VIII ВРЕМЯ ВЕЛИКИХ СОБЫТИЙ

VIII

ВРЕМЯ ВЕЛИКИХ СОБЫТИЙ

«Молодожен» Аттила возвращается в свою столицу. Девушки в белых тонких одеждах несут балдахин, под которым по семь в ряд шествуют другие юные девицы, исполняя праздничные песни. Они приветствуют повелителя и возглавляют его кортеж. Все жители «столицы» встречают радостными криками своего господина. Новую «королеву», вторую по рангу после «королевы-императрицы» Керки, также встречает шумное приветствие толпы. Кортеж молодых девушек сопровождает ее в красивое деревянное сооружение, которое станет ее резиденцией. Воины расходятся по домам; только почетный эскорт, естественно, верхом, сопровождает правителя во дворец.

Но по пути процессия останавливается у дворца Онегеза, еще не завершившего свою поездку. «Королева-супруга» последнего с поклоном встречает на пороге своего жилища Императора и просит его соблаговолить отобедать у нее. Аттила соглашается, но с коня не сходит. Дюжие воины поднимают к нему серебряный стол с яствами и наполненными кубками. Он ест, пьет, благодарит, прощается и уезжает. Кортеж теперь возглавляют музыканты. Аттила прибывает во дворец и, сославшись на усталость, просит, чтобы его не беспокоили.

Римские легаты, присутствовавшие на этой пышной диковинной церемонии, возвращаются в свои пристанища, где их уже ждут гонцы: в отсутствие Онегеза его королева-супруга приглашает господ посланников на великолепный ужин, на котором будут «все великие мужи государства».

Два дня спустя римские послы получили уже от самого Аттилы приглашение на пир в собственном дворце. Приск написал об этом событии:

«Стол был накрыт в длинном зале, украшенном резными колоннами. Аттила восседал на скамье, установленной на возвышении и покрытой шкурами и пестрыми коврами. К нашему приезду гунны уже сидели за столами. При входе нам предложили осушить за здоровье императора кубок с вином (…). Мы заняли наши места за королевским столом. Максимин заметил, что Берик, простой гуннский вождь, сидит выше его, но все пропустили его слова мимо ушей (…). Зато до трапезы Аттила поприветствовал всех именитых гостей в порядке старшинства и осушил за здоровье каждого из них кубок вина. Чествуемый гость отвечал, выпивая чару в свою очередь. Подали гигантские блюда с дичью и олениной. Посуда была из золота и серебра, и только на столе Аттилы стояла деревянная миска с мясом и деревянный кубок с вином. Каждый гость ел вдосталь из блюда, поставленного перед ним. Обычай запрещал прикасаться к угощенью, стоявшему дальше на столе. По этой причине мне не удалось отведать восхитительного рагу, которого мне так хотелось (…). Когда гости насытились, два аэда воспели подвиги гуннов давних времен и победы Аттилы.

Аттила был серьезен и не проронил ни слова. Рядом почтительно замер его старший сын Эллак, от уважения не смевший поднять глаз во весь вечер (…). Певцы вышли, и престарелый воин внес на руках младенца — Эрнака, младшего из сыновей Аттилы, который был встречен радостными криками. Каждый гость счел своим долгом приласкать малыша. Затем воин положил его подле отца. Тогда я заметил, как улыбка озарила это суровое, холодное лицо. Аттила потрепал ребенка по щечке и прижал к груди. Заметив мое удивление, сосед шепнул мне, что по предсказанию только это дитя продолжит королевский род. Нежность и гордость отца стали теперь вполне объяснимы. Затем появились шуты (…); оживление переросло в бурное веселье, когда Мавр Церкон начал откалывать свои номера. (…) Изрядно выпив, я воспользовался начавшейся суматохой, чтобы незаметно ускользнуть».

Праздновали почти каждый день и нередко во дворце Керки. Однажды вечером Аттила сказал Максимину, что желает поговорить. Наконец-то!.. Однако речь на сей раз зашла лишь о том, что Феодосий обещал пышную свадьбу Констанцию, ныне его советнику-секретарю, и не сдержал слова. Максимин пребывает в недоумении, и Аттила объясняет ему, что до возвращения Вигиласа и дезертиров-гуннов никакого ответа императору не будет, и разрешает посольству отбыть назад в Константинополь. Максимин замечает, что по отношению к нему это, по меньшей мере, невежливо. На следующее утро Аттила направляет дары всем членам посольства и сообщает, что в отсутствие Вигиласа в Константинополь их сопроводит его министр Берик, который передаст лично императору и никому другому ответ повелителя гуннов.

