XII УТРАЧЕННЫЕ ИЛЛЮЗИИ

XII

УТРАЧЕННЫЕ ИЛЛЮЗИИ

Audaciores sunt semper qui inferunt bellum. Иордан утверждает, что Аттила часто произносил эти слова. Это был его любимый афоризм, девиз, его убеждение. Это был главный принцип его стратегии.

Предлагают самые разные варианты перевода этого изречения: самыми отважными всегда являются те, кто несет войну; самыми отважными всегда являются те, кто начинает войну; самыми отважными являются те, кто всегда бросается в бой; самыми отважными всегда являются те, кто нападает; самыми отважными являются те, кто всегда нападает.

Слово bellum, война, также употреблялось, хотя и реже, чем pugna, в значении битвы, сражения. Тит Ливий в своей «Истории Рима» использует его в обоих значениях. С не меньшей уверенностью можно утверждать, что Юлий Цезарь в своих «Записках о Галльской войне» употреблял выражение inferre bellum в значении и вести войну, и нападать, и бросаться в битву.

Кроме того, особенно в поздней латыни, была возможна инверсия semper, что позволяет прочитать одно и то же выражение как самыми отважными являются всегда те… равно как и самыми отважными являются те, кто всегда…

Эта фраза если и стала любимой поговоркой Аттилы, то несомненно благодаря возможности двойной трактовки. Она подходила ему в любых условиях: самыми отважными всегда являются те, которые первыми начинают войну — эффект внезапности, и самыми отважными являются те, которые всегда бросаются в бой — это значит, что лучше напасть самому, чем ждать, что нападут на тебя.

Но всегда ли так хорошо быть «самым отважным»? Не значит ли это систематически идти на большой риск и подвергаться опасности?

Audaces fortuna juvat — удача смелых любит. Суеверный Аттила любил эту поговорку и считал ее истиной. Еще в Равенне, совершенствуясь в латыни, он читал Вергилия и хорошо запомнил его знаменитое изречение, впоследствии причисленное к народной мудрости в несколько искаженном варианте: Audentes fortuna juvat — фортуна благосклонна к отважным.

Воевать, нападать… Но снял же Аттила осаду с Парижа, даже не предприняв попытки штурма?

Какова бы ни была причина, которой пытаются объяснить его поведение, основным мотивом, похоже, являлось желание идти вперед, как можно дальше и как можно быстрее. Это означает нападать. Напасть первым и избежать неожиданного нападения. И когда Аэций подойдет — а это равносильно нападению, — его надо атаковать и отбросить за пределы Галлии. Итак, стоит поторопиться.

Аттила остался верен раз выбранному пути и отбыл в направлении Орлеана. Город мог быть сдан ему без боя: Сангибан как представитель римской власти сумел бы проникнуть в город и открыть ворота. Если бы это не удалось, войска аланов могли бы начать осаду в ожидании подхода гуннов. Затем Сангибан вернется к охране рубежей на Луаре, но уже в пользу Аттилы. Сам же император гуннов совершит бросок на юг, прижмет в подходящем месте вестготов и, перебив союзников римлян, отбросит назад легионы Аэция. Вот так выглядел превосходно разработанный план кампании.

К Сангибану поспешил Эсла. Этот великолепный наездник так лихо управлялся с конем, что успел вернуться, исполнив поручение, когда Аттила не добрался еще и до Фонтенбло. Все складывалось наилучшим образом. Эсла сам видел, как Сангибан с отборной частью своего войска направился к Орлеану. Но через несколько километров гуннов постигло жестокое разочарование.

Загнав коней, из Лиона прискакали трое разведчиков. Им удалось узнать из надежных источников, что Аэций уже в Арле! Больше им ничего не известно, и они не могут сказать, сколь многочисленно его войско.

Аэций в Арле!

Мечта рассыпалась в прах. Весь план кампании рухнул. Не осталось ни малейших надежд оттеснить римские легионы обратно в Альпы. Больше нельзя рассчитывать на уничтожение вестготов до столкновения с Аэцием. Никогда еще Аттила не был так обескуражен. Что делать? Вернее, что он может теперь сделать?

Вполне вероятно, что он думал об отступлении. Бросить все и отступить, а затем, чтоб дважды не ходить, отыграться на Марциане Константинопольском.

В Галлии ситуация безнадежна. Сказались последствия всех промахов, которые он совершил или не сумел предотвратить. Это и длительные осады на северо-востоке Галлии, и затянувшиеся грабежи и резня жителей, пьянство и продолжительные остановки, медлительность перегруппировок.

