5.1. Бесы слетаются в Москве.

5.1. Бесы слетаются в Москве.

Сергей Васильевич Зубатов[485] родился 26 марта (7 апреля) 1864 года в Москве в мещанской семье. Его отец служил младшим инспектором в одной из московских гимназий. Сергей Зубатов принадлежал к поколению интеллигенции, которое по молодости лет не успело приобщиться к деятельности народовольцев, но восторженно и восхищенно восприняло весть о цареубийстве.

В Москве в этом поколении верховодили отпрыски богатых еврейских семей: М.Р.Гоц (внук миллионера чаеторговца В.Высоцкого), бывший на два года моложе Зубатова, О.С.Минор (сын раввина – известного еврейского писателя), М.И.Фондаминский и др. В этой компании Зубатов не затерялся; более того, между ним и Михаилом Гоцем развернулось острое соперничество за лидерство в кружке, собиравшимся на квартире Зубатова. Зато отец Зубатова был возмущен общением сына с евреями, и в 1882 году забрал его из гимназии.

Сергей нашел занятие помощника библиотекаря в частном собрании отставного армейского полковника. Руководила библиотекой дочь последнего (Зубатов впоследствии женился на ней). Кроме обычных книг, в библиотеку входило значительное собрание, постоянно пополняемое, запрещенной литературы. Библиотека эта, бесспорно, была заметным центром распространения революционных идей в Москве, и, согласно неизбежным традициям, участникам подобной кружковой деятельности предстояло непосредственно познакомиться с соответствующими компетентными учреждениями.

Сам Зубатов относил начало собственного знакомства с Московским Охранным отделением к июню 1886 года, когда был приглашен «на чашку чая» начальником Охранного отделения ротмистром Н.С.Бердяевым – одним из виднейших жандармов, разгромивших «Исполнительный Комитет Народной Воли». В процессе дружественной беседы Бердяев нарисовал перед собеседником картины его мрачного будущего, которое должно начаться с высылки из Москвы, и вполне благосклонно принял сообщение о том, что вся нелегальная сторона деятельности библиотеки протекала якобы за спиной ничего не подозревавшего Зубатова[486].

С этого момента последний, якобы возмущенный коварством своих друзей, вступает на путь борьбы с революцией.

Щепетильный Зубатов был возмущен воспоминаниями М.Р.Гоца, опубликованными после смерти последнего в 1906 году: Гоц обвинял Зубатова в своем аресте в октябре 1886 года[487]. Зубатов же утверждал, что кого-кого, а своего друга-соперника он никак не мог предать[488]. Неизвестно, так ли это; зато известно, что в течение ряда лет Зубатов был мелким и совершенно бесчестным провокатором. Современники утверждали, что он сам навязывал молодым людям нелегальную литературу, которую затем у них находили при обыске[489].

Хотя накануне ареста Гоц даже организовал подпольную типографию, но все это пока была довольно мелкая возня. В итоге, однако, Гоца и его товарищей, так и не успевших осуществить ничего серьезного, сослали в места отдаленные. Гораздо хуже завершилось дело петербургских заговорщиков, подготовивших несостоявшееся цареубийство 1 марта 1887 года – там было пятеро повешенных и десяток осужденных на каторгу; мы об этом уже рассказали[490].

Но судьба жестоко обошлась и с Гоцем и его соратниками. Весной 1889 года все они оказались в Якутске. Возмущенные произволом местной администрации, тридцать три политических ссыльных подняли... вооруженное восстание! Шестеро из них было убито, трое повешены по суду, а большинство остальных загремело на каторгу. К политической жизни позже вернулись только трое – Минор, Михаил Гоц и его жена Вера, сопровождавшая мужа почти во всех его мытарствах.

Когда Гоц, в конце концов, выбрался в 1900 году в эмиграцию, он уже был тяжелым физическим инвалидом.