Пришло время отъезда. «Мы с сожалением расставались с пирами Аттилы. Мы уже привыкли к жареному мясу и кумысу. Впереди же предстоял долгий и унылый путь (…). По обочинам дороги встречались тела казненных — распятых, повешенных или посаженных на кол. Берик сказал, что это предатели, шпионы и дезертиры. Одного несчастного при нас удавили на столбе. Гунн объяснил, что эти суровые меры обеспечивают безопасность его господина (…). На самой границе волею случая мы встретились с Вигиласом, который возвращался к Аттиле и с улыбкой, полной скрытого смысла, сообщил, что имеет весьма важное поручение. (…) Через несколько дней мы будем уже в Константинополе…».

Кто знает? Может быть, восточный вопрос найдет свое решение… Но все не так просто. Приближается время великих событий, и восточный вопрос так и останется открытым.

Прежде чем покинуть Аттилу, который так резко с ним обошелся, Вигилас, «уполномоченный» Максимином отбыть в Константинополь и сообщить о претензиях императора гуннов относительно перебежчиков, имел весьма обнадеживающую беседу с Эдеконом. Приподнятое настроение, в котором его застали на границе Максимин и Приск, объяснялось тем, что недавно у него состоялся самый отрадный, какой только мог быть, разговор с Хрисафием.

Он изложил Великому Евнуху свои соображения. Аттила, хотя и обидел его при людях, ничего не заподозрил о заговоре, иначе не доверил бы ему, Вигиласу, это поручение, к слову сказать, нелепое. Подавай ему еще четырех дезертиров, обнаруженных вдобавок к прежним! Но его гнева можно не бояться, ведь Аттила будет убит, как только Вигилас возвратится.

«Но почему его не убили до сих пор?» — беспокоился Хрисафий. Все очень просто: охрана оказалась жаднее, чем думали, и Эдекону не хватило денег. Ему нужно раза в два больше золота, так что придется добавить еще пятьдесят фунтов. Хрисафий согласен: голова Аттилы за такие деньги — все равно что даром. Он тут же отсчитал золотые, щедро выдал семерых дезертиров, чтобы соблюсти формальности, и отдал все необходимые распоряжения об организации эстафет, желая как можно быстрее узнать об успехе покушения. Хрисафий заверил своего эмиссара, что его будущее обеспечено и что он может обещать Эдекону все, что тот пожелает. Гордый и счастливый, Вигилас отправляется в обратный путь в сопровождении охраны и пленников. Он даже берет с собой двадцатилетнего сына Профимия, чтобы тот мог присутствовать при его триумфе.

Подгоняя коней, они прибывают в столицу гуннов, где их встречает Эсла. Профимия помещают в небольшой шатер под неусыпной охраной. Эскорт разоружают и конвоируют в загон в окружении воинов самого разбойничьего вида. Вигиласа связывают и бросают в подземелье.

Эсла обыскал в отсутствие Вигиласа сундук в прежней резиденции византийского посольства и обнаружил кошель с пятьюдесятью золотыми. Теперь со спокойной душой он копается уже в седельной суме пленника, находит еще пятьдесят монет, увязывает кошель и суму и забирает все с собой.

На следующее утро Вигиласа освобождают от веревок и волокут из подземелья пред очи Аттилы. Императора гуннов окружают Эдекон, Орест и другие советники и министры. На скамье меж двух стражей сидит Профимий. Хотя до нас не дошло прямых свидетельств, по косвенным данным можно воссоздать диалог, состоявшийся между Аттилой и его пленником:

— Как могло случиться, что ты позволил бросить себя в темницу, не потребовав прежде поговорить со мной, чтобы рассказать, как ты выполнил данное тебе поручение?

— Я не знаю. Я не мог говорить.

— Почему с тобой было столько золота?

— Пятьдесят золотых — невелико богатство, мне их передали для вас.

— Кто и с какой целью?

— Хрисафий, это выкуп за бежавших римлян.

— А другие пятьдесят? Принесите их. Перед тобой, как видишь, две сумы.

— Другая сума хранилась здесь уже давно. Я хотел купить коней.

— Разве тебе не известно, что я запретил членам римских посольств приобретать что бы то ни было в моей Империи?

— Известно. Потому и золотые оставались здесь, не потраченные.

— А не собирался ли ты вместо коней купить пособников?

— Это ложь, клевета, наветы Эдекона!

— А почему Эдекона?

— Потому что этот человек — предатель. Он хотел меня подкупить.

