Глава шестая. Дневник Лорда Галифакса

Глава шестая.

Дневник Лорда Галифакса

О Мюнхене написано много, в том числе и о том, что он представлял собой не случайное решение, а некую модель европейской политики, заложенную еще в Локарно (1925 год) и Стрезе (1934), где создавалась общность четырех держав — Англии, Франции, Германии, Италии, — подразумевавшая их объединение, исключавшее активную роль СССР. Такую же цель имел «пакт четырех» 1933 года (правда, так и не получивший окончательного оформления). В последующие годы эта модель получила облик и название «политики умиротворения» агрессора, в которой лидирующее место заняли британские консервативные политики — Невиль Чемберлен, Эдуард Галифакс и Горас Вильсон.

Поездки сэра Эдуарда Фредерика Линдлея-Вудса, лорда Галифакса — в 1937 году лорда-председателя Совета, будущего министра иностранных дел Великобритании — к рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру не были секретом. В мае 1937 года премьер-министром стал Невиль Чемберлен — тот самый, который, по словам его сотоварища по консервативной партии Энтони Идена, был уверен, что на него самой судьбой возложена миссия «достигнуть соглашения с диктаторами». Одной из частей этой миссии был приуроченный к открытию британского стенда на охотничьей выставке в Берлине визит бывшего вице-короля Индии и лорда-председателя Совета Галифакса в Германию. Уже тогда — судя по официальным сообщениям и комментариям мировой печати — визит был истолкован как одна из попыток нормализации отношений Англии с Германией.

Разумеется, тогда записи бесед Галифакса с Гитлером не публиковались. Впервые их стало возможным прочитать в «немецкой версии» в 1948 году — после того как в конце войны советские войска захватили в поместье Грёдицберг архив видного немецкого дипломата Герберта фон Дирксена. А как выглядели английские записи? Они появились значительно позже, в серии «Д» «Документов британской политики», в такой же официальной версии. Однако существовала другая версия, куда более живая и откровенная, а именно: личные дневниковые записи лорда Галифакса, представленные Чемберлену сразу после поездки. Я обнаружил их в личном архиве премьер-министра и составленной его ближайшим советником сэром Горасом Вильсоном подборке материалов о перспективах англо-германского компромисса. Читатель, который недавно познакомился с ходом мыслей Гитлера, теперь может сделать то же самое с мыслями британского политика, будущего министра иностранных дел. Добавлю лишь, что я был поражен живыми и даже ироничными записями сэра Эдуарда. Ему и слово.

«17 ноября

По прибытии в Берлин я был встречен Гендерсоном и представителем Форин оффиса, а также обычной толпой фотографов и глазеющей публикой. После завтрака в посольстве — ванна и смена платья, затем разговор с Гендерсоном. Я просмотрел с ним мои черновые заметки по «позиции», и у него не было серьезных комментариев. По его мнению, важно дать ясно понять, что независимо от того, сможем ли мы согласиться с немецкой точкой зрения или нет, мы воздаем ей должное и что мы искренне хотим установить с ними дружественные отношения. Он сообщил мне, что Геринг, как и Гитлер, действительно чрезвычайно стремятся к достижению полного взаимопонимания между нами. Он горячо одобрил предложение о том, чтобы поинтересоваться у последнего, каким будет следующий шаг, — и о том, чтобы не позволить «остыть железу», если есть возможность его разогреть.

Завтрак с фон Нейратами (всего лишь семейный завтрак) — с четой фон Нейратов, их дочерью и ее мужем фон Макензеном, Гендерсоном и с моим участием. Приятные люди, очень дружелюбные, у них две небольшие коричневые таксы, точно такие же, как Джемма, в связи с чем мы нашли общий язык. Разговоров на политические темы не было за исключением обсуждения приготовлений к завтрашней поездке в Берхтесгаден. Было много шуток по поводу любви англичан к уик-энду, что приводит к тому, что они по субботам разъезжаются и рассылают телеграммы, которые портят уик-энды в других местах. Немного поговорили о фюрере, о его качествах, артистичности, романтичности, чувствительности, о трудностях работы с Гитлером, который так часто бывает недоступен, но все говорилось весело, беззаботно. Косвенным путем я быстро выяснил у фон Н., что он не испытывает большой любви или уважения к фон Риббентропу. Немного поговорили о парламентских запросах в палате общин и о том, какой вред они нанесли, и мне было нетрудно заверить их, что с этой точки зрения я не сомневаюсь в том, что любой министр иностранных дел Великобритании приветствовал бы такой иммунитет в палате общин, каким он, фон Нейрат, пользовался в рейхстаге. Он сообщил мне, что у них нет кабинетной системы в том смысле, как мы ее знаем; глава каждого министерства действует непосредственно под руководством фюрера. Я пока совсем не видел Берлина за исключением людей на улицах — в глаза бросается большое количество и разнообразие форменной одежды вокруг! Я отправляюсь на охотничью выставку.