Из любителя-провокатора Зубатов превратился сначала в полупрофессионала (т.е. стал платным тайным сотрудником), а затем и в профессионала – когда уже вся Москва знала о его провокаторской деятельности. С начала 1889 года Зубатов был зачислен в штат Департамента полиции; только тогда, кстати, официально было закрыто дело по обвинению его в революционной пропаганде (!).

В 1890 году Зубатов стал уже помощником начальника Московского Охранного отделения – все того же Бердяева. С 1893 года деятельность Зубатова вышла за границы Москвы и губернии. В течение нескольких последующих лет он фактически возглавил политический сыск по всей России за исключением Петербурга. Успеху его деятельности способствовало и внедрение им новейших методов тогдашней криминалистики: фотографирование задержанных, составление картотеки всех арестованных и подозреваемых и т.д. Широко использовалась и традиционная слежка за почтовой перепиской.

Зубатов был общепризнанным гением вербовки и использования провокаторов.

Кроме того, он успешно применял внешнее наблюдение за подозреваемыми. В этом его главным помощником и доверенным лицом был Евстратий Павлович Медников – необразованный сыщик-самородок, обладавший наблюдательностью и сообразительностью Шерлока Холмса. Их знакомство и начало дружбы относятся еще к декабрю 1886 года. Разница в возрасте и жизненном опыте (Медников был на десяток лет старше) только усиливала этот дружный тандем.

В 1894 году Зубатов разгромил партию «Народного Права», созданную вернувшимися из ссылки старыми народниками М.А.Натансоном и Н.С.Тютчевым. При этом Зубатов имел возможность лично познакомиться с будущим вождем и теоретиком Партии социалистов-революционеров В.М.Черновым, что и сделал. Чернов после восьмимесячного следствия был выпущен из тюрьмы, затем сослан в Саратов и позже в Тамбов, откуда благополучно эмигрировал в 1899 году по окончании срока ссылки.

Много позже Чернов таким образом резюмировал идеи Зубатова:

«Во-первых, несмотря на недостатки, царское правительство идет по пути конституционных реформ, развитие которых задерживается революционерами.

Во-вторых, Министерство внутренних дел вырабатывает программу всеобщего обязательного образования.

В-третьих, полиция делает немало ошибок по глупости и незнанию. Чтобы избежать этого в будущем, охранному отделению нужны хорошо образованные, культурные кадры. Необходимо, чтобы общество перестало смотреть на таких работников как на предателей.

В-четвертых, если бы революционеры не убили Александра II, на сегодняшний день Россия уже имела бы конституционную власть. Самым большим врагом всего прогрессивного, сказал Чернову Зубатов, является проповедь терроризма»[491].

Наиболее примечательной стороной дальнейшего творчества Зубатова, однако, оказалось то, что именно он и возглавил возрождение террора, успевшего позабыться со времен народовольцев восьмидесятых годов (история 1 марта 1887 года, как мы знаем, не имеет к этому славному прошлому никакого отношения), но, благодаря деятельности Зубатова и остальных, ставшего одним из наиболее действенных политических инструментов в России, начиная с 1902 года. Именно применение в сюжетах 1914 года этих террористических методов, разработанных и апробированных в России, и заставляет нас обратиться к особенностям данной деятельности.

Зубатов прибег к использованию террористов для успеха собственной полицейской карьеры уже вскоре после того, как проповедовал столь благостное отношение к терроризму в беседах с арестованным Черновым, которому позднее предстояло (вслед за Михаилом Гоцем) стать признанным идеологом терроризма в революционном лагере.

Мы уже упоминали о первом опыте Зубатова в негласном руководстве террористами.

Еще в 1894 году в Москве образовался кружок студента Ивана Распутина (родственником знаменитого позже «старца» он не был). В кружке созрела идея убийства молодого царя Николая – это было ответом студенчества на знаменитую речь Николая II 17 января 1895 года – о «бессмысленных мечтаниях».

