ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. Laetentur Coeli! (1378-1447)

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.

Laetentur Coeli!

(1378-1447)

Однако история с пребыванием в Авиньоне была еще далека от завершения. Огромная папская бюрократическая машина не могла быть разобрана и перевезена за несколько недель. Папы могли возвратиться на берега Тибра, однако многочисленные департаменты их канцелярии остались на берегах Роны вместе с великолепной библиотекой и основной частью архивов, которые теперь занимали целое крыло дворца. Среди этих департаментов был и тот, что имел дело с финансами, за четырнадцать месяцев понтификата, которые еще оставались Григорию XI, все расходы обеспечивались за счет поставок золота из Авиньона. В сущности, из всего огромного штата папских чиновников лишь сравнительно немногие, преимущественно из числа высокопоставленных, приехали с Григорием в Рим. Подавляющего большинства, многих сотен клерков, счетоводов, секретарей и писцов, там пока не было. Среди таковых оказалось добрых полдюжины кардиналов, имевших поручение продолжить попытки посредничества между королями Англии и Франции. Коротко говоря, Авиньон после отъезда папы отнюдь не выглядел грустным и покинутым, как это можно вообразить, хотя вряд ли кто-то мог представить и новый, пусть и несколько сомнительный, образ жизни, который ожидал город.

Находившийся далеко в Риме папа Григорий, хотя ему и было только сорок восемь, знал, что умирает, и много думал о том, кого назначить своим преемником. Четко осознавая, что церковь находилась до сих пор в состоянии раскола, он отлично понимал: если папство навсегда останется в Риме, оно вновь должно стать итальянским, а это в первую очередь подразумевало избрание понтификом итальянца. Он, в свою очередь, будет назначать кардиналами итальянцев и тем самым уменьшит французское влияние в Священной коллегии. Когда 27 марта 1378 года Григорий скончался, стало ясно, что его взгляды совпадают с точкой зрения римлян. Они никогда не испытывали особого почтения или привязанности к своим папам, но не собирались вновь отпускать их. «Мы хотим римлянина или по крайней мере итальянца!» — кричали они, когда начал свою работу конклав, и отчасти добились своего.

То, что выбор пал на Бартоломео Приньяно, который принял имя Урбана VI (1378-1389), во многих отношениях стало неожиданностью. Новый папа принадлежал к числу не римских аристократов, а был из трудового класса Неаполя и так и не избавился от сильного неаполитанского акцента. Хотя он и являлся номинальным (и отсутствующим) архиепископом Бари, он провел почти всю взрослую жизнь в папской канцелярии и был бюрократом до мозга костей: строгий, квалифицированный, добросовестный. При других обстоятельствах он мог бы стать образцовым папой. Однако годы, проведенные под покровительством и руководством французских кардиналов, сделали свое дело. Как только он получил высшую власть, его характер сильно изменился. Тихий, добросовестный чиновник превратился в свирепого тирана, который набрасывался с оскорблениями на кардиналов во время консисторий и иногда даже бил их.

Хотя папа также подверг поношениям нескольких видных мирян (в том числе герцога Фонди и даже послов королевы Иоанны), больше всего пришлось претерпеть тринадцати французским кардиналам. Один за другим они уезжали в Ананьи, где 2 августа сделали публичное заявление о том, что избрание Урбана произошло в условиях, когда им угрожала толпа, и потому является недействительным. Они призвали его немедленно отречься от сана. Неделей позже, когда никакой реакции из Рима не последовало, они перебрались в Фонди, находившийся на территории Неаполитанского королевства, где королева Иоанна могла оказать им покровительство, — и объявили Урбана низложенным. Затем 20 сентября они избрали Робера Женевского папой под именем Климента VII. Оба папы отлучили от церкви один другого вместе с соратниками. Великая схизма Запада началась. Она продолжалась приблизительно сорок лет.

Если выбор Урбана в качестве папы удивление вызывает, то Климент в этом смысле поражает еще более. Правда, то, что он не был ни французом, ни итальянцем, говорило в его пользу. Однако его деятельность в Италии отличалась варварской жестокостью, и Урбану не составило труда собрать войска, чтобы двинуть их против него. Поначалу Климент бежал к Иоанне. И хотя она лично поддержала его, ее подданные не скрывали, что поддерживают Урбана, который хотя бы был своим, и Климент вскоре возвратился со своими кардиналами в Авиньон. Тем временем Урбан создал новую коллегию, назначив не менее двадцати девяти кардиналов со всей Европы.

Западное христианство оказалось перед уникальной в его истории дилеммой. Сами по себе антипапы не были новостью; однако каждого из нынешних соперников избрала одна и та же коллегия кардиналов, и если выборы Урбана являлись безупречными с точки зрения канонического права — никто не воспринимал всерьез ламентации по этому поводу, то, каким образом его низложили, было беспрецедентным: разве могли лишить пап власти те, кто их и выбрал? С другой стороны, очевидно, что Урбан вел себя в высшей степени несдержанно. И в результате континент раскололся надвое: Англия, Германия, Северная и Центральная Италия, а также Центральная Европа остались лояльными Урбану, в то время как Шотландия, Франция, Савойя, Бургундия и Неаполь признали власть Климента. Так же поступили после долгих колебаний Кастилия и Арагон[177].

