, в которых он принял участие, и, победив в кулачной борьбе, он получил от царя в качестве награды за свою победу пятьдесят юношей и пятьдесят дев. Царь также дал ему, в соответствии с пророчеством, многоцветную корову, приказав ему построить город там, где ляжет животное. Итак, Ил последовал за коровой, которая легла на холме фригийской Аты, где он и построил Илион. Помолившись Зевсу с просьбой о благоприятном знамении, на следующий день он увидел, что перед его палаткой лежит Палладий, который упал с неба (????????). Он был три локтя (4 ¹/ ₂фута) длиной; ноги фигурки были сомкнуты; в правой руке она держала поднятое копье, в левой – прялку и веретено [768].

У Гомера Ата (Обида) изображена как олицетворение одержимости и обольщения, как зловредная старшая дочь Зевса [769]. Она сильна и быстра [770]; Гесиод упоминает ее среди детей Эриды [771]; она ходит своими легкими нежными ногами по головам людей [772]. При рождении Геракла она заставила даже своего собственного отца Зевса произнести слишком поспешную клятву, вследствие которой он в гневе схватил ее за волосы и сбросил с Олимпа, дав страшную клятву, что она сюда больше не вернется; и она быстро занялась делами человеческими [773].

Процитированную выше традицию Аполлодора подтверждают Ликофрон, а также Евстафий, Гесихий и Стефан Византийский. Из всех этих источников мой друг профессор Отто Келлер с уверенностью делает вывод о «существовании фригийской богини Аты, почитании ее на холме Гиссарлык, а также на втором холме на реке Риндак и ее идола, который упал с неба». Илионская Афина, которая произошла от этой Аты, фигурирует на медали как специфически фригийская богиня, одетая во фригийский колпак. Она отличается от обычной греческой Аты, или Обиды, которая является чистой абстракцией, своим эпитетом – ???????. Возможно, она была связана с фригийским богом Атисом (Аттисом или Атием). Из-за сходства в звучании их имен после завоевания страны греками Ата и Афина слились в одно божество, и так появилась необычная Афина Илионская со своим фригийским колпаком, копьем, факелом и совой. Неэллинский факел был заменен прялкой и веретеном. В Артемиде Эфесской мы видим перед собой совершенно не эллинскую, но подлинно азиатскую богиню, смешанную с эллинской; богиню, в изобилии одаренную символами материнства, объединили с богиней-девой. У нас есть примеры переделки имен азиатских богинь на греческий лад; среди них Эйлейтия-Йоледет, Моледет, Милитта; или Аполлон Исмений – на самом деле финикийский Эшмун (так как общепринятая этимология от индоевропейского ish(«желание») является неудовлетворительной). Даже Зевс Мелихий с его нежным именем – всего лишь греческая маска страшного Молоха, жадного до человеческих жертв.

«Что же касается многоцветной коровы, то в традиции об основании храма Афины Илионской она вполне на своем месте. А именно эта деталь может служить фактическим доказательством подлинности и древности легенды, рассказанной Аполлодором, и, конечно, она не была изобретена им. Легенда, о которой мы говорим, – общее наследие индоевропейцев [774]. Лошади, олени, медведи и быки показывают место, где должны быть построены церкви и монастыри; эти животные направляют постройку замков, городов и колоний. Зверь, посланный божеством, охотно показывает бродячей армии место для поселения. Священные коровы, останавливаясь, дают знать, где построить церковь [775]. Подобные же легенды мы находим у Фридриха [776]. К той же разновидности относятся и легенды об опиках, которых вел бык, и об особом обряде, когда при основании римских городов проводили борозды плугом, освящая их. Кроме того, корова показала Кадму, когда он прибыл из Азии, то место, где ему предстояло построить Фивы: на каждом ее боку была белая отметина в форме полной луны [777] .Корова, возможно также символ богини луны,была изображена на монетах киликийских городов – Тарса, Малла и Сол, а также и Сидены [778]. Корову мы видим и на медалях соседнего Кизика [779]. Маркардт [780]относит это к Персефоне. Можно полагать, что мы не ошибаемся, понимая многоцветную корову, которая указала место для основания Трои, как священный символ Афины или Аты, богини ночи или луны. Пятьдесят юношей и пятьдесят дев, которые следуют за коровой-луной, – это не что иное, как пятьдесят недель года [781]. По монетам Илиона, где изображено жертвоприношение коровы перед статуей Афины Илионской, можно сделать вывод, что корова была изобрана жертвенным животным этой богини [782], что, как кажется, следует и из слов Гомера [783]. Таким образом, любому, кто не хочет намеренно закрывать на это глаза, мы дали доказательство, что легенда об основании Илиона ни в коей мере не является легкомысленным или детским изобретением Аполлодора, но древней легендой, появившейся в незапамятные времена, наполненной прекрасным символизмом и связанной с почитанием Афины Илионской. Кроме того, эта легенда содержит весьма любопытное топографическое указание, касающееся холма Аты, замечание, которое не было понято ни самими рассказчиками, ни – до сего дня – комментаторами. Сотни параллелей этому мы находим в средневековых житиях святых, которые немецкая наука лишь недавно начала понимать в том смысле, в котором, как я уже показал, следует понимать легенду о холме Аты».

