FleetinG Вместо предисловия

FleetinG

Вместо предисловия

С 1517 года Турция правила арабским миром. В Османскую империю, образованную на развалинах Византии, завоеванной Турецким государством в 1453 году, входили Армения, Курдистан, северная Месопотамия, Балканы, Триполитания, Сирия, Палестина, Хиджаз, Алжир, Кипр. Империя разрасталась, но постоянные войны за все эти территории вели подкоп под ее экономическую базу все время ее существования. У власти стояли военно-феодальные круги, и чем больше они укоренялись в роли землевладельцев, тем меньше жаждали нести военную службу. По уровню промышленного развития Турция находилась на последнем месте в Европе и на одном из последних мест в Азии. Начиная с середины 70-х годов 19 века, после поражения в Крымской войне (1853–1856) и в русско-турецкой войне (1877–1878) она превращается в полуколонию ведущих западных держав, несущих над ней своего рода «совместную опеку» — включающую приток не только иностранного капитала, но и иностранной идеологии.

Однако в этот период, в особенности после реформ 1839 года (по упорядочению судебной системы и отказу от военно-феодальных порядков), в Османской империи формируется класс интеллигенции, как турецкой, так и арабской — писатели, журналисты, учителя, офицерский состав. В 1847 году в Бейруте под эгидой американской пресвитерианской миссии появилась арабскоязычная литературная ассоциация. В Константинополе, Бейруте, Дамаске, Париже начали основываться литературные, научные, а вскоре и политические общества различной степени легальности. Они утверждали не только возрождение арабского языка и арабской культуры, но идею объединения всех арабов на основании национальной (а не религиозной, так как среди них были и христиане) общности.

Параллельно такой же рост всевозможных обществ идет в турецких кругах, и это оказывает больше влияния на государственные дела. В 1865 году общество «Новые османцы» поставило целью установление в Турции конституционного строя; в 1876 году, в результате государственного переворота Мидхат-паши, конституция была принята, и был созван парламент, но уже в 1878 году султан Абдул-Азиз снова установил деспотический самодержавный режим. В 1908 году организация «Молодая Турция» устроила новый переворот, вынудила восстановить эту конституцию, объявить политическую амнистию и отменить цензуру. Вскоре после этого от империи отвалилась Болгария (заявившая о своей независимости), Босния и Герцеговина (оккупированные Австро-Венгрией), войска Италии вступили в Ливию, Крит потребовал присоединения к Греции, и войну Турции объявили Болгария, Греция, Сербия и Черногория. В Париже тем временем (1913 год) собрался Арабский национальный конгресс, на котором младотурки пообещали арабам, что арабский язык станет официальным языком арабских провинций, что будут назначены пять арабских губернаторов и, по меньшей мере, три арабских министра будут в османском правительстве — но выполнять эти обещания уже не собирались. Теперь деятельность младотурецких лидеров свелась к массовым репрессиям против покоренных Империей народов и, в конце концов, они втянули Турцию в первую мировую войну, подписав с Германией (вместо прежнего главного «покровителя» — Великобритании, охранявшей Турцию от посягательств, особенно российских) секретное соглашение о сотрудничестве.

29 октября 1914 года Турция вступила в I мировую войну на стороне Германии, хотя еще 3 августа заявляла о своем нейтралитете. После того, как турецкие и германские корабли обстреляли Одессу, Севастополь, Феодосию и Новороссийск, Турции объявила войну Россия, а за ней Великобритания и Франция. 12 ноября Турция провозгласила священную войну против держав Антанты (правда, этот призыв большого успеха в мусульманском мире не имел).

В планах турецко-германских войск была полная оккупация Синайского полуострова, после чего должна была начаться война в Египте. Германии это было весьма выгодно — кроме отвлечения сил противника, это перекрывало России путь к снабжению боевыми припасами через Черное море и выход на Балканы. Турция же оказалась в уязвимой позиции — два единственных военных завода находились на берегу моря и могли быть легко уничтожены противником; сеть железнодорожных сообщений была растянута и легко подвержена захвату, а укрепления Дарданелл, охранявших подступы к Константинополю, были устарелыми и недостаточными. Западу как таковому Османская империя не угрожала — слишком далеко от западных стран она находилась. Однако на Ближнем Востоке сосредоточилась опасность, угрожавшая контролю британцев над Индией.