Церковь спокойно отнеслась к авиньонскому изгнанию пап; однако существование двух соперничающих понтификов, одного в Авиньоне, а другого в Риме было делом слишком серьезным, чтобы воспринимать его спокойно. У каждого из них имелась своя коллегия кардиналов, своя канцелярия, каждый назначал своих епископов и аббатов. В этом последнем отношении сидевший в Авиньоне Климент имел преимущество, поскольку его департамент, отвечавший за финансы, так в Рим должным образом и не перебрался. Он смог создать двор, способный соперничать в роскоши и расточительстве с двором его тезки Климента VI. Пребывая в его окружении, он и продолжил борьбу со своим противником. Однако Урбан оказался крепким орешком. Его главным врагом была королева Иоанна, которая продолжала держать сторону Климента, для чего требовалось известное мужество. И вскоре ей пришлось поплатиться за это. В 1380 году Урбан низложил ее и вместо нее короновал кузена Иоанны, юного Карла из Дураццо. Вступив в Неаполь в следующем году, Карл бросил ее в замок Муро, а вскоре после этого приказал задушить.

Однако вскоре Урбан счел нового короля еще более неподатливым, чем Иоанна. Теперь папа загорелся идеей добыть фьефы в Неаполитанском королевстве для своего никчемного племянника, и, когда Карл отказался предоставить их, он стал вмешиваться во внутренние дела королевства. Теперь уже серьезно страдавший паранойей, понтифик выехал со своими кардиналами в Ночеру, где ему стало известно, что шестеро из их числа вступили в тайную связь с Карлом с целью создания регентского совета, который эффективно действовал бы в его пользу. Придя в ярость, Урбан отлучил короля от церкви, а кардиналов подверг жестоким пыткам. Теперь Карл поспешно отправился к Ночере и взял город в осаду; Урбан и его свита бежали в Геную. Здесь пятеро из шести кардиналов были преданы смерти. Шестой, англичанин по имени Адам Истон, был освобожден только по личной просьбе его суверена, короля Ричарда II. Папа возвратился в Рим только в 1386 году, всего через несколько недель после того, как Карла убили в Венгрии, и через три года скончался.

Папа Климент VII, который формально рассматривался церковью как антипапа, хотя самого его и шокировал подобный «титул», пережил своего соперника на пять лет. Он ни на минуту не сомневался в законности своего избрания, и для него стало горьким разочарованием, когда после смерти Урбана следующий конклав не признал его законным папой и тем самым не положил конец схизме раз и навсегда. Вместо этого они поспешно избрали другого неаполитанца, Пьетро Томачелли, принявшего имя Бонифация IX (1389-1404). Тревожная ситуация возникла в 1391 году, когда французский король Карл VI объявил о своем намерении лично сопровождать Бонифация в Рим, но, к счастью, ничего подобного не произошло. В последние годы своего понтификата Климент, хотя и оставался в Авиньоне, находился под мощным давлением (преимущественно со стороны Франции и в особенности Парижского университета) — от него требовали дать согласие на то, чтобы вопрос решился отречением обоих пап от сана и последующим публичным заседанием конклава; однако он, подобно Бонифацию, наотрез отказался принимать предложения такого рода и продолжал настаивать на своем до самой смерти, которая наступила от неожиданного апоплексического удара 16 сентября 1394 года.

* * *

Казалось бы, все так просто решилось и схизме наступил конец. Все, что требовалось для этого, когда умер один из пап, чтобы его конклав отказался от выборов преемника, с тем чтобы оставшийся в живых соперник пользовался всей полнотой власти. Однако в Риме не захотели воспользоваться этим шансом в 1387 году, так же как и в Авиньоне в 1394 году. Папа Бонифаций, если не говорить о его неприятной склонности к симонии, был молод и энергичен, и Карл VI писал послания каждому авиньонскому кардиналу (всего числом двадцать один), умоляя их признать его. Но бесполезно; сославшись на то, что они не должны считаться с внешним влиянием, кардиналы оставили его письма нераспечатанными. Однако каждый из них поклялся сделать все от него зависящее для преодоления схизмы; и каждый обещал отречься в случае избрания, если большинство решит, что он так должен поступить. А затем они продолжили выборы и единодушно высказались в пользу арагонского кардинала Педро ди Луна, который принял имя Бенедикта XIII (1394-1417).

Бенедикт имел впечатляющий послужной список. Он был последним из тех кардиналов, которые покинули Урбана, однако затем стал убежденным сторонником того, что низложение Урбана легитимно, и решительно поддержал Климента, который назначил его своим легатом на Иберийском полуострове. Благодаря его усилиям Арагон и Кастилия, Португалия и Наварра в конце концов поддержали авиньонских пап. В 1393 году он прибыл в Париж, где обнародовал свой план преодоления схизмы путем отречения обоих пап, заявив, что именно так и поступит в случае собственного избрания. Какое впечатление произвела эта его позиция на конклав, мы уже никогда не узнаем; однако после избрания его папой он сразу же изменил образ мыслей. Гордый и непреклонный испанец, Бенедикт без обиняков заявил, что он, и только он является единственным законным понтификом и что никакая сила на земле не заставит его отказаться от выполнения своих обязанностей.