Так, согласно традиции, священный Илион был построен Илом, который женился на Эвридике, дочери Адраста. Его сын Лаомедонт женился, как некоторые говорят, на Стримо, дочери Скамандра, согласно другим – на Плакии, дочери Атрея или Левкиппа; его сыновьями были Тифон, Ламп, Клитий, Гикетаон, Подарк; его дочерями – Гесиона, Килла и Астиоха [784]. Как уже говорилось, именно при Лаомедоне Посейдон в одиночку [785](или вместе с Аполлоном) [786]построил стены Трои и именно при нем город был атакован и взят Гераклом, который убил царя и всех его сыновей, кроме Подарка. Геракл позволил Гесионе выбрать среди них любого, которого она хотела, и она выбрала Подарка; однако Геракл потребовал, чтобы сначала его продали как раба, позволив ей купить его потом за то, что она пожелает. Итак, он был продан, и Гесиона приобрела его обратно в обмен на свое покрывало, почему юношу и назвали Приамом ( ???????от ???????? («приобретать»), причастие ?????????) [787] .

Грот [788]пишет: «Поскольку Дардан, Трой и Ил были соответственно эпонимами Дардании, Трои и Илиона, так и Приам является эпонимом акрополя-Пергама. ??????? на эолийском диалекте – это ???????? (Гесихий); по этому поводу Аренс замечает, что «из этой эолийской формы со всей очевидностью следует, что Приам не в меньшей степени является эпонимом акрополя-Пергама ( ????????), чем Ил – самого города, а Трой – народа; название Пергамавозникло из Пери-ама: ? изменилось в ?» [789].

Здесь я могу напомнить читателю, что существовало множество городов с похожими именами; во-первых, знаменитый Пергам в мисийской провинции Тевтрания и, затем, Пергам на Крите, который Крамер [790]отождествляет с современной Перамой на северной стороне города. Согласно Вергилию [791], последний город был основан Энеем.

Приам женился на фригийской царевне Гекабе (по-латыни Гекуба), дочери Киссея, которая является весьма заметным персонажем в «Илиаде». От нее и других женщин у Приама было пятьдесят сыновей и двенадцать дочерей [792]. Среди сыновей выделялись Гектор [793], Парис, Деифоб, Гелен, Троил, Полит, Полидор; среди дочерей – Лаодика, Креуса, Поликсена и Кассандра. Рождению Париса предшествовали страшные предзнаменования: ибо Гекубе снился сон, что она родила горящий факел, и Приам, посоветовавшись с предсказателями, узнал, что его будущий сын станет причиной уничтожения Трои. Поэтому ребенок был брошен на горе Ида, воспитан пастухами, и в конце концов родители узнали и вновь приняли его [794]. Парис отличался красотой и силой и был отважным защитником стад и пастухов: поэтому его прозвали Александром – «защитником мужей» [795]. От жены Эноны, дочери реки Кебрен, у него был сын Корит [796]. К Парису пришли три богини – Гера, Афродита и Афина, чтобы он мог решить спор, который возник между ними на свадьбе Фетиды и Пелея: кто из них самая прекрасная? Парис отдал пальму первенства Афродите, которая обещала ему прекраснейшую из женщин в жены; именно поэтому Гера и Афина стали злейшими врагами Трои [797]. Затем Парис построил корабли и отправился в Спарту, где он был гостеприимно принят Менелаем, чью жену Елену он увез (вместе с большими сокровищами), пользуясь защитой Афродиты [798]; через Египет и Финикию он вернулся в Трою [799]. Менелай нашел всеобщее сочувствие среди греческих вождей. Десять лет было потрачено на то, чтобы собрать экспедицию, долженствовавшую отомстить за нанесенное оскорбление. Объединенными усилиями всех греческих вождей войско наконец собралось в Авлиде в Беотии: оно состояло из 1186 кораблей и более 100 тысяч человек под командованием «повелителя мужей» Агамемнона, царя Микен. Эта сила более чем в десять раз превышала любую, которую троянцы могли противопоставить ей, и превосходила защитников Трои, даже считая всех союзников троян [800].

После множества помех флот наконец достиг побережья Троянской долины. Троянцы собрали войска со всех областей своей собственной страны между Эсепом и Каиком, а также союзников из различных областей Малой Азии и Фракии: карийцев, мисийцев, ликийцев под предводительством Сарпедона, меонийцев, фригийцев, фракийцев, пеонийцев и алисонийцев [801]. Однако троянцы тщетно пытались помешать высадке; их обратили в бегство и загнали внутрь собственных стен. После этого война продолжалась без особого энтузиазма в течение девяти лет, в ходе которых греки занимались в основном нападениями на соседние города. Так, Ахиллес атаковал Фивы, Лирнесс, Педас, Лесбос и другие места – двенадцать городов на берегу и одиннадцать в глубине страны. «Десять лет, – замечает Грот [802], – были фиксированной в эпосе длительностью осады Трои, точно так же, как считалось, что пять лет осаждало Камик критское войско, пришедшее, чтобы отомстить за смерть Миноса [803]. Десять лет подготовки, десять лет осады и десять лет странствий Одиссея были периодами, подходящими для грубых хронологических схем древнего эпоса, и, безусловно, не вызывали никаких сомнений или трудностей у первоначальных слушателей. Но дело обернулось по-другому, когда греки, занимаясь историей, начали рассматривать те же события: они не могли остановиться, пока не нашли или не изобрели удовлетворительные связи между отдельными событиями. Фукидид говорит нам, что греков было меньше, чем рассказывают поэты, и, более того, поскольку у них было так мало средств, они не могли обеспечить достаточные и постоянные поставки провизии: поэтому они были вынуждены распустить армию и занять часть ее обработкой полей на Херсонесе, а часть – мародерскими экспедициями по окрестностям. Если бы вся армия одновременно выступила против Трои (говорит Фукидид), то осаду можно было бы завершить гораздо быстрее и легче [804]. Если великий историк мог позволить себе подправить легенду по столь многим пунктам, то мы могли бы считать, что гораздо проще было бы считать продолжительность осады одним из поэтических преувеличений и утверждать, что настоящая осада длилась всего один год, а не десять. Однако представляется, что десятилетняя продолжительность была столь существенной чертой в древнем предании, что ни один критик не осмелился поправлять ее».

