Глава двадцать шестая. «Разведка доложила точно»
Глава двадцать шестая.
«Разведка доложила точно»
Эти слова из знаменитой предвоенной песни о легендарных «трех танкистах» в те годы как бы вкратце формулировали господствовавшую тогда в умах советских людей оценку «славной советской разведки» (без эпитета «славный» было даже неприлично о ней говорить). Был ли это очередной самообман сталинской эпохи?
Военная разведка в предвоенный период была на профессиональной высоте. Именно она и ее агент в Германии Ильзе Штёбе первой сообщила о принятом 18.XII.1940 плане операции «Барбаросса». Эту информацию, полученную от ее хорошего знакомого, дипломата Рудольфа фон Шелия, в Москве встретили скептически. Начальник ГРУ Ф. Голиков приказал проверить, на что Штёбе отвечала: Шелия был прав.
Правда, самого текста ГРУ не достало. Не узнало оно и кодового названия «Барбаросса» (об этом мне говорил Г. К. Жуков). Другое дело, что содержание плана в Москве аналитики ГРУ определили достаточно точно. В сводке ГРУ от 20 марта оно описывалось так:
«14. Столкновение между Германией и СССР следует ожидать в мае 1941 года. Источником подчеркивается, что это мнение высказывается как в военных кругах, так и в кругах министерства иностранных дел. Никто не реагирует одобрительно на эти планы. Считают, что распространение войны на СССР только приблизит конец национал-социалистического режима. Это мнение высказывает и племянник Браухича, который занимает видный пост в министерстве иностранных дел…
…Из наиболее вероятных вариантов действий, намечаемых против СССР, заслуживают внимания следующие:
1. Вариант № 1 по данным анонимного письма, полученного нашим полпредом в Берлине от 15 декабря 1940 года (приложение № 1).
«…Основное направление удара: а) от Люблина по Припяти до Киева; б) из Румынии между Яссы и Буковиной в направлении Тетерев и в) из Восточной Пруссии на Мемель, Виллинг, река Березина и далее вдоль Днепра на Киев»;
2. Вариант № 2 по данным КОВО от декабря 1940 года (приложение № 2):
«…Три главных направления удара: а) из Восточной Пруссии в направлении Литвы, Латвии и Эстонии. Этот удар имеет те преимущества, что Литва, Латвия и Эстония сразу же становятся союзниками Германии. Кроме того, Финляндия сразу же присоединяется к Германии, чтобы отнять забранную территорию; б) через Галицию и Волынь. Эта группа войск будет иметь поддержку украинцев и войск из Румынии, которая будет стремиться захватить отобранную у нее территорию.
Группа войск 2-го и 3-го направлений окружает войска противника в Мало-Польше. На остальном участке наносятся вспомогательные удары на фронтальном направлении с целью очищения всей остальной территории.
На Востоке СССР будет связан Японией, что является для Германии плюсом, так как противник должен создать сразу два фронта, а поэтому концентрация его сил против Германии невозможна».
3. Вариант № 3 по данным нашего агентурного донесения на февраль 1941 года.
«…Для наступления на СССР создаются три армейские группы: 1-я группа под командованием генерал-фельдмаршала Бок наносит удар в направлении Петрограда, 2-я группа под командованием генерал-фельдмаршала Рунштудт — в направлении Москвы и 3-я группа под командованием генерал-фельдмаршала Лееб — в направлении Киева.
Начало наступления на СССР ориентировочно 20 мая».
Правда, на деле это были не «различные варианты», а косвенное отражение внутренней дискуссии в ОКВ: все эти варианты действительно обсуждались в Берлине. Зато сам Голиков практически дезавуировал своих подчиненных:
«1. На основании всех приведенных выше высказываний и возможных вариантов действий весною этого года считаю, что наиболее возможным сроком начала действий против СССР являться будет момент после победы над Англией или после заключения с ней почетного для Германии мира.
2. Слухи и документы, говорящие о неизбежности весною этого года войны против СССР, необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской и даже, быть может, германской разведки.
Начальник Разведывательного управления
Генерального штаба Красной Армии
генерал-лейтенант (Голиков)».
Интересно, что 4 февраля 1963 года тот же Голиков обратился с письмом в ГРУ ГШ, в котором просил разрешения ознакомиться с «письменным докладом РУ за моей подписью в адрес Инстанции и военного руководства о силах, которые фашистская Германия на то время может бросить против СССР в предстоящей войне, и об основных операционно-стратегических направлениях наступления гитлеровской армии против Красной Армии». По решению начальника ГРУ т. Голиков был в апреле 1963 года ознакомлен с этим документом. Он его признал. Внимательно прочитал, заметил, что все правильно изложено. В отношении выводов сказал, что они значения не имеют. Вот какая самокритика! Но это была самокритика двадцать лет спустя. В 1941 же году поведение Голикова было куда осторожнее: спора со Сталиным он себе не позволял, чем приводил в отчаяние разведчиков на местах. Сохранился красноречивый документ: письмо тому же Голикову от начальника военной резидентуры в Берлине, военного атташе Василия Ивановича Тупикова, посланное в апреле 1941 года. Приведу его полностью.