Стратеги союзников поначалу не воспользовались слабостями Турции, поскольку хотели, в соответствии с доктриной Клаузевица, избежать отвлечения сил на второстепенные задачи, чтобы сконцентрировать их на главном театре войны. Сначала англичане укрепились в южной части Месопотамии, но в сентябре 1915 года были разбиты под Багдадом и осаждены в Кут-эль-Амаре, где 28 апреля сдались. Кроме того, в первый год войны англичане неоднократно пытались прорваться через Дарданеллы, но недостаточными силами и безуспешно; в 1915 году союзные войска высадились в Галлиполи. Однако в начале 1916 года русская армия прорвала турецкий фронт, когда в феврале была взята крепость Эрзерум. Английские же войска сумели обеспечить себе передовые позиции для наступления в Палестине лишь в декабре 1916 года, заняв Эль-Ариш в 140 километрах к востоку от Суэцкого канала.

Среди самих арабов расстановка сил была такова. В Неджде (центр и восток Аравийского полуострова) правила династия Саудидов, которые в конце 18 века вместе с египетским пашой Мохаммедом Али ибн Абдель-Вахабом и его последователями — движением ваххабитов — уже предпринимала попытку создать там арабское государство. На северо-западе правил Нури Шаалан, но самым сильным арабским правителем считался властитель Мекки, Хуссейн ибн Али. И на следующий же день после вступления Турции в войну лорд Китченер, британский секретарь по военным делам, просит направить Хуссейну предложение — если арабская нация поможет Англии в войне против Турции, то Англия гарантирует Аравии защиту от внешнего вторжения. 14 июля Хуссейн послал меморандум сэру Генри Мак-Магону, британскому верховному комиссару в Египте, объявляя о стремлении арабов добиться независимости и единства своих территорий и прося в этом поддержки британцев. Переговоры закончились соглашением, в котором арабы Хиджаза должны были в подходящий момент выступить против турок, а Англия (с некоторыми оговорками) гарантировала независимость арабских территорий, входящих в состав Османской империи.

Так в июне 1916 года было начато арабское восстание, организованное Хуссейном. 5 июня его сыновья Али и Фейсал двинулись на Медину, 9 июня началось наступление на Мекку; первая атака потерпела поражение, вторая увенчалась успехом. В июле были захвачены порты Рабег и Йенбо, 22 сентября сдалась станция Таифе, оставшаяся еще не захваченной внутри Хиджаза; в распоряжении турок оставался порт Веджх, находившийся на самом севере, и Медина, что означало также их господство над железной дорогой. И вот турки стали наступать от Медины, вытесняя арабские войска к югу. Если бы не промедление с их стороны, они легко могли бы снова занять весь Хиджаз и триумфально вступить в Мекку.

Со стороны Великобритании тем временем шли дебаты — продвигать или не продвигать английские войска в Египет и в Рабег, чтобы оказать своим арабским союзникам поддержку? Доводов против этого было множество — появление христиан в такой близости к святым городам грозило вызвать недовольство мусульманского мира, продвижение в глубь страны потребовало бы много времени, к тому же англичане не хотели отвлекать войска от Западного фронта. Между тем Франция расценивала арабское восстание как повод для будущей интервенции в Палестину и Сирию. Английское правительство, по-прежнему не желая направлять свои войска, обратилось к Франции с просьбой о присылке воинских частей. В разгар полемики стороны услышали еще одну точку зрения: из каирской службы разведки поступил доклад, выражающий резкий протест против появления в Хиджазе как французской бригады, так и английских войск. Автор доклада, некто капитан Лоуренс, считал, что при условии хорошего снабжения со стороны союзников арабы в состоянии сами удержать свои горы, так как условия местности больше подходят для быстрых и внезапных рейдов неуловимых отрядов на верблюдах, чем для масштабных сражений между громоздкими регулярными армиями. К его мнению охотно прислушался генеральный штаб, где давно были недовольны планами высадки; а вскоре самого автора доклада отправили осуществлять связь между штабом английской разведки и иррегулярными отрядами арабских племен. Выбор этот был удачным, поскольку вся предыдущая жизнь, вольно или невольно, так или иначе подготовила его для подобной работы.