И он доказал это. В мае 1395 года в Авиньон прибыло посольство, состоявшее из трех принцев крови, отправленных Карлом VI; в июне 1398 года появились послы из Германии. Все они упрашивали папу вспомнить данную им клятву и официально отречься от сана. Однако Бенедикт оставался неумолим. Затем в июне того же года французский синод решил более не повиноваться ему. Это был серьезный удар, поскольку лишал Бенедикта огромных доходов от французской церкви. Примеру Франции последовали Наварра и Кастилия. Несколько встревоженных кардиналов также покинули его. Однако у Бенедикта были крепкие нервы. Он позволил блокировать себя во дворце, уверенный, что рано или поздно чаша весов склонится в его пользу.

Так в действительности и произошло. Французская церковь не поддержала Бонифация; она предпочла независимость и, поступив так, столкнулась со множеством неудобств в отношении иерархии. Народ, сильно раздраженный необходимостью платить налоги папству, был возмущен, когда увидел, что эти деньги теперь идут прямиком в королевские сундуки. Мартовской ночью 1403 года при поддержке своего наиболее влиятельного союзника, герцога Орлеанского, папа Бенедикт выскользнул из дворца и бежал в Прованс, где его горячо и с энтузиазмом приветствовали. Теперь делать ничего не оставалось. Франция, Наварра и даже бежавшие кардиналы признали его власть. Бенедикт выиграл этот раунд. Однако по-прежнему стремился положить конец схизме и в сентябре 1404 года почувствовал себя достаточно сильным, чтобы отправить посольство в Рим, предложив встречу обоих понтификов или по крайней мере их уполномоченных.

Однако Бонифаций в Риме показал себя столь же упрямым, как Бенедикт в Авиньоне. Впрочем, 1 октября он умер из-за камней в желчном пузыре. Что там ни говори, но он был на своем месте, во многом устранив вред, причиненный его предшественником, восстановив отношения с Неаполем и, что, видимо, явилось наиболее важным из всего, установив свою власть в Риме и положив конец республиканской вольнице и создав новый сенат (он лично назначил его членов), ответственный за административную сферу деятельности в городе. Бонифаций также предпринял масштабную реконструкцию замка Святого Ангела. Его главным недостатком была неразборчивость в финансовых делах: индульгенции, симония, десятина (практика, в соответствии с которой годовой доход от бенефиции или епископии шел напрямую в Рим) — по-видимому, не было такого злоупотребления, на которое он не пошел бы, только бы сделать так, чтобы золото текло в его сундуки. Однако основная часть казны и финансовых департаментов по-прежнему оставалась в Авиньоне, а потому трудно представить, как он и его курия удержались бы на плаву, действуя по-другому.

Преемник Бонифация Иннокентий VII (1404-1406) также отверг предложения о встрече понтификов. Однако он и в малой степени не проявил такой ловкости в отношениях с римлянами, и напряжение достигло высшей точки, когда одиннадцать виднейших граждан города, явившиеся в Ватикан для переговоров, были убиты его идиотом-племянником, который командовал папской милицией. В ответ на это толпа штурмом взяла папский дворец. Иннокентию и его кардиналам посчастливилось уцелеть и бежать в Витербо. Вплоть до весны 1406 года он не решался возвращаться, а шесть месяцев спустя папа скончался, однако перед этим успел создать кафедру греческого языка в университете Ла Сапиенца в Риме, основанном Бонифацием VIII столетием раньше.

Почему римские кардиналы, выбирая преемника, остановили теперь выбор на венецианце Анджело Коррере, принявшем имя Григория XII (1406-1415), понять нелегко. Конечно, Григорий принадлежал к числу видных деятелей церкви (в течение пятнадцати лет он был латинским патриархом Константинополя) и долгое время торжественно заявлял, что его сокровенное желание — увидеть конец схизмы. Однако ему было уже восемьдесят, и, учитывая это, казалось маловероятным, что оно исполнится. Но поскольку случилось так, что ему предстояло прожить еще девять лет, это оказалось весьма вероятным — правда, отнюдь не благодаря его усилиям.

* * *

Накануне выборов Григория каждый из четырнадцати кардиналов принес клятву, что при избрании он немедленно откажется от сана в случае смерти или отречения папы Бенедикта в Авиньоне. Каждый также обещал, что в течение трех месяцев после избрания он начнет переговоры с Бенедиктом о том, где произойдет встреча между двумя папами. Григорий сдержал свое слово и отправил посольство к сопернику, и после долгих и порой острых переговоров было наконец принято решение о том, что встреча должна произойти в Савоне 29 сентября 1407 года. Только после этого старик начал колебаться. На него оказывали давление прежде всего неаполитанский король Владислав, венецианский дож Микеле Стено и будущий император Сигизмунд Люксембургский. Все они опасались, как бы папство вновь не оказалось во власти французского короля. Бенедикт доехал только до Портовенере, близ Ла-Специи; однако Григорий остановился в Лукке, где решительно объявил, что больше не желает встречи со своим соперником. И ни при каких обстоятельствах он не откажется от своего сана.

