Геракл и Мелькарт на Сицилии
Геракл и Мелькарт на Сицилии
Геракл в то же время не был всего лишь орудием агрессивной колониальной экспансии. На западных землях его образ приобрел многогранные и противоречивые черты, отражавшие не только устремления греческих общин, но и их сложные отношения с другими обитателями поселений и городов. На Сицилии греки, пунийцы и аборигены создавали смешанные этнические семьи, поклонялись богам и богиням друг друга, торговали, объединялись в политические альянсы и вели войны. Гераклу, самому воинственному из греческих героев, пришлось олицетворять все эти новые реальности.
Во второй половине VI века на акрополе греческого города Селинунт, соперничавшего с карфагенской колонией Мотия, был воздвигнут величественный храм. Его украшали два ряда из шести колонн с фасада и семнадцать боковых колонн. Считается, что храм посвящался Гераклу, поскольку на метопе великолепного фронтона изображалось сражение греческого героя с керкопами. Это был превосходный образчик сицилийско-греческого искусства, но в то же время и не раболепное подражание общепринятым в эллинском мире художественным формам. Дэвид Ашери отметил: «Свирепость мимики и негнущаяся тяжеловесность фигур на метопах… указывают на преднамеренное стремление отойти от простого воспроизведения заимствованных идеалистических моделей»{326}. Именно здесь, на дальнем краю острова, зародилось сицилийское искусство. Геракл на селинунтской метопе «символизировал греческую колонизацию, цивилизующую дикость». Но художник создавал этот замечательный рельеф под влиянием брутального экспрессионизма пунического искусства, представленного, например, на терракотовых масках. В нем отразился главный парадокс греческой Сицилии: культура, воспринимавшаяся как угроза, стала неотъемлемой частью существования[146].
В сложном и многоплановом процессе смешения культур пуническое население Сицилии, в свою очередь, перенимало греческие художественные формы. По всему острову археологи находят терракотовые статуэтки богинь, исполненные в классическом греческом стиле: в peplos, вышитых одеяниях, ниспадающих замысловатыми складками, и с calathus (корзинками) в руках{327}.[147] Не подражание, а усвоение греческого искусства позволяло пунийцам острова находить новые и оригинальные способы художественного самовыражения. Такие традиционные образцы финикийского искусства, как, например, антропоидные саркофаги — каменные гробы с выступающими человеческими головами, руками и ногами, обрели греческие одеяния и украшения для волос[148].
Самый яркий образец пунического искусства этого периода сохранился в Мотии. В 1979 году археологи обнаружили здесь мраморную статую юноши высотой 1,8 метра, но без рук и без ног ниже колен. Положение левой руки можно было воссоздать по пальцам на бедре. Голову обрамляли локоны, на которых когда-то находились корона или венец, прикрепленные заклепками. Стиль статуи соответствовал строгим греческим скульптурным традициям начала V века Аналогичная статуя эфеба, юноши, достигшего возраста, позволявшего готовить его для военной службы, была найдена в Акраганте, греческом городе на Сицилии.
Высказывалось мнение, будто лишь греческий скульптор мог создать изваяние на столь высоком художественном уровне и эфеб в Мотии якобы украден у греков{328}. Однако это утверждение опровергается самим изваянием. Эфебы в скульптурах данного периода обычно изображались нагими, а на мотийском юноше мы видим длинную тунику из тонкой плиссированной ткани, перетянутую на груди лентой. Предлагались самые разные объяснения этой аномалии. Нагрудная лента и упершаяся в бедро левая рука навели на мысль о том, что молодой человек был греческим возничим колесницы или устроителем состязаний колесниц. Но мотийская скульптура отличается от других сохранившихся статуй греческих возничих. Несмотря на явно греческий скульптурный стиль, статуя отображает пунический обычай не демонстрировать обнаженное тело. Более того, одеяние и убранство головы напоминают ритуальное облачение жрецов пунического божества Мелькарта, с которым на Сицилии отождествляли Геракла{329}.[149] Не греческий, не пунический, а сицилийский эфеб Мотии стал наглядным свидетельством культурного синкретизма.