Неизвестно, у кого именно возникли эти террористические планы, возможно – у самого Зубатова, поскольку вся деятельность кружка с самого начала проходила под его полным контролем: одну из главнейших ролей там играла Зинаида Гернгросс-Жученко – агент Департамента полиции с 1893 года. Эта юная особа, дочь полковника, служившего на Кавказе, воспитанница Смольного института, была прирожденной авантюристкой. Именно Жученко имитировала проведение рекогносцировки цареубийства непосредственно на улицах, хотя «техники» кружка еще только проводили опыты и были далеки от изготовления боевой взрывчатки.

В мае 1895 года Зубатов счел удобным для себя ликвидацию заговора и арестовал 35 человек. По-видимому, он рассчитал правильно, ибо, как упоминалось, получил за это высший орден России – Св. Владимира (разумеется, низшую его, четвертую степень, но и она в ту пору давала право на получение потомственного дворянства).

Раскрытие заговора было решено не рекламировать: столь вопиющий факт недовольства бросал тень на еще не коронованного самодержца. Его участники отделались сравнительно мягкими приговорами: Распутин – 5 лет тюрьмы и 10 последующей ссылки, которая, разумеется, была сокращена последующими амнистиями (но в дальнейшем он к политической деятельности не вернулся), еще двое – на меньшие сроки, остальных, включая Жученко, разослали под надзор полиции по провинции (это привело лишь к некоторой паузе в деятельности знаменитой «Зиночки», разоблаченной революционерами только в 1909 году – и то только в результате измены одного из высших полицейских чинов – Л.П.Меньщикова).

Разгром распутинцев значительно укрепил положение Зубатова, ставшего известным не только в ведомственных, но и в правительственных кругах – и в последующие два года существенно переменилось и его служебное положение, причем поначалу Зубатов, не имевший никаких полезных связей с высшей администрацией, воспользовался чисто случайными обстоятельствами.

Напоминаем, что 17 мая 1896 года произошла знаменитая «Ходынская катастрофа». В результате официального расследования виновные были, естественно, наказаны и, что еще более естественно, самое высшее петербургское и московское начальство не было отнесено к виновным. Высшим из наказанных оказался московский обер-полицмейстер А.А.Власовский; его уволили в отставку. На его место был назначен Дмитрий Федорович Трепов, бывший до этого строевым гвардейским офицером.

Трепов был представителем могущественного семейного клана высших администраторов.

Его отец, Ф.Ф.Трепов-Старший, был, по слухам, незаконным сыном Николая I и пользовался неограниченным доверием Александра II. Классический администратор-самодур, он действовал на нервы всей России и был уволен в отставку в 1878 году только в результате страшного публичного скандала после суда, оправдавшего стрелявшую в него Веру Засулич – эта знаменитая история до сих пор почитается революционным подвигом, хотя в ней совершенно ясно были замешаны высочайшие соперники и недоброжелатели Трепова.

Все четыре сына Трепова-Старшего были администраторами высшего уровня (А.Ф.Трепов был предпоследним царским премьер-министром в 1916 году), а их зять генерал А.А.Мосолов состоял начальником канцелярии министерства императорского двора, одним из немногих людей, постоянно приближенных к Николаю II.

Испытывая значительные трудности в освоении нового поприща, добросовестный служака Д.Ф.Трепов охотно принял помощь Зубатова. Последний постарался расположить к себе Трепова и подчинить его своему влиянию, в чем и преуспел. В свою очередь дружба с Треповым позволила Зубатову подчинить своему влиянию московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. Последнее сыграло решающую роль в деятельности Зубатова.

В том же 1896 году Зубатов занял место своего «крестного отца» – Бердяева, уволенного со службы. Уход Н.С.Бердяева революционеры расценили как результат интриг со стороны Зубатова, но это тоже оказалось только счастливым случаем для последнего: азартный Бердяев проиграл в карты 10 тысяч рублей казенных денег.

Зубатов стал единственным штатским среди начальников Охранных отделений за всю историю этих органов: согласно правилу, на эту должность назначались только жандармские офицеры.

С этого времени Зубатов, как позже он сам выразился, мог заняться «переоценкой ценностей».

Волнения рабочих эпизодически происходили в разных углах России на протяжении всего XIX века.