В «Илиаде» описываются события десятого года воды в течение пятидесяти одного дня. Она начинается с гнева Ахилла, причиною которому был Аполлон, желавший отомстить за оскорбление, нанесенное его жрецу Хрису Агамемноном. Под влиянием своего гнева Ахилл отказывается брать в руки оружие и приказывает своим мирмидонянам оставаться в лагере. Другие вожди греков тщетно пытаются возместить отсутствие героя. Им пришлось перенести тяжкие унижения: они много раз были разбиты Гектором и троянцами и загнаны на свои корабли. Наконец страшная беда, в которой оказались греки, побудила встревоженного и сочувствовавшего им Патрокла вырвать у Ахилла неохотное согласие позволить ему и мирмидонянам предотвратить последнее и окончательное поражение. Патрокл был убит Гектором, и тогда Ахилл, забыв о своем гневе, убив множество троянцев, загнал их за стены Трои и убил Гектора, чьим погребением и завершается «Илиада».

Затем – если мы последуем за нашей историей по намекам Гомера и по указаниям позднейших эпических поэтов и мифологов – из Фракии на помощь троянцам пришла прекрасная и воинственная царица амазонок Пентесилея с отрядом своих соратниц; однако вскоре и она была убита рукою непобедимого Ахилла.

Опечаленные троянцы вскоре снова воодушевились надеждой после прибытия Мемнона [805], сына Тифона и Эос, прекраснейшего из живущих, с его отрядом эфиопов, который первоначально произвел великое смятение среди греков и даже убил героя Антилоха, сына Нестора; но под конец и сам Мемнон был убит в поединке Ахиллом. Доказав рядом остроумнейших доводов, что, по всей вероятности, Мемнон был предводителем кетейцев, или хеттов, м-р Гладстон [806]добавляет: «Итак, если Мемнон был предводителем кетейцев, то в первую очередь следует заметить, что эта страна лежала далеко на востоке, на той же широте, что и Южная Греция; и поэтому вполне логично, что поэт назвал Мемнона сыном Зари. Совершенно очевидно, что утверждение Гомера, что Мемнон был прославленным сыном Зари, оказывается в полном соответствии с географическими представлениями поэта о Востоке и восходе (которые в «Одиссее» помещены гораздо дальше к югу) и со славой, которой вполне могли пользоваться хетты (кетейцы), как решительные и порою удачливые противники великой египетской державы». Гробницу Мемнона показывали на холме близ устья Эсепа на Пропонтиде [807].

Вскоре после гибели Мемнона сам Ахилл был убит близ Скейских ворот стрелою из лука Париса [808]. Согласно Диктису Критскому (III. 29), убийство произошло в храме Аполлона в Фимбре, куда Ахилл отправился, чтобы жениться на Поликсене [809].

Греки узнали от Гелена, сына Приама, которого захватил Одиссей из засады [810], что Трою нельзя будет взять, пока Филоктет и Неоптолем, сын Ахилла, не присоединятся к осаждающим. Первого бросили на Лемносе в самом начале похода: его укусила в ногу змея, и греки не могли выносить его присутствия из-за зловония от раны. Однако у него все еще были несравненные стрелы и лук Геракла, которые, как говорили, были необходимы для взятия Трои. Диомед привез его в греческий лагерь, и здесь Махаон исцелил его [811]; он храбро сражался с троянцами и убил Париса в поединке одной из стрел Геракла. Одиссей привез Неоптолема со Скироса, в то время как к троянцам прибыло подкрепление в лице Еврипила, царя кетейцев на Каике, который был сыном Телефа и Астиохи, дочери Приама. Он пришел с большим отрядом и убил Махаона, но сам был убит Неоптолемом [812]. Тогда сын Ахилла загнал троянцев, убивая их, внутрь городских стен, откуда они уже никогда не вышли для битвы в открытом поле [813].

