КРОВАВЫЕ ЖЕРТВЫ

КРОВАВЫЕ ЖЕРТВЫ

Однако это пришлось сделать, когда я понял, что «биологическая религия» может помочь мне понять трагическую дилемму, возникшую именно в связи с человеческими жертвоприношениями. Они были распространены в Америке в различные времена и у различных племен и совершенно неожиданно появились у высококультурных тольтеков и достигли апогея у их духовных наследников — ацтеков.

Последним тоже нельзя было отказать в замечательной культуре. Они выказали удивительно высокий уровень мышления, культивировали прекрасные обычаи в семье, школе, труде, создавали вдохновенные, глубокие произведения искусства, не превзойденные до сих пор по богатству содержащихся в них сведений и идей; воспитывали молодежь, исходя из гуманных принципов, — и при всем этом стали человекоубийцами…

Я натолкнулся на два текста, записанных отцом Саагуном, которые, как мне показалось, хорошо иллюстрируют это труднообъяснимое резкое противоречие, более того — моральную, духовную ущербность.

Вот отрывок вступительного поучения к юношам, только что принятым в ацтекскую коллегию, готовившую вельмож царства:

«Оставайтесь в мире со всем, избегайте бесстыдства по отношению к каждому, не унижайте никого, уважайте каждого, относитесь с почтением к каждому, не ставьте себя выше других, не обижайте напрасно никого… смиряйтесь перед всеми, что бы они ни стали говорить о вас, молчите и, если будут вас всячески унижать, не отвечайте им ни словом…»

А вот свидетельство:

«В начале первого месяца… убивали множество детей, принося их в жертву во многих местах, на вершинах гор, вырывая у них сердца в честь бога воды…

В первый день второго месяца устраивали праздник в честь бога по имени Тотек… где убивали и сдирали кожу со многих рабов и пленных… В первый день третьего месяца устраивали праздник бога по имени Тлалок… Во время этого праздника убивали много детей на вершинах гор…

В первый день четвертого месяца устраивали праздник в честь бога кукурузы… и убивали много детей… В пятом месяце устраивали большой праздник в честь бога по имени… Тескатлипока… в его честь убивали во время праздника выбранного юношу, у которого не было ни одного пятнышка на теле… В шестом месяце… убивали много пленных и рабов, увешенных украшениями божков, именуемых тлалоками…

В седьмом месяце… устраивали праздник богини соли… убивали в честь этой богини женщину, обряженную украшениями, которые выделывали в честь этой богини…»

И так продолжалось в течение восемнадцати месяцев ацтекского года. Впрочем, это еще не все. Саагун пишет:

«Устраивали пышный праздник бога по имени Шипе-Тотек, а также в честь Уицилопочтли. На этом празднике убивали всех — мужчин, женщин и детей… Хозяева пленников вручали их жрецам у стоп ку[20], а те влекли их за волосы, каждый своего, по ступеням наверх, а если кто не хотел идти по ступеням, тащили его, волоча, к жертвенному камню, где должны были его убить, вырывая у каждого из них сердце… потом его сбрасывали с лестницы вниз, где были другие жрецы, которые снимали с него кожу… После этого… несли тело в кальпуко [саlрисо], где хозяин пленника складывал свои дары… там их делили и посылали Моктесуме, мускулы на съедение, а то, что осталось, разделяли между другими сановниками и родственниками…»

Бога огня почитали несколько иным образом:

«Все хозяева брали за волосы своих пленников и вели к месту, именуемому Апатлак, и там их оставляли, после чего спускались те, кто должен был бросать их в огонь и окуривать им лица фимиамом. Затем брали их, связывали им руки на спине, а также ноги, закидывали их на плечи и вносили на высоту ку, где был великий огонь… и там в огне начинал извиваться… несчастный… и, находящегося в агонии, его вытаскивали и клали на жертвенный камень, и вскрывали ему грудь… вырывали сердце и бросали к ногам изваяния Шиуштикутли… бога огня».

Здесь надобно заметить, что, как следует из других записок Саагуна, жрец, руководивший такого рода жертвоприношением, должен был быть «добродетельным, покорным, мягким, и серьезным, и расторопным, и милосердным, и милостивым, и сердобольным, и благочестивым, и дружелюбно относиться ко всем».