Томас Эдвард Лоуренс родился… и с этого момента биографы уже начинают расходиться во мнениях. Родился он в ночь с 15 на 16 августа 1888 года; и, скорее всего, уже 16-го, но некоторые пишут, что 15-го, после чего проводят красивую аналогию с Наполеоном, который появился на свет в этот же день. Совершенно точно, что он (Лоуренс, не Наполеон) родился в Уэльсе, в пригороде Тремадок, Карнарвоншир, и был в семье вторым ребенком. Едва прошел год, как их семья переехала в Шотландию, затем — в Джерси, потом обосновались во Франции, в деревушке Динард на побережье — тоже ненадолго, уже в 1894 году они вернулись в Англию (детей было к тому времени уже четверо), жили в окрестностях Саутгемптона, и наконец прочно осели в Оксфорде, где появился на свет пятый сын. Оксфорд привлек семью Лоуренс прежде всего возможностью дать детям образование с минимальными затратами (их доходы были невысокими, при том, что никто в семье не работал). Так осенью 1896 года Нед Лоуренс вместе со старшим братом Бобом был принят в Оксфордскую городскую школу для мальчиков.

«Спокойный, очень способный в классной работе, но ему недоставало энтузиазма, отличающего обычно умных ребят, хотя нареканий он не вызывал… питал отвращение к „чванству“… обладал сильным чувством юмора, которое, должно быть, спасало его не раз в беспокойные мальчишеские годы… уже начинал критиковать старших — неловкая и стесняющая привычка в любом подростке… был энтузиастом физического совершенствования… Он был непохож на ребят своего возраста и своего времени, поскольку даже в школьные годы отличался сильным тяготением к стоикам, очевидным безразличием к удовольствию или боли», — вспоминал его классный руководитель. К этой характеристике можно еще добавить любовь к велосипедным прогулкам и нелюбовь к организованным играм (что также резко выделяло его на общем фоне): «потому что они были организованными, у них были правила, у них были результаты». Он не производил впечатления эрудита, но отличался способностью быстро схватывать новое и находить неожиданные черты в привычном.

К пятнадцати годам Нед увлекается археологией, и вместе с друзьями перелопачивает чуть ли не все окрестности Оксфорда (там как раз роют котлованы для новых зданий) в поисках старинных медных печатей. Он зачитывается книгами о раскопках Ниневии, романами о крестоносцах и житиями святых — особенно после того, как в драке на школьном дворе ему сломали ногу, и долгое время он провел в постели. Как утверждала его мать, из-за этого перелома Нед перестал расти, так что рост его никогда не превышал 5 футов 5 дюймов (около 165 сантиметров); впрочем, она сама была женщиной миниатюрной. Стремясь возместить этот недостаток, невыгодно выделявший его среди сверстников и по сравнению с братьями, он почти с одержимой силой воли стал развивать мускулы и выносливость, в основном с помощью долгих переходов пешком и на велосипеде.

Другой перелом, уже в его сознании, произошел раньше — по его словам, лет в десять. По обрывкам разговоров и отдельным деталям он стал догадываться, что с его семьей не все в порядке, и, вероятно, он незаконнорожденный. Для среднего класса тогдашней Англии подобное открытие означало лишение всякого достойного социального статуса, сильнейший удар по самоуважению и по определению собственного места в мире. Трудно сказать, насколько полную версию событий смог ребенок восстановить в уме, потому что настоящая история семьи Лоуренс, почти невероятная, могла стать полностью известной ему только после смерти отца, когда было вскрыто письмо, оставленное им сыновьям. Однако в то время даже соседи смутно чувствовали, что брак этот — как минимум странный и очевидно неравный.