Тем не менее Трое было суждено оставаться неприступной, пока в ней хранился Палладий, который – как мы уже говорили – дал Зевс основателю города, Илу. Однако Одиссей, переодевшись в жалкую одежду и нанеся себе раны, пробрался в город и нашел способ хитростью унести Палладий. Его узнала только Елена, которая обговорила с ним способы взятия города [814]. Наконец прибегли к последней хитрости: по предложению Афины Эпей и Панопей соорудили пустую деревянную лошадь, достаточно вместительную, чтобы в ней поместилось сто человек. В этой лошади спрятались самые выдающиеся из греческих героев, в то время как вся греческая армия, предав огню свои палатки и якобы отказавшись от осады, отплыла на своих кораблях, которые греки поставили на якоре близ Тенедоса. Ликующие троянцы, радуясь тому, что они наконец спасены, вышли из города и дивились поразительному коню, на котором было начертано, что он посвящен Афине отплывшими греками. Долго не знали они, что делать с конем; встревоженные герои внутри статуи слышали их переговоры, а также голос Елены, которая называла каждого героя по имени, подражая голосу и выговору его жены [815]. Некоторые хотели ввезти коня в город и посвятить его богам; иные советовали отнестись с осторожностью к тому, что оставил враг. Жрец Посейдона Лаокоон пришел со своими двумя сыновьями и, придя в негодование, бросил в коня копье. По звуку было слышно, что конь пуст внутри; однако в тот же самый момент Лаокоон и один из его сыновей печальным образом погибли: Гера выслала из моря двух чудовищных змей, чтобы уничтожить их. Троянцы пришли в ужас от этого зрелища и, убежденные вероломными советами предателя Синона (которого греки нарочно оставили здесь, чтобы давать врагу ложные сведения), решили внести в город роковую статую; и, поскольку ворота были недостаточно широкими, чтобы провезти ее, они даже сломали свою собственную стену. Так коня ввезли в акрополь и поставили на агоре перед дворцом Приама. Однако и в этот момент мнения троянцев разделились: многие требовали порубить коня на куски, другие советовали втащить его на самую высокую точку акрополя и сбросить оттуда на скалы. Однако наиболее сильной оказалась та партия, которая советовала посвятить его богам как знак признательности за избавление [816].

После заката греческий флот вернулся на побережье Троянской долины и ждал условного сигнала. Когда троянцы с головой ушли в бурные празднования, Синон зажег сигнальный огонь и помог спрятавшимся героям открыть потайную дверь в брюхе коня, из которой они спустились. Теперь на город нападали изнутри и снаружи, и он был полностью захвачен и разрушен; почти все жители были убиты. Приам, тщетно искавший убежища у алтаря Зевса Геркея, был убит Неоптолемом. Его сына Деифоба, который после смерти своего брата Париса стал мужем Елены, атаковали Одиссей и Менелай; он отчаянно защищал свой дом, но его все же одолели и убили. Таким образом Менелай наконец получил обратно свою жену [817].

Итак, Троя была разрушена, как говорит Эсхил: алтари, храмы и народ погибли. Антенор, поскольку он с негодованием отверг предложение некоторых троянцев убить Одиссея и Менелая, когда еще до войны они прибыли в Трою в качестве посланников и были его гостями, и, более того, публично защищал их – всегда был в чести у греков; и ему, как и Энею, позволили уйти вместе с их семьями. Однако есть и версия, согласно которой именно они предали город грекам и шкура пантеры, вывешенная над дверью Антенора, была сигналом для атакующих щадить этот дом [818]. Сына Гектора, Астианакта, сбросили с вершины стены и убили. Неоптолем принес в жертву дочь Приама Поликсену над могилой Ахилла. Согласно традиции, Ахилл любил ее; троянцы обещали отдать ему девушку при условии, что он заключит мир, однако именно тогда, когда Ахилл явился для переговоров, Парис смертельно ранил его. Поэтому, умирая, он попросил, чтобы после захвата Трои Поликсена была принесена в жертву на его могиле, что и сделал его сын [819]. По другой версии, Поликсена бежала в греческий лагерь после смерти Ахилла и сама принесла себя в жертву, пронзив себя мечом на могиле возлюбленного [820]. Ее сестра Кассандра пыталась найти убежище в храме и у алтаря Афины Илионской, чью статую она обнимала. Здесь Аякс, сын Оилея, попытался обесчестить ее и схватил ее так, что статуя упала. Это кощунство вызвало всеобщее негодование среди греков, которые едва не побили Аякса камнями; он спасся, только сам прибегнув к алтарю богини [821]. Однако он навлек как на себя, так и на свою страну ужасающий гнев Афины. Когда он жалким образом погиб по дороге домой, в Локриде разразилась страшная чума. Обратились к оракулу Аполлона, и бог сказал, что гнев Афины можно усмирить, только если локрийцы будут ежегодно посылать двух благородных дев в Илион, чтобы они занимались всякой грязной работой в храме Афины. Локрийцы скрупулезно выполняли это требование вплоть до эпохи незадолго до Плутарха [822].

Неоптолем получил в награду Андромаху и Гелена. После его смерти Гелен стал царем Хаонии и женился на Андромахе, которую молосские цари считали своей героической прародительницей [823]. Антенор отправился по морю с отрядом энетов, или венетов, из Пафлагонии, которые были союзниками Трои, во внутреннюю часть Адриатического залива, где он победил соседних варваров и основал Патавий – современную Падую. Венеты (основатели Венеции) были, как говорят, обязаны своим происхождением этому переселению [824].