Свою лепту внесли и рейды, передышки для восстановления дисциплины, поиска новых целей и обдумывания плана дальнейших действий. Как он теперь сожалел о времени, потраченном под Мецем! А совершенно ненужное разорение Реймса! Быть может, прав был Орест в своей беспощадной жестокости, уничтожая всех и вся строго по плану и устанавливая лимиты времени на разоружение противника, насилия, убийства и поджоги!..

К счастью, рядом был Онегез. Онегез, ближайший друг, мудрый советник и холодный ум. Ни чрезмерного оптимизма, ни излишнего пессимизма, вечный прагматик. Храбрый, но не теряющий самообладания. Полностью свободен от предрассудков и суеверий. Убежден в цивилизаторской освободительной миссии гуннов. Верил в необходимость «третьей силы» в лице гуннов для обуздания происков обеих, Западной и Восточной, Римских империй.

Онегез посоветовал не впадать в отчаяние и не показывать даже малейшего беспокойства командирам и войскам. Война имеет свои превратности. В данном случае сложилась особенно тяжелая ситуация. Нужно найти выход, и для этого нужна лишь твердость и неустрашимость вождя. Только и всего. Так вперед, на Орлеан!

Увы! Увы! Аттила, решивший обмануть шпионов врага, сделав вид, что намерен встать лагерем в Монтагри, был сражен, не дойдя восьми километров до этой деревушки, еще одной ужасной новостью. Сангибан с сильным войском, как и планировалось, подошел к воротам Орлеана и объявил, что ему поручено укрепить оборону города и его когорты дождем стрел с крепостных стен посеют панику в рядах гуннов; а кроме того, он привез с собой запасы продовольствия на случай, если осада затянется, несмотря на храбрость его воинов.

И тут какой-то викарий, маленький смешной викарий, залез на стену и ответил, что ему-де надо посоветоваться с епископом и начальником гарнизона и что он очень скоро сообщит ему их решение. Через два часа он снова появился на стене и заявил, что Орлеан рад предложенной поддержке и аланы, несомненно, сумеют надежно прикрыть подступы к городу. Благодаря такой защите город станет воистину неприступным, и если, паче чаяния, аланам не удастся отбросить врага, Орлеан будет храбро сражаться и выдержит даже длительную осаду. Воинов в городе много, они храбры, как львы, запасов продовольствия вполне достаточно, так как все меры были приняты своевременно. О том, чтобы открыть ворота, не может быть и речи.

После безуспешных переговоров Сангибан был вынужден уйти, не осаждая города, так как это было бы нелепо и сделало бы невозможным впредь любое соглашение.

Еще одна утраченная иллюзия! Военная хитрость не удалась. Предстоял штурм города, более укрепленного, чем предполагалось, и его нужно было покорить любой ценой, чтобы избежать неприятных сюрпризов в тылу.

Вновь разочарованный Аттила приказывает войскам расположиться между Бон-ля-Роланд и Бельгардом.

Audaciores sunt semper qui inferunt bellum…

Но Аттила медлил, и на сцену снова вышел Онегез.

«Кто знает, — сказал он, — где сейчас могут быть разведчики Аэция? Отступиться сейчас от намеченных планов — значит капитулировать. Народы Галлии утратят веру в гений Аттилы, освободителя и победителя. Все усилия, все достигнутые успехи пойдут прахом. Орлеан не открыл ворота, значит, надо взять его штурмом, только и всего. Но взять его надо быстро, пока Аэций не пришел на помощь его защитникам».

Епископ Орлеана Аниан был скромным человеком, которого все любили и почитали. Он правил городом, неизменно соблюдая справедливость, защищая больных и терпящих нужду. Он ввел — или восстановил — обычай бесплатной раздачи обедов нуждающимся. Родился он во Вьене, в провинции Дофине, около 395 года, и был ровесником Аттилы. По происхождению он был галлом. Прежде чем стать священником, Аниан изучал архитектуру. Став по воле народа епископом, он улучшил городские укрепления и наладил в городе сторожевую службу. Аниан состоял в переписке с известными деятелями своего времени, в частности, с Аэцием и Германом Оксерским. Он не пользовался благосклонностью императора, так как в бытность свою в Риме открыто осудил Валентиниана III за его бесчинства. Административная власть Аниана распространялась только на город с предместьями, но его власть епископа — на всю округу. Диоцез доставлял ему немало хлопот, поскольку в него входили крупные поместья, где было нелегко установить дорогие ему принципы справедливости и благотворительности, деревни вольных крестьян, которые вечно находились под двойным гнетом разбойных шаек аланов и крупных землевладельцев, и, наконец, поселения багаудов. Репутация святого помогала Аниану поддерживать добрые отношения со всеми. Вся разношерстная паства считала его своим общим духовным наставником и видела в нем посланца неба.

