Жребий брошен
Жребий брошен
Великое альпийское испытание подошло к концу, и перед карфагенской армией открылись просторные равнины Северной Италии. Героические деяния и желание ошеломить противника обошлись дорого. Поход карфагенской армии из Испании в Италию был неординарным предприятием во всех отношениях, в том числе и в плане принесенных человеческих жертв. Ганнибал уходил с Иберийского полуострова, имея 50 000 пехоты и 9000 конницы, а когда он добрался до реки Роны, у него оставалось 38 000 пеших воинов и 8000 всадников. После Альп его армия сократилась до 20 000 пехотинцев и 6000 конников{901}. Даже если первоначальная численность армии Ганнибала и была преувеличена, все равно понесенные им потери поражают не меньше, чем свершения. Конечно, надо учитывать, что в таких военных экспедициях армии теряют воинов не только в боях или из-за голода и болезней либо, как в походе Ганнибала, на горных кручах. Многие рекруты, испугавшись трудностей, лишений и опасностей, просто-напросто ударяются в бега. Как бы то ни было, Ганнибал мог поздравить себя с успешным завершением долгого и тяжелого перехода. Не так уж и сложно набрать новых рекрутов и запастись провиантом. Важнее другое. Эллинистический мир и итальянские города-государства, не воспринимавшие всерьез молодого карфагенского полководца, теперь будут относиться к нему с должным пиететом.
В преддверии битв с римлянами Ганнибал решил постращать тех, кто может оказать ему противодействие. Полководцу, видимо, показалось, что одними дарами и уговорами нельзя добиться от кельтов ни верности, ни покорности. Им надо преподать урок. Они должны понять цену враждебного отношения к карфагенянам. Когда завяжутся бои, будет поздно заниматься воспитанием северных кельтов. Для показательной кары Ганнибал избрал тавринов, осмелившихся воспротивиться карфагенской армии. Он осадил их главный город, захватил его и перебил жителей — мужчин, женщин и детей. Этой кровавой расправой он предупредил все галльские племена о тяжелых последствиях любого сопротивления карфагенскому полководцу. Но массовое избиение тавринов преследовало и другую цель: этим действием, завершавшим грандиозный переход через Альпы, Ганнибал утверждал свое право на мантию великого героя глубокой древности, который первым начал укрощать дикие племена этой земли варваров{902}[309].
Вести о том, что Ганнибал перешел через Альпы, встревожили римлян. Они отозвали из Сицилии консула Тиберия Семпрония Лонга, которому поручалось прийти на помощь Публию Корнелию Сципиону, уже продвигавшемуся к реке По, чтобы сразиться с карфагенской армией{903}. Перед битвой, которая вскоре состоялась у реки Тицин, притока По, Ганнибал устроил для своего воинства поучительное зрелище, надеясь психологически подготовить его к предстоящему кровопролитию. Он собрал галльских пленников и предложил волю тем из них, кто победит в единоборстве. Предварительно Ганнибал распорядился, чтобы с ними обращались как можно жестче, содержали в оковах и морили голодом. Для усиления привлекательности избавления от мук он приказал выложить великолепные доспехи, оружие и военные плащи, привести породистых скакунов, пообещав подарить все это победителям. Пленники с восторгом приняли предложение Ганнибала, поскольку и победа, и поражение сулили им освобождение от рабства. После завершения поединков больше жалости вызывали оставшиеся в живых узники, которым не выпал жребий участвовать в боях, а не погибшие, которых считали счастливчиками. Полибий сообщает:
«Когда этим способом Ганнибал вызвал в душах воинов желательное для него настроение, он выступил вперед и объяснил, с какой целью выведены были пленники. Для того, говорил он, чтобы воины при виде чужих страданий научились, как лучше поступать самим в настоящем положении; ибо и они призваны судьбой к подобному состязанию, и перед ними лежат теперь подобные же победные награды. Им предстоит или победить, или умереть, или живыми попасть в руки врагов, но при этом победными наградами будут служить для них не лошади и плащи, но обладание богатствами римлян и величайшее блаженство, какое только мыслимо для людей. Если они и падут в битве, сражаясь до последнего издыхания за лучшие свои стремления, то кончат жизнь, как подобает храбрым бойцам, без всяких страданий; напротив, если в случае поражения они из жажды к жизни предпочтут бежать или каким-нибудь иным способом сохранить себе жизнь, на долю их выпадут всякие беды и страдания. Ибо, говорил он, нет между ними такого безумца или глупца, который мог бы льстить себя надеждой возвратиться на родину бегством, если только они вспомнят длину пути, пройденного от родных мест, множество отделяющих их неприятностей, если они помнят величину рек, через которые переправлялись. Потому он убеждал воинов отказаться всецело от подобной мечты и настроить себя по отношению к своей доле совершенно так, как они были только что настроены видом чужих бедствий. Ведь все они благословляли одинаково судьбу победителя и павшего в бою противника его; те же чувства, говорил он, должны они испытывать и относительно себя самих: все должны идти на борьбу, с тем чтобы победить или, если победа будет невозможна, умереть. О том, чтобы жить после поражения, они не должны и думать. Если таковы будут намерения их и помыслы, за ними наверняка последуют и победа, и спасение. Никогда еще, продолжал вождь, люди, принявшие такое решение добровольно или по необходимости, не обманывались в своих надеждах одолеть врага. Пускай неприятели, как теперь римляне, питают противоположную надежду, именно, что большинство их найдет свое спасение в бегстве благодаря близости родины; зато несокрушима должна быть отвага людей, лишенных такой надежды»{904}.{905}
Позже, уже перед самой битвой, Ганнибал снова собрал воинов и пообещал в случае победы земли, деньги, освобождение от повинностей и карфагенское гражданство союзникам. В подтверждение верности своим словам он схватил одной рукой ягненка, а другой камень, обратившись с просьбой к Баал-Хаммону и прочим богам убить его, если он нарушит обещание, так же, как он предаст смерти это животное. Затем он камнем размозжил голову ягненка{906}.