Начиная с 1895 года такие эпизоды стали возникать в каждом году без перерывов. В апреле 1895 года произошла забастовка в Ярославле и последовал арест ее зачинщиков. Демонстрацию рабочих, потребовавших освобождения арестованных, расстреляли солдаты; были убитые и раненые.

Рекламу происшедшему сделала публично распространенная благодарность Николая II расстрельщикам – «молодцам-фанагорийцам»[492]. Просто поразительно сочувствие этого монарха к истреблению его подданных!

Николай II и вдохновил молодых марксистов – В.И.Ульянова (будущего Н.Ленина), Ю.О.Цедербаума (будущего Л.Мартова) и других на создание «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» в Петербурге и его аналогов в провинции, а Зубатова – на серьезное изучение рабочего вопроса.

Летом 1896 года на очередной конгресс II Интернационала, помимо марксистов-эмигрантов Г.В.Плеханова, В.И.Засулич и П.Б.Аксельрода, традиционно участвовавших в этих мероприятиях, впервые приехали социал-демократы непосредственно из России – П.Б.Струве и А.Н.Потресов.

Тогда же на сцену выступил и Зубатов: в 1895-1896 гг. он разгромил Московский «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», а затем и «Южнорусский рабочий союз», руководство которым было политическим дебютом Л.Д.Бронштейна (будущего Н.Троцкого).

При этом Зубатов ближайшим образом познакомился с условиями жизни рабочих и со стремлением революционеров втянуть пролетариат в антиправительственную деятельность; это привело его к собственным планам руководства рабочим движением.

В то время ведущие государственные деятели России еще верили в жизнеспособность социальной утопии, установленной в России после 1861 года. Например, в 1897 году В.К.Плеве утверждал: «Россия идет своим, некапиталистическим путем. /.../ Имеется полное основание надеяться, что Россия будет избавлена от гнета капитала и буржуазии и борьбы сословий».

В это же время циркуляр министра внутренних дел И.Л.Горемыкина, выпущенный тогда же, рекомендовал, не мудрствуя лукаво, административно высылать рабочих-забастовщиков (обычно – в деревню на родину, где они сразу становились разносчиками недовольства среди крестьян).

Зубатов первым в государственных кругах России понял, что дальнейшее экономическое развитие покончит с патриархальной утопией и острейшим образом поставит социальные проблемы, которых пытались избежать правительственные идеологи. Ему стало ясно, что бесконтрольное развитие социальных конфликтов может снести до основания монархическую Россию (что впоследствии и произошло).

Первое законченное изложение программы Зубатова – в его докладной на имя Д.Ф.Трепова в 1898 году. Еще более коротко и четко план Зубатова изложен в 1900 году в письме к заведующему Особым отделом Департамента полиции Л.А.Ратаеву:

«1. Идеологи -всегдашние политические эксплуататоры масс на почве нужд и бедности, и их изловить.

2. Борясь с ними, помнить всячески: бей в корень, обезоруживая массы путем своевременного и неустанного правительственного улучшения их положения на почве их мелких нужд и требований. Но обязательно это должно делаться самим правительством. При нынешнем положении девизом внутренней политики должно быть поддержание равновесия среди классов, злобно друг на друга посматривающих. Внеклассовому самодержавию остается разделять и властвовать. Только бы они не спелись (а это уже все для революции). Для равновесия (в качестве противоядия) с чувствующей себя гордо и поступающей нахально буржуазией нам надо прикармливать рабочих, убивая тем самым двух зайцев: укрощая буржуазию и идеологов и располагая к себе рабочих и крестьян»[494].

Ничего сверх-оригинального в подобном подходе нет – недаром Зубатова многократно называли подражателем Бисмарка. У Зубатова были и другие предшественники: еще в 1852 году с санкции Наполеона III французская полиция тоже начала создавать профсоюзы.

Полицейский социализм, таким образом, – не пустая утопия. С 1884 года полицейские профсоюзы во Франции исчезли, уступив свою роль вполне стандартным узаконенным профессиональным организациям рабочих, существующим по сей день.