— Ты и так слишком богат, чтобы тебя подкупать! Кто поручил тебе подговорить Эдекона убить меня?

— Никто!

— Не хочешь сказать? Не надо. Твой сын скажет.

Аттила обращается к Профимию, который на каждый вопрос вполне искренне отвечает: «Я ничего не знаю».

— Раз он ничего не знает, нет проку от его присутствия здесь, я просто прикажу его казнить.

— Клянусь, ему ничего неизвестно. Я один все задумал. У меня не было сообщников. Я один готовил заговор, один, один, один!

— Ты слишком глуп для этого!

По знаку Аттилы Профимия поставили на колени и занесли меч над его головой.

— Последний раз спрашиваю, ты, жалкое орудие неудавшегося преступления, кто тебя подучил?

— Хрисафий! — закричал Вигилас и потерял сознание.

— Я давно знал это, — сказал Аттила.

Вигилас очнулся в том же подземелье. Перед ним стоял Эсла.

— Что теперь со мной сделают?

— Ничего.

— А с моим сыном?

— С этого вечера от его палатки убрали охрану. Завтра он направится в Константинополь вместе с Орестом, назначенным послом к Феодосию.

— Я останусь в этой темнице?

— Завтра ты переберешься в палатку сына, но за тобой будут постоянно следить.

— А затем?

— Тебя выпустят за символический выкуп, который заплатит Феодосий.

— Он не заплатит.

— Выкуп будет столь символическим, что заплатит. А ты объяснишься с ним.

— Это значит, что я сменю твою темницу на другую.

— Мне нет до этого никакого дела.

Хрисафию доложили о прибытии гуннского посольства. Он торопится к воротам Константинополя, чтобы встретить гостей. Наконец-то!

Это Орест и с ним сын Вигиласа. Что бы это значило? Не отвечая на приветствие, Орест сразу направляется к императорскому дворцу. В замешательстве Хрисафий следует за ним. У входа во дворец он спрашивает Ореста:

— Что вам угодно?

— Видеть императора незамедлительно.

— Он предупрежден и ждет вас.

Окруженный сановниками Феодосий и вправду ждал, предвкушая приятные вести. Орест передал послание Аттилы: «Твой спатарий — убийца. Отдай мне его голову, если не хочешь, чтобы я обезглавил его своей рукой». Увы, Феодосий прочитал послание вслух. У Хрисафия подкосились ноги. Император овладел собой:

— Ты получишь ответ завтра.

— Я получу его через час.

И Орест покидает дворец. Возвращается через час. Феодосий протягивает ему договор, скрепленный императорской печатью, договор, признающий все условия, изначально поставленные Аттилой. Восточный вопрос решен!.. Не читая, Орест засовывает свиток в рукав.

— Чего ты ждешь?

— Я пришел не за договором, а за головой твоего евнуха.

— Но это невозможно! Скажи своему господину, что я отдам ему больше земель, чем он требует, больше женщин, чем он мог бы возжелать, я подарю ему дворец в моей столице!

— Я пришел не за землей, не за женщинами, не за дворцом, а за головой твоего министра.

— Приходи завтра.

— Я согласен ждать еще час, но это все, что я могу сделать.

Галла Плацидия, утратившая былую власть над Валентинианом III и тяжело больная, гостила при дворе своего племянника Феодосия. Именно к ней обращаются за советом. Она отвечает, что ничего в этом не смыслит, может, спросить совета у Аэция? Совета у Аэция? За час? Бедная женщина решительно не годится более ни на что…

Хрисафий разыгрывает последнюю карту:

— Если меня уберете, разразится мятеж!

— Знаю. Тебя никто не тронет.

Возвращается Орест:

— Император, каков твой ответ?

— Я не казню и не выдам Хрисафия.

— Я доложу моему господину. Ты знаешь, что он сделает. У меня для тебя подарок — сума с золотом Вигиласа.

— Что с ним сделают?

— Заплати выкуп, и его вернут тебе.

— Сколько?

— Один золотой, большего он не стоит. Но заплати мне.

— Почему?

— Я покажу его Вигиласу, чтобы он знал себе цену.

Забрав золотой, полученный от приведенного в замешательство императора, Орест возвращается к Аттиле.

Вигиласа под конвоем доставили в Константинополь. Он вручил Феодосию послание Аттилы, дословно повторявшее первое: «Твой спатарий — убийца. Отдай мне его голову, если не хочешь, чтобы я обезглавил его своей рукой». Вигиласа обвинили в сознательном провале покушения и бросили в тюрьму. Профимий обрел свободу, и больше о нем не было слышно.

