Глава LXXXIV

Глава LXXXIV

Вдали от линии фронта, в Акабе, в течение этого перерыва мы видели обратную сторону медали — наш энтузиазм подтачивался, и состояние духа на нашей базе оставляло желать лучшего. Мы обрадовались, когда наконец смогли скрыться в чистые, свежие холмы вокруг Гувейры. Ранняя зима дарила нам жаркие и солнечные дни, или пасмурные, когда облака собирались в массы над началом плато, в девяти милях отсюда, где Мавлюд нес свой дозор среди туманов и дождей. Вечером оставалось ровно столько прохлады, чтобы сделать драгоценными толстое покрывало и костер.

Мы ждали в Гувейре новостей об открытии нашей операции против Тафиле, узла деревень, возвышающихся над южным краем Мертвого моря. Мы планировали взять его с запада, с юга и с востока одновременно: восток открывал бал атакой на Джурф, ближайшую станцию Хиджазской дороги. Ведение этой атаки было вверено удачливому шерифу Насиру. С ним шел Нури Саид, командующий штабом Джаафара, под их началом несколько солдат регулярных войск, пушка и пулеметы. Они выступили от Джефера. Через три дня от них пришла почта. Как обычно, Насир руководил своим рейдом мастерски и продуманно. Джурф, наша цель, был сильной станцией из трех каменных зданий с бруствером и траншеями. Позади нее был низкий холмик, защищенный траншеями и стенами, и там турки поставили два пулемета и одно горное орудие. За холмиком лежал высокий, острый хребет, последняя шпора холмов, отделявших Джефер от Баира.

Слабым местом в обороне станции был хребет, так как турок было слишком мало, чтобы удерживать и его, и станцию одновременно, а гребень его возвышался над железной дорогой. Однажды ночью Насир тихо занял всю вершину холма, а затем перерезал рельсы выше и ниже станции. Через несколько минут, когда видимость стала достаточной, Нури Саид доставил свое горное орудие на край гребня, и третьим удачным выстрелом заставил замолчать турецкие пушки внизу.

Насир был очень взволнован; бени-сахр взобрались на верблюдов, клянясь, что сейчас же выступят. Нури считал это безумием, пока турецкие пулеметы еще ведут огонь из траншеи; но его слова не возымели действия на бедуинов. В отчаянии он открыл огонь по турецкой позиции из всего, что было в его распоряжении, и бени-сахр мгновенно помчались вокруг подножия главного хребта и вверх по холму. Увидев несущуюся на них орду верблюдов, турки побросали винтовки и убежали на станцию. Только два араба были смертельно ранены.

Нури сбежал вниз, к холмику. Турецкая пушка повреждена не была. Он развернул ее и разрядил, не целясь, в билетную кассу. Толпа бени-сахр завопила от радости, увидев летящие щепки и камни, снова вскочила на верблюдов и вломилась на станцию, как раз когда враг уступил. Около двухсот турок, включая семь офицеров, выжили и остались нашими пленными.

Бедуины обогатились: кроме оружия, там были двадцать пять мулов, и на запасных путях — семь вагонов, набитых деликатесами для офицерского стола в Медине. О таких вещах кочевники знали только понаслышке, или даже понаслышке не знали: это был для них верх роскоши. Даже злополучным солдатам регулярной армии досталась их доля, и они снова смогли насладиться оливками, паштетом с сезамом, сушеными абрикосами и другими сладостями и соленьями своей родной полузабытой Сирии.

У Нури Саида был утонченный вкус, и он спас от дикарей консервы и ликеры. Один вагон был загружен табаком. Поскольку ховейтат не курили, табак был разделен между бени-сахр и регулярными солдатами. А гарнизон Медины остался без табака: их печальная мольба впоследствии так тронула Фейсала, заядлого курильщика, что он навьючил несколько верблюдов дешевыми сигаретами и с церемониями отправил их в Тебук.