Аниан был заранее предупрежден о приближении Аттилы. Он никогда не доверял Сангибану и имел на это немало веских оснований. Умиротворение аланов, наступившее после того как Аэций доверил им охрану Луары, казалось ему весьма относительным и ненадежным. Естественно, он отказался открыть им ворота и, как только Сангибан ушел, немедленно послал к Аэцию в Арль — новости распространялись быстро, от епископа к епископу — сообщить, что Орлеан в опасности и не сможет долго продержаться и что галло-римские легионы должны прийти на выручку, пока еще есть время.

Ответ был неутешительным. Аэций собирал новые войска. Легионов, которые Валентиниан скрепя сердце разрешил ему провести через Альпы, было недостаточно. Аэций обещал помочь городу, но пока не мог сообщить точную дату выступления, собираясь держать Аниана в курсе. Большего он пока что обещать не мог, ибо предстояло укреплять оборонительные сооружения и готовиться к долгой изнурительной осаде.

Аттила приближался медленно, очень медленно. Большая часть его армии находилась между Шатонеф-на-Луаре и Витри-о-Лож.

Почему такая медлительность? Знал ли он, что Аэций не был намерен оставлять Арль, пока не соберет достаточное количество войск? Обдумывал ли он стратегию осады, которая позволила бы провести штурм наиболее эффективно и с наименьшей потерей времени? Существенным сдерживающим фактором, о котором можно говорить с полной уверенностью, должна была стать многочисленная и громоздкая артиллерия Эдекона. Кроме того, месторасположение Орлеана создавало множество трудностей: город стоял на перекрестке широких дорог, поэтому требовалось выставить заслоны, чтобы предотвратить возможные нападения арморикан, франков и прочих германцев; а кроме того, Луара с ее быстрым течением подходила почти под самые стены.

Следовало принять меры предосторожности: любой ценой добиться содействия багаудов, всегда готовых восстатьпротив римлян, поручить им охрану дорог, ведущих с севера и запада, и убедиться в стойкости аланов, охраняющих водный путь по Луаре.

Были посланы эмиссары. Положение оказалось весьма затруднительным. Прежде всего, багауды в большинстве своем колебались, не зная, к кому пристать. Они, конечно, опасались подхода римских легионов, но им не милее были и аланы, которых они считали союзниками гуннов. Многие почти не скрывали нежелания встать на сторону захватчика-варвара и склонялись к союзу с Римом на собственных условиях. Вместо решительных действий в подходящий момент, которые снискали бы им расположение гуннов, багауды выжидали, и было ясно, что их выбор определит судьба Орлеана.

Кроме того, Сангибана с его аланами отыскать оказалось не так-то просто. Его «воины» охотились в лесах и удили рыбку в Солони, как в доброе мирное время. Естественно, Сангибан пообещал все, что от него хотели, но когда Берик предложил ему свою помощь в охране реки, тот довольно резко ответил, что лучше знает Луару и не нуждается в помощниках, и вообще, гунны будут только мешать, что не пойдет на пользу общему делу. Недовольному Берику пришлось сдержаться.

Аттила оставил Мец 10 апреля 451 года, а к Орлеану вышел 19 мая. Несмотря на потерянное время и частые остановки, кампания разворачивалась не так уж и медленно, как можно было бы подумать.

Осада началась 28 или 29 мая. Все было подготовлено тщательно, без спешки и нетерпения. Аланы наконец появились на южном берегу реки. У них были лодки и плоты. Ни одна из сторон не направила герольдов. Просто начали, без лишних слов, осаду. Орлеанцы налаживали жизнь в окружении.