В то время Трепов оказал полную поддержку Зубатову и добился санкции великого князя Сергея Александровича на зубатовские эксперименты.

История знаменитой «Зубатовщины» – рабочих профсоюзов, созданных и функционировавших непосредственно под руководством полиции и лично Зубатова, достаточно хорошо известна, хотя и не всегда излагается строго объективно. Наиболее же существенно при этом то, что заглавнейшая роль в формулировании идеологических постулатов движения и его задач, принадлежала все-таки не Зубатову, давшему имя всей этой эпопее, а совсем другому человеку.

На эту тему имеется легенда, граничащая с низкопробным политическим анекдотом, которой поделился в октябре 1903 года Витте, рассказав ее Куропаткину: «С.Ю.Витте рассказал мне удивительную историю по рабочему вопросу. По его словам, в 1881 году в каземате по политическим делам сидели два лица: Тихомиров и Зубатов. Теперь Зубатов недавно был начальником всей сыскной части, а Тихомиров является составителем особого плана к решению рабочего вопроса. Тихомиров подал государю красноречивую записку, в которой изложил программу социал-демократической партии, заключающуюся в борьбе с капиталом, с буржуазиею и с правительственной властью. Он посоветовал направить силы недовольных рабочих при помощи особой организации только на борьбу с капиталом и буржуазиею, изъять из программы борьбу с правительством. Мысль понравилась. Кажется ранее всего мысли одобрили в Москве (Сергей Александрович). И вот началось невиданное на Руси дело. Само правительство с одобрения высшей власти через Зубатова начало организовывать рабочее движение. Все бывшие на юге вспышки – в значительной степени результат усердия не по разуму зубатовцев. Фабричные инспектора пришли в ужас и стали доносить Витте о происходящем. Он отсылал донесения Плеве /.../. Ответа не получил. Плеве сочувствовал. Зубатов набирал все большую силу. Плеве говорил, уезжая в отпуск, что он спокоен, ибо Зубатов всех выручит. Лично Зубатов спас жизнь Плеве три раза. Как сыщик, он гениален. Зубатов являлся к Витте и выражал недовольство общим течением дел и деятельностью Плеве.Он говорил, что Плеве никто не знает, что знают его маску. Витте обещал их разговора Плеве не передавать. Зубатов отправился к Мещерскому и говорил ему то же, что и Витте. Мещерский поехал и передал все Плеве. Кончилось арестом и смещением Зубатова. /.../ ныне Сергей Александрович хлопочет о назначении Зубатову пенсии и хочет взять его к себе на службу с хорошим окладом. Витте сделал следующую характеристику Плеве: человек не государственного склада ума, никаких новых широких путей не изобретет и России не выручит. Но очень умен, опытен, обладает сильным характером, лично смел, очень хитер и чрезвычайно способен к интриге. Необычайно умеет скрывать свои мысли и планы»[495].

Эта легенда, при всех ее неточностях, прекрасно характеризует всех упомянутых действующих лиц, не исключая и Витте.

Разумеется, Зубатов и Тихомиров никогда не сидели вместе в каземате – они принадлежали к разным поколениям, и переплетение их личных судеб произошло совсем по-иному. Тем не менее, роль их обоих в инициировании «Зубатовщины» указана Витте достаточно правильно.

В связи с этим нужно немного рассказать об истории жизни Л.А.Тихомирова и о нем самом.

Лев Александрович Тихомиров родился 19 (31) января 1852 года где-то на Северном Кавказе, где его отец служил военным врачем. Как протекало его детство, легко могут понять нынешние юноши, родившиеся в Чечне лет пятнадцать-двадцать тому назад – в 1850-е годы обстановка была примерно такой же; об этом скупо, но с выразительными подробностями вспоминал сам Тихомиров.

Отец его происходил из русского православного духовенства и первым в своем роду пошел по мирскому пути. Он дослужился до офицерских чинов, дающих право на потомственное дворянство, которое и передал своему сыну.