Действительно, Томас Роберт Тай Чепмен (1846–1919) принадлежал к высшему классу англо-ирландских землевладельцев, среди его предков предположительно был сэр Уолтер Рэйли. А Сара Джуннер (1861–1959) была незаконной дочерью шотландской служанки и старшего сына хозяина дома, где та служила; она выросла у дяди и получила строгое религиозное воспитание, а также надлежащее образование, чтобы прокормить себя службой гувернантки. Связь между Сарой, пришедшей воспитывать детей в дом Чепменов, и Томасом, несчастливым в браке с властной, мстительной и одержимо религиозной Эдит Чепмен, привела к появлению ребенка (это был Боб, их старший сын) и была раскрыта. Тогда Томас Чепмен сделал очень необычный выбор для своего времени и сословия — решился без развода оставить жену с четырьмя дочерьми, покинуть дом, отказаться от будущего титула баронета (и, очевидно, от прав на наследство), сменить имя и переехать в Великобританию. «Супруги» начинают жизнь, как обычная английская семья, под фамилией Лоуренс — скорее всего, такова была фамилия отца Сары, и она раньше, при необходимости, иногда называла себя мисс Лоуренс. Но всю жизнь над ними тяготеет угроза разоблачения — «пути преступных тяжелы», как напишет Томас Чепмен в своем последнем письме сыновьям.

Миссис Лоуренс была дамой решительной, волевой и, так же как Эдит Чепмен, весьма религиозной. Достаточно сказать, что она превратила спивающегося аристократа, привыкшего небрежно тратить деньги, в бережливого трезвенника (и всех детей воспитала такими же). Она управлялась с хозяйством и слугами, добиваясь, чтобы все всегда было как надо, твердой рукой воспитывала пятерых сыновей и стремилась вложить в них привитые ей суровые нормы поведения (что, возможно, служило в ее глазах некоей компенсацией за жизнь «во грехе»). Мистер Лоуренс также отличался набожностью, но другого склада — эмоционального и мистического, был человеком мягким и мечтательным, хотя в семье имел право решающего голоса. Он проводил большую часть времени дома, занятый своими увлечениями — фотографией, велосипедами, чтением Гомера и Горация, охотой и рыбалкой. «Внутренний конфликт, — писал потом их второй сын, — который превратил меня в постоянную гражданскую войну, был неизбежным итогом противоречия их натур — ее и моего отца, и того воспламенения силы и слабости, что последовало за выворачиванием с корнем их жизни и принципов. Им не следовало производить на свет детей».

Летом 1906 года Нед Лоуренс сдал выпускные экзамены, став тринадцатым по общему результату (из 4645 выпускников), третьим по закону Божьему и первым по английскому языку и литературе («интересно, существует ли профессия, в которой от знания родного языка есть хоть какой-то прок?» — отозвался он на это в письме). Теперь он сдает экзамены в Оксфорд: не поступает в Колледж Святого Иоанна, но, как уроженец Уэльса, имеет право сдать экзамен в Колледж Иисуса, и 12 октября 1907 года становится стипендиатом на курсе новейшей истории. Студенческая жизнь его касается мало, так как по-прежнему он не участвует в массовом спорте, не обедает в столовой и не живет в общежитии — не по средствам; однако дома, чтобы обеспечить ему место для занятий (и уединение не то от трех младших братьев, не то от матери), в саду строится бунгало, где он проводит практически все время. Ему нравится такая жизнь, состояние «благородной свободы» после школы — «несчастных потных лет неохотной работы»; он продолжает испытывать свое тело на прочность (купается в проруби, не ест мяса, пытается обходиться без пищи и воды, работает по сорок пять часов подряд, чтобы проверить свою выносливость, колесит на велосипеде по окрестностям), а, кроме того, пользуется доступной студентам роскошью — читать всю ночь и поздно подниматься.

Круг чтения Лоуренса в основном касается Средних Веков, от деталей костюма до поэзии и романов о Ричарде Львиное Сердце, а в особенности — стратегия и военная архитектура. Летом 1908 года он предпринимает длинный велосипедный тур в 2400 миль по Франции (он уже путешествовал по Франции на велосипеде, когда ожидал результатов экзамена) с целью изучения и фотографирования средневековых замков и укреплений. Он посещает Шато-Гайяр, Пьерфон, Куси, Провэн, Везлэ, Турнон, Крюссоль, Арль, Эгморт, Ним, Каркассон, Тулузу, Корд, Кагор, Орлеан, Шартрез, и с каждого из этих мест шлет домой длинные описательные письма — уже зная, что они должны лечь в основу его дипломной работы, которая будет называться «Влияние крестовых походов на европейскую средневековую военную архитектуру до конца XII века».