Это была удивительная перемена, из-за которой Григорий во многом утратил прежнюю поддержку. Теперь наконец члены Священных коллегий обоих соперничающих пап забыли свои обещания и собрались в июне 1408 года в Ливорно, где обратились с призывом к иерархам, в том числе и к самим папам, а также светским правителям и их представителям собраться на общий собор, проведение которого предполагалось в Пизе 25 марта 1409 года. Папы отказались; однако приглашение в Пизу встретило весьма положительную реакцию у других — его приняли не менее четырех патриархов, двадцати четырех кардиналов, восьмидесяти епископов (сто два других отправили своих делегатов, чтобы те представляли их), главы четырех монашеских орденов и внушительное число выдающихся богословов из университетов и монастырей. Пятнадцать заседаний собора заняли более десяти недель. Григорий и Бенедикт были осуждены как «отъявленные схизматики и еретики», хотя здесь присутствовало немало таких, кто доискивался, в каких же именно ересях они виновны и как это официально изложено. Затем кардиналы составили конклав и избрали на нем папой кардинала-архиепископа Миланского Пьетро Филарги, который в юности был сиротой, собиравшим подаяние на Крите, а закончил жизнь папой Александром V.

Однако собор допустил одну катастрофическую ошибку. Призвав обоих пап-соперников явиться на его заседания и объявив их смутьянами, когда они отказались, собор этим дал понять, что ставит себя выше папской власти. Не приходилось ожидать, что этот принцип одобрят оба соперничавших понтифика. Вскоре стало ясно: единственное, чего добился собор, так это то, что в христианском мире появилось трое пап вместо двух. Однако членов собора это не остановило, и когда Александр неожиданно умер в мае 1410 года, то они, не теряя времени, выбрали ему преемника.

О Бальдассаре Косса, который взошел на папский престол под именем Иоанна XXIII (1410-1415)[178], в то время повсюду ходили слухи, что он отравил своего предшественника. Так это или нет, сказать трудно. Однако известно, что начинал он как пират и им, в сущности, и остался. В моральном и духовном отношении он низвел папство до такого разложения, какого оно не знало со времен порнократии в X столетии. Современный событиям хронист сообщает с раздражением и удивлением о слухе, ходившем в Болонье (Косса был там папским легатом), что он соблазнил 200 матрон, вдов и девушек, не говоря уже об огромном числе монахинь. О числе его побед на этом поприще в последующие три года не сообщается, но оно, видимо, было весьма внушительным, поскольку 29 мая 1415 года ему предъявили аналогичные обвинения на Вселенском соборе в Констанце — единственном таком соборе, который проходил к северу от Альп.

В этом до известной степени проявилась ирония судьбы, поскольку идея собора в Констанце принадлежала папе Иоанну. Он был энергичным и интеллектуально развитым человеком, однако оказалось, что в тогдашних обстоятельствах ему не так-то просто было стать духовным лидером. Его первый собор обернулся для него катастрофой. Иоанна, как сообщают, постоянно прерывал филин, бросавшийся ему в лицо и издававший пронзительные звуки (правда это или нет, но само появление такой истории свидетельствует о презрении, которое он вызывал у большинства). Председательство на Вселенском соборе дало бы ему, как он полагал, авторитет, которого ему недоставало, и это стоило предстоявших усилий. Прежде всего надо было сладить с двумя противниками — Григорием и Бенедиктом, которые отказались признать власть собрания в Пизе, принявшего решение об их низложении. Имелась также настоятельная необходимость рассмотреть учения Джона Уиклифа из Англии и Яна Гуса из Чехии. Что ему сейчас требовалось, так это сильный покровитель; и вот к концу 1412 года он обратился к одному из крупнейших участников европейской политики — Сигизмунду Люксембургскому.

Сигизмунду было в то время сорок четыре года. Сын императора Карла IV, короля Германии и (благодаря своей жене) Венгрии, он являлся также единокровным братом Вацлава Чешского (чью корону он также унаследует несколькими годами позже), и потому его также весьма беспокоило учение Яна Гуса, быстро распространившееся по всей Европе. Он пришел к договоренности с папой Иоанном при встрече в Лоди в канун Рождества 1413 года, и они сделали совместное заявление о том, что Вселенский собор состоится в Констанце 1 ноября следующего года. В ходе состоявшейся дискуссии оба быстро достигли согласия по всем пунктам за исключением одного: Сигизмунд дал понять, что собирается председательствовать на соборе сам. Для Иоанна это был серьезный удар. Если бы он взял на себя руководство работой собора, то смог бы направить ее в более или менее подходящее для себя русло. Однако если контроль над ней оказывался в руках Сигизмунда, дело могло обернуться против Иоанна. Мучимый дурными предчувствиями, он отправился в начале октября в Констанц.

В Пизе собрались вполне солидные люди, однако большинство присутствовавших там были итальянцами или французами. На Вселенском соборе, которым руководил наиболее могущественный правитель Центральной Европы, масштаб был иной. На нем присутствовало примерно 700 делегатов, включая 29 кардиналов и 180 епископов. Собственной персоной прибыл и Ян Гус. Ему гарантировали, как он думал, неприкосновенность охранной грамотой[179], предоставленной самим Сигизмундом. Однако его арестовали по приказу папы, едва закончились предварительные слушания, передали в руки короля, когда тот прибыл перед самым Рождеством, и тут же, в Констанце, сожгли на костре 6 июля 1415 года.