Позднее

Я вернулся, проведя около двух часов на выставке, — нас встретили человек № 2 Геринга и несколько других представителей руководства выставки, все — в форменной одежде. Толпы людей (мне сказали, 400 человек) присутствовали на выставке, которая сама по себе огромна — галереи, комнаты, коридоры. Выставка разбита по отдельным районам страны, включает материалы по истории, естественным наукам, живопись и т. д. и т. п. Все сделано со значительным художественным вкусом и эффектно. Это действительно памятник искусству организации зрелищ, энтузиазму и скрупулезности. Я, по-видимому, стал объектом значительного интереса со стороны публики, и это было в точности похоже (за исключением приветствий) на прохождение через толпы сторонников на выборах. Мне было любопытно видеть, как резко и безапелляционно наши «телохранители» из числа разного рода спортивных деятелей расчищали нам путь. Любого, кто не уходил с дороги, быстро оттесняли в сторону, некоторых вежливо, других более грубо, но всех очень решительно и без единого слова протеста. Английская толпа никогда бы этого не потерпела! Главный хозяин выставки (человек № 2 Геринга) сказал Гендерсону: «Лорду Галифаксу приятно увидеть выставку, но для всех этих людей вдвойне приятно увидеть лорда Галифакса!» Меня затащили в середину сказать несколько слов благодарности на английском, и было бы невежливо отказаться! Но я не смог придумать ничего, кроме того, чтобы сказать, насколько это замечательно. Я подозреваю, что примерно этого они и хотели! Кроме того, по предложению Уорда Прайса, я подготовил краткое заявление для нашей прессы (которое, по его словам, должно было быть телеграфировано обратно в Германию!), в котором восхвалял выставку и ее устроителей! Не менее интересным мне показался и тот факт, что на выставке присутствовало большое число людей. Это действительно был национальный праздник — «День покаяния» или какой-то другой церковный праздник. Но мне трудно поверить, что все они интересуются спортом как таковым, на меня это произвело впечатление наглядного примера массового гипноза и стадного единодушия. Я только что поговорил с Уордом Прайсом, который сообщил мне, что он пил чай с одним не лишенным влияния немецким промышленником, и который очень вольно говорил о том, в какую экономическую путаницу режим затащил Германию. Он выражал надежду, что мы не будем действовать таким образом, чтобы Гитлер смог безнаказанно воспользоваться новыми стимуляторами для повышения своего престижа. Я не могу не думать, однако, о том, что ожидания неминуемого краха руководства диктаторов, по-видимому, также не оправдаются ходом событий, как и большинство других предсказаний экономистов. Они слишком многое не учитывают.

Неофициальный обед при участии Огилви-Форбса и его жены, Киркпатрика и его жены, разговор на многие интересные темы. Первый говорил об Испании, где, по его мнению, теперь несомненно победит Франко. Он сообщил мне, что одним из самых забавных были просочившиеся в печать сведения о том, что люди, нанесшие поражение итальянцам в Гвадалахаре, были немецким контингентом международной колонны, по поводу чего немцы у себя дома много посмеялись! Киркпатрик многое порассказал об отношении нацистов к церквям, что, по-моему, сводилось к следующему: церкви рассматриваются как силы, способствующие расколу национальной солидарности, и немецкая история приводится в подтверждение этой точки зрения. План заключается не столько в том, чтобы выступать с открытыми нападками, хотя в определенной степени наблюдается преследование отдельных лиц и вмешательство в дела образования. Однако не принимается никаких мер против отправления церковных обрядов, католическим процессиям не чинится препятствий. Методика скорее заключается в том, чтобы отвлечь новое поколение от церкви, приучив его равнодушно относиться к религиозным ритуалам — с помощью усиленных занятий и трудовых лагерей, — ослаблять религиозное воспитание до тех пор, пока христианство, как оно преподносится церквями, не будет подорвано с помощью новой, постоянно насаждаемой доктрины крови и расы. Немного поговорили о 30 июня 1934 года. Он достаточно хорошо знал Рема и считал, что это был «заговор, осуществленный армией через голову Гитлера, чтобы усмирить отряды СА, и что эта оказия была использована, чтобы „прибрать“ к рукам и других.

18 ноября

Вчера вечером я забыл записать, что Киркпатрик рассказал мне о разговоре с членом кабинета, по словам которого у него всегда есть «Таймс» для того, чтобы быть в курсе дел того, что происходит с церковью! Иным образом он ничего не слышал и не читал бы о ней! Демонстрируя, как у немцев работает голова, Гендерсон также рассказал мне сегодня утром, что, по мнению немцев, подписание Риббентропом антикоммунистического пакта в Риме ясно покажет, нам, что он не нацелен против нас! Этим утром еще полтора часа на охотничьей выставке. Я должен сказать, что это удивительное мероприятие, вплоть до граммофона, воспроизводящего рев оленя-самца в лесу, имитированном в разделе диких животных. Завтрак с дирекцией выставки; я сидел рядом с госпожой Стил, урожденной Клайв, подругой Дороти Мейнелл, и миссис Фифф из Наннингтона, которая произвела впечатление женщины приятной и умной. Когда завтрак закончился, Гендерсон и Киркпатрик взяли меня в автомобильную поездку по городу для осмотра достопримечательностей. Мы начали с Гробницы павших (или как она там называется) — она соответствует нашей могиле Неизвестного солдата. Я с интересом осмотрел большой позолоченный крест в центре стены над монументом. Затем мы выехали в Дёбериц посмотреть новые казармы и плац. Большой район закрыт для доступа населения, и строительство казарм ведется очень быстрыми темпами и в грандиозных масштабах. По словам Киркпатрика, то же происходит по всей Германии. По его мнению, это не обязательно означает, что нужно сделать мрачный вывод о подготовке к войне, но говорит: I) о самообороне и самоуважении, II) о том, что Германия настолько сильна, что никто не осмелится больно задеть ее и скорее предпочтет пойти на соглашение, чем сражаться, III) о том, что если война действительно начнется, немцы покажут себя. На обратном пути — в Сан-Суси, где мы вышли из машины и обошли вокруг здания — длинного, одноэтажного, по стилю очень французского. Насколько я понимаю, оно в значительной степени сохранилось в том виде, как существовало при Фридрихе Великом; ниже террасами располагаются сады. Возвращаясь, взглянули на Потсдамский дворец — выглядит очень уродливо. Теперь не используется, служит только в качестве достопримечательности. До сих пор сложившееся у меня впечатление от казарм и военизированных людей не из приятных. И до тех пор, пока армии, СС (200 000 человек) и полиции хорошо платят, довольно сложно представить себе, что этот режим будет свергнут. Сегодня вечером я еду поездом на обед с фон Нейратом и Киркпатриком в Берхтесгаден!