Битва закончилась полным разгромом римлян. Ганнибал для усиления своего превосходства в численности и искусности кавалерии отозвал из рейда нумидийского вождя Магарбала и его 500 конников. Сципион, уверовав в способности метателей дротиков устрашать карфагенскую кавалерию, выдвинул их вперед, а свою конницу держал в резерве. Однако римским всадникам скоро пришлось вступить в бой, когда метатели дротиков отступили за их спины. Затем часть нумидийских конников обошла с фланга римскую кавалерию и обрушилась на пехотинцев, запаниковавших и бросившихся бежать. За ними вскоре последовали и римские всадники. Положение римлян стало еще плачевнее, когда тяжелое ранение получил Сципион. Ливий сообщает, что от верной гибели его спас 17-летний сын Публий, впервые участвовавший в сражении, хотя историк не исключает и менее романтический вариант спасения консула Лигурийским рабом{907}.[310]
Сципион, страдая от боли и не полагаясь более на свое малоопытное войско, приказал армии уйти из этого района. Римлянам удалось на какое-то время сдержать наступление карфагенян, разрушив понтонную переправу через реку, но Ганнибал быстро нашел другое подходящее место для сооружения нового моста. Консул, расстроенный дезертирством большого контингента галльских воинов и предательством италийского начальника гарнизона города Кластидия, решил отступить еще дальше, за реку Требия. Здесь он разбил лагерь на возвышенности восточного берега и стал ждать подкреплений{908}.
В середине декабря 218 года прибыл со свежими войсками Семпроний Лонг. Зная, что срок его полномочий истекает, а вместе с ними исчезнут и возможности прославиться, Лонг жаждал поскорее сразиться с карфагенской армией в открытом поле. Воодушевляло консула и то, что его войска смогли одолеть противника в нескольких стычках. В действительности же Ганнибал просто отходил к Требии, сохраняя силы для решающего сражения в подходящее время и в подходящем месте. Его тактические расчеты оправдались. Лонг, вдохновившись малозначительными успехами, настаивал на том, чтобы ввязаться в битву. Сципион отговаривал его, убеждал: за зиму войска лучше подготовятся к боям, а отсрочка даст вероломным галлам время для оценки последствий союзничества с Ганнибалом. Лонга не так-то легко было переубедить, а Ганнибал делал все для того, чтобы подтолкнуть римлян к атаке.
Потрафив самолюбию Лонга, Ганнибал теперь мог заманить его и в западню. Он сам выбрал место для засады на крутом склоне речного берега, поросшем кустарниками и деревьями, куда и направил тысячу всадников и столько же пехотинцев под командованием своего брата Магона. На рассвете следующего дня Ганнибал поручил нумидийской коннице перейти на другой берег реки, напасть на лагерь римлян, забросать их дротиками и отступить. В полном соответствии с ожиданиями Ганнибала Лонг приказал своим войскам преследовать уходивших обратно нумидийских конников, а затем послал вперед и основные силы. Хотя римляне переходили реку, соблюдая боевой порядок, они насквозь промокли, замерзли и к тому же были голодны, потому что их подняли до завтрака. Карфагенские же воины были заблаговременно подготовлены к битве, накормлены и грелись у костров в ожидании команд. С обеих сторон в сражении сошлись рати примерно по 40 000 человек. Численность тяжеловооруженной пехоты в центре была примерно равной, но кавалерия Ганнибала, во всем превосходившая римскую конницу, быстро обнажила фланги римской пехоты для атак. Тогда сравнительно небольшой отряд Магона ударил по римской пехоте и с тыла. Около 10 000 римских воинов смогли уйти в ближайший город Плацентою, но многие погибли у реки или в реке{909}.
