XV ОТСТУПЛЕНИЕ ЕЩЕ НЕ ПОРАЖЕНИЕ

XV

ОТСТУПЛЕНИЕ ЕЩЕ НЕ ПОРАЖЕНИЕ

Отступление гуннов представляло собой человеческую драму, о которой свидетельствовали и современник Приск, и, столетие спустя, Иордан, Кассиодор и Прокопий. Тяжелораненые умирали один за другим. Их наскоро хоронили по берегам ручьев, где земля была мягче. Больных и легкораненых везли на телегах. Многие сами кончали с собой, предпочитая смерть мучениям, многих неизлечимых приходилось добивать или бросать умирать на обочинах дороги, опасаясь заразы. Идущие следом франки приканчивали их или оставляли умирать и гнить не похороненными. По пути от Шалона до Рейна погибло до девяти тысяч гуннов и их союзников.

У франков была возможность вверять своих раненых заботам галло-римских епископов и монастырей, но и они понесли чувствительные потери.

Уже вблизи рейнских берегов Меровей остановил свои войска, продолжая издали следить за гуннами: он хотел, чтобы те могли воспользоваться всеми переправами и перешли реку как можно скорее.

Аттила назначил общий сбор к северу от современного Штутгарта. Здесь он вел подсчет потерь. Вполне вероятно, что с поля боя не вернулись Берик и Констанций. О них нигде больше не упоминается. Катапульты и баллисты сохранились лучше, чем можно было бы ожидать, и это сыграло впоследствии свою роль. Эсла, вероятно, был направлен за Волгу на помощь Эллаку в борьбе с акацирами и прочими мятежными каспийцами. Эдекона, Ореста и Онегеза император от себя не отпускал и часто обращался к ним за советом.

Никто не сомневался, по крайней мере в его ближайшем окружении, что Аттила откажется от продолжения борьбы, хотя, несмотря на витавший призрак поражения, он оставался еще очень силен. Даже если он проиграл битву, — а его гордость велела гнать эту мысль прочь, — это был всего лишь неудачный эпизод войны, один этап, который он счел нужным преждевременно и с некоторыми потерями завершить, чтобы начать новые кампании, лучше спланированные и подготовленные. Regressus поп est clades; receptus поп est desertio (отступление — не поражение, отойти — еще не значит уйти).

Да, все это так. Но вновь встает вопрос, который уже возникал и не раз еще со всей прямотой напомнит о себе.

Аттила отступил от Константинополя. Аттила снял осаду с Парижа. Теперь Аттила не стал возобновлять сражение на Каталаунских полях. Не служит ли это доказательством его нездорового непостоянства, неспособности завершить начатое дело, за которое уже дорого заплачено, не свидетельствуют ли приступы неожиданной нерешительности о его психическом расстройстве?

Это предположение совершенно несостоятельно. Поступки Аттилы имеют под собой весомые основания. Штурм Парижа не решал стратегических задач, а отступление с Катал аунских полей, хотя и нанесло болезненный удар по его самолюбию, было продиктовано исключительно здравым смыслом. Продолжение битвы могло обойтись слишком дорого, разумнее было пересмотреть план кампании.

Тогда как ряд исследователей находят бессмысленным «дезертирство» с Каталаунских полей, другие, напротив, далеко заходят в противоположном направлении, утверждая, что Аттила, обладая поразительным чутьем и даром предвидения, предугадал тот холодный душ, который обдал Аэция по возвращении в Италию, и последовавшее затем ослабление Рима.

Было бы ошибкой делать из Аттилы провидца. Можно только предположить, что оборот событий, которого он никак не ожидал, доставил ему немалое удовлетворение.

Вернувшись на Дунай, он без труда добился от остготов, ставших частью его империи, обещания вернуться по первому зову и милостиво оказал гостеприимство войскам тех союзников, которым было далеко добираться до своих родных краев. Аттила теперь спокойно ждал новостей из Рима и Равенны.

А новости были ободряющими. Плохой прием, оказанный Валентинианом Аэцию, весьма его порадовал. Теперь можно было с уверенностью заключить, что их примирение не будет ни искренним, ни долгим. Тонкий дипломат, Аттила понял, что сейчас не стоило предпринимать каких-либо решительных действий, надо было только выждать необходимое время, пока ситуация в Равенне не накалится до предела.

Это развязало ему руки, и Аттила взялся за наведение порядка в своей империи и подготовку итальянского похода, о котором уже давно мечтал: он вторгнется в Италию, раздавит Валентиниана и Марциана, а затем ему откроется дорога в Галлию с юга, тогда как остготы и их союзники обрушатся на нее с северо-востока.