И при всем том под властью таких добродетельных жрецов государство ацтеков превратилось в страну ужаса и слез для родителей принесенных в жертву детей, для всех граждан, чьи родственники подверглись обряду вырывания сердца, и для всего народа. Смерть кружила по стране, и никто не был уверен в своем будущем. От смерти не спасало ни право высокого рождения, ни привилегированное положение, ни заслуги. Малейшая провинность или оплошность, независимый поступок, неосторожное слово, не соответствующая происхождению одежда, появление в запрещенном месте — все это неизбежно приводило на жертвенный камень.

У ацтеков произошла какая-то ужасающая идеологическая деформация, какое-то духовное извращение, чудовищное искажение воспринятой от тольтеков доктрины. Их многостороннее и богатое духовное наследие было сведено, похоже, к одной доминирующей догме: единственная цель существования человека на Земле есть питание божественного Солнца собственной кровью, дабы оно не погасло от истощения…

Оказавшись перед такой альтернативой, владыки царства вынуждены были, по мнению наших ученых, выбирать между кровавой резней и концом света. Впрочем, не все соглашаются с таким утверждением — некоторые полагают, что догмат проводился в жизнь с преувеличенной, ужасающей жестокостью исключительно ради сохранения императорской власти. Это служило не только удержанию в повиновении общества — догмат оправдывал непрекращающиеся завоевания, которые давали и тысячи пленников для жертвоприношений, и богатые трофеи и контрибуции. Товары, скот, продукты, меха, драгоценности и множество изделий ремесла стекались в Теночтитлан со всех концов мезоамериканского мира.

Лоретта Сежурне считает, что эта деформация была неизбежна. Пытаясь понять, что творилось в этом государстве, она пишет:

«По сути дела, речь идет об использовании примитивных волшебств: материальной передаче Солнцу человеческой энергии. Возвышенная проповедь вечного единства духа обернулась всеобъемлющим людоедством».

И далее:

«Если принять во внимание, что интеллектуальный уровень этих охотничьих, кочевых народов был в большинстве случаев весьма примитивным, не говоря уже о том, что некоторое время по прибытии на плоскогорье ацтеки еще управлялись колдуньей, то станет очевидным преобразование их мистической мысли в магию».

Независимо от того, кто и что писал на эту тему, подумал я, все сводится на том, что целью гекатомб была подпитка Солнца кровью жертв, которую, как и сердца, для этой цели сжигали в храмах. Да, несомненно, такая мистическая цель была в общественной жизни ацтеков. И рисунки в кодексах, и изображения на стелах, и многочисленные сообщения очевидцев, записанные миссионерами, убедительно подтверждают это. Остается только удивляться, какой же несокрушимой силой обладал этот догмат, если во имя него общество позволило Навязать себе такое ярмо бесконечных жертв! Море страдания! Жестокий закон безропотно принимается не только людьми, скованными военной дисциплиной, но и всеми слоями общества. Среди рыцарей Орла и Ягуара были даже настоящие фанатики, убедившие себя, что их священным долгом является не защита страны, родины и семьи от врага, а смерть во имя вечного Солнца на небе. Какою же силой убеждения обладал этот мистический аргумент, если он безотказно действовал на протяжении трехсот лет, а в последние сто перед нашествием испанцев достиг степени террора! Какое он должен был иметь особое значение для самих жрецов, коли придавал такой жар и силу их доводам и, что еще удивительнее, нравственно позволял им придерживаться столь бесчеловечных постулатов! Ведь почти невероятно, что за целые века не пробуждалось сомнения, действительно ли Солнце погаснет, если мученически не погибнет мое дитя? — а вслед за сомнением— протест, сопротивление; что разнообразные политические силы не использовали возможное брожение для захвата власти; что веками народ покорно истекал кровью или равнодушно взирал на ежедневные муки пленников, захваченных среди родственных племен; что, наконец, при всей этой кровавой свистопляске ежедневно вещали о любви и милосердии.

Это можно было бы объяснить невероятным коварством политиков или какими-то чрезвычайными интересами государства, думал я, но только не за такое, исчисляемое веками, время, но только не при таких немыслимых, масштабах совершаемых жестокостей!