Предания о судьбе Энея были самыми различными. Как замечает Грот [825], мы слышим об Энее «в Эне во Фракии, в Паллене, в Энее на Фермаикском заливе, на Делосе, в Орхомене и Мантинее в Аркадии; на островах Кифера и Закинф; в Левкаде и Амбракии, в Бутроте в Эпире, на Солентинском полуострове и различных других областях в южных регионах Италии; в Дрепане и Сегесте в Сицилии, в Карфагене, на мысе Палинур, в Кумах, Мисене, Кайете и, наконец, в Лации, где он заложил первые скромные основания могучего Рима и его империи [826]. Однако Энея, как и Гектора, почитали, как бога, в Новом Илионе [827]; и у нас есть примечательное утверждение лесбийца Менекрата, что Эней, «которого Парис оскорбил и лишил принадлежавших ему священных привилегий, отомстил за себя, предав город, и затем стал одним из греков» [828]. Одно из многих преданий, касавшихся Энея, и притом самое древнее из них и, таким образом, сохранившееся среди уроженцев Троады, состояло в том, что после захвата Трои Эней остался в этой стране как царь оставшихся троянцев, будучи в дружеских отношениях с греками».

Это предание, по-видимому, полностью подтверждает Гомер, который сообщает нам, что, во-первых, Эней всегда имел зуб на Приама, поскольку тот не относился к нему с уважением, хотя Эней и был одним из «отважнейших его воинов [829]; во-вторых, что Энею и его потомкам суждено было царствовать над троянцами. Далее, поэт сообщает нам в пророческих словах, которые он вкладывает в уста Посейдона, бога, который всегда благосклонно относился к грекам и даже сражался за них, но который здесь спасает троянца или, скорее, дарданца Энея от верной гибели; с этим планом соглашается даже Гера, неизменно ненавидевшая троянцев:

Боги, решимся и сами его из-под смерти исторгнем.

Может, и Зевс раздражится, когда Ахиллес у Энея

Жизнь пресечет: предназначено роком – Энею спастися,

Чтобы бесчадный, пресекшийся род не погибнул Дардана,

Смертного, Зевсу любезного более всех человеков,

Коих от крови его породили смертные жены;

Род бо Приама владыки давно ненавидит Кронион.

Будет отныне Эней над троянами царствовать мощно,

Он, и сыны от сынов, имущие поздно родиться [830].

Опять-таки, Посейдон говорит Энею, что он не должен бояться никого из греков, за исключением Ахилла [831]. Я обращаю здесь особое внимание на другой пассаж в «Илиаде» [832], где Ахилл говорит Энею разные колкости по поводу того, что он является кандидатом на троянский престол после смерти Приама.

Страбон, который отвергает все другие традиции относительно Энея, предполагает из ясного утверждения Гомера, что Эней остался в Трое, что он правил здесь после уничтожения династии Приама и что его сыновья и их потомки царствовали после него [833]. Если, таким образом, мы примем как историческую правду то, что Троя была заново построена после ее разрушения и что Эней и его потомки правили здесь, мы не найдем ничего необычного в том факте, что локрийских дев периодически посылали в Илион и что этот обычай существовал так много веков. Г-н Гладстон полагает [834], что «пророчество Посейдона со всей очевидностью было основано на том, что фактически происходило непосредственно после Троянской войны; и именно поэтому менее всего вероятно, что эта традиция была придумана. Роль, которую сыграл в войне Эней, была не самой выдающейся; и характер его, холодный и робкий, был далек от того, чтобы вызывать симпатии самого Гомера и его соотечественников; он показан как представитель дарданской ветви династии, который искоса, завистливым взором смотрит на господствующий Илионский дом Приама. Такая позиция ни в коей мере не соответствует общему духу поэмы, которая после Ахилла прославляет ахейцев, а после ахейцев – дом Приама. Однако, с другой стороны, ничего не могло быть более возможно или более естественно, чем то, что после ухода греков в Троаде воцарился какой-то общественный или политический порядок и что после крушения дома Приама это установление должно было осуществляться под руководством оставшегося в живых представителя семьи, который, видимо, представлял старшую ветвь и который, наверное, стоял непосредственно после Приама по власти и влиянию. Нам нигде не говорят, что Дардания была, подобно столь многим городам, разрушена войной. Дружба Посейдона, возможно, говорит о том, что Дардания была связана с какими-то иноземцами союзом или дружбой, коими не пользовались сами троянцы, которых ненавидел Посейдон; и если мне ответят, что такое царство, скорее всего, должно было находиться в Дардании, чем в перестроенном Илионе, то я скажу, что это именно то, что, судя по всему, предполагается в тексте, ибо там говорится, что мощь Энея будет господствовать не в Трое, но над троянцами (Troessin anaxei), а троянцы – это жители Троады (ср., например: Il. II. 824–826)».

Грот говорит [835], что эти «пассажи, касающиеся Энея, различные остроумные критики трактовали как относящиеся к семье филоэллинских или полуэллинских Энеадов, которые были известны даже в эпоху ранних певцов «Илиады» в качестве хозяев какой-то территории в самой Троаде или вблизи нее и которые считали себя потомками Энея и почитали его». Критик Деметрий из Скепсиса, современник Кратеса и Аристарха (ок. 180 до н. э.) [836], написавший «Комментарий» в тридцати книгах к гомеровскому каталогу троянцев [837], доводы которого почти полностью приняты Страбоном (сам географ не посещал Троаду), – этот самый Деметрий сообщает там, что Скамандрий, сын Гектора, и Асканий, сын Энея, были основателями одного города, который первоначально был расположен над городом Кебрена, на самых высоких отрогах Иды, близ Полихны, и затем был перенесен ими на 60 стадиев ниже, к тому месту, где он стоял в его время; Деметрий утверждал, что эти два рода долго царствовали там. Деметрий полагал, что древний город (Палескепсис) был царской резиденцией Энея и был расположен на полпути между его владениями и Лирнессом, куда он бежал, когда его преследовал Ахилл [838]. Однако, как уже было сказано, это предположение Деметрия не было принято Страбоном, который полагал, что Эней и его потомки царствовали в Трое. Согласно одному пассажу у Страбона [839], Новый Илион и храм Афины были построены в период господства лидийских царей и вследствие этого – несколько позже 720 года до н. э.; однако согласно другому пассажу у того же автора [840]он был построен только при Крезе (560–546 до н. э.). Однако на следующих страницах мы сможем показать, что эта хронология полностью ошибочна, поскольку керамика, обнаруженная в моих траншеях в Гиссарлыке, доказывает, что это место продолжало быть обитаемым.