Тем временем папа Иоанн сбежал с им самим устроенного собора. В первые недели нового года общее настроение обернулось против него, и звучали настойчивые требования предать его суду за бесчисленные преступления. У него оставался только один надежный союзник — Фридрих Габсбург, герцог Австрийский. И в ночь на 20 марта 1416 года, когда герцог любезно устроил рыцарский турнир в честь Сигизмунда, Иоанн не без труда переоделся помощником конюха и выскользнул из города, направившись сначала в принадлежавший Фридриху замок Штаффхаузен, а затем в надежде на защиту герцога Бургундского — в земли за Рейном. Однако его постигла неудача. Собор безуспешно взывал к нему, предлагая без промедлений и оговорок отречься от сана, Сигизмунд отправил своих воинов с приказом найти и арестовать его. Иоанна заочно судили и с соблюдением всех процедур вынесли обвинительный приговор. Как не без смакования заметил Эдуард Гиббон, «о большинстве скандальных обвинений умолчали: наиболее скандальные обвинения решили не предавать огласке; наместник Христа на земле был обвинен всего лишь в пиратстве, убийстве, изнасиловании, мужеложстве и инцесте». Иоанн провел следующие четыре года под охраной курфюрста Людвига III Баварского[180], у которого наконец выкупил свою свободу за огромную сумму. Когда он возвратился в Италию, его, что несколько неожиданно, простили; и за свою долгую карьеру распутника и соблазнителя он получил в награду сан епископа Тускулумского и удостоился одного из самых величественных надгробных памятников эпохи Раннего Возрождения, который сделали совместно Донателло и Микелоццо в баптистерии Флорентийского кафедрального собора.

Именно в Констанце вопрос разрешился окончательно. Иоанна XXIII и Бенедикта XIII — ему было уже восемьдесят семь — низложили. Григорий получил почетную отставку. Ему обещали, что он останется вторым лицом в церковной иерархии после папы. Эту привилегию ему даровали тем охотнее, что его возраст приближался к девяноста годам. А выглядел он и того старше, и все надеялись, что ему не суждено наслаждаться этим дарованием долго. Действительно, через два года он скончался. С избранием кардинала Оддоне Колонна папой под именем Мартина V (1417-1431) схизма наконец закончилась.

* * *

Когда схизма завершилась, начался ренессанс папства, и Мартин стал его первым олицетворением. Хотя он и принадлежал к одной из старейших и блистательнейших римских фамилий, новый папа не мог сразу утвердить свое положение в Риме. Город, как это не раз случалось в прошлом, представлял собой поле битвы — на сей раз между двумя враждовавшими группировками солдат удачи, и только через три года после своего избрания Мартин смог туда впервые вступить как папа. Он был шокирован тем, что увидел. Рим лежал в руинах, население уменьшилось до 25 000 человек, совершенно разложившихся морально, а зачастую и полуголодных. По улицам города шныряли лисы, а то и волки. Великолепные здания стояли в запустении, без крыш. Восстановление Ватикана, начавшееся полустолетием раньше, надолго застопорилось, и папа даже не мог найти приличного места для жилья. К счастью, один из дворцов, принадлежавших его семье, был более или менее до сих пор годен для проживания. Ему пришлось остановиться здесь в ожидании возобновления и окончания восстановительных работ.

Мартин принялся за дела. Он взял под свой контроль пришедшие в состояние хаоса папские финансы и инициировал грандиозную программу восстановления и реконструкции всего города: стен и укреплений, мостов, лежавших в развалинах базилик и церквей. Он призвал трех великих художников с севера — Пизанелло, Мазаччо и Джентиле да Фабриано, — чтобы они заново расписали Латеранский собор. Что же касается дипломатии, то ему удалось (по крайней мере в определенной степени) поставить под свой контроль французскую церковь, которая за годы пребывания пап в Авиньоне стала весьма заносчивой и властолюбивой. Мартин предпринял первые важные шаги по интернационализации коллегии кардиналов, ослабив в ней итальянское и французское влияние и введя туда известное число англичан, немцев и испанцев. Он избавился от множества разбойничьих банд, которые терроризировали город и орудовали в его округе. В конце концов он навел порядок в Папской области.

Помимо всех этих достижений, его целью было восстановление могущества и авторитета папства после того хаоса, в котором оно пребывало в годы схизмы. Две последние ассамблеи, проходившие в Пизе и Констанце, утвердили несколько новых принципов, вызвавших тревогу. В частности, теперь выходило, что папа более не является высшей властью: он оказывался в зависимости от Вселенского собора, который стоял выше понтифика и мог своим решением отстранить его. Теперь, согласно мнению делегатов, именно собор, а не папа олицетворял собой высший авторитет церкви, папа же был его служителем, обязанным ему повиноваться и уважать его решения. Было решено, что соборы должны происходить регулярно. Коротко говоря, папство оказалось теперь под воздействием процессов, очень близких тем, что имели место у народов Западной Европы: процессов медленной демократизации, постепенного подчинения абсолютной монархии парламентскому правлению[181].

Нельзя сказать, чтобы Мартин был решительным противником этих идей. Собор в Констанце, помимо прочего, избавил церковь от сорокалетней схизмы и, весьма возможно, от полного распада. Во многом именно ему, в конце концов, Мартин был обязан своим саном. С другой стороны, соборы не так уж часто созывались, на них высказывалось немало различных мнений. И проходила целая вечность, прежде чем принималось какое-то существенное решение. Собор не мог заменить единовластного и сильного правителя, и папа Мартин был полон решимости (и не без оснований) стать таковым. Он исходил из своих планов и удерживал кардиналов и курию под жестким контролем. Когда, например, в сентябре 1423 года пришло время для нового собора, который должен был состояться в Павии, папа объявил, что его там не будет. Вследствие этого и неожиданной вспышки эпидемии, вынудившей в последний момент перенести заседания собора в Сиену, там присутствовало сравнительно немного делегатов; и когда в своих спорах они вновь дошли до вопроса о новых ограничениях власти папы, он сослался на малое число прибывших как на повод для закрытия всего собрания. Церкви пришлось ожидать нового собора, который должен был произойти в Базеле в июле 1431 года.