Какое-то время он намеревался переправиться через Вислу, договориться о поддержке с бастарнами и верными венетами, использовать их в борьбе с мятежниками к западу от Борисфена и Понта (Днепра и Черного моря), вызвать к себе навстречу Эллака (и конечно же Эслу), подчинить бунтовавших сарматов и роксоланов при помощи их соплеменников, сохранивших верность, преподать хороший урок акацирам, аланам и метидам и раз и навсегда обеспечить Эллака защитой и нужными союзами.

Онегез отговорил его. Аттиле не следовало покидать лагерь, если он хотел сохранить необходимые союзы для похода в Италию. Онегез предложил послать за Вислу его самого. Эдекон и Орест также предложили свои услуги. Аттила не захотел отпускать от себя Онегеза. По его плану, этот отличный администратор, блестящий полководец и ловкий дипломат должен был оставаться здесь, чтобы контролировать пути, ведущие в восточную Галлию, и альпийские перевалы во время итальянской кампании, а также вести переговоры от имени императора гуннов с батавами, франками и другими германскими племенами. У Эдекона и так было много забот по увеличению числа и техническому совершенствованию осадных машин. Выбор падал на Ореста. Аттила знал, что Орест не захочет упустить возможность повоевать в Италии, а значит, постарается обернуться быстро, что, впрочем, всегда было в его духе.

Каждый блестяще справился с данным ему поручением. Аттила прекрасно умел подбирать себе помощников и использовать их личные качества и знания. Аттила прислушивался к их советам и критическим замечаниям. Императора и советников объединяла взаимная приязнь. Сколь ни странно, но такая сильная и всеподавляющая личность, как Аттила, умел работать в команде и делегировать полномочия.

Его министры-полководцы сами были сильными личностями, а Орест и Берик даже слишком сильными. Между ними не раз возникало соперничество, главным образом из-за излишнего рвения, но во многом в силу жажды почестей, которые зачастую выражались в старшинстве на приемах. Особенно часто имели место стычки между Орестом и Эдеконом, но в большинстве случаев третейским судьей выступал Онегез, и конфликт улаживался без вмешательства императора. Преданность всех советников императору бесспорна: генеральный штаб не раз единодушно и не всегда безуспешно противился слишком рискованным предприятиям, в которых опасности могли подвергнуться его жизнь или свобода. Они предпочитали самого Аттилу его славе. Несомненно, такая привязанность объясняется их полной зависимостью от императора. Все, что они имели, они получили от него. Они чувствовали себя актерами в спектакле, который мог быть начат только им и не мог продолжаться без него.

Сегодня отвергают, и не без основания, видение истории, связанное исключительно с личностью, волей и капризами великих людей. Великий человек, сколь бы велик он ни был, всего лишь представитель своей расы, своего климата, своего времени и своего окружения. Исторические катастрофы приводят к переоценке реальных средств, которыми он мог в действительности располагать. Аттила был азиатом-кочевником, урожденным вождем воинственных захватчиков. Но это лишь одна линия, а не весь план. Его ум, энергия, пороки, слабости — определяли его действия, которые могли быть и другими. И если бы они были другими, мир был бы другим. Аттила изменил облик мира.

В то время как Аттила обдумывал план будущей кампании и направлял все усилия на поддержание заключенных союзов, Онегез сумел, хоть и не без труда, наладить связь с франкскими вождями.

Положение вещей изменилось. Меровей, здоровье которого подорвали тяготы походов, скончался. Юный король Хильдерик наделал столько глупостей, что вожди франков изгнали его в Тюрингию, к королю Бизину. Через некоторое время Хильдерик вернулся и вернул себе корону. С собой он привел жену Бизина, которая влюбилась в него в изгнании, и женился на ней. От их брака родился Хлодвиг. Некоторое время у власти находился совет вождей с весьма неопределенными полномочиями, кое-как осуществлявший правление. Раздоры не заставили себя долго ждать, и сложившаяся ситуация мало располагала к крупномасштабным совместным действиям.

К тому же Аттила ушел, и теперь франкам больше мешало сопротивление римлян в их дальнейшей экспансии в Галлии. Уже давно у них за спиной остались Сомма и Эна, Сен-Кантен и Лан, уничтоженные Орестом. Франки были уже во Фландрии, Артуа, Пикардии, Пеи-де-Ко и Бовэзи, стремясь к Ла-Маншу.