Однако для полной завершенности его диплома не хватает замков, оставленных крестоносцами на Святой Земле, и как-то в разговоре с научным руководителем всплывает мысль — почему бы не посетить Восток, хотя бы с целью обнаружить, кто у кого заимствовал идеи, крестоносцы или арабы? Лоуренс приходит с этим предложением к хранителю оксфордского музея Эшмолин, Дэвиду Джорджу Хогарту. Тот относится к идее скептически: слишком жарко, не сезон, к тому же понадобятся деньги, проводник и слуги, чтобы везти палатку и багаж. «Я собираюсь идти пешком», — заявляет студент видному археологу и путешественнику. «Европейцы пешком по Сирии не ходят, — замечает Хогарт, — это совсем не безопасно и не приятно». «Ну, а я пойду», — слышит он в ответ.

Переубедить упрямца не в силах даже Чарльз Доути, один из самых знаменитых путешественников по Востоку своего времени, которому Лоуренс пишет по совету Хогарта и получает ответ: «И речи быть не может о долгих дневных переходах, даже для человека осторожного и знающего местность. Это земля нищеты, где европейца ждет мало хорошего». Он отвечает Доути: «Моя прогулка обещает быть даже интереснее, чем я ждал; к счастью, у меня есть несколько месяцев, чтобы ее обдумать», а затем начинает брать уроки арабского и штудировать сочинение Доути «Путешествия по Аравии Пустынной», которое станет для него своего рода библией.

18 июня 1909 года Томас Эдвард Лоуренс покидает Англию с фотоаппаратом, револьвером, парой носков, сопроводительным письмом для турецких властей от лорда Чемберлена и несокрушимой верой в восточное гостеприимство. 7 июля он высаживается в Бейруте, идет по Палестине, переходит Иорданскую долину, затем в Назарет, потом возвращается в Бейрут, добирается до Триполи и, наконец, до Алеппо. Действительно, гостеприимство и любопытство одерживают верх над предубеждениями местного населения; путешествующий студент делит с ними кров и пищу (иногда — бесплатно), удивляя их своим фотоаппаратом и странной идеей путешествовать пешком в одиночку, проходит в среднем двадцать две мили в день, осматривает средневековые замки, рисует, фотографирует и пишет домой: «Здесь я араб в своих привычках». Только под конец путешествия у него все-таки украли фотоаппарат, а через несколько дней в деревне на Евфрате бродяга подстерег его, оглушил и ограбил, хотя после должного бакшиша властям украденное удалось вернуть. Учитывая, что денег осталось мало (чтобы обеспечить себя, ему пришлось несколько дней подрабатывать контролером на погрузке угля в Порт-Саиде), а ботинки в буквальном смысле развалились на ногах, Лоуренс возвращается в Англию. Но дело сделано — он заболел Востоком. Теперь он может подписаться под словами Доути: тот, кто однажды видел пальмы и палатки из козьей шерсти, уже не будет прежним.

28 июля 1910 года Лоуренс (и еще девять человек) по итогам обучения награждены дипломом с отличием первого класса; его дипломная работа вызвала одобрение, хотя в основном диплом с отличием был обязан другим его сочинениям. Он получил грант на исследования по средневековой утвари в Колледже Святой Магдалины, но скоро ему представилась возможность другой работы. Хогарт отправлялся в Сирию, в местечко Каркемиш (Джераблюс), который был на границе между бывшей империей хеттов и Ассирией. Как раз в это время Лоуренс интересовался, не ведется ли где раскопок на Среднем Востоке, и Хогарту предложили его в качестве ассистента. Ученый был только рад, так как Лоуренс соответствовал понятиям Хогарта об идеальном антикваре, которому был необходим: «врожденный склад ума, который интересуется больше прошлым, чем настоящим, любит подробности ради самих подробностей, и заботится больше о средствах, чем о результатах».