«25/26 апреля 1941 г.
За 3,5 месяца моего пребывания здесь я послал Вам до полутора сотен телеграмм и несколько десятков письменных донесений, различных областей, различной достоверности и различной ценности. Но все они являются крупинками ответа на основной вопрос:
Стоит ли, не в качестве общей перспективы, а конкретной задачи, в планах германской политики и стратегии война с нами; каковы сроки начала возможного столкновения; как будет выглядеть германская сторона при этом?
Я привел количество посланных донесений. Вы не заподозрите, что я плодовитость на донесения отождествляю с чем-то положительным в работе. Но изучение всего, что за 3,5 месяца оказалось допустимым, привело меня к определенному выводу, который и докладываю Вам.
Если окажется, что с изложением этих моих выводов я ломлюсь в открытую дверь — меня это никак не обескуражит.
Если я в них ошибаюсь и Вы меня поправите — я буду очень благодарен.
Советско-японский пакт о нейтралитете, на мой взгляд, явился своего рода проявителем курса германской политики в адрес Советского Союза.
Приезду Мацуока предшествовали:
а) Распространение среди всех слоев населения и иностранных политиков и разведчиков утверждений, что война между СССР и Германией неизбежна.
б) Действительное сосредоточение войск на востоке; действительная инженерная подготовка восточного театра; действительная эвакуация немецкого населения из восточных районов.
в) Открыто подчеркнутое игнорирование наших интересов в своей балканской политике.
г) Толкование визита Мацуока в Москву только как транзитной неизбежности, а его визита тт. Молотову и Сталину как визита признательности за представленный ему вагон или поезд от Владивостока до германской границы.
Приезд Мацуока сопровождался:
а) Продолжением той же пропаганды неизбежности столкновений Германии с СССР, и в этот период пропаганда достигала размеров ажиотажа.
б) Пропагандой, что содержанием переговоров с Мацуока является установление контакта между Германией и Японией в одновременном выступлении этих стран против Советского Союза.
в) Продолжением сосредоточения войск на востоке и демонстративной популяризацией этих мер.
Второе пребывание Мацуока в Москве, до того как появился пакт, не освещалось никак, кроме минимально необходимых хроникерских сообщений.
Появление пакта, видимо, ошеломило германские круги, так как надо было изобретать новую трактовку европейским миссиям Мацуока.
Надо отдать справедливость — новая трактовка была сформулирована очень быстро:
а) Берлинские и римские встреча Мацуока вооружили его столь широкими политическими перспективами, что Московский пакт является лишь первой ласточкой грядущих побед держав «оси».
б) Блестящая победа Мацуока в Москве. (Над кем победа и за что шла борьба?)
в) Советско-японский пакт продиктован Москве Берлином. Этот пакт знаменует собой новый этап отношений между Германией и СССР и характеризуется капитуляцией последнего.
Среди корреспондентов, штатских и военных дипломатов, среди всех кругов населения с немецкой энергией начинается пропаганда версии, будто угроза столкновения отдалена тем, что СССР капитулировал и теперь вряд ли попытается проводить свою политику там, где уже присутствует политика Германии.
18.4. я в ресторане встретился с известным Вам «Хозяйственником». Он мне сказал, что очень рад, что сейчас германо-советская атмосфера неизмеримо лучше, чем в период последней нашей встречи. (А последняя встреча была в период, когда слухи о войне с нами текли со всех сторон широким потоком. Он тогда говорил, что он всем этим удивлен, поражен, не хочет этому верить, не знает, что все это значит, и т. д. в этом духе.)
Теперь, заявил он, угроза столкновения снята.
На мою реплику — разве она была реальной? — он ответил утвердительно и продолжал, что заключением пакта с Японией СССР вновь стабилизировал свои отношения с Германией.
Я сказал, что мне непонятно все, что он говорил, т. к. я считал и считаю, что отношения между СССР и Германией определены договорами между ними самими непосредственно и пакт с третьей стороной не может играть роль барометра.
Ответ он начал с заявления, что авторство всего, что он сейчас скажет, принадлежит не его домыслам, а человеку, который фактически почти единолично решает судьбы Германии. (Я понял, что речь идет о Геринге.)
Прямо на высказанную мною мысль он не ответил, но изложил буквально программную тираду.
1. Взаимоотношения СССР и Германии мыслимы лишь как хозяйственный контакт. Контакта политического быть не может из-за контрастности социальных систем.
2. Германия в ведущейся войне борется за жизненно необходимое ей пространство. У СССР этого пространства с избытком в пределах его границ, и, следовательно, вмешательство СССР в зоны интересов Германии может объясняться не жизненными интересами, а агрессивной противогерманской политикой, как политикой одной системы против другой системы.