Онегез говорил с франкскими царьками и вождями племен, намеревавшимися идти дальше на запад, обещал им, что за тылы нечего беспокоиться, так как Аттила намерен перенести войну в Италию. Война в Италии их нимало не заботила, даже напротив, сулила им выгоды, так как занятый собственной обороной Рим ослабил бы давление на Галлию.

Онегез сумел достичь результатов, превзошедших все ожидания. В Галльскую кампанию франки-рипуарии Вааста сражались на стороне Аттилы, тогда как салические франки приняли сторону галло-римлян. Прежние союзники снова пожелали присоединиться к гуннам. Франки-рипуарии — «франки с берега» (Рейна), латинское «ripa» (берег), превратилось в «гірuа» — заявили о готовности идти в Италию, что полностью отвечало желаниям Аттилы.

Эдекон наращивал численность и качество катапульт и баллист. Он увеличил количество легких баллист, метательных машин «большой дальности и высоты поражения». Наряду с классическими запряжными баллистами были сконструированы машины, которые перевозились одной лошадью. Несомненно, были учтены особенности будущего театра военных действий с горными отрогами и узкими тропами. Эти машины, видимо, предполагалось также использовать в авангарде для разрушения легких укреплений. Сохранились упоминания и о «пращах-баллистах», которые переносились воинами на спине и могли метать большие камни. Однако до настоящего времени не было обнаружено ни одного образца такой машины.

В отличие от прошлой кампании, теперь сознательно делался упор не столько на количество катапульт, сколько на повышение их качества. Упростилась транспортировка и возросла скорострельность, однако в отношении веса снарядов большого прогресса достигнуто не было. Производство катапульт, транспортируемых в разобранном состоянии на телегах, было прекращено. Все стационарные катапульты были размещены в рейнско-дунайской зоне и использованы для укрепления оборонительных линий. Тяжелая катапульта перевозилась четверкой лошадей, запряженных попарно, легкая — одной парой коней. Расположение лошадей попарно, а не цугом иногда затрудняло движение по дорогам. Катапульта была устроена следующим образом: на прямоугольной платформе, установленной на «шасси» телеги, крепили метательный рычаг типа «журавль», к концу которого привязывали мешок с «боевым зарядом». Рычаг пригибали к земле и привязывали к колышку, вбитому вертикально. Достаточно было развязать узел, и рычаг резко возвращался в исходное вертикальное положение, выпустив снаряд.

Гунны так преуспели в совершенствовании катапульт, что их машины по эффективности превосходили греко-римские. Для обеспечения абсолютной неподвижности катапульты в момент выстрела колеса шасси запирались колодками. Бойцы при катапульте были защищены экраном, представлявшим собой металлическую раму, обтянутую кожей, который устанавливался на платформе под небольшим наклоном в сторону спускового механизма машины. Защитный экран имел двойное назначение: уберегал бойцов спереди от стрел и камней противника, выполняя функции неподвижного щита, и увеличивал дальность полета снаряда, так как верхняя перекладина его металлического каркаса служила тупиковым упором для рычага, обеспечивая более резкий и, соответственно, более сильный толчок. Некоторые катапульты имели два рычага: на левой и на правой стороне платформы, которые позволяли производить двойной выстрел.

Снаряжение воинов также совершенствовалось. Появился стальной шлем с височными пластинами и назатыльником. Повсеместно распространилось ношение кинжала.

Орест следовал практически тем же маршрутом, что первоначально наметил для себя сам Аттила. Но он несколько задержался на территории современного юга России, где «люди с равнин» — грейтунги остготского происхождения — подвергались набегам «лесных людей» — тервингов вестготского происхождения. Последних надо было образумить. В Трансильвании в целом все было тихо, за исключением горных районов, где надо было усилить защиту земледельцев в долинах и на склонах. Орест попытался использовать против мятежников сарматов и роксоланов, сохранивших верность, но пришел к заключению, что вообще все роксоланы весьма ненадежны. С его прибытием, как по волшебству, утихомирилось большинство акациров, метидов, кавказцев и каспийцев. Тем не менее Орест с Эллаком провели ряд карательных экспедиций, истребляли мятежников, разоряли городки, смещали местных вождей. Привыкшие к облавам аланы укрылись так, что их не сумели найти. Уходя, Орест оставил Эллаку снаряжение и опытных командиров.

Аттила наметил план кампании: пройти классической дорогой римских легионов до Сирмия на Саве в нижней Паннонии, затем обрушиться на самую мощную крепость во всей Италии — Аквилею, на северном побережье Адриатического моря, недалеко от современной Венеции.