И тут мне пришло в голову, что, принимая во внимание и примитивность ацтеков, и имперские интересы, и жажду власти, и потребности политики, стоило, однако, более пристальное внимание обратить и на сам догмат.

Питание Солнца людской кровью… Особенно выразительно и исчерпывающе этот ритуал веры отображен на 1-й странице кодекса Лауд (см. фото 12).

Справа Миктлантекутли, Господин Смерти, обсидиановым ножом, который он держит в левой руке, рассекает грудь человека, а правой извлекает из нее сердце. Из-под ножа брызжет кровь. Изо рта бога смерти облако темной материи истекает к диску Солнца, частично заслоняя его. Это, как обычно, диск, скомпонованный из символов пламени и драгоценного камня, поскольку Солнце несет жизнь в ее первоначальной, энергетической фазе. Бог Солнца, Тонатику, восседая в светиле, пальцем касается этой темной материи, из которой в ответ появляется лента. Бросается в глаза сходство этого изображения с рисунком из кодекса Борджиа, на котором темная материя такого же происхождения превращается в драгоценном сосуде в змеящиеся ленты с целью трансформироваться в человека. Так вот о чем шла речь! Об органической материи, возвращаемой всем живым существам умершими телами!

Здесь струя крови из груди жертвы отнюдь не питает Солнце. Да, Орел касается клювом кольца крови, окружающего солнечный диск, но у этого кольца нет связи с Землей! Оно только символ. На рисунке Солнцу — источнику жизни — отдается темная, еще неживая материя.

Неужели, подумал я, рисунок приоткрывает «второе дно» доктрины, ее глубинное значение? Все говорило за то. Может быть, приношение крови Солнцу было лишь ритуальной демонстрацией, а суть таила мысль о круговороте «пищи», энергии в природе? Я имел основание так думать после того как обнаружил многочисленные соответствия между религией тольтеков и современной биологией. Я решил проверить, не скрывается ли какое-либо рациональное зерно в идее о возвращении Солнцу того, что было им дано. Может, тогда эта идея окажется не столь сумасбродной и чудовищной, а ее исполнители — не просто варвары и убийцы?

Солнце для тех народов было понятием сложным. Об этом ясно говорят его графические символы, объединяющие диск звезды с кольцами драгоценного камня, или те, на которых из Солнца появляются двойные ленты или вырастает Древо Жизни. Солнце для индейцев было не просто огненным феноменом, совершающим движение по небу, но представлялось им хранилищем живой энергии, которая, истекая сверху на Землю, созидает здесь дочернее Солнце, пылающее в миллиардах клеток биомассы. Оба они были для них чем-то единым, и земное существовало внутри небесного. Ведь Земля, по сути, погружена в Солнце, в его газовую оболочку, в его излучение в виде частиц, которые эту оболочку образуют, а также в ливень электромагнитного излучения. Так что если рассматривать проблему в свете данных физики, жизнь на Земле невозможно рассматривать иначе, как только внутри или в пределах солнечного объекта. При таком подходе правильнее было бы говорить, что человек живет внутри Солнца, а Солнце живет жизнью им самим внутри себя созданной.

Вот такому, как мне кажется, Солнцу и самой жизни грозила, по религиозному убеждению ацтеков, гибель, и ей, по-видимому, они старались самоотверженно противодействовать.

«Все химические составляющие поверхности и атмосферы Земли находятся в постоянном обращении, так как на ограниченном пространстве планеты такое поведение материи является основным требованием, обеспечивающим непрерывное существование и развитие жизни».

Эти слова сказал не ацтекский мудрец и не отец Саагун записал их! А ведь словно из уст ацтеков они прозвучали для меня, когда я выписывал их из труда «Основы современной биологии» Влодзимежа Кинастовского. И далее ученый пишет:

«Циркуляция элементов и материи в биосфере носит характер питательных соединений… Травоядные животные потребляют растения, хищные поедают травоядных либо себе подобных. Водные бассейны и почву заполняют продукты обмена веществ, в первую очередь разлагаются мертвые тела растений и животных… образуя простые соединения, — и эти циклы постоянно повторяются».