19 ноября

(продолжение)

Мы прибыли в Мюнхен около шести, и я отправился вместе с Киркпатриком и Шмидтом осмотреть Коричневый дом, который является штаб-квартирой наци. Там мы встретились с каким-то официальным деятелем коричневорубашечников, который производил впечатление важной персоны. Нам вначале показали первоначальную штаб-квартиру с коллекциями знамен в вестибюле, которые, насколько я узнал, были овеяны славой в первые дни столкновений между отдельными нацистскими группировками и коммунистами.

Наверху располагался своего рода актовый зал, предназначенный для сената нацистской партии, который должен быть учрежден и на котором будут обсуждаться вопросы партийной политики. Любопытно это увековечивание партийной структуры параллельно правительственной. Очевидно, это распространяется на все министерства.

Затем мне показали новый Коричневый дом, который состоит из двух больших одинаковых зданий, расположенных по обе стороны широкой улицы, что напоминает два здания Секретариата в Дели. По дороге нам показали два мемориальных замка, названия которых я забыл, но которые служат постоянным местом упокоения жертв первого нацистского путча 9 ноября 1925 года. Восемь свинцовых гробов помещены ниже уровня земли и окружены широкой каменной террасой; терраса четырехсторонняя, прямоугольной формы; с каждой стороны оканчивается высокими колоннами, которые несут вогнутый свод, покрывающий только террасу, так что гробы находятся непосредственно под открытым небом. У гробов постоянно помещаются венки, на которых, по-моему, указаны названия различных германских земель. Черные штурмовики постоянно стоят на часах, и колесному транспорту не разрешается проезжать мимо этого места. Это — примечательный пример очень тонкого психологического воздействия.

Затем мы отправились осматривать новый Коричневый дом; одно из зданий занято административными помещениями, второе представляет собой одновременно и штаб-квартиру партии, и здание для приемов; оно выполнено в стиле современной немецкой архитектуры; здание очень просторно, с двумя широкими лестницами и огромными коридорами, банкетным залом с довольно хорошими гипсовыми барельефами, изображающими гитлерюгенд, сельское хозяйство, промышленность, штурмовиков и т. д. — комнаты для приемов, конференц-залы и т. д. Собственная комната Гитлера (я не думаю, что он ее часто использует) украшена посмертной маской Фридриха Великого, бронзовой головой Муссолини и одним или двумя другими портретами Фридриха, который, очевидно, является главным кумиром. Официальный деятель коричневорубашечников старался изо всех сил произвести на меня впечатление великолепием здания. Частично это объясняется тем, что он сам в это несомненно верит, но я думаю, что он также хотел попрактиковаться в английском, в чем он явно нуждался. Он объяснил мне, что его жена очень проанглийски настроена, будучи поэтессой и большой поклонницей Шекспира!

Слегка устав от Коричневого дома, мы отправились смотреть место, где фактически произошел путч и где была перестрелка; в конце концов мы вернулись в отель, где смогли отдохнуть, читая «Таймс» до обеда, на котором к нам присоединился Нейрат. Шел разговор общего характера, не представляющий особого интереса, за исключением одного момента, который меня заинтересовал, когда в разговоре коснулись ошибок, допускаемых переводчиками на международных конференциях. Шмидт рассказывал однажды об одной такой ошибке, и кто-то спросил его: «Вы засмеялись, когда услышали это?», на что он ответил, что сейчас не те времена, когда какой-либо немец рискнет засмеяться в присутствии кого-либо из представителей союзников. Он сказал это с довольно горькой улыбкой. Я должен сказать, что меня удивляет, что они не ожесточены еще больше, и я думаю, что это несомненно должно каким-то образом объяснять, почему они полны решимости (чего бы им это ни стоило) поставить себя в такое положение, чтобы другие люди должны были обращаться с ними с уважением, и я не могу не думать, что это частично объясняет их готовность отказаться от личной свободы ради власти. Как где-то отмечает автор книги «Дом, который построил Гитлер»: «По поводу этого один немец сказал ему: „Когда я иду по улице, я не заинтересован в том, чтобы люди говорили: „Вон идет Иоганн Шмидт“, но я хочу, чтобы они говорили: «Вот идет немец“.

После ужина, на котором мы выпили много доброго мюнхенского пива, мы отправились на поезд и разместились в своих купе. Должен признаться, что я был вполне рад это сделать. Фон Нейрат, к счастью, исчез в своем купе, а мы с Киркпатриком прежде чем улечься спать в течение часа обсуждали наши впечатления.