Оттуда предполагалось осуществить вторжение в Венецию и Лигурию, а затем в Этрурию до самого Рима, который он, естественно, желал захватить. Он намеревался оставить сильное войско у Аквилеи, чтобы пресечь возможные попытки вмешаться в войну со стороны византийского императора. В зависимости от достигнутых результатов и состояния войск, он мог бы затем воссоединиться с этими силами и уже со всей армией пойти на Константинополь. Для него это не было решенным вопросом. Он допускал, что может удовлетвориться одним сдерживанием сил византийцев, отложив захват Восточной Римской империи на более позднее время, когда уже завладеет Галлией.

Аттила занялся укреплением союзов, но столкнулся с большими сложностями, которых совершенно не ожидал. Остготы, занимавшие тогда главным образом долину Тейсы — венгерской Тисы, — подтвердили свою братскую солидарность с гуннами, заверив, что отныне входят в Гуннскую империю, однако при этом не спешили принять активное участие в новой эпопее. Валамир был верным другом и почитателем Аттилы, но ему приходилось считаться с мнением своих командиров и воинов, еще не отдохнувших после Галльского похода и к тому же несколько усомнившихся в непобедимости Аттилы после его отступления.

Аттила снова и снова доказывал, что отступление не значит поражение. Они вежливо соглашались, но не верили ему. Отступление было, и кампания не удалась. А теперь их зовут карабкаться по альпийским кручам. Они не смели сказать, что после великой авантюры Галльского похода им хорошо живется в долине Тейсы и их главная забота — приращение королевства и вытеснение соседей.

Короче говоря, отряд они выставят — Валамир настоял на этом, — но массовую поддержку окажут, только если в этом будет необходимость. Впрочем, разве плохо, что здесь останутся верные войска, способные пресечь любые происки врагов в этих краях?

Даже гепиды из Дакии (почти совпадающей с территорией современной Румынии) мялись в нерешительности. Их отважный король Ардарих также был другом и большим почитателем Аттилы. Но гепиды понесли тяжелые потери, а отступление, некогда казавшееся хитроумным маневром, теперь оценивалось иначе. Сейчас гепиды заняты установлением военного и экономического сотрудничества с дружественными народами, в частности, герулами с южных Карпат. Конечно, они выделят императору гуннов отряд храбрых воинов, и прежде всего опытных пехотинцев, умевших драться в римском строю. Но нельзя ослаблять Дакию, это неразумно: кругом враги, стало известно, что даже свевы из далекой Швабии строят захватнические планы! Наконец, ответный удар Восточной Римской империи на вторжение в Италию может быть направлен именно сюда.

Небольшое войско они выделят — Ардарих настоял на этом, — но основные силы останутся в Дакии. Дополнительные силы они предоставят гуннам, только если в этом будет необходимость.

Герулы на северо-востоке Венгрии оказались еще большей проблемой. Пока войско герулов сражалось в Галлии, дома между вождями вспыхнула свара. С возвращением войска враждующие кланы только окрепли, и борьба продолжилась с новой силой, так что уже через несколько недель страна полностью погрузилась в анархию.

Клан Деодорика стремился к тесному сотрудничеству с гепидами и был готов обратиться к Ардариху за военной помощью в борьбе с другими кланами. Рассматривался даже союз с гепидами, предполагавший создание нечто вроде союзного государства.

Другой клан сделал ставку на остготов.

Третий клан, племя скиров, стремился объединить под своей властью все племена герулов и соседние народности, образовав настоящее королевство, главным источником существования которого стала бы служба в наемниках у того, кто больше заплатит.

Одной из жен Эдекона была скирская княжна, которая родила ему в 433 году сына Одоакра. Этот Одоакр станет королем герулов, затем королем Италии, низложит последнего императора Западной Римской империи Ромула Августула, приказав обезглавить его отца, которым был не кто иной, как Орест! Воистину шекспировские страсти!..

Но в то время Аттила мог больше положиться именно на скиров, благодаря влиянию Эдекона. Большого войска собрать не удалось, но, по крайней мере, упрочились союзы и можно было рассчитывать хоть на какой-то контингент добровольцев.

Все это, в целом, выглядело не блестяще. Аттила тяжело переживал неудачи, что отразилось даже на его здоровье.

Но он не отказался от своих планов. Да, он покажет, что отступление было не поражением, а преддверием к самой великой его победе!