Аттила встретил Ореста с распростертыми объятиями:

— Надеюсь, этот полудурок не казнил своего евнуха?

— Конечно нет, а почему «надеюсь»?

— Да потому, что теперь у нас есть предлог начать войну в любой удобный для нас момент.

Да, Аттила был великим дипломатом. С самого начала зная о готовящемся заговоре, он сохраняет полную невозмутимость и организует тотальную слежку. Удостоверившись, что пятьдесят золотых доставлены и он может завладеть ими по первому желанию, он удваивает сумму — удваивает плату за собственное убийство!

Находчивость и смелость Эдекона доказывают, что Аттила умел подбирать людей, знал, кому доверять, и мог всегда рассчитывать на преданность своих ближайших сподвижников. Разве не удивительно, что на протяжении всего нашего повествования нам постоянно встречаются на самых высоких постах, гражданских и военных, одни и те же лица: Онегез, Эдекон, Орест, Скотта, Эсла, Берик?..

Его здравый смысл и чутье могут сравниться с его хладнокровием. Хотя Аттила приказал шпионить за римскими легатами так, что они ничего не заподозрили, он понял, что Максимин вполне лоялен, а Приск неспособен участвовать в тайном заговоре. Поэтому он всегда был обходителен с ними и даже постарался, чтобы их репутация осталась безупречной, что бы ни случилось. Оскорбительное обращение, о котором упоминал Максимин, должно было лишь заставить последнего отправить Вигиласа одного навстречу судьбе. Это отношение, на самом деле защищающее легата, сохранится до самого конца. Сопровождая императорских послов в Константинополь, Берик в начале пути держал себя вызывающе, если не сказать грубо, создавая инциденты, требовавшие разбирательств и замедлявшие темп движения. Затем он смягчился, требовал, чтобы местные власти непременно оказывали почести послам, заверяя, что это приказ его господина, и это также задерживало возвращение. Потом бедняга занемог, был не в состоянии ехать верхом, мучился приступами кашля, пришлось подолгу останавливаться на привалах, и это также задерживало возвращение. Наконец, за несколько верст от Афираса, силы его покинули, и все опасались самого худшего. Берик заявил, что не чувствует себя вправе более задерживать послание Аттилы византийскому императору, и считает, что в силу непредвиденных обстоятельств его долг передать запечатанный свиток графу Максимину, который доставит письмо своему повелителю вместе с самыми искренними извинениями. Чрезвычайно довольный, что волокита наконец закончилась, Максимин соглашается и заверяет несчастного сановника Аттилы, что как можно скорее пришлет тому своего личного врача. Попутчики расстались, и, как только римляне скрылись из виду, Берик птицей вскочил в седло, и гунны во весь опор помчались ко двору Аттилы. Орест ждал их там, опередив на много дней!..

Возвратясь в Константинополь, Максимин нашел всех в страшном смятении. Император болен, императрица Афинаида, ставшая совершенно несносной, изгнана из дворца и, приняв имя Евдоксии, обосновалась в Иерусалиме, где занимается исключительно поэзией… и богословием! Император вызвал свою старшую сестру Пульхерию, которую Афинаиде в свое время удалось отправить в ссылку, и теперь она исполняет все обязанности государя, пока брат борется с недугом.

Именно ей Максимин вручает документ, скрепленный печатью Аттилы. Это чистый лист! Максимину не потребовалось много времени, чтобы все понять, и строгий и исполненный достоинства граф признал Аттилу образцом элегантности и великодушия!

Какой дипломат!

Разгневанный поведением своего императора, Максимин решает более никогда не видеться с ним и использует временное регентство Пульхерии, чтобы уладить многие дела.

Хрисафий, ненавидимый Пульхерией и страшащийся немилости, сказался больным и не появлялся на людях.

Констант, секретарь-советник, подаренный Аттиле Аэцием, приглашен в Константинополь, где за него выдают замуж богатую вдову Сатурнию (невеста, которую ему обещал Феодосий, уже стала женой другого).

Аттила требует, чтобы постоянными послами Восточной Римской империи при его дворе назначались те, кто занимал высокое положение на родине. Он выбирает патрициев Анатолия и Нуму. До этого столь знатных аристократов направляли только к персидскому шаху.

Анатолий и Нума доставляют ежегодную дань и богатые дары. Растроганный Аттила отказывается впредь от требования выдачи перебежчиков и возвращает римских пленников. Но напоминает послам: «Я поверю в миролюбие вашего господина не раньше, чем выдадут мне голову его евнуха».