После разграбления станции инженеры заложили заряды под двумя паровозами, у водонапорной башни, рядом с насосом и между запасными путями. Они сожгли захваченные вагоны и повредили мост; но небрежно, поскольку, как всегда после победы, каждый был слишком нагружен и слишком разгорячен, чтобы заниматься общественно полезным трудом. Они разбили лагерь позади станции, и около полуночи поднялась тревога — с юга послышался шум, и показались огни поезда, а затем остановились; там явно знали о схватке вчерашним вечером. Ауда послал разведчиков, чтобы выяснить дело.

Прежде чем они вернулись, в лагерь Насира пришел одинокий сержант под видом добровольца в армию шерифа. Он был послан турками, чтобы обследовать станцию. Он поведал, что в поезде всего шестьдесят человек подкрепления и одно горное орудие, и если он вернется с успокоительными новостями, их можно будет захватить врасплох, без единого выстрела. Насир позвал Ауду, тот созвал ховейтат, и они осторожно вышли, чтобы расставить ловушку: но не успели они дойти, как наши разведчики решили сделать все без посторонней помощи и открыли огонь по купе. Паровоз в страхе пошел обратно, и поезд покатил назад, в Маан, невредимым. Это было единственным, что омрачило взятие Джауфа.

После этой вылазки опять испортилась погода. Три последующих дня шел снег. Войска Насира с трудом вновь обрели палатки в Джефере. Это плато лежало под Мааном между двумя и пятью тысячами футов над уровнем моря, открытое всем ветрам с севера и с запада. Ветры дули из Центральной Азии или с Кавказа, с огромной силой, над великой пустыней, к этим низким холмам Эдома, против которых обращалась их первая ярость. Дальше они разражались гневом уже за гребнем, что делало зиму довольно суровой внизу, в Иудее и Синае.

За Беершебой и Иерусалимом британцам было холодно, но наши арабы бежали туда греться. К несчастью, британские интенданты слишком поздно осознали, что мы сражаемся в своего рода Альпах. Четверть наших войск не была снабжена палатками, саржевой одеждой, ботинками, одеялами, чтобы хватило на каждого человека в горном гарнизоне. Наши солдаты, если не дезертировали и не умирали, влачили мучительное существование, и надежды в них вымерзали.

Согласно нашему плану, в случае хороших новостей из Джурфа следовало послать арабов в Петру под началом шерифа Абд эль Майина, сразу же, через их горы в лес к Шобеку. Этот поход среди инея и тумана был странным, с этими крестьянами в овечьих шкурах, с замерзшими ногами, то вверх, то вниз, по крутым долинам и опасным склонам гор, с сугробов которых, как куски серого железа, свисали тяжелые от снега ветви можжевельника. Лед и мороз сломили животных и многих из людей; но эти стойкие горцы, привыкшие к холодным зимам, настойчиво продвигались вперед.

Турки прослышали о них, когда они медленно подступали ближе, и ушли из пещер и укрытий среди деревьев к ветке, ведущей к вокзалу, в панике бросая на дороге багаж и снаряжение.

Вокзал лесной железной дороги, с его временными навесами, был в досягаемости пушечного огня арабов с низких хребтов, был почти западней. Отряды кочевников разбили врага по частям, когда он убегал из-под своих горящих и падающих стен. Один дисциплинированный отряд регулярных войск, под командованием офицера-албанца, сражался на главной линии; но других убили или взяли в плен арабы; также они захватили припасы в Шобеке и старый форт крестоносцев Монреаль, расположенный высоко на меловой скале под извилистой долиной. Абд эль Мэйин расположил там свой штаб и послал донесение к Насиру. Мастура тоже оповестили. Он вывел свою кавалерию и пехоту моталга, прервав их спокойную жизнь в палатках, в солнечных глубинах Аравии, и с ними взобрался на горный перевал, к востоку от Тафиле.