Возможно, Аттила допустил еще одну ошибку, отправив вместо себя в карательный поход Ореста. Дипломатические контакты, возможно, лучше было бы доверить Онегезу и Эдекону. Может быть… может быть…

Очевидно, в тот роковой момент, когда Аэций узнал, что не Аттила наводит порядок в империи гуннов, подготовка новой кампании была раскрыта. Аэций оказался достаточно умен, чтобы разгадать готовящееся вторжение, на этот раз в Италию. Оставалась, однако, слабая надежда, что удар будет направлен на Константинополь, если только не одновременно в обоих направлениях.

Тогда еще не завершился тот краткий период, когда Аэций мог надеяться вернуть себе полное доверие Валентиниана и считать себя всемогущим верховным главнокомандующим и политическим советником.

По здравому размышлению, он в присутствии Максима Петрония и главных министров изложил Валентиниану то, что полагал необходимым предпринять для спасения Империи.

Император, двор и правительство должны переехать в Галлию, по крайней мере в Арль, хотя и там нельзя было обеспечить надежной защиты. Он предпочел бы Тур, Блуа, а лучше Орлеан. На худой конец Париж. Он назначил «патрицием Галлии» графа Эгидия, храброго воина и умелого администратора, посоветовав ему уделять особое внимание обеспечению полной безопасности и полного «римского порядка» от Бретани до Тула и от Луары до Соммы — в этих пределах должен был образоваться четырехугольник «абсолютной безопасности».

Аэций напомнил, что франки особенно хорошо проявили себя в последней кампании. Надо как можно скорее наделить их статусом привилегированных союзников, заручившись их поддержкой в защите восточных окраин Галлии. Можно также с уверенностью положиться на усердие бургундов, неравнодушных к законным льготам, которые им предоставляют.

В ответ последовала буря негодования. На Аэция посыпались почти неприкрытые оскорбления.

Перебраться в Галлию! После того, как недавние события показали, что это — самая опасная и наиболее уязвимая из всех провинций Империи!

Уехать в Галлию! Конечно, только для того, чтобы туда снова явился Аггила со всеми оставшимися силами и новой ордой союзников и наемников!

Арль открыт и защищен хуже, чем любой город в Италии, к тому же никогда нельзя быть уверенным в добрых намерениях вестготов.

Долина Луары? Только потому, что новый префект, который еще не может оценить своих сил, получил задание установить там римский порядок?

Орлеан? Что за глупость! Все убедились в его уязвимости! Или Аттила не осадит его вновь только потому, что с ним там столь великодушно обошлись?

Тур? Блуа? А почему не Лаваль, Ле-Ман, Анже или еще какая-нибудь луарская деревенька?

Париж? Это что, в память о Юлиане? Или из-за чудесного заступничества Женевьевы? Город не выдержит регулярной осады.

Валентиниан, с большим удовольствием внимавший этим критическим замечаниям и завуалированным обвинениям, остановил обсуждение, сказав, что император он, а ему нравится его теперешняя жизнь, и привычек своих он менять не намерен, поэтому ни под каким видом из Италии не уедет.

Некоторое время спустя Аэций попросил личной аудиенции у Валентиниана, чтобы изложить другие проекты. Император отказался, и снова был созван большой совет.

Аэций заявил, что ввиду нежелания императора покинуть Италию ему нужна другая столица вместо Равенны. Враг уже подступал к ней достаточно близко. Болота защищают, но вместе с тем и изолируют город.

Рим больше подходит для столицы Римской империи, при условии, конечно, что будут отремонтированы укрепления и создано кольцо охранения из сильных войсковых контингентов.

Предложение подверглось критике. Военные придерживались того мнения, что Равенну легче оборонять, чем Рим. Другие советники утверждали, что императорская резиденция должна располагаться в надежно укрепленном месте и нельзя найти лучшей крепости, чем Аквилея.

Аэций отвечал, что это безумие, и если гунны перейдут через Альпы, они первым делом обрушатся именно на Аквилею, поскольку Аквилея может быть исходным рубежом для наступления как на Рим или Равенну, так и на Константинополь.

Император вмешался. Он заявил, что не видит никаких препятствий для восстановления городских укреплений Рима и предоставляет Аэцию все полномочия в данном вопросе. Пока что двор и правительство останутся в Равенне, но в случае опасности переедут в Рим и затворятся в нем как в цитадели.

Аэций был доволен этим решением, хотя и предпочел бы галльский вариант. Он поспешил в Рим и, мобилизовав все силы для восстановления и укрепления стен, за несколько месяцев напряженного труда превратил Рим в неприступную крепость.

Тогда с благословения императора он отправился в Константинополь навестить своих друзей — императора Марциана и Августу Пульхерию.

Однако там Аэций испытал некоторое разочарование.