Проще говоря: жизнь питается жизнью, одни организмы должны питаться другими, одни должны погибнуть, чтобы другие могли произвести потомство, прежде чем погибнут сами. Если бы какая — то космическая причина вынудила живой мир отказаться от этого неумолимого принципа, то за короткое время с поверхности Земли исчезли бы и растения, и животные, и люди. Остались бы, возможно, кое-какие бактерии, способные перерабатывать в пищу лишенные жизни минералы. С этой точки зрения живой мир и есть тот змей, который питается сам собою, заглатывая собственный хвост, а еще солнечную энергию, без которой он погиб бы от энергетического голода.

При таком взгляде на вопрос рисунок в кодексе Лауд становился понятным. То, что Орел пьет кровь, было лишь символом, эвфемизмом, облагораживанием прозаического и религиозного обобщения, за которым был естественный процесс: возвращение разложившихся органических субстанций в живой кругооборот.

Я обнаружил и другие указания на то, что речь у ацтеков могла идти именно об этом. Событие, излагаемое в кодексе Лауд, вершат присутствующие боги, ответственные за жизненные процессы. Согласно письменным источникам человеческие жертвы приносились не Только Солнцу, но и таким богам, как Шипе-Тотек — Господин Кожи и Уеуетеотль — «бог огня, отвечающий за горение, дление жизни.

Однако возникает вопрос, почему передача материи на рисунке сопровождена гибелью человека, приносимого в жертву? Но разве все жизненные процессы, представленные в кодексах, не сопровождаются знаками жертвенного ножа и вообще символами жертв и покаяния? А что общего имели с этим жизнь и смерть и можно ли их рассматривать в категориях жертвоприношения?

И, однако, все было именно так. Прежде всего, как гласят мифы, люди возникли благодаря самопожертвованию богов. В частности — Кецалькоатль, который покинул свой рай, свое исполненное созерцания уединение и, сложив костер, сжег себя на нем. И это самосожжение я теперь воспринимал как атльтлачинолли — процесс превращения, ибо бог превратился из змеевидной ленты в человека, а обретя плоть и человеческое сознание, взвалил на себя весь груз земной, всю осознаваемую тяжесть жизни. Это тоже было жертвой с его стороны. Вместе с телом он принял на себя все, что с ним связано, то есть добровольно отяготил себя греховностью. Он стал смертным существом. Тело его неизбежно обречено на уничтожение.

Оно, правда, снова возродится в драгоценном сосуде, но снова с печатью обреченности. Так что мифическое самосожжение Кецалькоатля в Тлиллане Тлапаллана повторяется при каждом рождении до бесконечности.

На языке науки обо всем этом можно сказать так: собранная в «пищевой цепи» в теле индивидуума солнечная энергия в результате его смерти, естественной или насильственной, возвращается в круговорот природы и передается новым существам. Смерть означает конец миллиардов клеток, погибающих во имя того, чтобы другие могли совершить свой жизненный круг.

Если кому-то покажется, подумал я, что сведение возвышенного понятия жертвы к проблеме передачи материальной субстанции от особи к особи попахивает вульгаризацией, легко будет показать, что это вовсе не так, что в акте жертвоприношения именно это и существенно. Как раз в виде действа жертвоприношения отмечали в Древней Мексике праздник бога Солнца Уицилопочтли, так описанный Саагуном:

«…когда мука была уже достаточно мелкой, замешивали ее и вылепляли из теста тело Уицилопочтли. На следующий день человек, которого звали Кецалькоатлем, метал в тело этого Уицилопочтли стрелу с кремневым наконечником и пробивал ею сердце (сердце тоже вылепляли из теста. — М. К.)… и после убиения раздевали его… и сердце Уицилопочтли брали для хозяина или царя, а все тело и куски его разделяли равными частями между жителями Мехико и Тлателолько… таким образом разделяли между ними четыре куска тела Уицилопочтли… В кварталах каждый съедал кусочек тела этого бога… и говорили, что это есть тело бога».