К Аттиле прибыли гонцы с плохими вестями: хотя Валентиниан III и отказал Аэцию в дополнительных легионах, это сполна компенсировалось тем, что Теодорих по ходатайству Авита решил присоединиться к галло-римлянам. Более того, он, как стало известно, готовит к походу два войска: одно, элитное, под началом своего сына Торизмонда и второе, вспомогательное, под командованием другого сына, Теодориха, которого уже сейчас именуют Теодорихом II, столь активно он участвует в управлении страной вместе с отцом. Поскольку же оба брата терпеть друг друга не могут (Торизмонд кипуч и безрассудно отважен, Теодорих — сама рассудительность и осторожность), Теодорих I возглавит командование всей армией вестготов, отдавая приказы и распределяя задачи; кроме того, он разделил власть в королевстве между четырьмя младшими сыновьями, которые хорошо ладят друг с другом и сумеют сделать все необходимое для обороны Аквитании с севера и запада.

Нерадостные, весьма нерадостные вести. Аттила все отчетливее сознавал, что ему не удастся заманить вестготов в ловушку, более того, они могли напасть на него первыми. Как говорится, audaciores sunt semper qui inferunt bellum… Надо было действовать.

Надо было действовать, тем более, что орлеанцы затеяли какие-то странные работы. Команды землекопов часто выходили за укрепления и на некотором удалении от стен возводили высокие насыпи. Гунны осыпали их стрелами, и землекопы ретировались, однако ночью они, видимо, возвращались, ибо к утру насыпи становились выше. Кроме того, они завели досадное обыкновение появляться днем в сопровождении лучников, которые перестреливались с гуннами, пока продолжались земляные работы. Большого урона от этой перестрелки не было, так как противники опасливо держались на большом расстоянии друг от друга.

Аттила наблюдал за работой горожан. Эти землекопы используют весьма любопытный метод: укладывают слоями плетни и засыпают землей. Если они полагают, что их кучки помешают штурму, то жестоко заблуждаются. Должно быть, это какой-то магический ритуал; право, чудаки эти обитатели Запада… Хотя все равно странно.

В сопровождении Эдекона Аттила проинспектировал баллисты. На этот раз их имелось предостаточно. В первом ряду стояли передвижные машины, метавшие зажигательные снаряды из подожженной пакли. Спуск производился одним воином. Их подкатят поближе к стенам, когда «дикие» всадники и, при необходимости, воины первой линии перебьют орлеанцев вне укреплений и вынудят их отступить в город. Дальше выстроились стационарные баллисты, стрелявшие на рассчитанную дистанцию. Между ними выдерживались достаточные интервалы, чтобы тяжелые снаряды катапульт могли беспрепятственно пролетать в промежутке между машинами. Немногочисленные передвижные баллисты на конной или воловьей тяге маневрировали в тылу и по берегу Луары — это было стратегическим нововведением — с целью воспрепятствовать речному десанту и заставить поверить противника, который мог воспользоваться сухим путем, в существование двух армий — одной, осаждавшей город, и второй, готовой встретить врага во всеоружии.

Закончив смотр, Аттила назначает день артобстрела, по всей вероятности 12 июня. Гунны подошли к упомянутым странным насыпям и выяснили, что это — земляные холмы, которые прочно удерживаются от осыпания плетеными конструкциями. Насыпи не позволяли подтащить стенобитные машины. Пришлось потратить почти два дня, чтобы разрушить их, причем это оказалось нелегким делом еще и потому, что с крепостных стен гуннов обстреливали баллисты горожан. Наконец проход был проделан. Заработали «паклеметы», и после уточнения наводки зажигательные снаряды стали ложиться точно за стенами. Однако пожаров было замечено мало, поскольку горожане предвидели атаку и запаслись водой.

В дело вступили баллисты и катапульты. Они были отрегулированы неважно, и все же большое количество снарядов перелетело через укрепления, а другие повредили зубцы стен. Вдруг баллисты осажденных нанесли ответный удар, причинив немалый урон осаждающим, чего последние явно не предвидели.

Эдекон отдал приказ подтащить тараны. Полный провал: горящая пакля, горящие стрелы и прочие зажигательные снаряды обрушились на саперов прежде, чем они успели подойти к воротам. Воины побежали, бросив машины. Справившись с паникой, гунны вернулись вновь и героически пробились к воротам, где их ждал душ из кипящего масла. Таран так и не ударил в ворота.

Надо было ждать наступления ночи. Застревая в глине разрушенных насыпей, гунны все-таки дотащили тараны до ворот и стен. Окованные железом бревна ударяли и ударяли, несмотря на непрерывный поток зажигательных снарядов и кипящего масла. Однако их удары были напрасны, стены не поддались. Саперы с измочаленными таранами не смогли проделать ни единой бреши. Архитектор-епископ Аниан хорошо изучил науку фортификации! Гунны отошли, только баллисты и катапульты обстреливали укрепления.