Марциан был уверен в себе, слишком уверен. Аэций изложил ему свои опасения: Аттила готовится перейти через Альпы. Нет никаких оснований ожидать нового нападения на Галлию. Удару подвергнутся обе римские империи, возможно, одновременно. Необходимо организовать коллективную оборону. Легионы Восточной Римской империи должны защищать восточные Альпы, а легионы Западной Римской империи — западные склоны и центральную часть Альп. В окрестностях Аквилеи следовало бы расположить совместный контингент.

Марциан не согласился практически ни с одним из предположений. Он был совершенно убежден, что его решительная позиция заставила Аттилу отказаться от каких-либо враждебных действий против Восточной империи. Он пожелал всех благ Валентиниану III — которого в душе презирал, — но воздержался от проявления активной солидарности, которая могла иметь для него нежелательные последствия.

Марциан вовсе не был уверен, что целью гуннов является завоевание Италии. Даже если это так, то они в любом случае направятся на Рим, а не на Константинополь. Он искренне верил, что его гордый ответ на требование дани, обещанной Феодосием, так осадил Аттилу, что тот никогда больше не посмеет выступить против него.

Аэций тщетно уверял византийца, что лучше знает Аттилу, его дерзость и непоколебимую решимость. Его слова не произвели на императора большого впечатления.

Марциан отказался от совместной обороны Аквилеи, полагая, что даже если гунны подойдут к ней, у них не хватит смелости попытаться взять штурмом эту неприступную крепость, и они повернут на запад и устремятся к Риму. Тогда Марциан вступит в войну и, если Аэций сумеет обеспечить надежный заслон по реке По, он попытается окружить противника, обойдя его с севера.

Но он практически не допускал такого развития событий. Марциан обещал вмешаться, только если Аттила осуществит свой прорыв и не удовольствуется небольшим набегом на Этрурию. Тогда Марциан захватит всю Мезию и оттуда нападет на соседние владения гуннов.

Определенно, в деле заключения военных союзов удача не сопутствовала ни Аттиле, ни Аэцию. В Италии уже не будет столь огромных масс войск, какие сходились на Каталаунских полях.

По возвращении из Константинополя Аэция ждал большой сюрприз. Император пожелал встретиться с ним в присутствии только Максима Петрония и одного из своих фаворитов, евнуха Гераклия:

— Чего ты добился?

— Непосредственной оперативной помощи не будет, получено лишь обещание выступить, если гунны дойдут до По или одновременно двинутся на Рим и Константинополь.

— Итак, ты потерпел неудачу.

— Почти что.

— Ты хвалился, что к тебе прислушивается Августа Пульхерия.

— Я полагаю, что она со вниманием отнеслась к моим аргументам.

— Но они не возымели действия.

— Нет, они не возымели действия.

— Ты негодный дипломат.

— Мне не удалось добиться того, на что я рассчитывал.

— Безразличие Марциана оскорбительно для меня.

— Причина не в этом. Я полагаю, что император Марциан заблуждается в отношении Аттилы и не верит в реальность угрозы.

— Его мало волнуют общие интересы обеих частей великой Римской империи.

— Я не осмеливаюсь что-либо утверждать. Он медлит с выступлением, сберегает силы, но его вмешательство может стать решающим.

— Ты хотел, чтобы помощь была оказана незамедлительно, только это могло заставить гунна образумиться. Теперь помощь задерживается, если последует вообще, и мы будем расплачиваться за это промедление. Твоя миссия провалилась.

— Мне не удалось, как я уже сказал, достичь результатов, на которые я рассчитывал.

— А я тебе повторяю, что ты негодный дипломат.

— Я полагаю, что ваше личное обращение к императору Марциану могло бы его убедить.

— Убедить в чем?

— В обоснованности моей просьбы, обоснованности моих оценок.

— Я не разделяю твоих оценок и не хочу выглядеть перед Марцианом просителем. Я, представь себе, император, а ты не обладаешь ни необходимым авторитетом, ни силой убеждения. Я сомневаюсь, что у тебя и твоего потомства нашлись бы качества, требуемые для достойного участия в делах Империи. Бракосочетание твоего сына и моей дочери не состоится. Ты можешь удалиться от дел.

Оскорбленный Флавий Аэций, понимая, что стал жертвой заговора, еще более коварного, чем все предыдущие, покинул Равенну и направился к своему другу в Региум Лепиди (сегодня Реджио-Эмилия) на берегу Кростоло, неподалеку от Пармы.