10 декабря 1910 года Лоуренс снова отправляется в Бейрут, и, встретившись с Хогартом, они добираются до Каркемиша. Затем к ним присоединяется Кэмпбелл Томпсон в роли заместителя Хогарта, он старше и опытнее, но не столько археолог, сколько специалист по клинописи — ведь ученые втайне надеются найти в этом пограничном городе камни с надписями на двух языках. Сначала раскопки не внушают больших надежд, но затем постепенно выходят на свет залы дворца с барельефами и статуями, плюс мелкая керамика, за которую отвечает Лоуренс (кроме того, он делает зарисовки, слепки, фотографирует, ведет журналы и каталоги). Жизнь полевого археолога ему по душе, он с интересом описывает местных жителей и свои занятия: «Самое приятное время дня — когда подходит час завтрака… люди еще не устали, жара еще не тяжела, они болтают, шутят и прекрасно поют… Каждый, или почти каждый, получает за неделю больше, сообразно ценности найденных им предметов. Это что-то вроде азартной игры, которая бесконечно их привлекает». В свободное время он предпринимает самостоятельные вылазки из лагеря, что иногда рискованно. Однажды, когда они с товарищем забрели далеко от лагеря, их арестовали турки по подозрению в дезертирстве, однако, пробыв ночь в заключении, они смогли подкупить часовых и скрыться.

Стараясь при каждом удобном случае совершенствовать свое знание арабского, Лоуренс вскоре сходится с рабочими. Неприхотливость в привычках, интерес к местным новостям и готовность скорее учиться, чем поучать, помогают ему найти с ними общий язык. Особенно он дружен с двумя из них. Первый — шейх Хамуди, наблюдающий за раскопками; когда Лоуренс заболел дизентерией, и никто не решался принять ответственность за его жизнь, Хамуди взял его к себе и выходил. Значительно позже, когда Лоуренс погибнет, тот скажет: «Я так не горевал бы, даже потеряв сына». Второй, по прозвищу Дахум (имя его было Ахмед, некоторые предполагают, что Салим Ахмед, или что его, всерьез или в шутку, называли шейх Ахмед) был мальчишкой лет четырнадцати, в лагере археологов возил воду и погонял ослов; однако он, почти единственный в округе, выучился кое-как читать и писать, собирался продолжать образование в Алеппо, и был, по словам Лоуренса, «значительно умнее, чем основная масса». Лоуренс учил своего товарища управляться с фотоаппаратом и помогать при изготовлении слепков; Дахум учил его говорить на своем языке и правильно носить арабскую одежду. Оба были очень привязаны друг к другу, что побуждает многих историков усматривать в этом больше, чем дружбу, однако утверждать это с полной уверенностью невозможно.

И вообще, никому еще не удавалось документально доказать, что в жизни Лоуренса была сексуальная связь с какой-либо женщиной или с каким-либо мужчиной. Известно, что в университетские годы он сделал предложение дочери своих соседей и друзей дома, Дженет Лори. Они крепко дружили с самых ранних лет, но девушка даже не подозревала, что для насмешливого Неда, который когда-то делил с юной «мальчишницей» игры и шалости, она может стать прекрасной дамой, обожаемой на расстоянии. Дженет была старше его почти на два года, миссис Лоуренс втайне надеялась, что она выйдет за Боба, а ей самой больше нравился Уилл, который был выше и красивее своего старшего брата, и к тому же посвящал ей стихи. Внезапный вопрос: «Ты выйдешь за меня замуж?», без каких-либо приготовлений, даже без разговоров о любви, стал для нее полной неожиданностью; растерявшись, она смогла ответить только смехом, и вопрос больше не поднимался. Еще известно, что к гомосексуальности в целом Лоуренс относился очень терпимо, не находя в ней ничего морально предосудительного, интересовался вопросом с исторических позиций, и образ мужчины, будь то в искусстве, литературе или просто на оживленной улице, всегда привлекал его взгляд скорее, чем образ женщины. Но, как только заходит речь лично о нем и о каких-то конкретных действиях, сам он, по своему обыкновению, не говорит ничего определенного и однозначного, а большинство его друзей и современников, в том числе и гомосексуальных, тоже ничего не могут не подтвердить, ни опровергнуть. И слишком хорошо известно, что Лоуренс испытывал неприязнь к любому физическому контакту с представителем любого пола, начиная с рукопожатия; и что секс с женщиной в его сознании был практически неотделим от деторождения (что не было сверхъестественным, учитывая тогдашний уровень контрацепции, а также тот факт, что вслед за его рождением в семье последовало еще трое родов и около трех выкидышей). «Мы все виновны в равной мере. Вы не существовали бы, и я не существовал бы без этой похоти. И разве не правда, что вина рождения в чем-то лежит на ребенке? Я думаю, это мы принуждаем наших родителей зачать нас, и это наши нерожденные дети вызывают зуд в нашей плоти…» — писал он в письме через много лет.