По мере приближения 1431 года шестидесятидвухлетний папа демонстрировал в связи с Базельским собором столь же мало энтузиазма, как и в связи с собором предшествующим. Вновь он дал понять, что не может идти и речи о его присутствии; своим представителем он назначил кардинала Джулиано Чезарини, дав ему полномочия в любой момент распустить собор, если сочтет, что дело зашло слишком далеко. На деле же он не смог бы приехать, если бы и захотел, поскольку 20 февраля 1431 года скончался от апоплексического удара. Он был если не великим папой, то по крайней мере выдающимся. Он восстановил мир и нормальное управление в своем городе. И вновь над изготовлением папского надгробия работали Микелоццо и Донателло, только теперь оно находилось в Риме, а не во Флоренции, и надпись на нем, TEMPORUM SUORUM FELICITAS («Счастье своего времени»), стала оценкой, которой мог бы гордиться, пожалуй, любой папа.

* * *

Однако эта эпитафия пришлась не по вкусу коллегии кардиналов. Они никогда не любили Мартина. Их возмущало его высокомерие, нежелание слушать их и советоваться с ними, не говоря уже о том, чтобы принимать их рекомендации. В воздухе носилась идея нового собора, и она в большей или меньшей мере заразила всех. Мартин тоже говорил о нем. Но по мере приближения Базельского собора эта идея нравилась ему все меньше. И теперь, перед его открытием, для нового папы, кто бы им ни стал, было чрезвычайно важно продемонстрировать симпатию к реформам, о которых пойдет речь. Все кардиналы, таким образом, решили, что новый папа, кого бы таковым ни избрали, должен оказывать собору искреннюю поддержку, взаимодействуя с коллегией кардиналов, а не находясь в оппозиции к ней, в деле руководства церковью.

К несчастью, дела повернулись совсем иначе, нежели это планировалось. Их выбор пал на венецианца Габриэле Кондульмера, который, в отличие от своего дяди Григория XII, не был аристократом и в молодости провел немало лет августинцем-отшельником на острове в Лагуне. Его карьерному росту (сначала он стал епископом в Сиене, а в 1408 году кардиналом) способствовал откровенный непотизм. И что бы он ни обещал накануне своего избрания, став папой Евгением IV (1431-1447), он проявил столь же мало благосклонности по отношению к предстоявшему собору, как и папа Мартин до него. Действительно, когда 23 июля 1431 года собор наконец открылся, делегатов на нем оказалось немного, и среди отсутствовавших был кардинал Джулио Чезарини, которого Мартин назначил председательствовать. Через шесть месяцев Евгений попытался распустить собор, однако тут он допустил серьезную ошибку. Делегатов было сравнительно мало, однако они все до единого являлись сторонниками идеи соборности и потому наотрез отказались разойтись. Присутствующие объявили, что папа не имеет власти распускать их. Именно они, а не он, являются высшей властью в церкви; и если он не предстанет перед ними и не отзовет свою буллу о роспуске собора, то будет низложен.

Однако Евгений отказался приехать, и только благодаря королю Сигизмунду дело сдвинулось с мертвой точки. Как король Германии и будущий император он нуждался в поддержке как папы, чтобы укрепить свои позиции на севере Италии, так и собора в деле борьбы с гуситами. В мае 1433 года он отправился в Рим, где Евгений короновал его по всем правилам; и в последующие шесть месяцев он трудился над тем, чтобы примирить обе партии, убеждая их умерить свои требования, пока наконец к концу года они не достигли (с большим трудом) соглашения. По сути, оно выглядело как капитуляция папы. Евгению пришлось отозвать свою буллу о роспуске собора и с очень немногими оговорками признать его первенство.

Видя унижение папы, другие его враги в полной мере воспользовались своим преимуществом. Первыми оказались Колонна. Весной 1434 года, разъяренные тем, что им приказали возвратить церкви богатства, которые они получили при их родственнике Мартине V, они устроили беспорядки на улицах Рима; и как раз в это самое время настроенный в пользу собора Филиппо Мария Висконти из Милана отправил двух condottieri (наемных военачальников) для вторжения в Папскую область. Затем, когда Евгений оказался блокированным в городе, римляне вновь восстали и провозгласили республику. Для папы, и без того уже измученного несчастьями, это было уже слишком. Переодетый монахом, но вскоре узнанный и защищавшийся по мере сил под градом камней, он спустился на маленькой лодке по Тибру в Остию и пробрался на галеру, которая доставила его в Пизу. В июне он находился уже во Флоренции, где к нему вскоре присоединились Священная коллегия и курия.