Здесь прямо, без обиняков, сказано, что, питаясь, мы едим тело бога — Солнца, и этот торжественный обряд причастия есть не что иное, как самое прозаическое, повседневное действие — принятие пищи, но ему на празднике придан особый, возвышенный характер. В конце концов, подумал я, не тем же ли занимаются христианские «жрецы», когда при литургии, пригубливая вино и заедая его просфирой, повторяют слова Христа: «Вот кровь моя, вот тело мое»? Я убежден, что тот, кто хочет видеть в жертвоприношениях только одни символы, глубоко ошибается. Ничего символического нет в сотворении человека из земли ни в Библии, ни в Пополь-Вух, а также отнюдь не символический, а реальный человек должен чем-то питаться — другими существами, возникшими в том же самом акте творения, равным образом несущими бога в себе, Иегову или Уицилопочтли со всем его пантеоном.

Таким образом, все яснее вырисовывался смысл жертвоприношения, а истоки такого понимания природы лежали, как мне казалось, в мироощущении тех племен, которые, живя в пустынях и лесах в основном за счет охоты и собирательства, считали животных и растения тоже «людьми», и уж, во всяком случае, равными себе существами, коих надо было вопрошать, чтобы они позволили себя сорвать, или поймать и убить, а потом вымаливать у них прощение за то, что пришлось лишить их жизни. Столь же древним обычаем, истоки которого теряются во тьме веков, было принесение богам или божествам пищи и напитков.

Не вдаваясь подробно в этот вопрос, скажу одно: отношения между людьми и богами всегда, во всяком случае, в значительной мере, вращались вокруг проблемы питания либо человека, либо объекта его поклонения. Таким образом, суть жертвоприношения состояла на передаче своего тела другому в качестве пищи.

Именно эту идею отображают, считал я, рисунки в кодексах Борджиа и Бурбонском. В первом изображен змей, кормящий своим телом другого змея, а на уровне клеток суть питания именно-в этом. Ленты-змеи, создавшие один организм, погибают вместе с ним, становясь пищей для змеевидных лент другого организма.

Второй рисунок» показывает, как тело умершего человека возвращается — его заглатывает символический змей в пищевое обращение лент живых организмов.

Рис. 127. Кукуруза, приносимая как пища в жертву человеку; выше — бог кукурузы (кодекс Фехервари-Майера)

Я мог утверждать так, основываясь, в частности, на рисунке из кодекса Фехервари-Майера, поясняющем этот особый у индейцев смысл питания. По мнению Эдуарда Зелера, рисунок изображает четвертого из девяти Господ Ночных Часов — бога кукурузы. Рядом с богом — цветущее дерево, а ответвления его корней образуют нечто вроде сосуда с жертвой, предназначенной для сжигания. Изображен здесь и человек, поглощающий пищу с расщепленного Древа Жизни, символ Тамоанчана, места рождения людей и кукурузы.

Это Древо, вырастающее, по мифу, из головы Чудовища Земли и кормящее человека, здесь сломлено и из него торчат два флажка, а ими всегда обозначены в кодексах жертвы. Стало быть, сломленное дерево, как убиение, лишение жизни, обозначает тоже жертву. Жертвенную смерть приняла тут кукуруза, на что указывает присутствие ее бога, и было это жертвой, принесенной на благо человека, для его питания. По той же причине то, другое деревце, при боге охватывает корнями символ жертвы, поскольку предназначение растений — в питании этой жертвой и Солнцем, и, в свою очередь, в питании собою животных и людей.

В Мексике тела убитых, принесенных в жертву, нередко варили и съедали — выходит, жертва в буквальном смысле питала других своим телом.

Ацтеки, считал я, прониклись этим мироощущением более, чем кто-либо до них. Они приняли как постулат, что жизнь требует поддержания поставкой ей материи органических веществ и что эти вещества должны быть самым ценным из всего, чем располагает человек, а именно: его собственным телом. И боги кроме пищи получали еще религиозное заверение в том, что человек во имя их готов отдать свою жизнь, как некогда они пожертвовали собою ради него. Благие намерения вылились, однако, в изуверскую форму. Я пытался понять — почему. Существенной причиной тому была примитивность сознания ацтеков в те времена, когда они пришли на Центральное Плоскогорье и, как охотники-кочевники, перемещались к югу. Важнейшим событием у них в то время было низложение главы племени — колдуньи, которая, как полагали, верили ее подданные, управляла ими с помощью волшебных сил. Символически власть после колдуньи перешла к Уицилопочтли, который якобы явился в сновидении жрецу и поведал ему, что путь племени к силе и власти над другими, величию и славе лежит не через волшебство и чары, а только через волю и отвагу руки и сердца. Это был переломный момент: признание воли человека единственно допустимой магической силой толкнуло племя двинуться на завоевания. До мозга костей поглощенные этой миссией, возложенной на них богом, они, не колеблясь, кинулись в водоворот борьбы за земли и политическое подчинение местных племен. Вскоре они владели уже огромным пространством — и сами менялись, подвергаясь глубоким преобразованиям.