Новый Илион был расположен на невысоком холме на долине, то есть почти в ее центре, поскольку горный хребет, западный отрог которого он занимает, простирается почти до середины долины. Этот западный отрог с трех сторон окружен равниной, в которую он постепенно спускается с западной и южной стороны, в то время как на севере и северо-востоке он обрывается под углом 45°; согласно измерениям месье Бюрнуфа, это в 49,43 метра = 162 футах над уровнем моря.

Расстояние от Нового Илиона по прямой линии до Геллеспонта составляет, согласно Скилаксу [841], 25 стадиев, однако в действительности оно чуть более 3 миль, а до мыса Сигей – 4 мили.

Там обитали эолийские греки, и он оставался довольно незначительным городом вплоть до эпохи Александра Великого и даже до времени римского господства, как мы видим из того факта, что Ретий, Сигей и Ахиллей, хотя и расположенные на расстоянии от 3 до 4 миль до него, все были независимы от Илиона [842]. Однако тем не менее он приобрел важность из-за связанного с ним легендарного благоговения, поскольку это было единственное место, когда-либо носившее священное имя, которое обессмертил Гомер. У Афины был свой храм в Пергаме Нового Илиона, и ее почитали как богиню-покровительницу города, точно так же, как почиталась она и в Пергаме гомеровского Илиона. Илионцы считали, что, когда их город был захвачен войсками ахейцев, он не был полностью разрушен, но всегда оставался обитаемым и никогда не прекращал существовать [843]. Доказательства, которые приводили сами илионцы для отождествления их города с древним, были, как замечает Грот [844], такими свидетельствами, которые мало кто в то время собирался оспаривать, и, в сочетании с единством названия и общего месторасположения, видимо, никто их и не оспаривал – за исключением Деметрия из Скепсиса и Гестиеи из Александрии-Троады, которые из простой ревности и зависти начали оспаривать всеми признанное отождествление и о которых у меня сейчас будет случай поговорить.

Полемон был уроженцем Нового Илиона и оставил описание (??????????) своего города. Он жил в конце III – начале II века до н. э., и поэтому был старше Деметрия из Скепсиса. Полемон обратил внимание на существование в Новом Илионе такого же алтаря Зевса – хранителя домашнего очага, как тот, на котором был убит Приам, а также такого же камня, как тот, на котором Паламед учил греков играть в кости [845]. Гелланик, родившийся в день морской битвы при Саламине (480 до н. э.) и, следовательно, современник Геродота, написал особый труд о Трое (под названием ??????), где он свидетельствовал о тождестве Нового Илиона с гомеровским; Страбон (или, скорее, Деметрий, которому он следует) необоснованно приписывает ему неуместную пристрастность в пользу илионцев [846].

Геродот пишет, что Ксеркс во время своей экспедиции в Грецию, «желая осмотреть кремль Приама, поднялся на его вершину. Осмотрев кремль и выслушав все рассказы о том, что там произошло, царь принес в жертву Афине Илионской 1000 быков. Маги же совершили [местным] героям жертвенное возлияние. После этого ночью на войско напал страх. А с наступлением дня царь продолжал поход, оставив на левой стороне города Ретий, Офриней и Дардан (город, пограничный с Абидосом), а справа – тевкрские Гергифы. Дойдя до Абидоса…» [847]. В Новое время те, кто оспаривает отождествление Нового Илиона с гомеровской Троей, по большей части считали, что то место, которое Геродот называет Пергамом Приама, должно быть отлично от Нового Илиона; однако, как справедливо замечает Грот [848], упоминание илионской Афины говорит о том, что это одно и то же.

Экенбрехер [849]остроумно заметил, что «Геродот не мог не отождествлять эолийский Илион с гомеровским городом, ибо в книге I, гл. 5 он называет последний просто «Илион» безо всякого эпитета, точно так же, как мы обозначаем современный Рим и Рим древних римлян одним и тем же названием. Это, – пишет он, – кажется очевидным, когда мы сравниваем этот пассаж, где историк говорит, что персы ведут отсчет своей вражды к грекам еще со взятия Илиона, с пассажем из книги II, гл. 10. Мы также видим, – продолжает автор, – что Ксеркс считал Илион своего времени (Илион Геродота, Гелланика и Страбона) гомеровским Илионом, поскольку нам говорят (VII. 43), что он взошел на Пергам Приама, и царь не мог считать, что он расположен где-либо, кроме Илиона».

Дальнейшее доказательство того, что думали люди по поводу отождествления древней Трои с Новым Илионом, дает нам Ксенофонт, который сообщает, что лакедемонский адмирал Миндар в то время, как его флот находился в Абидосе, сам отправился в Илион, чтобы принести жертву Афине, и увидел оттуда морское сражение между эскадроном дорийцев и афинян вблизи берегов у Ретия [850].