Во Флоренции в качестве гостя Козимо Медичи он оставался следующие девять месяцев, постоянно ведя борьбу со сторонниками собора в Базеле, число которых теперь значительно выросло за счет юристов и богословов из университетов, а настроения с каждым днем становились все более радикальными и антипапскими. В этот момент он мало что мог сделать, чтобы оказать им сопротивление, хотя летом 1436 года он разослал документ, в котором осуждались их претензии, всем христианским правителям[182]. С другой стороны, он добился заметного успеха в восстановлении своих политических позиций. В курии был бывший воин с большим опытом по имени Джованни Вителлески; Евгений заметил его, возвел в сан епископа и направил с небольшими силами в Рим. Энергичный и совершенно безжалостный, Вителлески был беспощаден с повстанцами и быстро восстановил порядок в Риме и Папской области.

Однако собор не изменил своей позиции; дело могло оставаться в прежнем безнадежном положении еще сколь угодно долго, если бы не одно чрезвычайно важное событие — прибытие на Запад византийского императора Иоанна VIII Палеолога.

* * *

Оказавшись перед лицом неумолимого натиска со стороны турок-османов, Византийская империя находилась на последнем издыхании. Мощная военная помощь со стороны Западной Европы представлялась ей единственным шансом на спасение, однако все попытки привлечь ее натыкались на одно и то же: схизму восточной и западной церквей. Только в случае преодоления схизмы объединившееся христианство взялось бы за оружие и начало долгожданный крестовый поход.

Для Иоанна Палеолога на Базельском соборе, казалось, забрезжил луч надежды. Здесь вновь присутствовали представители всех христианских народов Запада; и хотя послы его предшественника Мануила II возвратились из Констанца разочарованными, за минувшие с тех пор пятнадцать лет произошло слишком многое, в том числе очень важное то, что папа неохотно согласился с тем, что византийцы никогда не прекратят настаивать на том, что союз будет достигнут только благодаря собору всех церквей с участием представителей Востока и Запада. На сей раз призыв византийцев, видимо, имел больше шансов быть услышанным.

Однако это означало, что все приходится начинать сначала. И было очевидно, что Базель — неподходящее для этого место. В последние годы случилось слишком много болезненного и неприятного; если и имелись шансы, что на соборе будет достигнут положительный результат, то для этого требовалось сменить место его проведения. Более упрямые из сторонников идеи собора, естественно, возражали — в 1439 году они собирались не более и не менее как объявить папу низложенным и избрать на его место антипапу, но такое возобновление по собственному капризу папской схизмы лишило их даже того скромного авторитета, какой у них оставался, и один за другим христианские народы признали власть папы Евгения.

В идеале император хотел бы, чтобы новый собор состоялся в Константинополе. Однако ему пришлось признать, что в настоящих условиях это неосуществимо. Поэтому он согласился с папой, который остановил выбор на Ферраре, подтвердив, что вместе с патриархом возглавит делегацию империи. Евгений, услышав эту приятную новость, не стал терять времени даром. В сентябре 1437 года одни его легаты были уже в Константинополе и обсуждали детали, а другие вели переговоры с венецианцами о предоставлении кораблей для перевозки византийской делегации из их государства в Феррару. Таким образом, Иоанн Палеолог оставил в качестве регента своего брата Константина и в среду 27 ноября отправился в свое историческое путешествие, взяв с собой примерно 700 человек, в их числе выделялась группа восточных священнослужителей — никогда столь высокопоставленные византийские клирики не ездили на Запад. Среди них находился и патриарх Константинопольский Иосиф II — почти восьмидесятилетний старец, страдавший от болезни сердца, но производивший хорошее впечатление на всех, кто встречался с ним; восемнадцать митрополитов, представители других патриархов — Александрийского, Антиохийского и Иерусалимского, а также блистательного Виссариона, митрополита Никейского; и дюжина других епископов, в том числе Исидор, настоятель монастыря Святого Дмитрия в Константинополе, который в предшествующем году стал митрополитом Киевским и всея Руси.

8 февраля 1438 года делегация достигла Венеции, где императора приветствовал дож Франческо Фоскари, сопроводивший его от Большого канала с невероятным великолепием и церемониями до дворца маркиза Феррарского[183]. Здесь он провел следующие три недели, составляя письма всем европейским правителям, убеждая их прибыть на собор или хотя бы прислать своих представителей. Только в конце месяца он наконец проделал завершающую часть пути. По сравнению с встречей в Венеции его прибытие в Феррару ничем особенным не сопровождалось, тем более что шел проливной дождь. Папа Евгений оказал ему теплый прием, но и тут не обошлось без огорчений, когда императору сообщили, что его патриарх через несколько дней после своего прибытия должен будет, как от него ожидают, простереться перед понтификом и поцеловать его туфлю. В отношении последнего он вежливо указал, что об этом не может идти и речи, и здесь папе пришлось уступить. Если бы он не сделал этого, то сомнительно, состоялся ли бы собор в Ферраре вообще.

Собор начался не лучшим образом. Иоанн поставил условие, что должно пройти четыре месяца, прежде чем начнется официальное обсуждение вопросов вероучения. Одной из важнейших причин, по которой он присутствовал здесь, являлось стремление добиться помощи у других европейских правителей, и он совершенно не желал, чтобы какие-либо важные решения принимались до их прибытия. Нетерпение латинян все больше росло, папа, отвечавший за расселение и питание греческой делегации, все больше беспокоился по мере того, как таяли его финансовые резервы.