Попытка СССР противопоставить жизненным интересам Германии свою политику в недавнем прошлом привела к обострению, которое сейчас рассеялось благодаря пакту. (Почему благодаря пакту, он и здесь не сказал.)
3. Сейчас перед Германией стоит задача добить Англию на внеевропейских театрах.
Для этого Германии нужна Турция. При сегодняшней ситуации на Балканах о позиции Турции не может быть двух мнений: она пойдет на все, что ей продиктует Германия, т. к. Англия утратила все остатки своего авторитета, а СССР не будет вмешиваться.
4. В хозяйственных взаимоотношениях СССР должен учитывать интересы Германии и обеспечивать эквивалентность обмена так же, как это учитывает Германия.
Германии нужен хлеб в таком количестве, которое обеспечивает ей победоносное ведение войны.
Далее он применил аллегорию следующего порядка: «Крысы, когда они голодны, прогрызают стальную броню, чтобы проложить дорогу к хлебу». Немцы же уже дошли до того, что их химики работают над тем, чтобы содержимое канализационных котлованов вновь сделать пригодным для обедов и ужинов.
Такова суть высказываний «Хозяйственника», заявившего, что это не его домыслы, а лица, государственную власть имущего.
Что означает все вышеприведенное?
По-моему, оно означает, что немцы в программе своей политики каких-то не весьма отдаленных сроков имели выступление против нас. Япония по этой программе должна была выступить одновременно с Германией.
Московский пакт опрокинул генеральную суть этой программы (второй фронт).
Немцы, чтобы провал их этой политики не стал всеобще очевидным, толкуют пакт как победу Берлина и чуть ли не поражение Москвы.
Избежать огласки этого провала Германия должна была прежде всего по мотивам внутриполитического порядка.
Ведь неизбежность войны в самые близкие сроки вдалбливалась всерьез широким слоям населения, и вдруг отсрочка. Этим именно и объясняются молниеносность, с какой берлинская версия Московского пакта охватила широкие слои населения, и антисоветская сущность самой версии.
Итак, если признать, что нападение действительно готовилось в близкие, конкретные сроки, то пакт, разрушив важнейший участок этих приготовлений, действительно отсрочил столкновение. Он отсрочил столкновение просто потому, что поставил перед необходимостью перерасчета сил и создание возможной другой коалиции.
Однако и после пакта германская трактовка взаимоотношений Германии с СССР осталась ярко выраженной антисоветской. СССР в ней фигурирует чем-то в виде доминиона.
В силу этого вопрос столкновения — вопрос сроков, и сроков не столь отдаленных, так как, будучи столь зависимой от нормальных отношений с нами, Германия едва ли сочла бы возможным на долгий период планировать устойчивость германо-советских отношений на антисоветской основе.
Это данные общеполитического порядка.
Данные состояния вооруженных сил также говорят о том, что Германия проедается, но держит армию такой численности, которую, кроме нашего театра, негде применить.
Сейчас под ружьем вместе с апрельской мобилизацией резервистов и призывом новобранцев больше 9 миллионов человек.
Против англо-французов Германия выступила с семью миллионами человек.
Группировка германской армии с осени 1940 года (не считая первой партии войск после разгрома англо-французов) неизменно смещается на восток. Сейчас на востоке — Восточная Пруссия, Польша, Румыния — до 118-120 дивизий.
Против англо-французов Германия выступала, имея на западном фронте 150-160 дивизий.
Сосредоточение на восток продолжается.
Качественное состояние вооруженных сил по признакам — политико-моральным, обученности и оснащенности — сейчас пребывает в зените, и рассчитывать, что оно продержится на этом уровне долгое время, у руководителей рейха нет оснований, т. к. уже теперь чувствуется, что малейшие осложнения, намекающие на возможную затяжку войны, вызывает острую нервозность среди широких слоев населения.
В своей внешней политике Германия не только игнорирует интересы СССР там, где интересы обеих стран якобы сталкиваются естественным ходом событий (Балканы). Она изыскивает свои интересы и устремляет их прямо, ярко, антисоветски, больше того — открыто военно-антисоветски и там, где эти интересы, кроме военно-антисоветских, отсутствуют (Финляндия).
Потоки военных транспортов из Германии в Финляндию идут непрерывно, а в последнее время получаются сведения о транспортировке войсковых частей.
Наконец состояние наших вооруженных сил.
Немцы несомненно в курсе слабых сторон подготовленности Красной Армии в период по 1939 год включительно.
Но они также несомненно в курсе и того, какими темпами идет перестройка в армии и какая именно. А эти данные весьма весомые для выбора сроков ведения с нами войны.
Вывод:
Я оговорил вначале, что рассуждения в этом докладе я веду на основе различных конкретных данных, в разное время и в разных документах доложенных Вам.
Все эти данные приводят меня к убеждению, что:
1. В германских планах сейчас ведущейся войны СССР фигурирует как очередной противник.