Безжалостные, жестокие, мужественные, жаждущие власти, лишенные сантиментов, истинные варвары, завоевывающие себе место под солнцем силой, хитростью и предательством, твердо стоящие на земле, они столкнулись с народами, которые бесконечно превосходили их своей тысячелетиями выпестованной культурой. Ацтеки не могли не понимать своего более низкого в этой сфере состояния и возжелали духовно сравняться с теми из подвластных им, кем, возможно, втайне восхищались. Их собственная вера в роль избранного народа, якобы открытая им самим богом, не давала им примириться с тем, что не у них, а у других такая удивительная культура. Лишь проникновение в нее, понимание, усвоение могло освободить ацтеков от сдерживающих начал, ежели таковые существовали, пусть даже подсознательно.

Только постижение того, что невозможно добыть копьем и палицей — мировоззрения и всех достижений другого народа, могло стать истинным завершением завоеваний.

Так и произошло. По мере расширения завоеваний ацтеки усваивали богатейшие культурные и религиозные традиции захватываемой территории. Они, простые, суровые солдаты, восприняли без колебаний, со страстной верой неофитов все, что им было сообщено о Вселенной, о мире, о месте в нем человека. То, что им открылось, было настоящим потрясением: волшебство и чары, которые они отбросили, — существуют! Называются они — знанием. Но насколько же отличаются они от фокусов их колдуньи. Их посвятили в знания связанные, упорядоченные, обоснованные и логичные. Это была настоящая наука, положения которой можно было проверить опытным путем любое количество раз. Все в ней складывалось в идеальное целое. Энергия Солнца, рост растений, питание животных, семена и яйца, наследуемые свойства, обмен веществ, постоянная температура тела. Этому знанию невозможно было, противостоять. От него невозможно было отмахнуться. Такое откровение можно было только принять на веру, принять его своим и отождествить себя с ним.

Так они попали в неволю, в рабство мысли — не тела, неожиданно для себя побежденные теми, кого победили в бою. Чтобы освободиться — у них был только один способ: раз это знание — религию невозможно отбросить, надо овладеть им вполне и развить самим. Надо показать всем, что обладаешь им даже в большей мере, нежели учителя, что тебе тоже есть что сказать. Они привыкли к действию. Их воля и активность привели к тому, что в Мезоамерике наступило время ацтеков. В довершение они поняли еще суть космоса и незамедлительно пожелали воспользоваться тем, что проистекало из этого знания. Слова учения они рвались осуществить на деле. Им недостаточно было получать знания в храмах. Эти знания следовало практически использовать. Им, ацтекам, надо было произнести то последнее, решительное слово, которое доказало бы всем верховенство их и в этой сфере.

Ну что может горделиво показать миру мастер, как не свое самое превосходное, свое достижение? Ремеслом ацтеков была война, убийство; для их солдат— дело обычное. И вот они — именно они — провозгласили священные Войны цветов, чтобы, отдавая в них свою жизнь и добывая пленников, которые умрут на жертвенном камне, питать тем Солнце, сияющее над миром.

Такая миссия рыцарей Орла и рыцарей Ягуара — дело всего народа — не была следствием жестокости ацтеков, жажды крови или страсти к уничтожению, превращению в прах — нет, ее источником была глубоко обоснованная религиозная потребность. Кругообращение питательного вещества в природе было для них установленным фактом. Значит, если кто-то и был здесь жестоким, так это только, при рода. Она принуждала свои живые творения жертвовать собою, она немилосердно ограничивала жизнь особей, чтобы они кормили собою следующие поколения.

Вступила ли в противоречие с усвоенной культурой эта измышленная миссия? Трудно сказать. Ведь если они верили в необходимость чего-то, если у них имелись доказательства, что именно так и нужно, если смерть была для них делом обыденным, то зачем им, принося кровавые жертвы, отказываться от художества, скульптуры, прекрасных поэм, танцев, да и моральных устоев и этических принципов? Разве одно обязательно исключает другое? Ведь жертвы уходили из жизни именно для того, чтобы могли расцветать жизнь людей и их культура.