Начиная по крайней мере с VII века в Восточном Средиземноморье Геракл все больше ассоциировался с тирским божеством Мелькартом. Когда Геродот посетил храм Мелькарта в Тире, он понял, что храм Геракла на греческом острове Фасос первоначально был святилищем тирского божества. Дабы убедиться в этом, Геродот побывал на Фасосе, где его догадка подтвердилась{330}. Интересно, что, по Геродоту, фасийцы поклонялись Гераклу в двух ипостасях, связанных с различными видами поклонений. Они приносили ему жертвы как бессмертному олимпийцу и воздавали почести как герою{331}.[150][151] На другом греческом острове Эрифры аборигены рассказали Геродоту о том, что Геракл явился к ним после того, как плот, на котором он приплыл из Тира, сел на мель в проливе — очевидное следствие смутной коллективной памяти о ритуале egersis{332}.[152] Финикийскому миру был присущ и синергизм культов Геракла и Мелькарта. Особенно это проявлялось на Кипре, где, как и на Сицилии, значительную часть населения составляли греки. К VI веку мастера Китиона, финикийского города на Кипре, освоили изготовление статуэток, изображающих мужскую фигуру в львиной шкуре с палицей в руке — явное подражание греческой иконографии Геракла, но исполненное в ближневосточной или египетской манере воссоздания образа божества: в поднятой правой руке оружие, а в левой — жертва{333}.[153]
Какие же сходства в Геракле и Мелькарте видели греки, восточные финикийцы и пунийцы? Политеистические культуры, естественно, стремились к установлению синкретических отношений между собственными и чужеземными божествами{334}. К примеру, двуязычное посвятительное послание, найденное на Мальте и относящееся к III — II векам, два брата-финикийца адресовали «Мелькарту, владыке Тира» (на финикийском языке) и «архегету Гераклу» (на греческом языке){335}. Греческое понятие «архегет» обычно употреблялось в значении «основоположник» или «прародитель». Эти роли с успехом исполняли оба божества: и Геракл, и Мелькарт{336}. Геракл ассоциировался с колонизацией греками, Мелькарт — тирянами. Мелькарт, покровитель и метрополии, и новых поселений, помогал сохранять связи между ними. Его храмы, воздвигавшиеся в новых колониях, предоставляли нейтральную и священную территорию для налаживания контактов между финикийскими поселенцами и аборигенами. Хотя Мелькарт и не был главным божеством в Карфагене, он продолжал оставаться важным средством влияния в новом пуническом сообществе Западного Средиземноморья.
Пуническая колонизация и экономическое освоение Сардинии оказывали воздействие и на религиозный ландшафт острова. Имеются свидетельства преднамеренного желания Карфагена утвердиться на острове посредством создания новых религиозных центров. Это можно проиллюстрировать на примере храма Цида в Антасе, где археологи также нашли посвящения Мелькарту{337}. Взаимосвязь между Мелькартом и Цидом на Сардинии подтверждается в повествовании греческого писателя II века нашей эры Павсания, отмечавшего: «Первыми мореплавателями, пришедшими на остров, как говорят, были ливийцы. Их вождем был Сард, сын Макерида, а Макеридом называли Геракла египтяне и ливийцы»{338}. Под именем «Сарда Патера» в римскую эпоху знали Цида Баби, а Макерида почти наверняка можно идентифицировать как Мелькарта, ливийского Геракла{339}. Эпиграфическое свидетельство указывает на существование двух богов в Карфагене, тесно связанных друг с другом{340}. В отличие от Цида, ассоциировавшегося прежде всего с Сардинией, Мелькарт нес ответственность за пуническую колонизацию в целом, потому они и представлены в неравном соотношении как на Сардинии, так и в пунической иконографии: мы видим Цида в качестве сына Мелькарта{341}.