Беседа с Гитлером в Берхтесгадене

19 ноября 1937 года

Мы прибыли в Берхтесгаден в 9 час. 30 мин. и были сразу же препровождены к дому Гитлера. Он встретил нас на ступеньках, мы тут же поднялись и приступили к беседе — Гитлер, фон Нейрат, Шмидт и я. Он подал мне знак начинать, что я и сделал, поблагодарив его за предоставленную мне возможность иметь эту беседу, которую, как я надеюсь, мы можем провести совершенно откровенно и которая, как я надеюсь, может послужить средством улучшения взаимопонимания между обеими нашими странами — взаимопонимания, от которого, как мне представляется, может зависеть будущее не только обоих наших народов, но и цивилизации вообще.

Он попросил меня указать, какие основные вопросы я хотел бы обсудить. Я сказал, что я полностью в его распоряжении, но что, по мнению премьер-министра, министра иностранных дел и правительства Его Величества, было бы в пределах возможностей обеих наших стран попытаться сразу же полностью определить позиции каждой из них и проявить готовность к сотрудничеству во имя мира и внесению большого вклада в это дело. Хотя в нацистской системе многое вызывает неприятие британского общественного мнения (отношение к церкви; возможно, в меньшей степени — отношение к евреям; отношение к профсоюзам), нельзя закрывать глаза на то, что он сделал для Германии и, с его точки зрения, для того, чтобы выдворить коммунизм из своей страны, и, как он это понимает — чтобы блокировать его продвижение на Запад.

Если взять Англию в целом, то сейчас проявляется гораздо больше понимания всей его работы в этом плане, чем когда-нибудь раньше. Коль скоро мы сможем добиться какого-либо успеха в развитии этого понимания, мы должны будем непременно почувствовать себя вправе подключить к любым переговорам, которые мы могли бы проводить, те страны, с которыми у нас существуют особые связи — Италию и Францию. Если мы вчетвером достигли бы между собой согласия, то тем самым заложили бы самые прочные основы для дела мира и для всего того, что захотели бы построить на этих основах.

Он не возражал против этого, но сказал, что формального согласия между четырьмя державами можно было бы достигнуть без особого труда, но оно не много бы стоило без принятия в расчет реальностей, даже если они и неприятные. Германии пришлось признать реальность в виде Польши. Все мы должны принять такую реальность как признание Германии в качестве великой державы. Мы должны отойти от версальского мышления и признать, что мир не может постоянно находиться в состоянии «статус-кво».

На это я ответил, что никто и не намеревается относиться к Германии иначе, как к великой державе, и что никто в здравом уме не ожидает, что мир может вечно оставаться неизменным. Все дело в том, каким образом должны происходить эти изменения.

На это он ответил, что имеется две, и только две, альтернативы:

1) свободное противоборство сил, что означает войну; и

2) разумное урегулирование.

Мир испробовал первую. Способен ли он предпочесть вторую? К несчастью, мы имели возможность сравнить два пути, и потому необходимо найти путь к разумному решению.

Здесь он разразился ворчливой тирадой о том, как трудно иметь дело с демократическими странами. Все его предложения, будь то по разоружению или по вопросам политики, терпели крах на этом рифе. Многопартийная система демократических стран осложняет решение проблемы колоний (конференция консервативной партии). Единственно, что не потерпело крах, так это морское соглашение, которого он намеревался придерживаться, пока русские вынудят его воспользоваться правом пересмотра.

Что касается «демократической» части его высказывания, то я ответил, что если каких-то изменений можно ожидать не ранее прекращения приверженности Великобритании демократической системе, то совершенно очевидно, что я напрасно потратил время на поездку в Берхтесгаден, а он — на то, чтобы принимать меня. Ибо, как я полагаю, Великобритания меньше всего намерена менять свою форму правления. При всем уважении к нему, этот вопрос не очень уместен. Его предложения по разоружению и по другим вопросам потерпели неудачу не из-за многопартийной системы, демократии или чего-то подобного, но потому, что другие страны по тем или иным причинам не были удовлетворены той степенью безопасности, которая им практически предлагалась. По причинам, которые ему представляются убедительными, он игнорировал договорные обязательства. Я не буду обсуждать, насколько вески причины нарушения обязательств или нет, но не удивительно, что это вспоминают, когда он выступает с новыми инициативами.

Он пояснил, что, критикуя демократии, он прежде всего имел в виду Францию, но повторил, что даже применительно к нам партийная конференция «связала» правительство. В Англии откровенно высказываются в том плане, что Германии ни в коем случае не должно быть разрешено иметь колонии, и что я должен был заметить попытки враждебных кругов Англии сорвать мой визит в Берлин.

На это я ответил, что, по моему мнению, враждебные круги могут быть не только в Англии.

Затем он спросил меня, какие еще имеются между нами проблемы помимо колоний. Я ответил, что английское общественное мнение было бы радо узнать о его отношении к Лиге Наций и разоружению. В отношении Лиги Наций он сказал, что не может понять, почему мы придаем такое значение пребыванию Германии в Лиге, тогда как нас не волнует, что США не входят в нее. Сейчас не может быть дан ответ на вопрос, вернется ли туда Германия. Разумеется, она не вступит в Лигу, если та сохранит свой нынешний состав и методы деятельности. Вопрос разоружения сейчас более сложен, чем несколько лет тому назад. Сейчас мы наверстываем упущенное — равно как и Германия, — и опыт показывает, что уважение к странам зависит от степени их вооруженности. А теперь еще Россия… Он предложил отменить использование бомбардировщиков, но «колониальные» страны настояли на их сохранении по полицейским соображениям. «Кто будет решать этот вопрос и как он будет решаться, я не знаю». Что еще? Я сказал, что Версальский договор, несомненно, порождает и другие проблемы, которые, как нам представляется, могут вызвать осложнения, если не найдут своего разумного решения, например, проблемы Данцига, Австрии, Чехословакии. По всем этим проблемам мы не настаиваем непременно на сохранении статус-кво по состоянию на нынешний день, но мы озабочены тем, чтобы избежать такого их решения, которое могло бы вызвать осложнения. Если может быть найдено разумное урегулирование при свободном согласии и доброй воле тех, кого это прежде всего касается, — мы, разумеется, не проявим ни малейшего желания блокировать его.