2. Сроки начала столкновения — возможно, более короткие и, безусловно, в пределах текущего года.
Другое дело, что эти планы и сроки могут натолкнуться на нечто подобное поездке Мацуока «в Москву через Берлин и Рим», как ее здесь в дипломатических кругах называют. Но это уже не по доброй воле немцев, а вопреки ей.
3. Очередные, ближайшие мероприятия немцев мне представляются такими:
а) Оседлание Турции пактом трех или каким-либо ему аналогичным.
б) Присоединение к пакту трех Швеции, а следовательно, и Финляндии, так как последняя давно готова к нему присоединиться.
в) Усиление перебросок войск на наш театр.
г) Планируют ли немцы широкие операции на Ближнем Востоке и в Африке, с применением такого количества войск, которое ослабило бы их европейскую группировку, сказать трудно, хотя официально прокламируются такие цели, как Суэц, Мосул, разгром англичан в Абиссинии.
Военный атташе СССР в Германии
генерал майор В. Тупиков».
Как видим, Тупиков был на профессиональной высоте. Но его письмо, так отчаянно звучавшее, осталось лежать у Голикова.
Почти 50 лет после войны советская разведка молчала о себе. Появлялись отрывочные сведения, да и то случайно. Например, имя Зорге стало известным по чистой прихоти Никиты Хрущева, потому что однажды вечером ему показали известный западный фильм «Кто вы, доктор Зорге?». Хрущев спросил сидевшего рядом Анастаса Микояна: «А что, у нас действительно был такой агент?» Микоян ответил утвердительно, но по своей ставшей легендарной осторожности сказал, что лучше об этом знает еще один гость киносеанса — генерал Мамсуров, заместитель начальника ГРУ. Генерал поведал Хрущеву правду, и тот распорядился, чтобы о Зорге написали в газетах.
Другим крупным советским разведчикам предвоенного периода повезло меньше. Например, КГБ долгие годы держало под замком сведения о Харро Шульце-Бойзене и Арвиде Харнаке («Старшина» и «Корсиканец»), потому что Вальтер Ульбрихт, а за ним Эрих Хонеккер упорно настаивали на том, что вовсе не советская разведка, а ЦК КПГ был руководителем всей деятельности участников «Красной капеллы», которая вовсе не была разведывательной, а только антифашистской подпольной организацией.
Но вот парадокс: советские разведслужбы действовали не только против будущего противника, но и против друг друга, причем в этой войне пальма первенства по понятным причинам принадлежала НКВД. Долгое время ведущую роль в закордонной разведке играли военные. Не в последнюю очередь потому, что в ее руководстве находились талантливые люди, прекрасные организаторы. Известно, какую роль в разведке играют опыт и преемственность. Шефов шпионажа не меняют каждый день: полковник Николаи и адмирал Канарис оставались на своих постах долгие годы, то же самое можно сказать о легендарном «Си» — шефе британской разведки адмирале Синклере и его преемнике Мензисе. Советскую военную разведку создавал и пестовал с 1924 до 1935 год Ян Карлович Берзин (его настоящее имя Петер Кюзис). Он стал создателем большой сети своих резидентур, причем активно пользовался методами, впоследствии объявленными «вражескими», а именно: он умел давать своим резидентурам «крыши» торговых фирм (Треппер), издательств (Радо), как бы проникая во внутреннюю ткань западного мира. Далее, Берзин, следуя принятому в тогдашней большевистской партии интернационалистскому принципу, не смотрел в анкеты и не боялся, если на вопрос о национальности спрашиваемый отвечал, что он еврей. Впрочем, тогда такого пункта в анкетах и не было. Наоборот, Берзин ценил подвижность еврейского ума, способность к языкам и умение ассимилироваться в чужих условиях, выработанное годами пребывания в диаспоре. Треппер, Маневич, Гуревич — разве их взяли бы по «пятому пункту»?
В свою очередь разведка НКВД на первых порах занималась специфическими вопросами, связанными с борьбой против контрреволюции. На ее счету к 30-м годам тоже было немало блестящих операций — знаменитый «Трест», в результате действий которого в СССР заманили «супершпиона» Его Британского Величества Сиднея Рейли, похищение генерала Скоблина.