Шел XIII век. Америка была погружена в магическое мышление — такой она в значительной степени и осталась. Племена и народы не были готовы к тому, чтобы вместить в сознание правильное учение о мире. И, однако, это учение с неожиданной силой завоевывало умы. Оно было первой системой, позволявшей понять живой мир в целом, от простейших до наиболее сложных его проявлений. Его невозможно было отбросить, но оно сразу было обречено на искаженное понимание. Его не смогли осилить тольтеки, а уж ацтекские жрецы — тем более.

Об этом можно сожалеть, но нечему удивляться, имея перед глазами в чем — то подобный опыт в середине двадцатого столетия. Ведь через пятьсот лет после ацтеков, в старой Европе, насчитывающей тысячелетия культуры, нашелся народ, который достижениями генетики пытался обосновать необходимость уничтожения других народов для того, чтобы жизнь продолжалась в расово «высшей», «чистейшей» форме, «лучше» связанной с Солнцем, — и начал реализовать свой план, прикрываясь знаком солнечного креста с изломами на конусах и под сопровождение» песнопений и возвышенной музыки…

Я понимаю, что такое сравнение оскорбительно для ацтеков. Правда, и они считали себя избранным народом, но им никогда не приходило в голову, что кукуруза, собака или человек другого племени — нечто иное, и худшее, чем они. Они никогда не стремились сжить со свету. Более того, они приносили в жертву самих себя, собственный народ. Эго, конечно, драматично и ужасно.

Но миссия, которую они приняли на себя, имела целью сохранение жизни вообще, всех ее проявлений на Земле. Поэтому нельзя отрицать, что ацтеки стали первым народом в истории человечества, который проявил столь глобально заботу о природе, но жестоко заблуждаясь в средствах.

Именно так, был я убежден, следует понимать их действия. Рыцари орденов Солнца жертвовали жизнью ради того, чтобы продолжала существовать природа, протекали процессы развития и роста. Это не было эгоизмом, повторял я себе, народ ацтеков сам истекал кровью.

Замысел такого рода, сегодня, по прошествии половины тысячелетия, должен показаться чем-то неслыханным, невероятным, а меж тем он был именно таким. Письменные памятники говорят о том, что действительно существовал такой народ, уже тогда реализовывавший «проект» с целями, до которых не дорос мир XX века и о которых только еще начали говорить.

Вначале должно быть посвящение, заслуживающее глубокого доверия, с признаками истинного знания, затем — реакция на него, соответствующая времени.

Таков был механизм. А его внутренняя, психологическая база? — продолжал я размышлять. Ответ, казалось мне, крылся в особых свойствах того феномена, каким является человеческое сознание. Тоже творение природы, выросшее из нее во всех своих проявлениях, неразрывно с нею связанное и, однако же, в высшем своем проявлении полностью оторванное, отрезанное от корней, лишенное возможности прямого взаимопонимания со своим телом, чуждое внешнему миру, трагически заплутавшее, обреченное на поиски, сомнения и ошибки, на жестокие промахи или бесцельные усилия и блуждания.

Пятьсот лет, отделяющие нас от ацтеков, — это ведь в эволюции меньше, чем мгновение, по сравнению со всем временем человечества. Значит, рассуждал я, механизм мышления ацтеков был абсолютно таким же, как наш. Только вот информация, которую их сознание воспринимало из внешнего мира, значительно отличалась от нашей. Так что как ни ищи понимания жестокой дилеммы этих наших древних братьев, великих и ужасных ацтеков, а начинать следует с попытки понять себя.

Размышляя над этой заботой ацтеков о Солнце и жизни, я для себя отметил, что ацтеки в этом стремлении были не первыми среди народов Мезоамерики. Я имею в виду не человеческие жертвоприношения, совершавшиеся, как известно, уже за две с половиной тысячи лет до ацтеков ольмеками, хоть И в несоизмеримо меньших масштабах. Таким магическим действом, имевшим целью поддержание мира живых, была придуманная тоже ольмеками