В Равенне была развязана против Аэция целая кампания: говорили, что он бежал, опасаясь справедливого возмездия со стороны императора, который обвинил его в том, что он неоднократно предавал Рим, позволив уйти Аттиле и саботировав порученную ему дипломатическую миссию;. более того, Аэций в своей непомерной гордыне будто бы осмелился угрожать императору, если тот не выдаст свою дочь Евдоксию за его сына Гауденция.

Эхо этой клеветнической кампании, разумеется, доходило до ушей несчастного патриция, который был так подавлен, что чуть было не решился отравиться, но отказался от самоубийства только из любви к сыну. Он переписывался с Гауденцием, который тайно уехал в Галлию к патрицию Эгидию, став одним из его военачальников.

Аэций неоднократно получал вызовы явиться ко двору: ни много ни мало, чтобы предстать перед судом. Аэций не отвечал и не двигался с места. Наконец, его стали навещать высокопоставленные военачальники, которые сражались с ним плечо к плечу или были обязаны ему своими назначениями. Все заверяли его — и это было правдой, — что они решительно осуждают Валентиниана за его несправедливое отношение к патрицию, которое, впрочем, связывали с наушничеством Максима Петрония, заявляли о своем намерении подать в отставку при малейшей попытке начать судебный процесс и обещали, что в случае большой войны не признают над собой другого главнокомандующего, кроме Аэция.

Император отвечал, что о судебном разбирательстве и речи быть не может, более того, не было никакой опалы, а просто произошло небольшое недоразумение. Император просил патриция вернуться и в случае нового конфликта не хотел видеть главнокомандующим никого другого, кроме верного Аэция.

Валентиниан даже добавил, что возмущен клеветнической кампанией, развязанной против патриция, и примет решительные меры по пресечению этого потока лжи. Вместе с тем в сложившихся обстоятельствах он не может согласиться на брак Гауденция с Евдоксией, поскольку это будет воспринято как капитуляция перед торжествующими амбициями и подорвет престиж императора.

Аэций благодарил соратников за верность и смелость и давал им указания, что надо сделать во время его добровольного изгнания, чтобы продолжить подготовку к отражению вторжения, которое считал близким и неизбежным, однако возвращаться на императорскую службу отказывался.

А тем временем министры-военачальники Аттилы все больше недоумевали по поводу бездействия своего императора. Все поручения были исполнены, подготовительные работы завершены, а приказа выступать в поход не было.

Январским вечером 452 года Аттила собрал в Буде совет из самого узкого круга ближайших и особенно дорогих друзей — Онегеза, Эдекона, Ореста и Эслы, которого он вызвал к себе с берегов Каспия.

Очень спокойно, с непривычной медлительностью, он объявил им, что уже несколько месяцев серьезно болен. Несмотря на все ограничения в еде и питье, он страдает несварением желудка и мучительными приступами рвоты. Время от времени от отличной закуски и доброго вина, как ни странно, наступает улучшение, но через несколько часов, иногда дней, боль возвращается. Но не это самое худшее. У него постоянная и ужасная головная боль, часто и подолгу идет кровь из носа и преследует рвота.

Его лекари делали, что могли. Их было трое: галл, некогда посланный Аэцием, грек из числа друзей Онегеза и гунн с Дуная, особенно хорошо сведущий в целебных травах. Они многократно пускали ему кровь, это помогало, но отнимало силы. Его беспокоило, что недавно он несколько раз терял сознание.

Он добавил, что послал Ореста на восток вместо себя только потому, что боялся растратить остаток сил. В последние дни он чувствует себя намного лучше и даже считает, что находится на пути к выздоровлению. Но приступы еще время от времени продолжают его беспокоить, и он не хотел скрывать от лучших друзей, что испытывает серьезные опасения.

Предстоит война, великая война, единственная по-настоящему великая война, решающая война, которая отдаст ему весь мир, и он хочет сам ее начать, вести и направлять. Это принадлежит ему, это его право, он жил только для этого. Он не останется без поддержки. Рядом будет находиться Эсла, пока, наконец, гунны не войдут в южную Галлию. Тогда Эсла вернется к Эллаку.

Но сейчас надо все предусмотреть. Надо взглянуть правде в глаза: он не бессмертен, он предпочел бы пасть на поле боя в лучах славы, чем испустить дух от апоплексического удара, но вероятность последнего более велика.

Все, кто сейчас присутствует здесь, отдали свой талант и свои силы служению ему, не задумываясь о собственной славе и собственном благополучии, довольствуясь скромными наградами, которыми он отмечал их усердие. Но, работая на него, они трудились во имя торжества Гуннии, во имя создания величайшей из империй, с которой завтра сможет сравниться только Китай. Итак, они должны вместе готовить это будущее и стать залогом его грядущего торжества, когда наступит последний час их императора.