Лонг успешно бежал и потом убеждал сограждан в том, что римляне потерпели поражение из-за плохой погоды. Однако мало кто поверил в его легенду{910}. Тем временем Ганнибал пытался переманить италийские города на свою сторону. Он намеренно демонстрировал разное обращение с римскими и италийскими пленниками. Если к первым полководец относился подчеркнуто жестко и содержал их на голодном пайке, то ко вторым выказывал свое расположение и даже отпускал домой. Ганнибал обычно напутствовал их такими словами: «Он пришел воевать не против них, а за них; поэтому им следует, если они хотят поступить разумно, примкнуть к нему, ибо он явился прежде всего для восстановления свободы италиков и для возвращения различным племенам их городов и земель, отнятых римлянами»{911}.
Суровая зима 218/217 года дала римлянам небольшую передышку. Как сообщает Полибий, из-за холодов Ганнибал потерял много людей и лошадей, и у него погибли все слоны, кроме одного{912}.[311] Перезимовав в Болонье, карфагеняне двинулись на юг, перейдя через Апеннины в Этрурию. Четыре дня и три ночи они шли по таким топям, что нельзя было остановиться и разбить лагерь. Сам Ганнибал передвигался на уцелевшем слоне, и во время этого тяжелейшего перехода у него развилась офтальмия, из-за которой он в конце концов ослеп на один глаз{913}.
Осознав наконец, что им угрожает серьезная опасность, римляне призвали к оружию более 100 000 воинов. Для отражения возможных нападений карфагенян на свою новую центральносредиземноморскую империю они направили два легиона оборонять Сицилию и один легион для защиты Сардинии. Два легиона должны были оберегать Рим. Четыре легиона, которыми теперь командовали новые консулы Гай Фламиний Непот и Гней Сервилий Гемин, получили пополнения, возместившие потери, понесенные в боях с Ганнибалом.
Фламиний был человеком импульсивным, высокомерным и самонадеянным. Ганнибал не преминул воспользоваться этими свойствами его натуры и спровоцировать на опрометчивые действия. Сначала он организовал опустошительные набеги на богатую сельскохозяйственную область Кьянти, в которой тогда находилась армия Фламиния, а потом заманил римлян на перевал Боргетто, где возле Тразименского озера их ожидала засада. Ранним утром 21 июня 217 года стоял густой туман, и римляне обнаружили, что попали в западню, когда уже было поздно обойти ее. Возникла несусветная сумятица, в которой полегло более 15 000 римских воинов, включая самого Фламиния. Многие пытались найти спасение в озере и тонули под тяжестью доспехов. Выжили 6000 человек: они добровольно сдались в плен, когда поняли безнадежность своего положения{914}. Ганнибал поступил с пленниками таким же образом, как и после битвы при Требии: отпустил италиков домой без выкупа, сказав, что он пришел воевать против римлян, а не италиков. Карфагенский полководец повелел сверх того раздать превосходные римские доспехи и вооружения своим ливийским пехотинцам{915}. Вскоре почти всю конницу потерял другой консул — Гемин при аналогичном внезапном нападении Ганнибала{916}.
Согласно Ливию, Рим встревожили вести не только о поражениях, но и о странных знамениях, замеченных в Центральной Италии. Особенно пугали сообщения о крови, появившейся в священном источнике Геркулеса в Цере (очевидное следствие успеха ассоциации Ганнибала с мифологическим героем){917}. Традиционная реакция римлян — ублажение богов приношениями и молебствиями, в данном случае молебствием в храме Геркулеса — указывает на то, что они искренне надеялись привлечь его на свою сторону{918}.[312] Сугубо земная битва приобретала характер борьбы за благоволение богов.
Ганнибал, желая дать возможность восстановить физические силы своему измученному воинству, решил перебраться на благодатное побережье Адриатики. Согласно Полибию, карфагеняне добыли столько всякого добра, что с большим трудом довезли и донесли трофеи до места назначения. Впервые за два года Ганнибал смог отправить вестников в Карфаген, чтобы сообщить Совету старейшин о победах. В Карфагене вестям обрадовались и пообещали оказывать поддержку его действиям и в Италии, и в Испании{919}. В Риме же рассказы уцелевших воинов о самом ужасном поражении вызывали горечь и уныние. Толпы людей собрались на Форуме и у сената, печально ожидая подтверждения магистратов. Один из преторов наконец поднялся на трибуну ораторов и просто объявил: «Pugna magna victi sumus» — «Проиграно большое сражение»{920}. Один консул убит, другого вернуть невозможно, и народ, отказавшись от республики, назначил диктатора, мирского самодержца, что позволялось делать только во времена тяжелейших кризисов. На этот пост люди избрали многоопытного Квинта Фабия Максима, побывавшего и цензором, и дважды консулом, а начальником конницы — Марка Минуция Феликса{921}.