6. TERRA INCOGNITA: ИСТОРИЯ СРЕДЫ – ИСТОРИЯ ТАЙНОГО ИЛИ ИСТОРИЯ БАНАЛЬНОГО?

6. TERRA INCOGNITA: ИСТОРИЯ СРЕДЫ – ИСТОРИЯ ТАЙНОГО ИЛИ ИСТОРИЯ БАНАЛЬНОГО?

Нужно признать, что в истории среды мы очень многого не знаем или лишь смутно распознаем. Иногда кажется, что экологическая история Античности или неевропейского мира до Нового времени состоит в искусстве так или иначе обойти тот печальный факт, что кроме жалкой горстки источников у нее ничего нет, да и эта горстка может дать очень мало. Литературы становится все больше, однако перепахивая эту массу, очень трудно найти под ногами твердую почву. Ученый, не склонный слепо доверять литературе и источникам, неизбежно пройдет фазу агностицизма. Линн Уайт, хотя и провозгласил в своем программном докладе 1966 года, что ему известны «исторические корни нашего экологического кризиса», движется, как маятник, между современным массовым потреблением и введением тяжелого плуга в начале Средних веков, между бэконовским «Знание – сила» и ветхозаветной заповедью «Подчиняйте себе Землю!» (см. примеч. 60). Обзоры по экологической истории вообще склонны скрывать гигантские пробелы в знаниях. Но историческое исследование окружающей среды может продвинуться вперед только тогда, когда оно признает наличие открытых вопросов и очертит их границы.

Наиболее неясными остаются фундаментальные вопросы экологической истории. Это прежде всего деградация почв – проблема, долгое время бывшая абсолютным лидером. Она и сегодня сохраняет свой коварный характер, ведь почва еще более активно аккумулирует и еще более надежно хранит вредные вещества, чем вода и атмосфера. Неудовлетворительное состояние исторических источников и исследований обусловлено отчасти тем, что уход за почвами был в основном уделом тех людей, кто ее обрабатывал, а не государственных инстанций, продуцирующих письменные источники или публикующих результаты исследований. Да и сами по себе проблемы почв чрезвычайно хитры и запутаны, достаточно вспомнить о разнообразии почв и о том, какую роль играют мириады почвенных микроорганизмов. «Горсть гумусной земли в огороде содержит столько организмов, сколько людей живет сейчас на Земле!» Не удивительно, что для теоретиков почва была грязной материей. «У каждой почвы – своя история, и ни одна из них не похожа на другую». Рейчел Карсон[47] в 1962 году заметила, что мало «исследований, которые были бы более захватывающими и при этом оставались бы в таком небрежении, как изучение богатейшего многообразия» почвенных организмов. Более современное исследование истории почв также подчеркивает «непонятный характер почвы» (см. примеч. 61).

Но именно из этой непонятности следует, что почва может стать зоной скрытого, непреодолимого кризиса. Это относится и к полевым, и к лесным почвам. Еще крупные лесные реформы XVIII–XIX веков проводились без изучения лесных почв; «никакой другой отраслью естествознания» до сих пор не «пренебрегали так», как лесным почвоведением, – жаловался руководитель прусской лесной службы Август Бернхардт в 1875 году (см. примеч. 62). Сотни и тысячи лет во всем мире листвой лесных деревьев кормили скот. Авторы лесных реформ часто боролись с «обрезкой», но насколько изъятие листвы обедняет почвы, детально исследуется только в наши дни.

Эрозия – процесс, который по крайней мере сегодня относительно однозначен, но в условиях Центральной и Западной Европы мог долгое время развиваться незаметно. Сложнее с опустыниванием. Здесь тоже смешиваются проблемы дефиниции с проблемами эмпирических исторических свидетельств. Конференция ООН по опустыниванию, состоявшаяся в Найроби в 1977 году (UNICOD) под впечатлением страшной засухи в Сахеле[48] 1969–1973 годов, проводилась с целью стимулировать принятие практических мер. При выработке дефиниций ее участники поставили в центр антропогенное воздействие. Однако вопрос о том, идет ли речь о новых явлениях или о давних формах воздействия, остается открытым. В Сахаре антропогенное воздействие по одним оценкам насчитывает возраст 18 тыс. лет, по другим – до 600 тыс.! Тем не менее природные факторы в образовании пустыни безусловно играют решающую роль. Вопрос о том, какую роль сыграл человек в возникновении пустыни Сахара, до сегодняшнего дня не решен. Теории на эту тему подлежат политической конъюнктуре: когда Ливия находилась под властью Италии, античные римляне служили примером великого освоения пустыни; позже, наоборот, на римлян возложили вину за опустынивание. Британский археолог Р.В. Деннелл разочарованно заметил, что и здесь, и во многих других случаях «печальная правда» состоит в том, что эмпирические находки на тему землепользования за последние 2 тыс. лет столь скудны, что на их основе можно доказать все и ничего (см. примеч. 63). Естественно, это еще более верно в отношении последних 20 или 200 тыс. лет!