Однако преимуществом обладал Насир, который однажды галопом вылетел из Джефера и после ночи ураганной скачки появился на рассвете на скалистой кромке расщелины, где скрывалась Тафиле, и принудил их сдаться под угрозой бомбардировки; напрасная угроза, так как Нури Саид со своими пушками вернулся в Гувейру. В деревне было всего сто восемьдесят турок, но у них были сторонники среди мухайсин, крестьянского клана; не столько из-за любви к туркам, сколько из-за Дхиаба, грубого главаря другой группировки, объявившего о верности Фейсалу. Поэтому Насира встретили потоком плохо направленных пуль.

Ховейтат расположились в скалах и стали отвечать на огонь. Это положение не понравилось Ауде, старому льву, который пришел в ярость, видя, что народец какой-то деревушки наемников смеет противостоять своим вековым властителям, абу-тайи. Поэтому он дернул повода, бросил свою кобылу в галоп и выехал прямо перед восточными домами деревни. Там он остановился и потряс им кулаком, проревев своим удивительным голосом: «Собаки, вы не узнаете Ауду?» Когда они осознали, что перед ними непримиримый сын войны, их сердца дрогнули, и час спустя шериф Насир прихлебывал чай в главном здании со своим гостем, турецким губернатором, пытаясь утешить его во внезапной перемене фортуны.

Когда стемнело, приехал Мастур. Его моталга смотрели косо на своих кровных врагов абу-тайи, что прохлаждались в лучших домах. Два шерифа разделили места, чтобы держать своих неуправляемых приверженцев порознь. У них было мало власти для посредничества, поскольку с прошествием времени Насира почти что принимали за своего абу-тайи, а Мастура — джази.

Когда пришло утро, два отряда препирались, и день прошел неспокойно; помимо этой кровной вражды, мухайсин боролись за авторитет среди деревенских жителей; и дальнейшие сложности внесли два чуждых элемента: колония разбойников-сенусси из Северной Африки, которых турки побудили к вторжению на богатые, но наполовину заброшенные пашни; и плаксивая, оживленная окраина — тысяча армян, выживших после бесславной депортации младотурками в 1915 году.

Жители Тафиле были в смертельном страхе за свое будущее. У нас, как обычно, было мало еды и мало транспорта, и они не могли поправить ни то, ни другое. У них в закромах были пшеница и овес, но они их прятали. У них было много вьючных животных, ослов и мулов; но они уводили их, чтобы целее были. Они не могли увести также и нас, но, к нашему счастью, им не хватало духу на саботаж. Инертность была мощным союзником наведенных нами порядков, ибо восточное правительство покоилось не столько на согласии или силе, сколько на всеобщей вялости, тупоумии, апатичности, которые даровали меньшинству неподобающее влияние.

Фейсал делегировал командование этим броском к Мертвому морю своему младшему сводному брату Зейду. Это было первое назначение Зейда на севере, и он приступил к его исполнению с надеждой. В советниках у него был Джаафар-паша, наш генерал. Его пехота, артиллеристы и пулеметчики из-за недостатка пищи застряли в Петре, но сам Зейд и Джаафар поехали в Тафиле.

Дело было на грани срыва. Ауда вел себя с нарочитым величием, раздражавшим мальчишек моталга, Мотааба и Аннада, сыновей Абтана, которого убил сын Ауды. Они, гибкие, решительные, самоуверенные, начали поговаривать о мести — синицы, угрожающие ястребу. Ауда объявил, что выпорет их на рынке, если будут грубить. Все это было хорошо, но на каждого его приближенного были двое, стоявшие за них, и деревня у нас бы воспламенилась. Юнцы вместе с моим заносчивым Рахейлем выставлялись на всех углах.

Зейд поблагодарил Ауду, расплатился с ним и услал назад в пустыню. Лучшие умы среди мухайсин должны были насильно гостить в палатке Фейсала. Дхиаб, их враг, был нашим другом; мы с сожалением вспоминали пословицу, что лучшие союзники нового режима, утвержденного насилием — не его партизаны, а его противники. Обильное золото Зейда улучшило экономическую ситуацию. Мы назначили офицера-губернатора и организовали наши пять деревень к дальнейшей атаке.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.