Тем не менее следует признать, что благодаря Максимину — а значит, благодаря дипломатическому гению Аттилы — восточный вопрос если и не был разрешен до конца, то стоял, по крайней мере, уже не столь остро.

Но Аттила создал трудности для Западной Римской империи, и Валентиниан III поспешил направить к нему свое посольство. Было сделано все — возможно, Аэцием, — чтобы это посольство устроило правителя гуннов. Глава — граф Ромул, один из самых могущественных сеньоров империи, его помощник — отец Ореста (таким образом, с посольством направляется двое родственников Ореста) — и, наконец, секретарь — Констант, который в дальнейшем будет подарен Аттиле как секретарь-советник. Действительно, делегация нашла самый радушный прием.

Но для чего понадобилось это посольство и о чем шла речь?

Во время осады Сирмия епископ города, предвидя худшее, сумел связаться с одним из осаждавших — галлом Константином, который принадлежал к секретариату Аттилы. Епископ попросил его — по крайней мере, граф Ромул так изложил дело Приску, — взять священные церковные сосуды, наказав: «Если я попаду к вам в плен, продай их и выкупи меня, если я погибну раньше, все равно продай их и выкупи других пленников».

Епископ был убит во время штурма. Константин договорился с ростовщиком Сильваном, который купил сосуды и перепродал их одному из итальянских епископов. Константин, конечно же, присвоил деньги, но тратил их слишком откровенно. Слухи достигли ушей Аттилы. Константин был схвачен и после признания распят.

И вот Аттила осмеливается требовать у Валентиниана III возвращения этой бесчестно сокрытой «военной добычи» или хотя бы выдачи ростовщика. Канцелярия Равенны отвечает, что Сильван купил сосуды по незнанию, а кроме того, священные сосуды предназначены исключительно для отправления культа и, следовательно, не могут быть ни изъяты у купившего их епископа, ни переданы лицу не духовного звания.

Ответ поверг Аттилу в недоумение: уж не смеются ли над ним? Знает ли канцелярия, сколько храмов стали военной добычей римлян не духовного звания? Чтобы покончить с этой историей раз и навсегда, Аттиле обещают возместить золотом стоимость сосудов. К удивлению двора, Аттила отказывается от золота, утверждая, что это вопрос справедливости (!), вопрос принципа. Он требует выдать «сосуды или негодяя»… если только Равенна, конечно, не предпочтет войну!

Посоветовались с Аэцием и Галлой Плацидией. Оба едины в своем мнении: это каприз и вместе с тем политический ход. Аттила собирается принять высокое посольство Восточной Римской империи, и для полноты собственной славы он хотел бы в то же время встретить высокопоставленных послов Западной Римской империи. Свидетельство почтения, богатые дары, комплименты Валентиниана III, выраженные тестем одного из самых приближенных министров самого Аттилы, все уладят.

Ничего не уладилось. Подарки Аттила принял… и сам одарил послов не менее щедро! Единственное, что, по-видимому, доставило ему настоящую радость, — возможность видеть перед собой Константа, присланного другом Аэцием, да и то, наверное, лишь потому, что тот оказался толковым посредником между ним и могущественным римским патрицием. Приемы в честь гостей следуют бесконечной чередой: во дворце Аттилы, во дворце Онегеза, во дворце Ореста. Но не у Керки. Она тяжело больна. Аттила разрешает им свободно перемещаться по подвластным ему землям. Но в главном он тверд: «Сосуды или негодяя!»

Ромул решает, что пришло время возвращаться. Дело будет, вне всякого сомнения, решено Аэцием и Аттилой при посредничестве Константа. Но порядка ради Ромул все-таки спрашивает перед отъездом: «Что я могу передать моему императору?» Следует неожиданный ответ: «Скажите, что я приеду с ним повидаться».

Как это понимать? Угроза? Нет, только не после такого приема! Аэций, конечно, прав: вопрос в тщеславии Аттилы, который хочет быть с почестями принят самим императором в Равенне.

И прощание получилось очень теплым.

Несчастья сыпались одно за другим. Умирает Керка. Аттила в отчаянии. Он приказывает сжечь красивый деревянный дворец почившей королевы-императрицы. Из Константинополя поступают соболезнования от Максимина и Константа, который обосновался там подле богатой супруги и перестал быть посредником в делах с Аэцием. На эти послания Аттила отвечает. И Аэций прислал свои выражения дружбы и сочувствия в постигшем горе. Аттила не ответил ему!

Спустя несколько месяцев, а может, и всего несколько недель, скончалась при родах вторая жена, дочь Эскама. Констант лично доставляет соболезнования Максимина и самой Пульхерии! Аттила направляет прочувствованное ответное письмо. Приходит послание от Аэция — Аттила не отвечает!