Каким чудом в подобной ситуации мог Аниан получить письмо от Аэция?..

И тем не менее он его получил. Заручившись поддержкой Торизмонда, Аэций рассчитывал подойти к Орлеану 20 июня. Невероятно! Для этого Аэций должен был разделить свои легионы таким образом, чтобы они могли параллельно перейти через Луару по всем имевшимся мостам и затем соединиться вновь, да еще выставить один легион или сильный отряд, чтобы очистить южный берег от аланов.

Значит, надо было любой ценой продержаться до 20 июня, до подхода Аэция.

Увы, масло закончилось, снаряды на исходе, вода тоже. Теперь все труднее гасить пожары, стены начинают разрушаться под непрестанным обстрелом катапульт.

На закате 20 июня Аниан, убедившись, что Аэций не пришел в условленное время, запросил Аттилу через герольда о переговорах. Встреча была назначена на пять часов утра.

Аниан вышел через северные ворота без охраны. Его сопровождали только несколько дьяконов. Аниан не облачился в епископские ризы, возможно, из опасения разделить судьбу Никасия. Его ждал Онегез, пеший и без доспехов, в окружении немногочисленной охраны. Он проводил епископа к Аттиле.

Аниан первый приветствовал вождя гуннов, но тот встал и усадил гостя. По свидетельству аббата Миня, опиравшегося на древние свидетельства, беседа длилась ровно двадцать минут.

Аниан, как потом он сам рассказывал, попросил, не веря в благосклонный ответ, снять осаду в обмен на то, что орлеанцы поклянутся не участвовать в войне против Аттилы. «Они уж точно не смогут в ней участвовать, если я велю сбросить их вниз с городских стен», — ответил Аттила.

Аниан предложил себя и своих священников в заложники, если Аттила согласится не вступать в город. «А кто же останется перевязывать раны?» — последовал ответ.

Аниан не хотел повышать тона:

— Каковы же ваши условия?

— Безоговорочная капитуляция.

— Не думаете ли вы, что епископ, отвечающий за свою паству, может на это согласится?

— У вас нет выбора.

— Напротив, пока что есть. Мы можем продолжить борьбу.

— Если бы могли, вас не было бы здесь.

— Я могу подождать прибытия подмоги.

— Вы ждали ее, и теперь находитесь здесь, потому что знаете, что к вам не придут на помощь.

— Я взываю к вашему милосердию.

— На этот раз вы поступаете разумно.

— Что это значит?

— Увидите.

— Император, я верю вам.

— Быть может, напрасно.

— Нет. Я открою ворота. Не вылетит ни одна стрела. Никто не станет сопротивляться. Я прошу вас никого не убивать. Вам не найти богатой добычи, поскольку мы действительно истощены. Не допускайте грабежей и тем более поджогов. Все, что вы захотите взять, вам будет отдано. Не забирайте священных сосудов, ибо мой Бог вам этого не простит. Отпустите меня, и через час все ворота будут открыты. Войдя в город, вы увидите, что все наше оружие брошено на землю.

— Вы только что спасли ваш город. Можете идти.

Около шести с половиной часов утра до Аттилы донеслось пение псалмов — как тогда в Париже, но при сколь различных обстоятельствах!

Ворота были открыты, все сразу. Но Аттила не входит. Он выступает с речью перед войсками, отдает приказы. Баллисты и катапульты приведены в походное положение и готовы к отправке на север, осталось только определить мосты для перехода через Луару. Лишь к полудню особые команды с повозками вошли в город собрать оружие осажденных, сваленное в кучи у ворот. Позже по пустынным улицам прошли артиллеристы, спешившие завладеть баллистами орлеанцев. К их великому сожалению, большая часть техники была установлена так, что исключалась всякая возможность ее транспортировки. Несколько мобильных машин передали Эдекону.

Около пяти часов вечера Аттила объявил через герольда, что намерен посетить город. Его сопровождал эскорт из одной-двух тысяч всадников, которые оставили коней у ворот под немногочисленной охраной. Епископ ждал Аттилу на пороге храма.

На площади были собраны сосуды, посуда, амфоры и бурдюки. По указанию Аттилы все это было перевезено людьми Берика в лагерь. В это время специальные команды ходили по домам, нигде не встречая сопротивления, и забирали драгоценности, деньги и дорогие ткани. Собрав добычу и уложив ее на телеги, пригнанные горожанами на площадь, гунны оставили Орлеан. Аттила и его эскорт в этот раз уходили последними. Аггила приказал коменданту гарнизона, чтобы городские ворота оставались открытыми.