В августе началась эпидемия. Достаточно странно, но греки оказались не восприимчивы к болезни — император, во всяком случае, уехал из Феррары на основную часть времени, отдав дань своему увлечению охотой, однако высокая смертность наблюдалась среди латинских делегатов и в городе в целом. Тем временем латиняне все больше раздражались на гостей. Греки тоже начинали терять терпение. Они уже провели вне дома большую часть года и так ничего и не достигли. У многих из них осталось мало денег, а папские субсидии становились все менее регулярными.

Наконец, к этому времени стало ясно, что никто из европейских правителей не испытывает желания показываться здесь, так что не было больше смысла ждать их еще. Все вздохнули с облегчением, когда 8 октября началось обсуждение серьезных вопросов. Первые три месяца они занимались почти исключительно пунктом ofilioque — достаточно сложная проблема, сыгравшая немалую роль в расколе церквей четырьмя столетиями ранее[184], а теперь осложнившаяся еще и из-за лингвистических трудностей. Лишь немногие делегаты говорили на каком-то другом языке, кроме своего родного[185], а квалифицированные переводчики отсутствовали. Заседания завершились 13 декабря, без принятия какого-либо соглашения.

В этот момент папа сумел убедить делегатов перебраться во Флоренцию. Он ссылался на то, что в Ферраре по-прежнему продолжалась эпидемия, но истинные причины почти наверняка коренились в финансовых вопросах: собор заседал уже восемь месяцев, и конца его не предвиделось, и это наносило все более серьезный ущерб папской казне. Во Флоренции же, с другой стороны, как можно было надеяться, Медичи помогли бы преодолеть эти затруднения. Однако переезд во Флоренцию давал и другие преимущества. Когда в конце февраля 1439 года заседания собора возобновились, греки, усталые, озабоченные, истосковавшиеся по дому и, что весьма вероятно, изголодавшиеся, похоже, были готовы к компромиссу куда более, нежели в предыдущем году В конце марта они согласились с тем, что латинская формула, согласно которой Святой Дух исходит от Бога Отца и Бога Сына, означает то же самое, что и греческая формула, Святой Дух исходит от Отца через Сына. Вскоре после этого прорыва патриарх Иосиф наконец умер; как недоброжелательно заметил один наблюдатель, что ему еще оставалось делать после случившегося?

С урегулированием вопроса о filioque другие важные проблемы стали решаться достаточно быстро. Греки не одобряли католического учения о чистилище и употреблении опресноков при евхаристии. Они также сетовали по поводу латинской практики давать причастие хлебом и вином[186] мирянам и запрета жениться белому духовенству. Однако по поводу всего этого настоящей борьбы не последовало. Вопрос о папской супрематии мог бы в другое время вызвать трудности, но со времен Базельского собора он стал довольно деликатным предметом и о нем старались говорить как можно меньше. Во многом благодаря усилиям самого императора, который пустил в ход все свое красноречие, а равно и угрозы, чтобы добиться согласия своих подданных, по всем важнейшим пунктам соглашение было достигнуто, и в воскресенье 5 июля 1439 года Акт об унии, который являл собой немногим более чем декларацию позиции латинян, если не считать одной или двух уступок, разрешавших следовать греческому обычаю, подписали православные епископы и настоятели за исключением митрополита Эфесского, который выразил свое категорическое несогласие, однако Иоанн не позволил ему использовать свое право вето. Затем свои подписи поставили латиняне, а на следующий день об унии было принародно объявлено в кафедральном соборе Флоренции. Сначала его прочитал на латинском языке кардинал Чезарини, а затем на греческом митрополит Никейский Виссарион. Латинская версия начинается со слов «Laetentur coeli!» («Да возрадуются небеса!»); но небеса, как вскоре стало ясно, увидели мало причин для радости.

* * *

Папа Евгений одержал большую победу. По крайней мере на бумаге он вернул православную церковь в лоно церкви римской[187]. Делая это, он утверждал свою личную супрематию. Радикальные сторонники Базельского собора пребывали в неописуемой ярости. Сначала они приостановили полномочия Евгения, потом низложили его, а затем наконец, 5 ноября 1439 года, избрали антипапу — герцога Амадея VIII Савойского, который стал в этом смысле совершенно неожиданной фигурой. Амадей был глубоко верующим мирянином, основателем (и одним из членов) ордена рыцарей-отшельников на Женевском озере. Он принял папский сан с величайшей неохотой, взяв имя Феликса V (1439-1449); однако вскоре у него появились причины пожалеть о своем решении, поскольку никто не воспринимал его всерьез. Собор же добился только того, что выставил себя на посмешище. С этого момента делегаты начали постепенно разъезжаться, хотя еще время от времени заседали до 1449 года.

После девятилетнего отсутствия, в сентябре 1443 года, папа Евгений возвратился в Рим и взялся за преодоление последствий схизмы, в чем ему оказал неоценимую помощь его друг Эней Сильвий Пикколомини. Будущий папа Пий II, Пикколомини, хотя и был в то время еще мирянином, стал одним из ближайших советников антипапы Феликса; однако теперь он сменил позиции, и благодаря его дипломатическому искусству в 1447 году германские князья единодушно высказались в пользу Евгения — и как раз вовремя, поскольку через неделю или две он скончался. Его шестнадцатилетнее правление не было легким: более половины оного понтифик провел во флорентийском изгнании. Однако долгая борьба с Базельским собором завершилась победой; никогда более папской супрематии не бросали вызов внутри самой церкви.