Никто, за исключением, быть может, Онегеза, не ожидал услышать такие слова. В своей привязанности к этому человеку, который подавлял их всех, они никогда не задумывались о том, что он мог умереть, по крайней мере, умереть раньше их самих. И никогда им в головы не приходила мысль, что они будут привлечены к управлению империей под чьим-либо еще руководством, кроме его.

Все они были чужды угодливости и раболепия, поэтому ненужных дружеских протестов не последовало. Аттила был прав. Он думал о будущем и пытался предусмотреть даже самое худшее, что могло случиться. Если этот черный день настанет, они исполнят последнюю волю своего господина и останутся достойны доверия императора и после его смерти. Каждый приложит все силы, чтобы выполнить порученное ему задание.

И Аттила изложил им свое завещание.

Единство империи должно быть сохранено — один император, опирающийся в своих начинаниях на уважаемого и мудрого советника. Императором станет его старший сын Эллак, наставником и советником — «король» Онегез. Эллак может избрать себе постоянную столицу по своему желанию, но Аттила предпочел бы, чтоб император переезжал из одной провинции империи в другую, крепя тем самым ее единство.

Эрнак, самый молодой из сыновей, будет властителем Галлии и Италии после их завоевания. Если они не падут перед гуннами — что немыслимо, — он будет править в рейнско-дунайских провинциях. Наставником его станет Эдекон.

Узиндур получит земли от Одера до Днепра, Денгизих — от Днепра до Волги, а также весь азиатский север. Их советником будет Скотта.

Гейсм — сын Аттилы от брака с сестрой короля гепидов Ардариха — станет правителем края от западной Паннонии до Черного моря при уважении прав гепидов на Дакию и поддержании с ними самого прочного союза. В наставники ему назначен Орест.

Эмнедзар станет правителем кавказских и каспийских провинций вплоть до самых дальних восточных окраин империи. Наставником ему будет Эсла.

Если Эллак умрет, власть над империей перейдет к Эрнаку: один гадатель предсказал Аттиле, что Эрнак почиет последним из его сыновей и оставит после себя самое многочисленное потомство.

Однако история распорядилась так, что планам Аттилы не суждено было сбыться, и главным образом из-за соперничества, возникшего между его наследниками. Эллак пал жертвой гепидов в 454 году, несмотря на то, что пошел на невероятные уступки им, разделив с ними земли, золото и даже стада! Эрнак, Узиндур и Эмнедзар, изгнанные со своих земель германцами, получили, в конце концов, от византийского императора позволение обосноваться на территории, примыкающей к устью Дуная. Более везучий Гейсм стал вице-королем в стране гепидов — вице-королем при своем родном дяде Ардарихе. Денгизих вернулся к жизни кочевника и воина: нескончаемые походы, временные захваты, которых нельзя удержать, вечный грабеж. В 468 году, разорив одну из областей Мезии, он был захвачен римлянами и убит. Его отрубленную голову пронесли на пике по улицам Константинополя.

Питомцы не слушали своих наставников и плохо ладили с ними. Онегез не получил обещанного решающего голоса. Сделанный Аттилой королем и стоящий первым в его завещании, он так и не сумел убедить Эллака отказаться от навязанного тому в 453 году возмутительного раздела. По всей вероятности, он уехал со своей женой в Грецию. Эдекон отошел от дел и осел в Гепидии. О судьбе Ореста уже говорилось. Об Эсле и Скотте неизвестно ничего.

Но вернемся к фактам.

Все дали Аттиле торжественное обещание исполнить его волю. Аттила пожелал, чтобы день закончился дружеской пирушкой. На следующий день был назначен праздник. Аттила распорядился сообщить всем командирам, что выступление назначено на 20 марта и местом сбора будет Сирмий. Эдекону поручалось вместе с полководцами и старшими командирами выстроить войска так, чтобы избежать излишней скученности. Онегез должен был связаться с союзниками, чересчур занятыми собственными проблемами, и призвать их направить обещанные войска к Сирмию в нужные сроки, чтобы их полководцы успели встретиться с ним и обсудить план действий. Онегезу же поручалось получить от франков-рипуариев подтверждение их участия в кампании и просить их прибыть к Сирмию одновременно с основными силами гуннов.

Начиналась самая ужасающая кампания Аттилы. Помимо кровавой резни, она была примечательна достижениями гуннов в области военной техники и стратегии, а также своим совершенно неожиданным, парадоксальным финалом.