Хотя владения Нового Илиона были все еще очень незначительны в эпоху между Пелопоннесской войной и вторжением македонцев в Персию и не доходили даже до соседнего Геллеспонта, тем не менее в городе был размещен гарнизон, поскольку он находился в выгодном стратегическом положении. Мы видим это из рассказа Плутарха [851]: «Илион был взят Гераклом из-за коней Лаомедонта и затем Агамемноном при помощи так называемого деревянного коня, а в третий раз город занял Харидем – и опять-таки потому, что какой-то конь оказался в воротах и жители Илиона не смогли достаточно быстро их запереть». Это подтверждает и Полиэн, который говорит [852]: «Харидем, когда илионцы храбили его город, схватив раба-илионца, вышедшего за добычей, большими дарами склонил его предать город. А чтобы тот не вызвал подозрений у охраняющих ворота, дал ему увести много скота и двух или трех рабов в качестве пленников. Стражники же, добычу разделив, позволили ему часто входить ночью, а с ним и другим еще мужам, приносящим добычу. Харидем, вышедших с тем рабов схватив, связал; а их гиматии надев на своих вооруженных мужей, дал им среди прочей добычи и коня, как будто бы захваченного. Стражники, чтобы впустить коня, полностью открыли ворота. Воины, устремившись вместе с конем, стражников перебили и, остальное войско впустив, взяли город; и так что можно в шутку сказать, во второй раз был захвачен Илион, снова будучи побежденным при помощи коня».

Этот Харидем, безусловно, не может быть никем другим, как известным вождем наемников, который жил в эпоху Филиппа II (359–336 до н. э.). Мы знаем его в основном из речи Демосфена против Аристократа, в которой подтверждается факт взятия Илиона, однако без подробностей того, как именно это случилось. Уволенный Тимофеем, Харидем стал служить в Малой Азии под началом Мемнона и Ментора, которые жаждали освободить своего шурина Артабаза, которого взял в плен Автофрадат. Взятие им Илиона, таким образом, должно было произойти примерно в 356 году. Это событие со всей определенностью показывает, что на тот момент Новый Илион был укрепленным городом.

Когда Александр Великий пересек Геллеспонт, он послал свою армию из Сеста в Абидос под предводительством Пармения; и, принеся торжественные жертвоприношения у гробницы Протесилая в Элее на Херсонесе, царь переправился на берег долины Трои. Взойдя на Илион, он принес жертву Афине, совершил возлияния героям, повесил свое оружие в храме богини и взял в обмен кое-что из священного оружия, которое сохранялось еще со времен Троянской войны. Почтение Александра к этому троянскому оружию было таково, что он велел своим телохранителям нести его впереди него в сражении. Кроме того, он принес в Илионе в храме Зевса – хранителя домашнего очага жертву Приаму, прося его утишить свой гнев против рода Неоптолема, к которому принадлежал и сам Александр [853].

Дикеарх сочинил отдельный труд об этом жертвоприношении Александра (???? ??? ?? ???? ??????) [854].

Плутарх сообщает нам, что Александр, перейдя Геллеспонт, взошел на Илион, принес жертвы Афине и сделал приношения теням героев, и, помазав маслом погребальную колонну Ахилла, он обежал (как это было принято) со своими товарищами совершенно обнаженным вокруг гробницы и поздравил Ахилла с тем, что при жизни он имел истинного друга, а после смерти – великого глашатая своей славы. Когда Александр проходил через город (Илион) и рассматривал его достопримечательности, кто-то спросил его, не хочет ли он посмотреть лиру Александра (то есть Париса); он ответил, что это заботит его меньше всего, но что он желает посмотреть лиру Ахилла, на которой тот пел о славе и деяниях великих мужей [855].

Я могу также привлечь внимание к ценной надписи [856], которая доказывает щедрость Антиоха Сотера по отношению к Илионской Афине в 278 году до н. э. Надписи № 3601 и 3602 также свидетельствуют, что в Илионе илионцы вмести с жителями других соседних городов справляли Панафинейские игры в честь Илионской Афины [857].

У Страбона мы читаем [858]:

«Город современных илионцев, как говорят, прежде был селением с небольшим и незначительным святилищем Афины. Когда же Александр после победы при Гранике прибыл сюда, он украсил храм посвятительными дарами, назвал селение городом, приказал тем, кому было вверено попечение над городом, восстановить его постройки и объявить независимым и свободным от податей; впоследствии же после разгрома персов он отправил туда благосклонное послание, обещая построить великий город, сделать храм знаменитым и учредить священные игры. После его смерти Лисимах проявил особую заботу о городе: он отстроил храм и окружил город стеной около 40 стадиев длины, переселил в него жителей старых и уже разрушенных городов из окрестностей.

…Александр стал заботиться об илионцах, имея в виду восстановить древнее родство с ними и будучи в то же время поклонником Гомера. Во всяком случае, передают об исправлении текста гомеровских поэм так называемой «редакции из Ларца» (?? ??? ????????), так как Александр совместно с Каллисфеном и Анаксархом просмотрел их и в некоторой части снабдил примечаниями, а затем вложил экземпляр в ларец с драгоценными инкрустациями, найденный среди сокровищ персидской казны. Таким образом, Александр проявлял благосклонность к илионцам в силу своего преклонения перед поэтом и по родству с Эакидами, царями молоссов, где, по рассказам, была царицей Андромаха, бывшая супруга Гектора».