22 июня весь день шел дележ добычи, с соблюдением полного порядка и под контролем начальников. Лучшую часть отдали союзникам: гунны не возражали, а союзники были польщены. Остаток дня и вечер прошли во всеобщем веселье и, разумеется, пьянстве. Никто даже не пытался вернуться в город.

Победу отпраздновали с таким размахом, что весь следующий день, 23 июня, был отведен на отдых. Командиры обсуждали планы дальнейших действий. Выступление было намечено на утро 26 июня. Основные силы должны были подняться по долине Луары до Роанна; там им предстояло разделиться по направлениям на Вильфранш и на Лион и спуститься вдоль Роны. Это позволило бы настигнуть на марше вышедшие из Арля войска Аэция. Другому войску, в состав которого входили гепиды и готы, предписывалось выдвинуться на Тур и Пуатье, подняться по долине Вьены до Лиможа и в окрестностях Перигё, если только на пути не встретятся вестготы, выбрать направление на Тулузу или двигаться к востоку на соединение с главной армией. Все было рассчитано, включая время и места привалов.

Часть добычи на плотах переправили аланам. Хоть они и не участвовали непосредственно в боевых действиях, но, по крайней мере, стояли на страже Луары; теперь им предлагалось продолжить охрану реки в течение всего времени намеченной кампании. Сангибана на месте не оказалось, но его помощник, заявивший, что облечен всеми полномочиями в его отсутствие, принял предложение от имени короля аланов.

К багаудам снова были посланы эмиссары, дабы узнать, будут ли они охранять край в то время, когда гунны уйдут, и воспрепятствуют ли подходу римских войск с севера или с востока? Ответы были даны довольно расплывчатые, но тем не менее сложилось впечатление, что на них можно рассчитывать. Но тут Берику сообщили неприятное известие: Евдоксия, объезжавшего багаудов на востоке Парижского бассейна, обозвали предателем, продавшимся диким захватчикам, тот пришел в ярость, и его закололи.

Во второй половине дня 23 июня, как и было предусмотрено условиями капитуляции Орлеана, довольно сильный отряд гуннов вернулся в город. Онегез прибыл уточнить с комендантом гарнизона условия нейтрализации Орлеана. Договорились, что орлеанцам возвратят часть оружия, необходимого для защиты от возможного нападения разбойных шаек, при условии, что они обязуются не вступать в какие бы то ни было военные формирования римлян. За соблюдением условий останется наблюдать гуннский гарнизон.

И вдруг послышался невообразимый шум, как будто все разом вскрикнули от удивления или страха. Онегез поспешил подняться на стену. Аттила выбежал из шатра. Невероятно, но факт! На горизонте все отчетливее виднелась огромная армия, надвигавшаяся на город с севера! Еще одна показалась с западной стороны! Аэций и Торизмонд!..

Началась невообразимая неразбериха. Баллисты и катапульты были слишком далеко, чтобы ими воспользоваться сейчас, более того, их мог захватить противник. Предстояло прорываться через живую стену вражеских воинов. Аэций неизбежно окружит весь лагерь подковой, прижав к реке. Аттила знал, что численный перевес на его стороне, но он оказался в наихудшем для него положении — положении осажденного, на него напали. Audaciores sunt semper…

К своему великому удивлению, он увидел, что уже соединившиеся вражеские армии не спешат охватывать гуннов кольцом, как он предполагал. Напротив, можно было даже предположить, что они намерены сами стать лагерем!.. Аттила сообразил: войска утомлены долгими и быстрыми переходами. Наконец-то повезло!

В его распоряжении были две возможности: переправить на другой берег пехоту на плотах и лодках Сангибана, а конницу пустить вплавь, или же на рассвете следующего дня бросить на врага заведомо обреченный отряд, что позволит вывести по обе стороны основные силы.

Но вот сильный отряд противника с баллистами приблизился к городским укреплениям, поставил большой шатер, окопался, выставил часовых. Аттила узнал военачальника с гордой осанкой, который стоял у входа в шатер. Это был Аэций.

Каковы его намерения? Долгая осада? Это не его стиль. Кроме того, припасы быстро иссякнут. Ночная атака? Маловероятно: его войска устали. Атака завтра или послезавтра, благо баллисты уже на месте? Вот это больше похоже на правду.

