Больной Черчилль лучше, чем никакой Черчилль
Больной Черчилль лучше, чем никакой Черчилль
Стоял февраль, поэтому на Черном море, в Ялте, было все еще очень холодно. Но от будущей конференции с участием Сталина, Рузвельта и Черчилля ожидали горячих споров. В начале 1945 года Вторая мировая война близилась к концу. Хотя Германия еще не капитулировала, уже нужно было заново поделить европейский «пирог». Сталин хотел из Москвы держать под контролем территории до самой Польши и Балкан, превратив расположенные там государства в сателлитов Советского Союза. Демократы Черчилль и Рузвельт хотели, насколько это возможно, оказать сопротивление этой экспансии, не забывая о том, что им может еще понадобиться советская помощь в войне против Японии.
Такой была дипломатическая сторона конференции в Ялте. На практике же это была встреча трех больных стариков, едва способных к переговорам.
Хуже всего дела обстояли с Рузвельтом. Уже двадцать четыре года из-за проблем с бедренной костью он не мог самостоятельно передвигаться, последний год его мучили проблемы с сердцем и кровообращением: губы посинели, глаза были как стеклянные, руки тряслись, и, кроме того, он уже не мог ни на чем долго сосредоточиться. Путешествие в Ялту сильно утомило его, хотя врач и утверждал, что ему пойдут на пользу морское путешествие и сам крымский курорт. В самом деле, Рузвельт умер вскорости после возвращения из Крыма от кровоизлияния в мозг.
Шестидесятишестилетний Иосиф Сталин был заядлым курильщиком с чрезвычайно высоким давлением; зубы у него почернели, а глаза стали желтыми. Врачей он терпеть не мог, однако из трех ялтинских старых «развалин» он оказался самой сохранной. Позже его ненависть к врачам обострилась и даже стала причиной смерти. В марте 1953 года случилась катастрофа: Сталин впал в кому, но никто из присутствующих не знал, как обращаться со стоявшим тут же в полной готовности аппаратом искусственного дыхания. Единственным, кто что-нибудь в этом понимал, был его личный врач Владимир Виноградов — но его тремя месяцами ранее диктатор приказал арестовать и сослать по подозрению в шпионаже, позже оказавшемуся надуманным. Сталин умер, Виноградова впоследствии реабилитировали и наградили званием «заслуженный ученый Советского Союза». Ненавистник врачей Сталин покинул Крым победителем.
Наибольший интерес, однако, представляет третий из «Ялтинской тройки», Уинстон Черчилль. Он казался воплощением стойкого и непобедимого здоровья: он курил сигары, пил виски, пренебрегал каким бы то ни было оздоровлением («никакого спорта») и при этом производил впечатление человека в прекрасном физическом состоянии. Но прежде всего бросалась в глаза его чрезвычайно ярко выраженная индивидуальность — никому в голову бы не пришло, что Черчилль мог поддаться на чьи-нибудь уговоры или позволить собой манипулировать. Он был автором следующих высказываний: «Когда два человека всегда думают одинаково, один из них излишен» и «Тот, кто обладает отменной проницательностью, может не бояться стать непопулярным». Но в Ялте от его душевного склада уже мало что оставалось. Английский премьер был тяжело болен и казался неуверенным в себе; он обсуждал все проблемы — в том числе и политические — со своим врачом, благородным лордом Чарльзом Макмораном. В итоге вопрос о том, кто же здесь действительно делал политику, остается открытым.