Тихомиров закончил Керченскую гимназию годом раньше своего будущего коллеги – Андрея Желябова; оба великих честолюбца были первыми учениками в своих классах, и тогда это не создавало поводов к знакомству и дружбе. Вот позднее, когда Желябов учился уже в Новороссийском университете в Одессе, он крепко сдружился с другим студентом, блиставшим несколькими курсами старше – с Сергеем Витте; не удивляйтесь этому неожиданному факту, который тщательно скрывался царским министром на протяжении всей его государственной карьеры!

Тихомиров же поступил в Московский университет, а затем в конце лета 1873 переехал в Петербург, с головой уйдя, как это часто случалось со студентами тех поколений, в революционную деятельность. Уже тогда он начал создавать литературные произведения соответствующей идеологической направленности и оказался одним из первых пропагандистов среди рабочих.

Последний факт не дает оснований считать Тихомирова предтечей российских марксистов-пропагандистов: в начале 1870-х годов рабочих пропагандировали совсем для другого: чтобы через них (как правило, не утративших тесные личные связи с деревней) внести революционные идеи в крестьянство и поднять его на революцию[496]. Когда юные революционеры сами двинулись «в народ», то они оставили бесполезную пропаганду среди рабочих, слишком часто сдававших пропагандистов полиции. Когда затем тем же занялись и крестьяне, то пропагандистам оставалось самим взяться за оружие – других неиспробованных революционных путей уже не оставалось.

Личный политический путь Тихомирова несколько уклонился от стандартного: его арестовали еще осенью 1873 года и совсем не в результате предательства кого-либо из неудачно распропагандированных.

Тихомиров никогда не блистал как выдающийся практик и как человек дела: все, что он совершал в жизни, было плодом его углубленных и длительных размышлений. Вот и при аресте в 1873 году Тихомиров растерялся: случайно зашел к товарищу, у которого шел обыск, назвался зачем-то чужим именем, а при конвоировании в участок неудачно попытался бежать.

При других обстоятельствах его бы просто выпустили или, в худшем случае, выслали к родителям на родину, а тут полиция вообразила, что ей попалась важная птица – от этого и все последующее: больше четырех лет тюрьмы под следствием, в том числе полтора года полного одиночного заключения – без выхода на прогулки, свиданий, перестукивания с соседями, переписки и чтения хоть чего-нибудь; некоторые от этого сходили с ума, забывали слова и теряли способность говорить. Тихомиров же был человеком огромной умственной силы и душевной воли, они провели его через этот нешуточный ад, а уединенное спокойствие только способствовало течению мыслей. Нетрудно и предположить, какими же должны были быть эти мысли!..

В итоге же – оправдание по суду на знаменитом процессе 193-х пропагандистов в январе 1878 года, т.к. никаких улик преступной деятельности Тихомирова следствие так и не установило.

Тихомиров, хотя и стал признанным лидером всех протестов подсудимых на этом процессе (в числе которых были Желябов и Перовская и многие иные выдающиеся деятели революционного движения последующих времен), но внутренне для себя еще не решил свою дальнейшую судьбу. Зато Александр II, утверждая приговор уже после скандального оправдания другим судебным процессом Веры Засулич, ужесточил наказание, распорядившись выслать в отдаленные места многих оправданных – в том числе Тихомирова. Последнему оставалось либо смириться с продолжением тяжкого прозябания, либо перейти на нелегальное положение и окончательно, казалось бы, уйти в революцию.

«Исполнительный Комитет Народной Воли» не был исполнительным или центральным комитетом какой-либо партии, как это многие воображают себе даже в наши дни. Такое название носила немногочисленная (единовременно – до двадцати человек) группа заговорщиков, пополняющая собственные ряды исключительно индивидуальной вербовкой проверенных ближайших соратников. Сам Тихомиров позже так описал рождение этого фантома в начале 1878 года:

«Первым систематическим сторонником терроризма можно считать Валериана Осинского. /.../ Он не был уже мальчиком, пробовал действовать в земстве и т.п. И вот он убедился, что „ничего нельзя делать“, т.е. в пользу того, к чему его только и тянула душа, – в пользу полного переворота России. Он тогда перешел на чисто революционный, террористический путь.