Он ничего не сказал о Данциге, а в отношении Австрии заявил, что у них есть соглашения, которые соблюдаются, и что он надеется, что «разумные элементы» в Чехословакии предоставят возможность судетским немцам «пользоваться статусом, который гарантировал бы их положение».

В ходе беседы два или три раза в разной форме поднимался вопрос о колониях. Он заявил — хотя и не очень настоятельно, — что мы нарушили соглашения по Конго, распространив военные действия на территории колоний, но согласился, что нет смысла обсуждать обвинения в нарушениях условий прошлых договоров.

Если мы можем урегулировать этот вопрос между собой — хорошо; если нет — он должен принять это к сведению и выразить свое сожаление. Но он высказал надежду, что Франция и Великобритания совместно изучат этот вопрос и выработают решение, которое смогут предложить. Он добавил, что:

1) если есть какие-то страны, от которых по стратегическим причинам мы не хотели бы отказаться, мы должны были бы предложить что-то взамен; и (в довольно юмористическом тоне), что

2) он не хочет колоний

а) в стратегических точках, что могло бы втянуть его в конфликтную ситуацию;

б) ни в Сахаре;

в) ни в Средиземноморье «между двумя империями»;

г) ни на Дальнем Востоке, что также слишком опасно.

На это я сказал ему — и повторил это не раз, — что для сегодняшнего или любого другого правительства не может быть и речи о том, чтобы касаться вопроса о колониях кроме как в контексте общего урегулирования, которое открыло бы перед нашим народом перспективу реального взаимопонимания и ослабления существующей напряженности. Но мы полны готовности обсудить эту и любую другую проблему. Здесь возник вопрос: какой следующий наиболее полезный шаг мы могли бы предпринять? Было бы печально, если бы эта беседа, подобно предыдущим, не нашла своего развития и не привела к общим усилиям, направленным на достижение соглашения, что я предложил вначале. Колебания в отношении проведения каких-то конкретных мер в этом плане произвели бы неблагоприятное впечатление в Англии. На это он ответил, что беседы и переговоры всегда требуют тщательной подготовки. Он не верит в переговоры, которые проводились бы каждые три месяца и ни к чему не приводили, и потому считает, что было бы разумнее, если бы мы провели соответствующую подготовку по дипломатическим каналам. Он выразил также надежду на то, что мы могли бы отойти от атмосферы «неминуемой катастрофы». Нынешняя обстановка не является опасной. Если верить печати, то, конечно, можно ожидать, что в один прекрасный день проснетесь и увидите германские войска в Вене или в Праге, точно так же, как печать затеяла опасную игру, опубликовав насквозь лживое сообщение о том, что 20 000 немцев находятся в Марокко. Реальная угроза — это безуспешные переговоры. Если он направит фон Нейрата в Лондон, каждый немец подумает, что тот отправился для обсуждения колониальных притязаний, и если ему не удастся добиться успеха, обстановка не только не улучшится, а ухудшится.

Давайте довольствоваться медленным продвижением вперед. Это самый надежный путь. Ни один человек, который видел, что такое война, как видел он, не может быть настолько глупым, чтобы хотеть новой войны, ибо все мы знаем, что в войне проигрывает даже победитель. В настоящее время только одна страна может думать о войне — Россия!

Я ответил, что совершенно убежден в том, что премьер-министр и министр иностранных дел не оспорят его призывов к осторожности в отношении медленного продвижения вперед, при условии, что мы почувствовали бы, что действительно продвигаемся вперед. Действительно, премьер-министр сказал мне накануне моего вылета из Лондона, что он был бы очень доволен медленным продвижением вперед и что вряд ли можно рассчитывать на что-то другое. Самое главное — чтобы обе наши страны действовали во имя достижения одной и той же конечной цели — мирного решения сложных вопросов, которыми мы весьма озабочены.

Трудно дать четкий или последовательный ответ о беседе, продолжавшейся более трех часов и проходившей не совсем ординарно. В целом Гитлер был спокоен и сдержан, если не считать моментов, когда он приходил в возбуждение, говоря о России или печати. Вопрос о коммунизме не занял столько места, сколько я ожидал. Гитлер говорил очень живо: глаза в постоянном движении и энергичные жесты в подкрепление мысли. Я вполне могу понять, почему он считается популярным оратором. Быстрая смена настроений — сардонический юмор, издевка, иногда почти тоска. Но он поразил меня своей искренностью и верой во все то, о чем он говорил. Что касается политического значения беседы, то я не оценил бы его очень высоко. Я полагал бы, что беседа была хороша для установления контактов, но у меня сложилось четкое впечатление, что кроме колоний ему мало что от нас надо и что, по его мнению, в отношении европейских проблем время работает на него. В конечном счете я полагаю, что, желая поддерживать с нами дружественные отношения, он в то же время не спешит решать вопрос о возвращении в Лигу Наций, рассматривает разоружение как дело достаточно безнадежное и, короче говоря, чувствует себя сильным и не собирается бегать за нами. У меня не сложилось впечатление, что он намерен воевать с нами из-за колоний; но нет сомнения в том, что если он не сможет получить удовлетворения в этом вопросе, то хорошие отношения, при которых, по моему мнению, мы могли бы оказывать значительное влияние и без которых внешняя напряженность сохранится, оказались бы невозможными.