Однако Страбон сообщает нам и о том, что, когда римляне впервые пришли в Азию и изгнали Антиоха Великого с этого берега Тавра (190–189 до н. э.), Деметрий из Скепсиса, который тогда был еще юношей, посетил Илион и увидел, что город пришел в такой упадок, что на крышах домов не было даже черепиц [859]. Далее он утверждает, что, согласно Гегесианакту, галаты, переправившись из Европы, пришли в Илион в поисках укрепленного места, но немедленно оставили его, поскольку у города не было защитных стен [860]. Но это утверждение совершенно не сообразуется и даже противоречит словам самого Страбона несколькими строками выше [861]; поскольку там он говорит, что Лисимах после кончины Александра уделял огромное внимание Илиону, окружил его стеной окружностью в 40 стадиев и поселил в Илионе обитателей окружавших его древних городов, которые находились в состоянии разрухи. Кроме того, отдельные места из Ливия (XXXV. 43; XXXVII. 9) и Полибия (V. 78, 111), безо всякого сомнения, доказывают, что Новый Илион был укреплен и его можно было защищать около 218 года до н. э.

Ливий сообщает нам [862], что Антиох Великий пришел от моря к Новому Илиону, чтобы принести жертвы Илионской Афине (190 до н. э.), и далее, что римский консул Ливий отправился туда, чтобы принести жертвы той же богине.

У Юстина мы читаем [863], что во время первой римской экспедиции в Азию илионцы и римляне взаимно радовались друг другу, словно родители и дети после долгой разлуки.

Экенбрехер [864]упоминает утверждение Энния [865], что, когда римляне под командованием Корнелия Сципиона Азиатского приблизились к троянскому берегу, они воскликнули при первом виде Трои:

Ила божественный дом, о отечество наше, о славный

Битвой Пергам!

Римляне, гордившиеся своим происхождением из Илиона и от Энея, относились к городу своих героических предков с подчеркнутой щедростью, добавив к его владениям прилегающие территории Сигея, Ретия и Гергифы, а также весь берег от Переи (или континентальной территории) Тенедоса к югу от Сигея до границ Дардана [866]. Сигейцы не хотели смириться с этой потерей автономии, и их город поэтому был разрушен илионцами [867]. Подобная же судьба, видимо, постигла и соседний город Ахиллей.

«Таким образом, достоинство и сила Илиона, – как замечает Грот [868], – чудесным образом возросли, и мы должны считать лишь естественным, что илионцы стали придавать себе преувеличенную значимость, как признанные «прародители» всепобеждающего Рима. И теперь – отчасти, как мы естественно можем предполагать, – из той ревности, которую это возбудило в их соседях в Скепсисе и Александрии-Троаде, отчасти – из явной тенденции того времени (в которой пальму литературного первенства разделили между собою Кратес в Пергаме и Аристарх в Александрии) к критике и пояснениям старых поэтов – предметом атаки теперь стало мифическое правопреемство Илиона».

Двумя вождями этой новой «Троянской войны», попытки уничтожить традиционную славу Илиона, были, во-первых, Деметрий из Скепсиса, наиболее усердный критик Гомера, который, как уже говорилось, написал тридцать книг «Комментария» к каталогу троянцев в «Илиаде» и который силился доказать, что его родной город, Скепсис, также был царской резиденцей Энея; во-вторых, это была Гестиея [869], писательница из Александрии-Троады, которая также писала комментарии к «Илиаде» и производила разыскания на предмет того, могла ли происходить Троянская война перед Новым Илионом. Оба объявили, что там не было места для великих подвигов, о которых рассказывает «Илиада», поскольку та долина, которая теперь отделяет город от Геллеспонта, сформировалась уже после Троянской войны от речных наносов. Далее, Полит, который, полагаясь на быстроту своих ног, сидел на вершине кургана Эсиета, пытаясь высмотреть, когда греческая армия пойдет с кораблей в атаку, должен был быть глупцом, поскольку он мог бы заметить движения греческой армии гораздо лучше с намного более высокого акрополя Илиона, и его быстрые ноги ему бы не понадобились; кроме того, все еще существующий курган Эсиета расположен в 5 стадиях от Нового Илиона, по дороге в Александрию-Троаду. Помимо этого, гонка Гектора и Ахилла не могла бы произойти, поскольку из-за прилегающего горного хребта невозможно обежать вокруг Илиона, но они могли бы обежать вокруг древнего города [870]. Они признавали, что от древнего города не осталось никаких следов, но считали это вполне естественным, поскольку все города вокруг были покинуты, но не полностью разрушены, в то время как древний город был уничтожен полностью и его камни были использованы для их восстановления. Так, например, они уверяли, что Архианакт из Митилены построил стены Сигея из камней Трои [871]. Деметрий утверждал, что древний Илион – это «деревня илионцев» (?????? ????), местоположение которой он точно указывает, поскольку он говорит, что она находится в 30 стадиях от Нового Илиона и в 10 стадиях от холма Калликолона, в то время как последний отстоит на 5 стадиев от Симоента [872]. Страбон не говорит нам, согласна ли была Гестиея с мнением Деметрия, что Трою следует отождествлять с «деревней илионцев».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.