Казалось бы, вначале ничто не предвещало таких близкодоверительных отношений между Черчиллем и Макмораном. В мае 1940 года бушевала Вторая мировая война, Англия находилась под угрозой немецкого вторжения. Империя требовала стопроцентно эффективного управления. Политические промахи предшественника Черчилля, больного раком премьер-министра Невилла Чемберлена, заставили общество задуматься. Как следствие, парламент постановил приставить к новому главе правительства медицинского спутника — доктора Чарльза Макморана, президента Королевского врачебного колледжа{2}. Черчилль, однако, не хотел, чтобы с ним нянчились. Когда 24 мая 1940 года врач явился к своему подопечному, тот немедленно выразил свое недовольство, заставив Макморана целый час просидеть в приемной. Когда наконец в полдень доктора впустили к Черчиллю, тот еще лежал в постели. Он читал служебную бумагу и что-то бормотал про себя. Внезапно премьер высоко задрал одеяло и заявил: «У меня диспепсия, и вот вам лечение». Тут он начал дыхательную гимнастику: его тучный живот поднимался и опускался. Покидая комнату, Макморан был уверен, что его работа у этого упрямца продлится недолго. Но ему пришлось изменить свое мнение.
Врач и пациент, которых сперва объединяла только работа, вскоре стали хорошими друзьями.
Объяснить это можно тем, что Черчилль первое время не нуждался в медицинской помощи. Он принадлежал к породе людей, для которых политический кризис способствует расцвету. Он дважды в день принимал ванну: один раз утром, другой раз после обеда, что придавало ему вид стареющего розового пупса. Он был, без сомнения, чересчур тучен, но свой живот он всегда созерцал с удовлетворением: «Нужно баловать тело, чтобы душе было приятно в нем проживать». Также он выкуривал слишком много сигар, но от этого его никто и ничто не в силах было отучить. Первые полтора года задача Макморана состояла только в том, чтобы иногда проверять своему пациенту пульс. Этим могла заниматься и медицинская сестра — и Макморан, как можно догадаться, чувствовал себя невостребованным. Постепенно, однако, ситуация изменилась. В конце 1941 года Черчилль встретился с Рузвельтом в Вашингтоне. Японские самолеты как раз атаковали Перл-Харбор, а Гитлер объявил войну США. Премьер мог надеяться, что заморский «спящий великан» наконец проснется и вступит в борьбу против Германии. По этой причине Черчилль был крайне возбужден и взволнован, возможно, даже слишком. 27 декабря Макморан был вызван к Черчиллю, потому что у того появились сердечные боли. Врач сразу понял, что у Черчилля коронарная недостаточность: сердечная мышца получала слишком мало кислорода, а это могло привести к инфаркту. Но Макморан успокоил своего пациента, заверив его, что «у него нет ничего серьезного»: «Ваше кровообращение немного пошаливало, сэр». Возмутительное преуменьшение. Позже Макморан оправдывался тем, что «не хотел явить миру инвалида с больным сердцем и неясными перспективами». Теперь, когда Соединенные Штаты наконец собирались вступить в войну, это было невозможно. Макморан также полагал, что здоровье премьера является отражением здоровья страны. Иначе говоря, для него политические соображения были важнее, чем здоровье его пациента. Это несколько отличается от подхода, предписанного клятвой Гиппократа.
Но Макморану повезло. Его пациент поправился и продолжил заниматься политикой. Черчилль с больным сердцем и дальше разъезжал по миру — за время Второй мировой войны он в общем и целом покрыл расстояние в 250 тысяч километров. В январе 1943 года он вернулся с конференции в Касабланке с воспалением легких. Его и без того поврежденное сердце немилосердно прыгало в груди, а тело сотрясалось жестоким кашлем. Макморан назначил ему антибиотик сульфонамид, и поездки по земному шару продолжились.
В конце года у Черчилля за плечами осталась встреча в Тегеране; а после поездки в Каир он заработал воспаление легких. Кроме того, премьер продолжал жаловаться на сердечные боли, к которым прибавились провалы в памяти. Умножились намеки на прогрессирующий артериосклероз, давали о себе знать признаки депрессии — но Макморан снова назначил только одно лекарство: свой излюбленный сульфонамид. Правительству в Лондоне он телеграфировал: «Премьер-министр простужен и вынужден будет провести несколько дней в постели». Вскоре после этого он, правда, признал факт воспаления легких, но был уверен, что у него все под контролем. О сердечной недостаточности по-прежнему не было сказано ни слова, как и ни слова о том, что Черчилль от безысходности говорил о своей смерти: «Я засну. Я засну на миллионы лет». Доктор Макморан строго придерживался своего обычая все сводить к пустякам. И он был за это награжден: его возвели в дворянский чин, и теперь он именовался лорд Моран.