Но цель Аэция в любом случае заключалась не в истреблении гуннов, а в их изгнании. Аттила знал, что даже при поддержке вестготов армия галло-римлян не могла сравниться с его войском. Если Аэций узнает, что гунны хотят уйти на восток, он, вполне вероятно, не станет им препятствовать, так как стяжает славу, не обнажив меча. Аттила же где-нибудь свернет обратно. Быть может, тогда вестготы уже отправятся домой и все огромное войско гуннов обрушится на оставшихся в одиночестве галло-римлян. Audaciores sunt semper…

Однако в тот момент необходимо было знать планы Аэция, чтобы понять, как он поведет себя, если гунны отступят. Первой мыслью было направить к нему Аниана: тот выполнил бы поручение ради спасения человеческих жизней. Но по здравому размышлению Аттила решил, что это невозможно — простые гуннские воины заподозрят переговоры о капитуляции. Ни за что!

И тут его осенило! Он даже засмеялся от удовольствия. Констант! Констант, галл, бывший секретарь-советник Аэция, которого тот в свое время отпустил из собственной канцелярии на службу к Аттиле. Тактика была разработана быстро. Констант вернулся в город, один поднялся на стену напротив шатра, у которого все еще стоял неподвижно Аэций. Тот обратил внимание на одинокую фигуру и узнал своего подчиненного. Он помахал ему рукой. Констант жестами дал знать, что хочет поговорить. Аэций согласился, отослав охрану. Констант тайно пробрался в лагерь и скрылся в шатре Аэция.

Нет, Аэций отнюдь не намеревался нападать на осажденного, но численно превосходящего противника, если тот попытается уйти. Пусть только Аттила снимется с лагеря. Это все, чего он требует. Но пускай поторопится и уйдет как можно дальше! Когда? Этой же ночью.

Аэций добавил, что это решение устроит всех. Сам он прославится, одержав победу не сражаясь, покажет вестготам, как его страшатся враги и сколь полезен им союз с римлянами, если одно только его появление обратило в бегство сильного противника, а кроме того, его воины оценят, что он старается сберечь им жизнь. Аттила, в свою очередь, может преподнести свое ночное бегство так, будто он сумел гениально провести врага и ускользнуть у него из-под носа, не потеряв ни одного воина, и ему не составит труда объяснить отступление исключительно стратегической необходимостью вести войну в другом месте.

Аэций добавил и еще нечто заключавшее в себе немалую долю истины, сообщив собеседнику, что до него дошли сведения, будто империя гуннов, освободившись из-под тяжелой десницы своего господина, застрявшего в Галлии, начинала выходить из повиновения; Эллак боролся с мятежами в урало-каспийском регионе; все земли степной Центральной Азии отказались признавать власть гуннов и постепенно уничтожали их знаменитые «укрепленные пункты»; гуннские племена сцепились между собой и постепенно возвращались к разрушительному хищническому кочевничеству. У Аттилы были все основания оперировать этими аргументами.

Констант подтвердил согласие Аттилы. Гунны уйдут этой ночью. И в подтверждение благих намерений часть войск уже сегодня вечером переправится на другой берег Луары.

«Нет! — воскликнул патриций. — Нет! Я не хочу подвергаться даже малейшему риску на юге. Я сказал, что отступление должно быть в северо-восточном направлении. Я намеренно разбил свой личный лагерь перед расположением войск — моих и Торизмонда. Если ночной отход произойдет в указанном направлении, воины ничего не заметят. Ваши войска должны будут уходить двумя группами. Первая пройдет к востоку от армии вестготов, оставшись незамеченной, вторая — к востоку от моей армии, которая ее также не обнаружит. Ты проследишь, чтобы объединение групп произошло в Бельгарде. Должно быть так.

— Патриций, я позволю себе настоять на моей просьбе. Нельзя бросить аланов. Надо дать им возможность уйти с нами, если они не смогут заключить с тобой мир.

— Тебя это не касается. Не беспокойся об аланах.

— И тем не менее их нельзя бросить.

— Предоставь мне договориться с ними.

— Но, патриций, все уже готово для переправы через Луару, и я обещаю тебе лично, что гунны, которые окажутся на другом берегу, перейдут реку снова у Жиена и быстро нагонят главные силы.

— Послушай, Констант. Ты был и остаешься моим другом. Я сделал тебя другом Аттилы, и сегодня я этому рад больше, чем когда-либо. Запомни хорошенько, что я тебе скажу. Я разрешаю тебе, хотя это и противоречит моим желаниям, организовать переправу через Луару части гуннского войска. Но я тебе прямо говорю, что этим хочу только преподать еще один урок Аттиле. Я не стану препятствовать переправе. Никто не станет. Но он сам не ступит на другой берег.