Констант с большим удивлением узнает, что император гуннов тайно направляет в Галлию своих эмиссаров. Неужто Аттила, будучи в расстроенных чувствах, отступил от своей привычной осторожности, так что его переговоры стали известны Константу! Нет никаких сомнений: Аттила вступил в сношения с багаудами, оказывает им поддержку, хочет всколыхнуть всю Галлию, помогая мятежникам против власти римлян, то есть власти Аэция! Некоторое облегчение он испытал лишь тогда, когда Аттила — наконец-то! — дал ему тайное поручение к Аэцию.

Пришло время узнать, что же произошло. Восток усмирен и продолжает платить. Запад еще предстоит покорить, и Аттила к этому готов. Но между двумя «друзьями» заключен договор — гласный или негласный — и гунн должен знать о намерениях панноно-римлянина. Хочет ли он захватить Восток, который не сумеет выйти из игры, когда Феодосий умрет или вынужден будет отречься от престола? Пойдет ли он на раздел Запада с Аттилой, который удовлетворится Галлией и отдаст взамен Паннонию и завоеванные земли Фракии и Фессалии, прилегающие к Константинополю? Или он согласен по римской традиции двух августов на другой раздел, на управление каждый своей частью, которую предстоит определить, или на совместное владение всеми объединенными землями огромной страны?

Констант едет и возвращается с известием, что Аэций доволен существующим положением вещей, считая, что у каждого из них, у него и Аттилы, есть чем заняться для поддержания порядка на подвластных им территориях. К тому же, если Аттила носит титул императора, то он, Аэций, пока еще только патриций, ему нужно время, чтобы усилить свою власть. Он предоставляет Аттиле свободу действий в Восточной империи, если у того есть желание и средства вести борьбу, но все другие планы ему кажутся опасными или, во всяком случае, преждевременными.

Аттила все понял. Аэций связывает все надежды с женитьбой своего сына Гауденция на дочери Валентиниана III и хочет один и только один завладеть всем Западом, без войны, даже без каких-либо усилий, прочие же великие проекты им забыты. Аэций в своем эгоизме забыл все оказанные ему услуги, он забыл Роаса, забыл войска гуннов, пришедшие на помощь Иоанну Узурпатору, он забыл, как гунны помогли ему вернуться с триумфом из ссылки!

Это предательство, и он дорого заплатит! Как и другие. Как все те, кто встал на пути Аттилы к славе и величию и противится его воле.

Конечно, это всего лишь предположение, но насколько правдоподобное! Защитники Аэция утверждают, будто тот все осознал и решил порвать все прежние связи, стремясь не допустить новых варваров в и так уже переполненную ими Западную империю. Или того лучше: он будто бы никогда не принижал гордое имя «последнего римлянина» и вел хитрую игру с Аггилой, выжидая удобный момент, чтобы покончить с ним навсегда. Факты сами подскажут, как все было на самом деле.

Конец 449 года и начало 450 года были невероятно насыщены драматическими событиями. Как и в последние десятилетия четвертого века, люди принимались говорить о конце света, опасаясь, что «мерзость запустения» уже наступила. Тот, чья греховная жизнь не оставляла надежд на милость Всевышнего, старался насладиться последними деньками, окончательно махнув рукой на человеческие законы и мораль. Страна все глубже погружалась в анархию. Богатые погрязли в роскоши и проводили время в бесконечных оргиях. Обездоленные решили, что настал час расплаты, и повсеместно поднимали восстания. Отшельникам вдруг оказалось непросто найти уединение, столько обнаружилось жаждущих их благословения и слова утешения. Блаженные, ясновидящие и всякого рода предсказатели наводняли города и села, собирая толпы народа, если только местный епископ, не осененный, в отличие от них, благодатью господней, не выставлял их за ворота.

В начале 450 года сильнейшие землетрясения сеют панику в Испании, центральной, южной и юго-западной Галлии. Упоминания о катастрофах можно найти во всех древних хрониках. Этот год стал необычайно урожайным на природные катаклизмы: наводящие ужас кометы, падающие метеориты, опустошительные ураганы, кровавые закаты, грозы и пожары — полный набор декораций конца света.