Он его основал, создал „Исполнительный Комитет русской социально-революционной партии“. Основан „Комитет“ был в Киеве, если только можно говорить о резиденции некоего призрака. /.../

Просто несколько человек согласились, чтобы была „фирма“, и от ее имени действовали. /.../ Объединял всех сам Осинский, не как член Комитета, а просто как личность. /.../ „Комитет“ же был только для рекламы, „на страх врагам“, чтобы эти враги думали, будто бы есть „организация“ сильная и правильная.

„Комитет“, т.е. Осинский, конечно, завел и печать. Выпускал прокламации и т.п., главное же занялся террором, т.е. мелкими политическими убийствами. Их было совершено Комитетом очень немного. Убит жандармский капитан Гейкинг, совершено покушение на жизнь тов. прокурора Котляревского, да еще /.../ под фирму Комитета было зачислено убийство в Ростове-на-Дону изменника рабочего Никонова. /.../

Притом должно сказать, что убийство Гейкинга было большой мерзостью. Этот Гейкинг совершенно никакого зла революционерам не делал. Он относился к своей службе совершенно формально, без всякого особого усердия, а политическим арестованным делал всякие льготы. Его „политические“ вообще любили, и Гейкинг считал себя безусловно в безопасности. Но именно потому, что он не берегся, его и порешили убить. „Комитету“ нужно было чем-нибудь заявить о своем существовании, а между тем у него не было средств для какого-нибудь сложного убийства, не было ни людей, ни денег, что необходимо для всякого такого „дела“. Итак, нужно было что-нибудь очень легкое. Но нет ничего легче, как убить Гейкинга, который всем известен в лицо и ходит по улицам, не остерегаясь. Его и убили, а потом наврали в прокламации, будто он был жесток, и за это, по решению „Комитета“, „казнен“. Жена Гейкинга, дотоль очень либеральная, была так возмущена этой подлостью, что возненавидела революционеров, и еще долго потом считалось опасным попасть ей на глаза – „донесет“.»[497]

В течение следующего года почти все члены «Исполнительного Комитета» были переловлены и некоторые, включая В.А.Осинского, повешены. Фантом, казалось бы, бесследно исчез, но еще через несколько месяцев произошел раскол тайного общества пропагандистов «Земля и Воля»; обе фракции не смогли договориться о наследовании старого названия фирмы, и террористическая фракция во главе с Тихомировым присвоила себе ставшее бесхозным наименование призрака.

Жесткий устав «Исполкома», составленный уже Тихомировым, предполагал пожизненное пребывание в его составе – выход из организации не допускался.

Всем посторонним члены «Исполкома» представлялись «агентами Исполкома» третьей степени (чтобы было невозможно догадаться, сколько существует еще более высоких степеней – как у масонов), несколько десятков ближайших помощников торжественно было принято в «агенты» второй степени.

Вот как, например, рассказывает об этом Галина Чернявская: «Л.Тихомиров на специально для этого назначенном свидании изложил мне сущность народовольческой программы, принципы ее организации, строго централистической, и спросил, согласна ли я вступить в партию „Народной Воли“, и после моего утвердительного ответа объявил, что я принята в члены партии, в качестве агента»[498].

Всем сочувствующим, которым было можно относительно доверять и использовать их в качестве рядовых исполнителей, присваивалось звание «агентов» первой степени – этих набегало до трех-четырех сотен, так что действительно создавалась иллюзия существования какой-то партии. «Народной Волей», к тому же, назывался центральный орган, издаваемый этой организацией.

Из пятерых казненных за цареубийство 1 марта 1881 года только двое были членами «Исполкома» – Желябов и Перовская, остальные были агентами.

На самом деле существовала еще одна степень посвященности: Распорядительная комиссия из трех лиц, которые избирались тайным голосованием всех членов «Исполкома» – «тройка», зловещий прообраз всех позднейших «троек». Образована она была еще в июне 1879 – в период существования «Земли и Воли», и представляется, что с осени 1879 года происходили только довыборы ее членов вместо выбывших, а изначально выбранные позднее не переизбирались.