Судя по всему, сначала между обеими службами — военной и чекистской — существовало сотрудничество, нечто вроде мирного сосуществования. Менялись они и способными сотрудниками. Так, талантливый разведчик Сэмуэль Гинзбург (будущий Вальтер Кривицкий), найденный Берзиным, в начале 30-х годов перешел в ИНО. Но вскоре ситуация изменилась. Сталин и его «правая рука» — ОГПУ начали великую и кровопролитную битву против своих наиболее убежденных и честных соратников — в первую очередь, против военных. Пришелся удар и по ГРУ. Первым пал Ян Берзин. Началась «карусель начальников». Берзина сменил Урицкий, Урицкого — Гендин, Гендина — Орлов, Орлова — Проскуров. В 1940 году пришел Голиков, в разведке мало понимавший и малоподвижный, но «верный». Итак, за три года — с 1938 по 1941-й — сменились пять начальников военной разведки. Если учесть, что были репрессированы почти все заместители начальников ГРУ, а во всем управлении (как об этом Проскуров доложил Сталину в 1940 году) исчезло больше половины личного состава, то можно оценить силу удара по военной разведке, нанесенного ей ее соперниками. Но и сами «соперники» не убереглись от сокрушительных ударов: были расстреляны Слуцкий, его заместитель и преемник Шпигельглас. Особо сильный удар — просто загадочный парадокс! — был нанесен по резидентуре в Берлине, где только перед самой войной появился знающий и умелый человек — Александр Михайлович Коротков. Сравнительно легче отделался Лондон — здесь знаменитая «кембриджская пятерка» продолжала работу, хотя к ее донесениям порой относились с недоверием. Не говорю уж о Зорге, которого Сталин и Голиков зачислили в разряд «провокаторов»…
Если попытаться определить основные каналы, по которым шла в Москву «неприятная» информация, то она была многослойной. К донесениям спецслужб добавлялись шифрограммы и шедшие фельдсвязью письменные документы полпредств. На эту тему доклады направлял не только Деканозов из Берлина, но и полпреды из других стран — из Англии, США, Румынии, Болгарии, Японии.
Но вот очередной парадокс: Деканозов — человек Сталина, Сталин не желал слышать и читать о готовящемся на СССР нападении. А Деканозов, начиная с конца 1940 года вплоть до 21 июня 1941 года, посылал одно предупреждение за другим — вплоть до того, что за день до войны Берия писал Сталину:
«Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня „дезой“ о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. Он сообщил мне, что это нападение начнется завтра».
Но Сталин не верил. При этом поступило Сталину подобное донесение не из какого-либо сомнительного источника, а непосредственно от народного комиссара государственной безопасности В. Н. Меркулова. Резолюция вождя: «Товарищу Меркулову. Можете послать ваш „источник“ из штаба Герм. авиации к е… матери. Это не „источник“, а дезинформация. И. Ст.».
Коротко и ясно! А ведь сегодня мы знаем: «источником» были Харро Шульце-Бойзен (из штаба люфтваффе) и Арвид Харнак (министерство экономики) — высокоинтеллигентные люди, самоотверженные антифашисты, которые вскоре сложили свои головы на эсэсовской плахе по делу легендарной разведывательной группы, названной гестаповцами «Красная капелла».
Мне особенно резануло слух подобное грубое выражение Сталина по адресу «источника» — ибо много лет назад я имел возможность беседовать с человеком, работавшим вместе с Шульце-Бойзеном и Харнаком. В 50-е годы в Берлине я познакомился с Гретой Кукхоф, входившей в эту разведывательную организацию. Мы часто встречались в Берлине и Москве. Я даже собирался писать книгу о ней, однако вскоре мы пришли с Гретой к мнению, что делать этого пока не стоит. Я уже упоминал, что в те суровые годы руководство СЕПГ и сам Вальтер Ульбрихт ни в коем случае не желали признавать подвиги советских разведчиков и хотели изобразить их членами некой подпольной группы, действовавшей под непосредственным руководством ЦК КПГ. Кривить душой ни Грете Кукхоф, ни мне не хотелось, а шансов на публикацию вопреки воле Ульбрихта тогда было мало.
Грета Кукхоф подробно рассказывала о том, как заблаговременно разведчики-антифашисты стали сообщать о подготовке Германии к операции «Барбаросса».
— Собственно говоря, — говорила моя собеседница, — для этого было нужно лишь внимательно смотреть за всем, что происходит вокруг нас. Например, в нашей организации были люди из метеорологической службы. По поступающим к ним заявкам они точно знали, куда направляется тяжелая авиация. Особенно обширные сведения по этому вопросу имелись у Харро Шульце-Бойзена, который служил в имперском министерстве авиации. Он поддерживал связи с широким кругом хорошо информированных высших офицеров.
Если мне память не изменяет, то уже в октябре 1940 года мы знали, что намечается нападение. Зато с полной определенностью могу сказать, что в начале апреля 1941 года нам удалось точно узнать срок. Мы о нем сообщили, потому что мы считали, что готовится чудовищное преступление против народов Советского Союза, которое будет стоить жизни десяткам тысяч людей — в том числе и десяткам тысяч немецких солдат.
— Арвид Харнак, — продолжала Кукхоф, — имел хорошую информацию об экономической подготовке войны, так как он работал в имперском министерстве экономики. Там составлялись точные статистические данные о потребности в бензине и других ресурсах, необходимых для ведения войны. Так, один камешек к другому, складывалась мозаика нашей информации о подготовке к нападению.
— Получили ли вы ответы на ваши сообщения, переданные Советскому Союзу?