Однако на раскопках эта проблема не стоит вообще — ни о каких женщинах не может быть и речи. Томпсону даже молодую жену не разрешили взять с собой (после чего на второй сезон он не поехал, его сменил Леонард Вулли). Поэтому развлечения археологов носят сугубо интеллектуальный характер — они читают, пробуют ваять горгулий для крыши дома, практикуются в стрельбе из пистолета и пускаются на лодке по Евфрату. Единственное, что в этой жизни вызывает у Лоуренса досаду — из-за раскопок ему не удается, как он давно задумывал, основать вместе с университетским товарищем, Вивианом Ричардсом, свою типографию, где выпускались бы издания штучной работы, оформленные с такой же тщательностью, как это было в Средние века. Он даже пишет: «Я не собираюсь вкладывать всю свою энергию в такой вздор, как написание истории, или становиться археологом. Я скорее написал бы роман, или сделался корреспондентом в газете…» Прохладное отношение к историкам (исключая древних греков и Гиббона) останется у него до конца жизни: «Историк приучается неразумно переоценивать значение документов. Документы — лгуны. Ни один человек никогда не пытался записать полную правду о действиях, в которые был вовлечен». Но как археолог, особенно пройдя краткую практику в Египте под руководством Флиндерса Петри, он становится хорошим специалистом (им вместе с Томпсоном удается произвести впечатление на саму Гертруду Белл, авторитетного востоковеда, археолога и писателя, которая посетила место их раскопок). Его привлекает мысль соединить археологию с путешествиями и писательским трудом, подобно Доути, и он набрасывает заметки о случаях, произошедших во время раскопок. Тогда же он замышляет книгу, «симфонию нравов» о семи городах Востока (это Константинополь, Каир, Смирна, Алеппо, Иерусалим, Урфа и Дамаск; возможно, место одного из них занял бы Багдад), решив дать ей звучное название «Семь столпов мудрости», взяв эту фразу из Притч Соломоновых; но книга эта была еще до завершения уничтожена автором как «юношеская нескромность».

Между тем у британского министерства иностранных дел назревала необходимость более пристального взгляда на Восток. Одной из причин беспокойства было то, что между западной Палестиной и Египтом оставался кусок земли, не отраженный на военных картах. В соответствии с этим была сформирована экспедиция, официально — для исторического изучения библейских мест, но в действительности — для разведки местности и составления точной карты. За последнюю часть дела отвечал капитан Стюарт Ньюкомб вместе с партией инженеров, а в качестве археологического прикрытия решили использовать ученых из Каркемиша — Лоуренса и Вулли.

Экспедиция должна была пройти по средиземноморскому побережью, к заливу Акаба, и до южного края Мертвого моря, по Синайской пустыне (а возвращался Лоуренс через вади Итм, посетив по дороге Петру, добрался до станции Маан и по железной дороге доехал до Дамаска). Научная часть обернулась разочарованием — следов сорокалетнего пребывания евреев они там не нашли; однако, наблюдая за методами Ньюкомба, Лоуренс получил немало полезного опыта в составлении карт и разведке на местности. Несколько позже, возвращаясь после очередного сезона, они с Вулли по просьбе Ньюкомба отправятся через горы Таурус, чтобы выяснить как можно больше о железной дороге, которую строят там немцы. Вернувшись в Оксфорд летом 1914 года, исследователи засели за отчет под названием «Синайская пустыня», рассчитывая завершить его и в следующем году начать новый сезон раскопок. Однако все планы перечеркнула война.

