Глава LXXXV

Глава LXXXV

Невзирая на это, все планы быстро пошли насмарку. Прежде чем жители на что-либо согласились, турки привели нас в изумление внезапной попыткой выбить нас отсюда. Мы и думать о таком не думали, так как даже вопроса не стояло о том, что они могут надеяться удержать Тафиле и вообще этого захотят. Алленби был уже в Иерусалиме, и исход войны для турок зависел от успешной обороны Иордана. Если падет Иерихон, или пока он не падет, Тафиле — безвестная деревня, не представляющая никакого интереса. Мы совсем не дорожили ею, мы хотели только пройти мимо нее навстречу врагу. Для людей в таком серьезном положении, как турки, тратить хотя бы одного человека на ее отвоевание было сущим безумием.

Хамид Фахри-паша, командующий 48-й дивизией и сектором Аммана, видимо, полагал обратное или сам подчинялся приказу. Он собрал около девяти сотен пехоты, составил три батальона (в январе 1918 года турецкий батальон представлял собой плачевное зрелище) с сотней кавалерии, двумя горными гаубицами и двадцатью семью пулеметами, и послал их вдоль рельсов по дороге в Керак. Там он согнал весь местный транспорт, собрал полный комплект гражданских официальных лиц, чтобы обеспечить кадрами свою новую администрацию в Тафиле, и пошел к югу с целью взять ее неожиданно для нас.

Что и говорить, это было неожиданно. Сначала мы услышали о нем, когда его разведчики-кавалеристы напали на наши пикеты в вади Хеза, на редкость широкой, глубокой и трудной горловине, которая отрезала Керак от Тафиле, а Моаб от Эдома. На закате он заставил их отступить и теперь шел на нас.

Джаафар-паша наметил оборонительную позицию на южном берегу крупной лощины Тафиле, предполагая при атаке турок отдать им деревню и защищать высоты, которые нависали над ней сзади. Это казалось неразумным вдвойне. Уступы были смертельны, и их оборона так же трудна, как атака на них. Их можно было обогнуть с востока; а оставив деревню, мы покидали местное население, чьи голоса и руки были отданы тем, кто занимал их дома.

Однако это была главная идея — единственная, которой располагал Зейд — итак, около полуночи он отдал приказ, слуги и приближенные начали грузить их вещи. Вооруженные люди проследовали к южному гребню, в то время как вьючный караван был послан по низкой дороге в безопасное место. Эти маневры вызвали в городе панику. Крестьяне подумали, что мы убегаем (по-моему, так оно и было) и бросились спасать свою жизнь и добро. Примораживало, и земля была покрыта коркой скрипучего льда. В шуме и в темноте суматоха и крики на узких улицах были ужасны.

Диаб, шейх, рассказывал нам душераздирающие истории о потере доверия среди горожан, чтобы увеличить эффект от собственной преданности; но у меня создалось впечатление, что они народ упорный и имеют большой потенциал. Чтобы доказать это, я сидел на крыше или ходил в темноте по крутым дорогам, закутанный в покрывало, чтобы не быть узнанным, а моя охрана ненавязчиво следовала за мной на таком расстоянии, чтобы можно было услышать крик. Так мы слышали, что происходило. Люди были охвачены страхом, почти опасны, крушили все и вся: но никаких симпатий к туркам при этом не было. Они были в ужасе перед возвращением турок, и сделали бы все, на что были способны, чтобы поддержать против них того, кто захочет сражаться. Это мне нравилось, так как отвечало моему желанию остаться там, где мы есть, и сражаться стойко.

Наконец я встретил молодых шейхов Метааба и Аннада, красовавшихся в своих шелках и с блестящим серебряным оружием, и послал их найти своего дядю Хамд эль Арара. Его я просил выехать на север лощины, чтобы сообщить крестьянам, которые, судя по шуму, все еще бились с турками, что мы идем им на помощь. Хамд, меланхоличный, вежливый, отважный кавалер, сразу же поскакал галопом с двадцатью своими родичами — все, кого он успел собрать в этом беспорядке.

Они быстро пронеслись по улицам, и только этого еще не хватало, чтобы ужас стал полным. Хозяйки вываливали свои узлы как попало через двери и окна, хотя никто не ждал там, чтобы их подбирать. Дети, едва не затоптанные, вопили, да и матери их тоже. Мотальга на полном скаку то и дело палили в воздух, чтобы подбодрить себя, и, как будто отвечая им, стали видны залпы вражеских винтовок, подчеркивая северные утесы в чернеющем перед рассветом небе. Я пошел к противоположным высотам, чтобы держать совет с шерифом Зейдом.

Зейд с важным видом сидел на скале, окидывая взглядом местность через бинокль в поисках врага. Когда ситуация ухудшалась, Зейд становился отстраненным, беззаботным. Я был в ярости. Турки никогда, по правилам здравого командования, не должны были осмелиться вернуться в Тафиле. Это была простая жадность, поведение собаки на сене, недостойное серьезного врага, и только турки были способны на такую безнадежную вещь. Как они могут надеяться на приличную войну, если не дают нам возможности себя уважать? Их сумасбродство постоянно подрывало наш моральный дух, так как наши солдаты не могли уважать их за храбрость, а наши офицеры — за их ум. К тому же утро было ледяное, я провел на ногах всю ночь и был в достаточной степени тевтонцем, чтобы решить, что они нам заплатят за перемену моих мыслей и планов.