— Разумеется. Наши друзья были нам очень благодарны, например, когда мы смогли им сообщить направление первых ударов. Тем больше мы были потрясены в первые, самые тяжелые недели всей войны, когда снова услышали названия тех самых населенных пунктов, которые мы указывали в наших сообщениях. Оказалось, что на тех самых направлениях, о которых мы заранее сообщали, вермахт добивался самых больших успехов. Нам это было совершенно непонятно…
Что я мог сказать моей собеседнице, перенесшей в своей жизни труднейшие мгновения, уцелевшей просто чудом (смертная казнь ей была заменена тюрьмой, и она была освобождена советскими войсками)? Да ничего. Мы сами сегодня с недоумением читаем архивные публикации об объеме развединформации на пороге войны. Конечно, был необходим «критический глаз» при оценке подобной информации. Конечно, защитники сталинской непогрешимости могут возразить — мог ли Сталин входить в подробности и верить любому донесению? Но если таких донесений десятки? Сотни? Если даже начальник Генштаба был согласен с предупреждениями?
Историки и психологи могут спорить: как распределить вину между политиками, не хотевшими верить правде, и военными, которые не сумели эту правду довести до политиков? Например, существует мнение, что начальник Главного разведуправления генерал Ф. Голиков сопровождал донесения вышеприведенного сорта дискредитирующими резолюциями лишь потому, что иначе бы Сталин вообще не стал бы их читать. Однако такие ответственные военные руководители, как нарком Тимошенко и начальник Генштаба Жуков, могли и должны были настаивать на правде. Не настояли.
Это одна сторона событий. Но была и другая. Если взглянуть на постановления Политбюро ЦК ВКП(б) за предвоенные годы, то этому важнейшему органу государственного управления никак нельзя бросить упрек в том, что он не занимался подготовкой к будущим военным испытаниям. Вот лишь выборочный список (разумеется, на оригиналах стоял гриф «строго секретно», «сов. секретно», «особой важности»):
— 27 мая 1939 года было принято постановление о развитии промышленности искусственного жидкого топлива; 1-я очередь должна была быть пущена в 1940-м, 2-я — в 1941 году.
— В тот же день 27 мая — решение о производстве литой многослойной брони на Кировском и Ижорском заводах (Ленинград).
— 20 августа 1939 года было решено приспособить московское метро под массовые убежища для населения с окончанием работ в декабре 1940 года.
— 29 августа 1939 года было решено отобрать 4000 коммунистов на политическую работу в Красной Армии.
— 13 марта 1940 года принято решение о военной переподготовке работников партийных комитетов, первые сборы были назначены на май — июнь 1940 года, дальнейшие — до конца 1940 года.
— 20 марта 1940 года было установлено, что необходимо за 3 года подготовить 208 400 командиров и младшего комсостава — 890 000 человек. Все это предпринималось в расчете на «полное отмобилизование в 1940-1941 годах».
— 25 марта 1940 года создали комиссию для выдвижения начальствующего состава.
Так продолжалось и в роковом 1941 году:
— 21 января Политбюро получило секретный доклад о реальном выполнении плана за минувший год, в котором указывалось на рост производства в оборонной промышленности (33%), но отмечалось отставание по нефти, строительству, химии.
— Примерно в это же время начальник Главного политического управления Красной Армии Запорожец представил доклад о состоянии военной пропаганды, в котором с сожалением констатировал: «Во всей пропаганде, ведущейся в стране, преобладает мирный тон, она не проникнута военным духом, слабо напоминает советскому народу о капиталистическом окружении, о неизбежности войны».
— В апреле он же доносил о некомплекте среднего политсостава в Красной Армии (9 841 человек).
— 26 апреля Тимошенко и Жуков потребовали пополнения в 100 тысяч человек для реализации программы модернизации ВВС.
— Замнаркома Кулик докладывал Сталину о срыве производства 57, 76 и 88-мм бронебойных трассирующих снарядов, 107, 122 и 152-мм бронебойных и полубронебойных снарядов.
Эти вопросы, фиксировавшиеся в секретных приложениях к протоколам Политбюро, — лишь выборка, мозаика. Но и она не дает оснований полагать, что в Москве «спали». Другое дело — на какое время планировалось завершение всех оборонных мероприятий. А это был конец 1942 года.
Карусель противоречивых указаний Сталина наркому обороны, а от наркома — в войска, вертелась весь период февраля — июня 1941 года. Взять хотя бы вопрос об укреплениях на границе. Еще в 1940 году начали строить новые укрепленные районы (УР), но их нечем было оборудовать. Загорелся спор — снимать ли артиллерию со старых УР, существовавших до 1939 года по линии старой границы УССР и БССР (эту линию немцы почему-то называли «линией Сталина»). Шапошников, Жданов и заместитель наркома Кулик выступали за частичное снятие. Жуков и Тимошенко были против, считая, что линия еще пригодится. Сталин согласился с первым, а затем… со вторым. Поэтому 8 апреля 1941 года генштаб приказал не ликвидировать, а «законсервировать» 6 важнейших УР. 14 апреля последовал другой приказ — о приведении в готовность новых укрепленных районов.