Поклонение Мелькарту на Сардинии сознательно увязывалось с Тиром в пунический период. Эпитет «Z. HSR», в буквальном переводе «на скале», обычно применялся в отношении божества — прямая ассоциация со святилищем{342}.[154] Акцентируя внимание на Мелькарте во время заселения и экономического осваивания Сардинии, карфагеняне утверждали патерналистские отношения с местным населением и общность тирского наследия{343}. В письменах, относящихся к III веку до н.э., упоминаются усовершенствования, проведенные в святилище Мелькарта в Тарросе, перечисляются имена сановников из Qrthdst (Карфагена), и божество недвусмысленно ассоциируется с североафриканской метрополией[155].
У Геракла и Мелькарта поразительно много общего. Для обоих не существовало границ между человеческой и божественной реалиями. Геракл, сын Зевса и земной матери, должен был завоевывать право стать богом героическими деяниями. Мелькарт, уже будучи богом, одновременно являлся мифическим царем Тира и прародителем всей царской династии{344}. Можно отметить также возрождающую роль огня: для Мелькарта в процессе обряда egersis, для Геракла во время обожествления, когда его тело сгорает в огне, а душа возносится на небеса и занимает свое место в сонме богов. Каждый год после ритуального сжигания его изображения Мелькарт символически возрождался, совершая такой же переход из земного бытия в мир богов{345}. Синкретизм двух божеств наглядно отражен в храме Геракла в греческом городе Акрагант на Сицилии (святилище построено около 500 года): в нем имелись парные лестницы. В недавнем исследовании выдвинуто предположение, что эта необычайная архитектурная деталь вряд ли служила каким-либо практическим целям в V веке и ассоциировалась с ритуалами небесного вознесения божеств, распространенными в финикийско-пуническом регионе, вроде эгерсиса. Храм в Акраганте был лишь одним из святилищ, имевших аналогичные лестницы, на Сицилии и в Южной Италии{346}.
Это может показаться странным, но легенда о Геракле и Эриксе связана не с греческой, а с финикийской оккупацией региона. Миссия Дориея в таком случае отражала борьбу за греческого Геракла против «негреческого Геракла», оккупировавшего Эрике{347}. Гора, возвышавшаяся над уровнем моря на 750 метров, была для коренного населения элимцев священной задолго до того, как на ней появился храм богини Астарты во второй половине VI века{348}, а Мелькарта стали признавать ее консортом{349}.[156]
Даже путь Геракла, самая колоритная иллюстрация колониальных достижений греков на Западе, мог быть не таким, каким он представляется по первому впечатлению. В изнурительных, а местами и нелепых перипетиях путешествия отобразились и соперничество, и общность интересов пришельцев и коренных жителей, стремившихся застолбить свое место под солнцем в мире, как думалось человеку VI века, безграничных возможностей. Конечным пунктом путешествия Геракла мог быть город Аргос в Греции, а к наступлению VI века греческие авторы сделали вывод, что Эрифией, легендарным логовом Гериона и отправным пунктом одиссеи Геракла, был Гадес, древнейшее поселение финикийцев на дальнем Западе, где они возвели великий храм Мелькарта{350}.[157] В описании пребывания Геракла на Сицилии, в котором проявились агрессивность и шовинизм колониальной политики греков, содержатся свидетельства более сложного характера отношений между пунийцами и местным населением. Например, эпизод, когда Геракл повергает и убивает туземного царя Эрикса, возможно, проистекает из внедрения пунического культа Астарты во второй половине VI века, заменившего традицию поклонения местному элимскому божеству. В этом контексте история Геракла, очевидно, имеет прямое отношение к Мелькарту, которому, как консорту Астарты, тоже поклонялись в ее храмах[158]. Таким образом, путь Геракла в большей мере отражает не колониальные амбиции греков, а процессы культурной интеграции и религиозного синкретизма в архаическом Центральном и Западном Средиземноморье. Нигде это не проявилось так полно и зримо, как на итальянском отрезке великой одиссеи Геракла{351}.