Судя по скорости передвижения, их должно быть мало. У нас все преимущества: время, позиция, численность, погода, мы легко могли бы поставить им шах и мат; но этого было недостаточно, чтобы успокоить мою ярость. Мы сыграем в их игру в нашем карликовом масштабе, устроим для них то регулярное сражение, которого они так хотят, и перебьем их всех. Я ворошил в памяти все полузабытые максимы из ортодоксальных учебников по военному делу, чтобы спародировать их на поле боя.

Это было подлостью, потому что, имея союзниками как арифметику, так и географию, мы должны были пощадить страдающий человеческий фактор, и делать сознательную насмешку из победы было жестоко. Мы могли победить, отказавшись от боя, перехитрив их, маневрируя нашим центром, как делали раз двадцать до и после того: но на этот раз во мне соединились дурное настроение и самоуверенность, чтобы я не довольствовался сознанием своей силы, но решил устроить ей публичную рекламу перед врагом и перед всеми остальными. Зейд, теперь убежденный, что линия обороны неудобна, охотно прислушался к голосу искусителя.

Для начала я предложил, чтобы Абдулла шел вперед с двумя орудиями Хочкиса, чтобы оценить силу и диспозицию врага. Затем мы обсудили, что сделать дальше; с толком, так как Зейд был спокойным и отважным бойцом, с темпераментом профессионального офицера. Мы увидели, как Абдулла взбирается по другому берегу. Перестрелка на время оживилась, а потом затихла вдали. Его приход подбодрил конников мотальга и жителей деревни, которые напали на турецкую кавалерию и погнали ее через первый хребет вдоль равнины в две мили шириной, и через следующий хребет, а за ним — к первой ступени великой низменности Хезы.

Позади нее располагалась основная часть турок, которые как раз снова выходили в путь после тяжелой ночи, когда они продрогли на своих местах. Они, как положено, вступили в бой, и Абдуллу сразу остановили. Мы слышали отдаленные раскаты пулеметов, нарастающие огромными взрывами, удары отрывочного артобстрела. Наши уши сообщали о происходящем так же, как это сделали бы глаза, и новости были отличные. Я хотел, чтобы Зейд сразу же вышел вперед с этими полномочиями, но в нем пробудилась осторожность, и он настаивал, чтобы мы подождали точного ответа от его авангарда, Абдуллы.

Это не было необходимо, согласно книгам, но они знали, что я не совсем солдат, и позволяли себе мешкать при исполнении моих советов, если они становились безапелляционными. Однако я воздержался и сам вышел на фронт, чтобы развенчать их решение. На пути я увидел, как моя охрана бросилась к вещам, выставленным на улицах, и нашла много интересного для себя. Я приказал им срочно собрать наших верблюдов и доставить автоматы Хочкиса на северный берег горловины.

Дорога опускалась в рощу фиговых деревьев, среди узловатых, синих, змеистых ветвей, голых даже тогда, когда вся остальная природа зеленела. Оттуда дорога поворачивала к востоку и долго вилась в долине гребня. Я сошел с нее, взбираясь прямо по скалам. Босиком взбираться было легче — невероятная уверенность на скалах была для меня в новинку; когда подошвы затвердели от упорных тренировок или слишком замерзли, чтобы чувствовать зубцы и царапины. На этом пути я согрелся и к тому же сэкономил время, что было очень ценно, и очень быстро на вершине я нашел ровное место, а затем — последний гребень, возвышающийся над плато.

Этот последний прямой берег с византийскими сооружениями на нем казался самым подходящим для резерва или последней линии обороны Тафиле. По правде говоря, у нас пока что не было резерва, и никто не имел представления, кого или что мы могли бы использовать как резерв; но если бы таковой у нас нашелся, здесь ему было самое место. В этот момент показались личные аджейли Зейда, что скромно прятались во впадине. Чтобы заставить их двинуться с места, требовались слова такой силы, от которых у них чуть косички не расплелись, но наконец я заставил их сидеть на линии горизонта резервного хребта. Их было около двадцати, и на расстоянии они прекрасно смотрелись, совсем как «пункт» приличной армии. Я дал им свою печать в качестве знака и приказал собирать там всех, кто придет, особенно моих ребят с их пушкой.

Когда я шел на север, где был бой, меня встретил Абдулла, направлявшийся к Зейду с известиями. Он израсходовал свои снаряды, потерял пять человек под огнем орудий, и одна автоматическая пушка была разрушена. По его подсчетам, у турок было две пушки. Он собирался поднять Зейда со всеми его людьми и сражаться, так что мне ничего не оставалось добавить к его посланию, и не было никакой тонкости, чтобы позволить моим счастливым повелителям расставить все точки над «i» в их собственном правильном решении.

Он дал мне время изучить поле предстоящего боя. Крошечная равнина была около двух миль шириной, ограничена низкими зелеными хребтами, и имела почти что форму треугольника с моим резервным хребтом в основании. Через него проходила дорога на Керак, углублявшаяся в долину Хезы. Турки расчищали себе путь по этой дороге. Погоня Абдуллы заняла западный, или левый, хребет, который был теперь нашей линией огня.

Снаряды падали на равнину, пока я шел по ней, грубые стебли полыни кололи мои разбитые ноги. Враг бил со слишком далекого расстояния, и снаряды обстреливали хребет настильным огнем, взрываясь позади. Один упал рядом со мной, и я увидел его калибр на горячем колпачке. Пока я шел, они начали сокращать дистанцию, и к тому времени, когда я добрался до хребта, он был весь побит шрапнелью. Очевидно, у турок каким-то образом появился обзор, и, оглядевшись, я увидел, как они взбираются по восточному берегу за провалом дороги на Керак. Скоро они должны были обойти нас с флангов на краю нашего западного хребта.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.