В том же апреле 1941 года по докладу Жукова Сталин согласился усилить прикрытие западной границы. Требуя максимальной скрытности, он разрешил под видом лагерных сборов выдвинуть из глубины страны две армии — одну в Белоруссию, другую — на Украину. В мае генштаб перебросил к границам 28 дивизий и 4 армейских управления.
Когда 13 июня Тимошенко попросил указания о приведении войск в боеготовность и развертывании первого эшелона прикрытия, Сталин ответил лишь: «Подумаем». 14 июня Сталин запросил данные о числе советских дивизий, и когда ему доложили, спросил: «Ну вот, разве так мало? Немцы, по нашим данным, не имеют столько войск».
Сейчас трудно сказать, откуда это взял Сталин. Жуков доложил, что у него 149 дивизий и 1 отдельная бригада. У немецких трех групп армий (Лееб, Бок, Рундштедт) было 135 дивизий. Но они и по численности, и по боевой силе значительно превосходили советские. Единственное, в чем Сталин был прав, — это в количественном составе советских танковых сил и ВВС. Они действительно превосходили немецкие. Советских танков — 23 200, самолетов — 22 000. Больше, чем немецких, — но устаревших!
Жуков называл свои чувства в те дни «раздвоенными». Действительно, с одной стороны меры принимались, с другой — далеко не достаточные. «Раздвоенными» были и действия Сталина. Так, 21 июня 1941 года он разрешил дать директиву о приведении войск в готовность. Но в той же директиве велел «не поддаваться на провокации» (замечу: даже этот приказ ушел в округа в 00.30 22 июня, а до многих частей дошел уже после немецкого нападения). В тот же день 21 июня колебания охватили Политбюро. Сохранился рукописный набросок, сделанный Георгием Маленковым. Он говорит о том, что Политбюро собирается распорядиться о создании четырех фронтов и о приведении их в полную готовность. Однако текст так и не был подписан. В архиве остался лишь набросок.
Теперь, очевидно, можно вернуться к поставленному в начале вопросу: как мог Сталин «просмотреть» немецкую угрозу, как он допустил, что Красная Армия понесла такие поражения?
Сейчас просто можно исключить термин «просмотрел». Число донесений всех видов разведки за 1940-1941 годы настолько значительно, что речь может идти только о сознательном игнорировании разведывательных сведений. Так, если учитывать только те доклады, которые доходили прямо до Сталина, то получается такая выразительная картина:
Июнь 1940 года — 7
Июль — 19
Август — 13
Сентябрь — 9
Октябрь — 4
Ноябрь — 5
Декабрь — 7
Январь 1941 года — 12
Февраль — 13
Март — 28
Апрель — 51
Май — 43
1-22 июня — 60
Если даже отвлечься от качественных оценок донесений и уровня их достоверности, то говорить можно только о слепой уверенности Сталина в успехе своего политического маневра. Ведь к июню 1941 года характер донесений уже не допускал сомнения в их полной достоверности, так как речь шла не о надежности агентов, а об абсолютной надежности технических средств, в том числе перехвата телефонных переговоров и дешифровки донесений японских, итальянских, турецких источников. Например, что можно было сказать о докладе замнаркома госбезопасности Кобулова от 20 июня, в котором сообщалось о перехвате телефонного разговора посла Шуленбурга от 16 июня:
«Я лично очень пессимистически настроен и, хотя ничего конкретного не знаю, думаю, что Гитлер затевает войну с Россией. В конце апреля месяца я виделся лично с Гитлером и совершенно открыто сказал ему, что его планы о войне с СССР — сплошное безумие, что сейчас не время думать о войне с СССР. Верьте мне, что я из-за этой откровенности впал у него в немилость и рискую сейчас своей карьерой и, может быть, я буду скоро в концлагере. Я не только устно высказал свое мнение Гитлеру, но и письменно доложил ему обо всем. Зная хорошо Россию, я сказал Гитлеру, что нельзя концентрировать войска у границ Советского Союза, когда я ручаюсь, что СССР не хочет войны. Меня не послушали».
Нужно было обладать поистине сталинской самоуверенностью, чтобы еще не верить в угрозу!
Размышляя на эту тему и примеряя к ситуации весны — лета 1941 года все рациональные резоны, я поймал себя на мысли: а можно ли действия Сталина и его самого мерить обычными мерками? И для отрицательного ответа (не боясь упрека в новом культе личности) позволю себе привести некоторые аргументы.