Из всех неизвестных величин больше всего неприятностей экологическим историкам доставляет климатический фактор. Для того, кто ищет в истории окружающей среды мораль (message), климат – просто бессмысленная помеха, во всяком случае для той преобладающей части исторического времени, когда человек еще не мог воздействовать на него. Исследования по истории климата стали высокоспециализированной научной отраслью; насколько надежны их результаты и насколько они поддаются обобщению, человеку со стороны понять трудно. Климат – древнейшее из всех экологических воздействий вообще, человек всегда ощущал влияние погоды и на собственное самочувствие, и на сельское хозяйство. С тех пор как стало известно, что климат подвержен долговременным колебаниям, его нужно принимать в расчет как исторический фактор, но определить его вклад в каждом конкретном случае очень трудно. Наиболее отчетливо он дает о себе знать в экстремальных зонах: альпийских высокогорьях, Исландии, сухих степях внутренней Азии. Перу Кристиана Пфистера принадлежит региональная история климата на примере Швейцарии – это наиболее фундаментальный в истории окружающей среды труд на данную тему. Однако в своей последующей работе по истории экономики и окружающей среды кантона Берн Пфистер особого внимания климату не уделяет, не считает его фактором, определяющим структуры и долговременные тенденции. Только-только ученые сделали вывод о том, что «малый ледниковый период» был важным историческим событием и на него можно возложить часть ответственности за многие беды раннего Нового времени от Западной Европы до Восточной Азии, – и вот уже новые исследования, как резюмирует Пфистер, показывают, «что так называемый малый ледниковый период был не единым периодом с температурами ниже средних для XX века, а скорее чередованием холодных фаз длительностью в десятки лет и более теплых интервалов между ними». Серьезным базисом для новой интерпретации истории окружающей среды это служить не может. Швейцарский историк сельского хозяйства Андреас Инайхен, исследуя кантон Люцерн, приходит к выводу, что уже в XVI–XVII веках крестьяне были в состоянии компенсировать похолодание климата улучшением полива. Х.Х. Ламб, основатель первого научно-исследовательского Института по истории климата, полагал, что сможет сделать множество внятных суждений по поводу «влияния погоды на ход истории». Однако при случае соглашался с тем, что люди «без сомнения» успевали приспосабливаться к более низким температурам малого ледникового периода (см. примеч. 64). В краткосрочной перспективе крестьяне часто были беспомощны перед капризами погоды, но в долгосрочной – решающим пунктом была не погода, а способность общества адекватно реагировать на нее.

Даже там, где исторические сведения об окружающей среде существуют, они представлены обычно лишь отрывочно. Для написания экологической истории ученым нужны теоретические модели. Это вытекает уже из того, что для истории реальных отношений между человеком и природой намного важнее повседневные практики поведения и бытовые привычки, чем действия вождей и государств. Однако, как правило, системы поведения в быту нельзя пункт за пунктом вычитать из источников – отдельные элементы приходится реконструировать. При этом возникает опасность увлечься спекулятивными конструкциями и потерять способность четко отделять такие конструкции от эмпирических находок. Здесь полезно напомнить о том, что чисто теоретически вполне вероятны совершенно разные идеально-типические конструкции отношений человека и среды. На основе экологических условий степи можно сконструировать такие кочевые общества, которые живут в гармонии с окружающим их миром, а можно – такие, которые вследствие увеличения численности людей и животных и перевыпаса будут разрушительны для среды. Ботаническое учение о сукцессиях также не предлагает законов, действующих повсюду с естественной неизбежностью: подсечно-огневое земледелие (shifting cultivation) в одних случаях приводит к формированию травяной степи, а в других – к лесовосстановлению. Тем не менее количество возможностей обычно ограничено. Поэтому попытки реконструировать экологические процессы на основе отрывочных свидетельств отчасти легитимны.

В истории человечества главную роль в формировании окружающей среды играли не отдельные идеи или действия, а все, что было долгосрочным и занимало большие площади – массово принятое на долгое время, банальное, повседневное и институционализированное поведение. Это не может легко пройти мимо взгляда историка – даже при бедной Источниковой базе, даже если эти сведения читаются в источнике только между строк. И экологически релевантные эффекты человеческого поведения – это долговременные эффекты. Отсюда понятно, почему экологическая история на более длинных отрезках времени, пусть даже отрывочных, порой обнаруживает нечто, недоступное для точечных исследований.

В отличие от истории древности, история индустриальной эпохи сталкивается с противоположной проблемой: она кажется историей общеизвестного. Ее нередко находят скучной, потому что читателю заранее известен конец: индустриальная цивилизация выйдет вперед вопреки всем сомнениям – вопреки протестам крестьян, рыбаков, защитников природы и культурпессимистов. Но вправду ли известно все: что произошло, когда и благодаря чему, какие долгосрочные последствия имело и имеет сегодня? Здесь открытые вопросы часто ждут нас в конце, а не в начале.

Многие считают, историю лучше всего писать тогда, когда известен конец. Однако исторический метод внимательного наблюдения за ходом происходящего, рассмотрения событий с как можно большего числа сторон, оправдывается в основном там, где конец открыт и нужно быть готовым ко всему. Свежеиспеченные экооптимисты считают капризность и непредсказуемость природы аргументом против экологических тревог, но это звучит не слишком логично. Авторитетные критики техники признавались: больше всего их беспокоит не то, что мы знаем, а то, чего мы не знаем, и именно это незнание служит главным доводом в пользу категорического императива бережного обращения с природой и ориентации на опыт прошлого (см. примеч. 65). У историка также нет оснований отрицать Terra incognita настоящего и будущего. Экологическая история ведет нас не к иллюзии окончательного знания, а к открытому взгляду на ход событий и неожиданным открытиям.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.