Хотя он был вполне дружелюбен и любезен, он проявлял определенную сдержанность, что частично можно объяснить усталостью, но мне кажется, что главным образом это следует отнести за счет осознания, что у нас разная система ценностей и что мы говорим на разных языках.

Это было не только расхождением во взглядах между тоталитарным государством и демократическим. Складывалось впечатление, что он считает, что в то время, как он достиг власти лишь после тяжелой борьбы с сегодняшними реалиями, британское правительство продолжает благоденствовать в созданном им мире, в фантастической стране странных, хотя и достойных уважения, иллюзий. Оно потеряло всякую связь с реальностью и цепляется за ходячие лозунги — «коллективная безопасность», «всеобщее урегулирование», «разоружение», «пакты о ненападении», — которые не дают никаких практических перспектив разрешения проблем Европы.

Он не может, в частности, понять, почему такое значение придается возвращению Германии в Лигу Наций. Он считает всю концепцию равенства государств нереалистической и не основанной на реальной жизни, а следовательно, не верит в то, что дискуссии между множеством стран с разными интересами и совершенно различной значимостью могут куда-то привести. Отсюда его предпочтение решать отдельные проблемы в одиночку.

К этому добавляется его недоверие к демократическим методам, которые он считает неэффективными, чреватыми ошибками и неуместными в этом сложном и постоянно меняющемся мире, в котором мы живем. Главным пороком демократии, по его мнению, является то, что она может парализовать способность реально оценивать факты своей любовью к разглагольствованиям и искаженным представлением фактов в ее печати с ее вседозволенностью.

Во-вторых, система Лиги означает сохранение статус-кво. Бесполезно уходить от этого вопроса, заявляя, что ст. 19 Устава предусматривает возможность пересмотра мирными средствами. Подобный аргумент — еще одно из проявлений самообольщения. Невозможно представить себе мирный пересмотр с общего согласия, поскольку каждый член Лиги потребует жертв со стороны других.

Все это, естественно, тревожит нас и затрудняет контакты. Мы говорим на разных языках. Ведь факт — возможно, и неудобный факт, — что Германия в настоящее время является великой и сильной страной, в которой энергия бьет ключом и которая полна решимости добиться того, что она считает своими законными чаяниями. А это означает, что будет трудно достигнуть прогресса, если мы не проявим готовности выступить с конкретными предложениями по одному вопросу, который непосредственно возникает между нами, а именно — по вопросу о колониях. Ведь он, несомненно, будет утверждать, что достиг со своими соседями таких договоренностей, которые касаются их и его больше, чем нас; что он будет твердо их придерживаться; а что касается Лиги Наций и т. п. — то он не собирается менять метода, который он считает «реалистичным» и эффективным, на тот, который в основном строится на иллюзиях.

Возможно или нет — а если и возможно, то желательно ли? — пытаться выработать линию практических предложений по колониям — это вопрос, порождающий множество других соображений. Но вряд ли существует какой-либо другой практический путь внесения коренных изменений в англо-германские отношения.

Путешественник, преодолевший бесчисленные трудности в диких местах, обнаруживает, по возвращении домой, что его семья не ведает о его злоключениях и погружена в местные дела и проблемы. Они встречаются дружелюбно, но он чувствует, что они живут в другом мире и говорят с ним совсем на другом языке.

Возможно, эта аналогия и небезупречна, но она иллюстрирует отношение Гитлера к встрече с представителем британского правительства.

Как представляется, дело сводится к тому, должны ли мы посчитать возможным или желательным рассмотреть проблемы колониального урегулирования в широком плане, имея в виду возможность использовать это как средство нажима для продолжения курса на реальное умиротворение в Европе: иными словами, вместо того, чтобы вести с ним торг в плане отказа его от колоний взамен на предоставление свободы действий в Европе, попытаться провести более трудный, но, вероятно, более благоразумный торг по колониальному урегулированию в обмен на хорошее поведение в Европе.

20 ноября

Мы вернулись в Берлин к завтраку, после чего я написал несколько писем и читал газеты. В 11.00 мы отправились на машине генерала Геринга к нему домой на обед. Его дом находился в лесу. Мы ехали по одному из новых «автобанов» — по шоссе в Штеттин — эта поездка полностью подтверждала все написанное Топом Волмером о подобных шоссе, но я был поражен небольшой загруженностью дороги транспортом. Геринг встретил меня на дороге. На нем были коричневые бриджи и сапоги в тон, зеленая кожаная куртка, поверх которой было надето короткое пальто с меховым воротником. Зеленая кожаная куртка была подпоясана зеленым кожаным ремнем, на котором был подвешен кинжал в красных кожаных ножнах, — в общем он представлял собою весьма живописное и привлекательное зрелище. Его наряд завершала зеленая шляпа с большой кисточкой из замши.