Но на этом страхи не закончились. Серватий, святой епископ из бельгийского города Тонгра, направился в Рим на могилы апостолов Петра и Павла испросить совета, как это уже пытались сделать другие епископы лет за шестьдесят до него. Он хотел узнать у святых, постигнет ли его приход, его страну и соседние государства великий гнев Господень и как можно было бы заслужить прощение. И на сей раз — хронисты в этом совершенно уверены, взять хотя бы Павла Диакона — апостолы дали ответ: Галлия будет отдана на разорение гуннам — вершителям воли Господней, все города будут разрушены, но сам Серватий за свою великую веру почиет с чистой душой до того, как возмездие постигнет заблудших.

Мрачное пророчество! Тем не менее оно могло бы заинтересовать римские легионы в Галлии: орудием небесного возмездия назывались гунны, а не, скажем, вандалы, аланы, свевы, бургунды, франки или вестготы, уже давно опустошавшие североафриканские провинции, Испанию, Аквитанию, Гельвецию, Савойю, берега Рейна и Мааса. Примечательно, что в разгар тяжелой партизанской войны с багаудами и попыток примириться с франками Аэций, против своего обыкновения, не предпринимает попыток призвать Аттилу для восстановления порядка. Намечается противостояние двух старых друзей.

Когда умер Гриномер, вождь одного из больших франкских племен между Рейном и Неккаром, два его сына, смертельно ненавидевшие друг друга, не смогли договориться о наследстве и разделили «королевство», но и таким способом не сумели положить конец раздорам. Один из принцев, Рамахер, вступает в переговоры с Аэцием, и тот его усыновляет! Аэций распространяет римский протекторат на его территорию. Старший сын, Вааст, не замедлил обратиться к Аттиле, который признал его «независимым вождем» своего государства в составе Империи гуннов. Хотя Рамахер и сумел при помощи римлян потеснить брата, Вааст прочно удерживал территорию, прилегавшую к Рейну, что позволяло беспрепятственно переправиться через реку. Назревало противостояние Аэция и Аттилы.

Король вандалов Гейзерих, захвативший Карфаген и разбивший римлян, почти всегда одерживавший победу над римлянами в Африке, мечтал объединить всех варваров Римской империи под своей властью и своей религией — арианством. Он женил своего сына Гунериха на дочери вестготского короля Теодориха I, но, не получив обещанной помощи, подверг невестку пыткам, приказал вырвать ей ноздри и отправил назад к отцу в Аквитанию. Теодорих сообщил Аэцию, с которым некогда сходился на полях сражений, что отныне готов помогать Риму в борьбе со всеми варварами не-готами. Гейзерих немедленно направил богатые дары Аттиле и предложил союз. Поединок Аэция с Аттилой становился все реальнее.

14 июля 450 года к воротам дворца Феодосия прискакал гонец Аттилы. Император еще не до конца оправился от перенесенной болезни, но уже вернулся к управлению страной. На аудиенции он услышал от гонца ошеломляющую новость: «Аттила, мой и твой господин, приказывает тебе подготовить для него дворец, поскольку он уже идет к тебе».

В тот же день и час другой гонец передал такое же уведомление императору Западной Римской империи Валентиниану III.

На следующий день Аэций принял Константа, который по поручению Аттилы сообщил ему об этих демаршах и добавил уже от себя, что не имеет ни малейшего представления, что же Аттила действительно намеревается предпринять. Поразмыслив, Аэций заявил: «Аттила игрок. Возможно, и сам он еще не знает, что собирается предпринять. Главное для него — сиюминутное удовлетворение собственного тщеславия. Но последствия могут быть ужасны». Получив для Аттилы в подарок серебряный кубок, Констант уехал.

28 июля 450 года завзятый лошадник Феодосий выезжает на одном из своих лучших скакунов. Вдруг лошадь понесла, и император, не удержавшись в седле, падает и разбивает себе голову. Тело было выставлено для прощания в большом зале для аудиенций, но воздать последние почести пришли только члены семьи и несколько преданных приближенных.

Хрисафий допустил роковую ошибку, явившись с малочисленной охраной. Чернь узнала его и встретила улюлюканьем. Напуганные охранники отступили, и Хрисафий был растерзан толпой.

Феодосий завещал корону сестре Августе Пульхерии. Та в скором времени вышла замуж за военачальника Марциана Флавия, который стал императором Марцианом. Это был энергичный и уверенный в себе иллириец, проявивший себя как хороший полководец и умелый правитель. В то время ему было пятьдесят девять лет.

Констант прибыл поприветствовать нового императора от лица Аттилы. Он объявил, что со смертью Феодосия снимается просьба принять Императора гуннов в Константинополе (на сей раз найдены более деликатные выражения!), а гибель Хрисафия естественным образом отменяет требование о его выдаче. Так что Константу остается лишь получить и доставить Аттиле ежегодную дань, которую согласился выплачивать Феодосий. Марциан сурово, но без гнева ответил на это: «Передайте Атгиле, что золото я приберегаю для друзей, для врагов же у меня нет ничего, кроме стали». Константу пришлось уехать с пустыми руками.