К тому же Черчилль все сильнее вовлекал его в процесс принятия политических решений. Врач стал своего рода главным секретарем при английском государственном деятеле, которому все чаще приходилось бороться с провалами в памяти. Особенно отчетливо они стали проявляться в Ялте. Черчилль жаловался на очевидное безразличие Рузвельта: «Его совсем не интересуют наши предложения», — на что Моран отвечал, что американский президент совершенно явно потерял над собой контроль. Но об этом премьер и слышать не хотел. Он начал делиться дурными предчувствиями, что за только что окончившейся войной последует новая и что карта Европы будет перекрашена в красную краску. Из искусного тактика и невозмутимого дипломата он превратился в меланхоличного предвестника заката цивилизации. Когда Черчилль покидал Ялту, его врач записал: «Премьер сознает собственное бессилие, и я ничем не могу ему помочь».
Спустя несколько месяцев после окончания Второй мировой войны Черчилль был отстранен от должности премьера. Причиной послужила все усиливавшаяся депрессия. Он признался своему врачу: «Я не могу смириться с тем, что должен праздно провести остаток моих дней. Лучше бы я, как Рузвельт, умер, или бы мой самолет разбился». Замолчав, он разрыдался.
В августе 1949 года у Черчилля случился легкий апоплексический удар, чуть позже пришла афазия, заболевание, которое на короткое время отняло у него дар речи. Но, что удивительно, это не заставило его погрузиться в еще более глубокую депрессию. Напротив, он решил вернуть власть в Англии в свои руки. В нем вновь проснулся специалист по кризисным ситуациям. В октябре 1951 года ему и в самом деле удалось вернуться на Даунинг-стрит{3}. Но проблемы со здоровьем умножились. В феврале 1952 года у него вновь случился инсульт. В очередной раз Макморан не изменил себе, преуменьшив серьезность произошедшего, и заявил о «некоторой нестабильности кровоснабжения мозга». В июне, однако, последовал новый удар, заставивший Черчилля временно оставить свои обязанности. В 1955 году товарищи по партии вынудили его досрочно уйти в отставку. Его эра окончательно ушла в прошлое. Он был вновь избран в Палату общин, но больше не держал ни одной речи. Следовали все новые кровоизлияния в мозг, которые окончательно лишили его памяти и способности разговаривать. Но Макморан поддерживал в нем жизнь. Смерть пришла к Черчиллю только 24 января 1965 года, когда ему был уже девяносто один год. Макморан сказал: «Моим долгом было отдалить сколь возможно роковой день».
Остается только вопрос, что заставляло врача преуменьшать недуги Черчилля или вовсе о них умалчивать. Возможно, он шел навстречу своему пациенту, который предпочитал любой ценой вести деятельную жизнь вместо того, чтобы щадить себя и свое здоровье? На это указывает фраза Черчилля, сказанная им незадолго до смерти своему врачу: «Удивительно, что вам удалось так долго содержать меня в рабочем состоянии. Меня очень трогает, что вы жертвуете собой ради меня».
Возможна другая версия: Макморан с помощью своего влиятельного пациента хотел воплощать в жизнь собственные политические взгляды. А может, он полагал, что премьер незаменим, и больной и страдающий Черчилль — это лучше, чем никакого Черчилля. В любом случае, что бы ни было причиной выбора Макмораном стратегии преуменьшения и умолчания — он избрал ее вполне сознательно. В памятной записке, посвященной восьмидесятилетию Черчилля, он сказал: «Мои заслуги состоят в том, что мне удалось скрыть от общественности и от политического мира все его болезни, кроме двух случаев воспаления легких».