Он пригласил нас посмотреть выгородку, где он держит бизона и лося, к которым он проявляет большой интерес. Затем мы ехали по лесу в своего роде охотничьем фаэтоне, запряженном двумя гнедыми ганноверской породы. Нам много показали из того, что делается по лесонасаждению и уходу за лесом. Этими работами руководит сам Геринг. В конечном итоге мы подъехали к его дому — большому каменному дому, расположенному между двух озер в сосновом лесу. Дом покрыт толстой соломенной крышей, из которой выглядывают решетчатые слуховые окошки. Это дом с колоннами, построенный в форме буквы П. В разных точках на флагштоках развешаны флаги: свастика, охотничий флаг и специально в мою честь над дверью повешен флаг Великобритании. Что касается внутреннего устройства дома, то ничего подобного я никогда не видел. Огромная анфилада комнат, в которую вы попадаете через длинную галерею-вход, заполнена различными ценными предметами искусства: картинами, гобеленами, скульптурами, резными изображениями, которые, как я предполагал, он собрал из различных музеев. Дверь в сад представляла собой резьбу по дереву с изображением вознесения Девы Марии (дверь была вывезена откуда-то из Баварии). Большой зал во всю высоту дома представлял собою огромную комнату с немногочисленной мебелью. Во всю торцевую стену было встроено окно видом на озеро, которое, как и в доме Гитлера, можно было полностью открыть. Огромный камин и такие же огромные деревянные столбы, поддерживающие крышу. Весьма импозантная и довольно приятная комната. Как сказал мне переводчик Шмидт: «Похоже, что генерал Геринг вполне гармонирует со своей комнатой». Вскоре мы вошли в столовую, где нас ожидали лакеи, одетые в ливреи XVIII века из зеленого и белого плюша, бриджи, гетры с гамашами. Фалды фраков загнуты.

Стены столовой были отделаны кожей, довольно похожей на перламутр и очень хорошо смотревшейся. Я сел рядом с фон Нейратом, сообщившим мне о том, что Гитлер не слишком плохого мнения о нашей системе правления! Он признал, что мы можем успешно ею пользоваться и вряд ли ее изменим. Но если бы мы видели неразбериху и безнадежную несостоятельность демократии Веймарской республики, то нацизм не вызвал бы у нас никакого удивления. Он служил при кайзере, однако был вполне убежден в том, что только нацистская система может спасти Германию. Машина управления в целом была парализована.

После легкого завтрака, на который подавали прекрасный ростбиф, который я никогда не пробовал, Геринг увел меня и Шмидта, чтобы поговорить. Он начал с вопроса ко мне о том, удовлетворен ли я своей вчерашней беседой с Гитлером. Я сказал, что мы в откровенном духе обсудили многие вопросы, но я был довольно разочарован тем обстоятельством, что в силу совершенно разных исходных позиций нам было несколько трудно вплотную подойти к обсуждению конкретных вопросов. Я повторил ему то, что я сказал Гитлеру, а именно, что мы не хотим и никогда не хотели твердо придерживаться сложившегося в настоящее время мирового порядка, но мы заинтересованы в достижении разумных решений по этим общим вопросам, которые не повлекут за собой серьезных последствий. По этой причине мы хотим обсудить все эти моменты с ними в полном объеме. Геринг (впоследствии я узнал, что ему было известно о сути моей беседы с Гитлером через Шмидта и что его Г разговор со мной был санкционирован Гитлером) несколько раз повторил, что ему нравится идея проведения встречи четырех западных держав, но он не уверен в том, что их объединенные усилия будут достаточными для достижения разумного решения по всем вопросам. Они предпочтут заключить самостоятельные соглашения непосредственно с заинтересованными сторонами, и, по их мнению, это — наилучший выход. Я сказал, что, конечно, у нас нет никакого желания блокировать соглашения, которые они могут заключить в любом районе мира, но мы за то, чтобы рассмотрение одного из этих вопросов не повлекло за собой опасные последствия, которые трудно предсказать. Что касается колоний, то, по его словам, проблема колоний представляется ему единственным существующим между нами спорным вопросом. Он с достаточным оптимизмом высказал мнение о возможности без особого труда решить проблемы, если признать, что единственными имеющимися у нас колониями являются Того, Камерун и Танганьика, и признать особые трудности, с которыми мы сталкиваемся в отношении последней. Я сказал ему, что ведение переговоров не входит в мою компетенцию и он не должен ожидать услышать от меня больше того, что данный вопрос является весьма трудным и относится к числу вопросов, которые никакое правительство Великобритании никогда не сможет рассматривать изолированно. В конечном итоге он резюмировал, что очень рад моему приезду: по его мнению, визит оказался полезным, теперь мы должны продолжить обсуждение вопросов, используя дипломатические каналы, однако он выразил надежду, что последующий обмен мнениями позволит проводить более подробные беседы между британскими и германскими представителями; он выразил оптимизм в отношении достижения нами полного взаимопонимания.

Как он сказал, для нас остается открытым единственный вопрос — это вопрос о колониях, но даже при всем при этом он не может представить себе обстоятельства, при которых Германия и Англия снова были бы вовлечены в конфликт. Если две высшие расы мира будут настолько безумны, что станут воевать, то это будет катастрофой. Как он сказал, он рад существованию Британской империи, которая, по его мнению, оказывает сильное стабилизирующее влияние на весь мир, — и, с его точки зрения, мы со своей стороны не должны возражать против признания за Германией права иметь особые сферы влияния в тех частях мира, которые имеют жизненно важное значение для ее интересов и благополучия. На это я ответил, что я также надеюсь на возможность нашего успеха в установлении тесных и дружественных отношений. Что же касается конкретных вопросов, которые он мог иметь в виду, когда говорил о сферах влияния, то у нас нет никакого желания вмешиваться в дела, не имеющие для нас первостепенного значения. Однако я повторил, что для нас действительно имеет значение то, чтобы никакие шаги, предпринятые в каком-либо районе мира, не вызвали опасную для нас всех реакцию. На это он мне посоветовал не думать о том, что будет пролита «хоть одна капля немецкой крови», если немцы не будут вынуждены пойти на это.