Лоуренс, вероятно, пытался поступить добровольцем в армию, но был забракован по росту; обратившись к Ньюкомбу и к Хогарту за содействием, он получает место в географическом отделе Генерального штаба, где заканчивает карты Синайского полуострова. Ему присваивают звание временного второго лейтенанта-переводчика (что-то вроде младшего лейтенанта). После вступления в войну Турции было решено усилить разведывательную службу в Каире, и Лоуренса направили туда (уже капитаном) вместе с Вулли, Джорджем Ллойдом, Обри Гербертом и Ньюкомбом. Сначала он там, по его собственным словам, «точит карандаши и моет бутылки, а также иногда пишет географические заметки». Но вскоре его востоковедческий опыт оказывается как нельзя кстати — Лоуренс составляет сводки о боевом расположении неприятеля, опрашивает пленных, собирает сведения о повстанческом движении, работает над картами, изучает данные аэрофотосъемки.

«Нас встретил светловолосый офицер с большой головой и маленьким телом, вытянутым лицом и горящими голубыми глазами, постоянно в движении. Он едва касался земли, когда шел… Мы отметили скрытность в его взгляде и недомолвки в разговоре, но сам разговор был глубоким, строгим и точным, обнаруживающим тонкий ум и тщательное владение предметом», — описывает его в то время один из посетителей. Другой, впрочем, отзывается о нем иначе: «Слишком рано избалован успехом и слишком высоко себя ценит. Прочитал мне лекцию о еврейских колониях, о духе народа, о чувствах арабов… Он из породы миссионеров».

За усердную работу в каирском штабе Лоуренс удостаивается ордена Почетного легиона; за внешний вид — неофициального звания «самого неряшливого офицера британской армии». Он удивляет друзей, по деталям одежды и по выговору определяя, откуда родом допрашиваемый им собеседник, и раздражает старших по званию, открыто поправляя их промахи и проявляя чрезмерный энтузиазм к начавшемуся восстанию арабов. Его посылают в Афины для связи с левантинской ветвью британской разведки, а позже в Кут-эль-Амара, чтобы предложить туркам взятку за снятие осады с гарнизона Тауншенда (а заодно прощупать почву для возможного восстания среди арабского населения). По итогам поездки в Месопотамию он пишет доклад, в котором критикует качество типографского шрифта, способы приставания к стенке барж, недостатки системы маневрирования вагонов, отсутствие соответствующих складов медикаментов, а кстати, и ведение военных операций в целом. «Мы были убеждены, — вспоминает один из офицеров, — что если Мюррей прочтет доклад, то его постигнет удар, и мы лишимся нашего командующего. Поэтому в срочном порядке мы засели за переделку доклада, выкидывая из него самые рискованные места…» Между тем самого Лоуренса угнетает рутина штабной работы: «Мы здесь сидим и ничего не делаем», — пишет он домой, а ведь, пока он отсиживается в кабинете, два его младших брата, прослужив всего ничего, еще в 1915 году погибли на Западном фронте — Фрэнк в мае, а Уилл в сентябре.

Осенью 1917 года Лоуренс переходит из Генерального штаба в Арабское Бюро — отдел разведслужбы, возглавляемый Хогартом, отвечающий за связь с арабами на Ближнем Востоке. В качестве первого задания он, номинально пребывая в отпуске, отправляется в Хиджаз с целью встретиться с сыновьями эмира Хуссейна, оценить их характеры и намерения. Начиная с этих пор, Лоуренс постепенно становится одной из ключевых фигур службы разведки и связи с арабским движением на Среднем Востоке, советником и представителем принца Фейсала, сына Хуссейна, участвует в разработке и осуществлении военных и тактических операций. Пройдя на арабском фронте всю войну, он, наконец, вместе с объединенными силами арабских регулярных и иррегулярных частей, доходит до Дамаска, покинутого разбитой турецкой армией.

Не проходит и месяца, как война заканчивается капитуляцией Германии; теперь Лоуренсу предстоит участвовать в мирной конференции, на которой мир будет переделен по-новому. Пока медленно тянутся переговоры, он (скорее всего, по совету Хогарта) начинает писать воспоминания о войне на Среднем Востоке. Он сознает, что должен это сделать как очевидец событий, который притом постоянно вел дневники, писал бесчисленные рапорты и сделал множество фотоснимков (которые, впрочем, в его издание книги не попадут). Ему, кроме того, надо просто выговориться, «освободить свою голову» от мучительных воспоминаний о войне, что хранит его память, перенести их на бумагу. И он не может отказаться от давней мечты — написать великое литературное произведение…

FleetinG

Данный текст является ознакомительным фрагментом.