— Я бесконечно верю тебе, Избранник Господа.

— Я не Избранник Господа. Я всего лишь мудрый человек, и я буду весьма удовлетворен, если покажу Аттиле, что я умнее его. Прощай, Констант».

Констант вышел из шатра и скрытно пробрался в лагерь Аттилы. Аттила поздравил его с успешным выполнением задания. Условия Аэция были справедливыми и обеспечивали ему более чем достойный выход из положения. Он поблагодарил Константа за то, что тот не уступил в вопросе о переправе через Луару. Теперь не нужно было пускать конницу вплавь, достаточно переправить под началом Берика ограниченное количество воинов на плотах и лодках. Берик объяснит ситуацию Сангибану или его помощнику.

Вдруг с южного берега донесся сильный шум. Аттила, Констант и Онегез направились выяснить, в чем дело. Эдекон, оставив артиллерию, которую противник не сумел обнаружить, стоял на городской стене рядом с епископом и комендантом орлеанского гарнизона.

Им открылось неожиданное зрелище. Довольно малочисленный отряд галло-римлян показался на южном берегу реки. Их встречали громовым ура. Аланы, которые прежде никогда не отличались дисциплиной, выставили образцовый почетный караул по обеим сторонам дороги. Их командиры вышли встретить галло-римских командиров, которые слезли с коней, чтобы дружески обняться со своими союзниками.

Все ясно: Сангибан предал и тайно переметнулся обратно к Аэцию, если только он с самого начала не вел двойную игру. До Констанция дошел теперь смысл предложений Аэция: нет, Луару перейти нельзя — потому что аланы возвратились в стан римлян, если только они вообще его покидали.

Сколько разбитых иллюзий! Уродливый коротышка Скотта повторил по следам Берика и других эмиссаров объезд ближайших багаудов. Они уже знали о приходе Аэция с Торизмондом. Нет, они не встанут на сторону гуннов. Впрочем, и к Аэцию не примкнут. Они останутся теми, кем были — закрытым сообществом, настороженно и враждебно относящимся ко всем предприятиям римлян. Они были уверены, что время работает на них и роковое столкновение двух противоборствующих сил ускорит окончательное освобождение Галлии.

Надеяться было не на что: Сангибан оказался предателем, а Евдоксий — глупцом: от багаудов помощь не придет.

Не на что надеяться? Сейчас, может быть, и так. Но в будущем — и даже уже в ближайшем будущем — все сложится по-другому. Конечно, Аттила снимется с лагеря, но на почетных условиях. Но сколь бы ни были велики опасности, нависшие над империей гуннов на Востоке, не может быть и речи о том, чтобы отказаться сейчас от завоеваний на Западе. Сперва надо разбить Аэция, а там видно будет.

Около семи часов вечера Аттила выступил с речью перед войсками. Он изложил свой план: им открылась блестящая возможность — и он берется ее реализовать — обмануть тупых вестготов и уставших с дороги римлян. Надо выскользнуть у них из-под носа. Если не поднимать шума, они не подвергнутся никакому риску. Командиры знают маршрут, надо только следовать их приказам, соблюдать молчание и не делать привалов. Перегруппировка произойдет не очень далеко отсюда, между Бельгардом и Бон-ля-Роланд — в пункте сбора, который всем хорошо знаком. Затем предстоит путь на равнину Шампани, откуда они направятся к новым победам.

Все шло по намеченному плану, и воины испытывали полное доверие к своему командующему. По дороге подобрали боевые машины Эдекона. К великому удивлению Аттилы, за отходящими войсками не следовал даже крошечный отряд галло-римлян. Впоследствии он узнал от одного галла, что на самом деле за гуннами следили во время всего перехода багауды, которые по цепочке, от одного к другому, передавали все сведения Аэцию. Все стало ясно. Багауды предпочли сотрудничать с галло-римлянами. Еще одна хрупкая иллюзия рассыпалась в прах.

На рассвете воины Аэция увидели, что противник исиез. Два всадника спешно покинули лагерь и скрылись в утреннем тумане. Они держали путь в Рим к Валентиниану III, чтобы рассказать о предательстве Аэция. Вместо того чтобы перебить гуннов, которые были у него в руках, патриций при пособничестве Констанция дал им уйти. Аэций — враг Рима!..

Вот так иногда пишут историю.