Меня весьма развлекла встреча с этим человеком. Все это время я помнил о том, что он был связан с проведением «чистки» в Берлине 30 июня 1934 года, и думал о том, за убийство — справедливое или несправедливое — скольких людей он несет ответственность. Однако с этой оговоркой личность Геринга, честно говоря, была привлекательной. Он был похож на большого школьника, полного жизни и гордости за все то, что он делает: похваляется ли он своими лесами и животными, а затем говорит о высокой политике с позиции «зеленого плаща и красного кинжала». Мне он весьма напоминал Эрика Геддеса и производил на меня впечатление личности, сочетающей в себе одновременно черты кинозвезды, крупного и заботливого землевладельца, премьер-министра, управляющего партийными делами и главного лесника в Чэтсуорте.

В целом беседа не вызвала разочарования. Очевидно, он чрезвычайно стремился к развитию дружбы между Англией и Германией, и, как мне кажется, с ним, вероятно, не будет слишком трудно договориться о колониях; однако он определенно рассчитывает на изменения в Центральной Европе, осуществленные таким образом, чтобы не было предлога — или, вероятно, возможности — для вмешательства какой-либо посторонней державы.

Вечером Гендерсон устроил официальный обед, на котором присутствовали фон Бломберг, Шахт, Боле, Фрик, южноафриканский посол и многие другие. После обеда я имел продолжительную беседу с Бломбергом. Естественно, он был весьма дружелюбен и абсолютно откровенен. Суть его разговора заключалась в том, что вопрос о колониях в действительности является второстепенным. Жизненно важными вопросами для Германии, в силу роста численности ее населения и ее расположения в центре Европы, являются те вопросы, которые касаются ее позиций в Центральной и Восточной Европе. Если все будут уклоняться от решений острых проблем, то когда-нибудь должен произойти взрыв. Чего бояться Франции? Германия ничего не хочет от нее, ни от ее заморской империи — исключением является вопрос о колониях, который, по его словам, имеет второстепенное значение. Но, поскольку Франция пользуется влиянием и обладает властью в Западной Европе и в районе Средиземноморья, она должна признать за Германией право иметь аналогичные позиции в Центральной Европе. Насколько им известно, Чехословакия — по его словам (он мог заверить меня самым серьезным образом), является аванпостом России, и никто — даже французы — не любит ее.

Шахт — интересная личность, и в связи с тем, что он покидал свой экономический пост на следующей неделе, разговаривал весьма откровенно. Необходимо не допустить, чтобы снова закрылась вновь открытая в настоящее время дверь. Если мы собираемся вести переговоры, то не разумнее было бы назвать их «экономическими» и обсуждать под этой вывеской то, что нам нравится. Это не вызвало бы у людей такого волнения, как в случае, если им сказали бы, что переговоры, несомненно, носят политический характер. «Если вы хотите обсуждать вопрос „А“, иногда неплохо сказать, что вы будете обсуждать вопрос „Б“. Его интересовал главным образом вопрос о колониях. Они не хотят или не очень хотят возвратить себе расположенные в океане острова. Науру, Каролинские острова и т. д. или Юго-Западная Африка, или, вероятно, Самоа находятся „слишком далеко“. Они признают наши особые трудности, связанные с Танганьикой. Поэтому остается западное побережье Африки. По его мнению, Того и Камерун можно было бы возвратить под суверенитет Германии и отторгнуть кусок территории от Бельгийского Конго и Анголы, предоставив ему статус подмандатной территории.

Я поинтересовался, что заставляет его считать, что Португалии или Бельгии понравится такой план? На это он мне сказал, что в свете политики умиротворения их можно было бы убедить в разумности плана, а нам можно было бы рассмотреть возможность частичной компенсации потерь Португалии путем предоставления ей части территории Танганьики на восточном побережье к северу от Лоренсу-Маркиш. Или же можно претворить в жизнь некую идею о создании организованной на основании правительственной концессии международной компании для отторжения территории на западном побережье; это — легче для Португалии; Соединенные Штаты могут присоединиться, а Германия могла бы иметь долю, равную 51 проценту. Гитлер захочет дать гарантии в отношении негритянских армий и т. д., и подобную идею, возможно, было бы легче осуществить с точки зрения уважения интересов местного населения. Мы упустили возможность (созданную Гитлером) год назад, когда он беседовал с Блюмом; и Гитлер очень хорошо прочувствовал нашу неспособность оценить его щедрый жест в вопросе военно-морского соглашения. Он, не колеблясь, сказал, что он (Шахт) был против того, чтобы он сделал это для нас ни за что. Такого же мнения придерживался и фон Нейрат. Однако Гитлер настойчиво утверждал, что он хочет убедить нас в своих честных намерениях и в желании быть друзьями. Давайте не забывать (и фон Бломберг говорил то же самое), что Гитлер в значительной степени руководствовался тем, что подсказывает ему сердце, и что доверие рождает доверие».

Заканчивая это почти лирическое отступление, можно лишь посетовать, что британская самоуверенность лорда Галифакса не дала ему возможности понять подлинные устремления Гитлера. Но стремился ли он к этому вообще? Ведь он говорил от имени великой и незыблемой Британской империи (недаром провел много лет в Индии) с каким-то выскочкой, делающим первые шаги в мировой политике!