Первый из них — общий для всех диктаторов. Дело в том, что эти люди живут в своем особом, совершенно необычном для нас и не соприкасающемся с внешними явлениями мире. Специфика жизни Гитлера известна, Сталина — меньше. Но существование особого мира очевидно. Начать с образа жизни. «Пространственный мир» Сталина того времени был четко очерчен: кабинет в Кремле, «ближняя дача» в Кунцеве, квартира в Кремле (здесь он почти не бывал). Город Москва уже многие годы существовал для него лишь как фон проезда на бронированном «Паккарде». Все последние выступления перед аудиторией совершались тоже в Кремле; лишь иногда он выезжал в Большой театр в свою ложу — слева от сцены, наглухо отделенную от фойе и коридоров. Также ограничен был круг лиц, с которыми он общался: Берия («Лаврентий»), Молотов («наш Вячеслав»), Каганович, Микоян, Жданов. Военное руководство шло во «втором эшелоне» — раньше Ворошилов, в 1941 году Тимошенко, Жуков. В этом узком кругу и преимущественно за обедом или ужином решались важнейшие дела.
Даже те, кого вызывали к Сталину на прием, не могли рассказать ему, что происходило в мире вне Кремля, — физически из-за краткости аудиенций, психологически — из-за страха. О «загранице» Сталину вообще некому было рассказать — послов он не принимал, советских дипломатов — тоже. Молотов — заграницы не знал. Следовательно, оставались бумаги, донесения агентуры (отобранные!), доклады полпредств. Газет иностранных он, разумеется, не читал (не мог), пользовался выжимками, сообщаемыми в специальном вестнике ТАСС.
Так возникал и развивался по собственным законам особый мир, в котором Сталин соотносил все только с самим же Сталиным. Если учесть специфически-прямолинейный склад ума, воспитанного в традициях Тифлисской православной семинарии, и сложившуюся убежденность в собственной непогрешимости, то этот мир не нуждался в специальных поисках фактов, в критическом их изучении. Фактов же в голове Сталина накапливалось колоссальное количество, чем он поражал и даже потрясал своих собеседников.
Вот почему бессмысленно спрашивать себя: Сталин делал то и то, но разве он не знал, что такого-то вообще не существовало. Или: он не разрешал мобилизацию, разве он не видел немецкого сосредоточения? Такие вопросы просто бессмысленны.
Как выглядела в глазах Сталина бушевавшая вокруг Советского Союза война? Был ли он удовлетворен складывавшейся ситуацией? Существует концепция, согласно которой Сталин вплоть до 40-х годов оставался приверженцем идеи мировой революции и видел себя сначала хранителем, а затем носителем этой всесокрушающей идеи. Но Сталин конца 30-х годов уже не был Сталиным годов 20-х, то есть тем, кто осуществлял принцип «несения революции на штыках» в Польшу. Став преемником Ленина, он видел свою главную задачу во внутренней, пускай и насильственной консолидации общественного строя, а задачи внешние для него становились побочными, подчиненными. Кстати, и немецкие наблюдатели — тот же граф Шуленбург, его военный атташе Густав Кестринг и с ними Густав Хильгер — с удивлением констатировали поворот коммунистической партии и самого Сталина от экспансионистских всемирно-революционных лозунгов к лозунгам чисто имперским, «отечественным». Эта оценка была воспринята и самим фюрером, не раз говорившим о «новом облике» советского вождя.
Нет, не нужна была Сталину экспансия во имя мировой революции. Его цели стали российско-имперскими. Ему даже не нужна была советская Польша, хотя так логично было бы предположить, что Сталину не терпелось взять реванш за поражение 1920 года. Мы знаем, что когда Гитлер в августе 1939 года устами Риббентропа предложил ему продвинуться до Варшавы, то Сталин сначала согласился, а затем (это случилось 25 сентября 1939 года) отказался. Аргумент, как мы знаем, был поистине сногсшибательный: тогда в части страны придется создать автономную Польскую советскую социалистическую республику, а гордые поляки снова начнут «мутить воду» и стремиться к воссоединению. Зато воссоединение Западной Украины и Западной Белорусии с «основной родиной» — это да!
Вот, по свидетельству В. М. Молотова, какой разговор состоялся уже после войны на даче Сталина, когда ему привезли новую карту СССР. Сталин приколол ее на стену и начал рассуждать:
«Посмотрим, что у нас получилось… На Севере у нас все в порядке, нормально. Финляндия перед нами очень провинилась, и мы отодвинули границу от Ленинграда. Прибалтика — это исконно русская земля — снова наша, белорусы у нас теперь все вместе живут, украинцы — вместе, молдаване — вместе. На Западе нормально. — И перешел к восточным границам. — Что у нас здесь?.. Курильские острова наши теперь, Сахалин полностью наш, смотрите, как хорошо! И Порт-Артур наш, и Дальний наш, — Сталин провел трубкой по Китаю, — и КВЖД наша. Китай, Монголия — все в порядке… Вот здесь мне наша граница не нравится», — сказал Сталин и показал южнее Кавказа.
И это революционер, приверженец мирового переворота? Конечно, нет. Это «собиратель земель русских», понимая под этими землями все земли советские.