В октябре 450 года в Риме скончалась Галла Плацидия. Уже много лет она была отстранена от власти своим сыном Валентинианом III, который лишь изредка соглашался выслушать ее советы, но прислушиваться к ним не собирался. Теперь он получил полную свободу и в свои тридцать три года, казалось, мог сам принимать решения, хотя бы в перерывах между попойками, но как бы велико ни было его тщеславие и как бы он ни старался держаться полновластным хозяином, он слишком хорошо понимал, что без Аэция и шага не сможет ступить. Являясь воплощением лжи и лицемерия, Валентиниан все время обнадеживал Аэция, что брак принцессы Евдоксии с его сыном Гауденцием — дело уже решенное.

Хотя великая драма с гнусными интригами и кровавыми преступлениями подходила к концу, век еще готовил немало потрясений, и все мерзости внутренней и внешней политики были всего лишь прелюдией к приближавшейся военной трагедии.

Впрочем, как и полагается в романтическом жанре, герои в данный момент разыгрывали шутовскую сценку.

Принцесса Гонория, неуемная сестрица Валентиниана III, продолжала свою скандальную карьеру. Во время своего заточения в Константинополе ей удалось выказать достаточно смирения, чтобы брат вернул ей право находиться при дворе в Равенне. Получив прощение, Гонория немедленно взялась за старое и была снова отправлена под домашний арест в один из монастырей Равенны. Время от времени она появлялась при дворе, но всегда под бдительным присмотром. И представить было невозможно, чтобы она смогла найти способ связаться с кем-либо, тем более с чужеземцем.

Аттила в срочном порядке созвал что-то вроде совета министров — Онегеза, Эдекона, Ореста, Берика, Скотту, Эслу и… своего советника-секретаря Константа. После смерти дочери Эскама никто еще не видел его в таком веселом и приподнятом настроении. «Эй, галл! — обратился он к Константу, — ты получишь самое блестящее поручение за всю свою жизнь! Знай же, что вот уже пятнадцать лет, как я получил предложение о браке от принцессы Гонории, сестры Валентиниана. У меня сохранились и само письмо, и обручальное кольцо, которое было послано вместе с ним. Я тогда попросил дать мне время подумать. Что ж, пятнадцати лет вполне достаточно, не так ли?.. Я согласен. Насколько мне известно, с моей невестой плохо обращаются. Мне говорили, что ее мать и брат не одобрили то чувство, которое она испытывает ко мне. Ты скажешь им, что я очень удивлен и надеюсь, что ее заключение будет отменено. Возможно, и сами они удивятся, что я так долго медлил с ответом. Ты объяснишь, что я не мог предложить сестре Императора Запада иного титула, кроме как королевы-императрицы. Увы! Провидению было угодно, чтобы никто более не был и не мог стать его обладателем. Поэтому она станет императрицей гуннов. В своем письме она сообщает, что принесет мне в приданое половину Западной Римской империи, которая составляет ее часть наследства, полученного от отца Констанция III. Меня это вполне устраивает, и я согласен определить границы владений с самим Валентинианом III, ибо надо уметь договариваться, особенно с родными. Особо отметь, что для меня большая честь стать зятем императора и этот брак станет самым надежным залогом мира между двумя нашими империями».

Все покатились со смеху, и Констант больше других: и вправду это было самое забавное поручение за всю его жизнь, и именно поэтому стоило выполнить его как можно более серьезно.

Валентиниан III был поражен подобной дерзостью. Он обратился за советом к благоразумному Аэцию, мнение которого таково: поскольку Аттила выдвинул формально обоснованные территориальные притязания, надо ответить ему сдержанно, дабы не было хуже. Гонорию срочно выпускают из монастыря и выдают замуж за военачальника Флавия Кассия Геркулана, любезную услугу которого пришлось как следует оплатить. Теперь Валентиниан мог направить Аттиле ответ: Гонорию никто не лишал свободы, к тому же она вступила в законный брак, вследствие чего союз с Аттилой, которому Валентиниан был бы так рад, невозможен; кроме того, по римским законам Империя является неделимым владением, и женщины могут осуществлять только регентство, не имея права на земельную собственность.

Получив ответ, Аттила вновь собрал свой Совет, и хохот там стоял такой, какого не было и на прошлом заседании.