Исключением из этого правила стали перевыборы всей «тройки» в целом в сентябре 1879 года в связи с разделением первоначальной организации («Земля и Воля») на две (упомянутый «Исполнительный Комитет» и «Черный Передел»). Вполне возможно, что это было только предлогом для замены одного наличного члена «тройки» на другого: к двум первоначальным ее членам, благополучно переизбранным – Александру Михайлову и Льву Тихомирову – вместо Фроленко добавился А.А.Квятковский (арестованный затем через два месяца).

Разумеется, эта кадровая перестановка имела определенную подоплеку, которую никто не разъяснял, но о мотивах которой можно догадаться – публикация жизнеописания Михаила Федоровича Фроленко, просидевшего в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях почти 25 лет, остается за нами; чтобы разгадать основные его секреты, нам пришлось много лет разбирать ребусы, разбросанные не только в двухтомных воспоминаниях самого Фроленко, но и в десятках других свидетельств.

С лета 1879 года по весну 1882 года Лев Тихомиров вроде бы оставался единственным членом, неизменно входившим в состав «тройки». Наиболее эффективный ее состав включал Тихомирова, Желябова и Александра Михайлова – с ноября 1879 по ноябрь 1880.

Кто затем заменил арестованного Михайлова и каким стал состав Распорядительной комиссии еще позднее, уже после ареста Желябова (с апреля 1881 по апрель 1882 в нее заведомо входили Тихомиров и М.Н.Ошанина-Оловенникова[499]), – абсолютно неизвестно.

Заговор молчания относительно последнего пункта объясняется, на наш взгляд, тем обстоятельством, что авторы воспоминаний, прекрасно знавшие распределение руководящих ролей в «Исполкоме» зимой и весной 1880-1881 года (Тихомиров, Фроленко, Фигнер, Анна Корба, Анна Якимова, Прасковья Ивановская), приложили все усилия к тому, чтобы затушевать роль С.П.Дегаева, оказавшегося агентом полиции. Переход руководства заговором в руки последнего принято датировать осенью 1882 года, а измену Дегаева – следующей зимой. На самом же деле в подготовленных к печати материалах мы беремся доказать, что Дегаев работал на полицию уже с апреля 1881, а вошел в состав Распорядительной комиссии еще осенью 1880 года.

О распределении ролей уже внутри «тройки» судить труднее, хотя в годы славы Льва Тихомирова о нем отзывались весьма выразительно: Тихомиров «являлся главным руководителем всех террористических предприятий. /.../ К замечательнейшим личностям революционного движения, несомненно, принадлежит еще непойманный Тихомиров (про которого Желябов говорил, что он неуловим, как иголка на дне морском)»[500] – это написано в 1883 году.

Главенствующая роль Тихомирова именно в политическом руководстве организации подтверждается воспоминаниями виднейших деятелей: Фроленко, входившего, повторяем, в первый состав «тройки», В.Н.Фигнер, ставшей во главе организации много позднее – в 1882-1883 годы, и Н.А.Морозова, явно претендовавшего на заглавные роли в 1878-1880 годах.

Фигнер писала: Лев Тихомиров «входил в тайную группировку внутри „Земли и Воли“ и, как ее член, участвовал в Липецком съезде /.../. Когда же о[бществ]во разделилось на „Черный Передел“ и „Народную Волю“ Тихомиров стал членом „Исполнительного Комитета“, дал окончательную редакцию программе новой партии и сделался главным редактором партийного органа. В осуществлении актов борьбы с самодержавием Тихомиров участия не принимал: у него не было темперамента для этого, и он не принадлежал к тем, которые по нравственным мотивам личным участием хотели „слово“ воплотить в „дело“. Но, как член „Исполнительного Комитета“, при обсуждении этого рода дел, Тихомиров никогда не поднимал своего голоса против, а, как член „Распорядительной Комиссии“ (эта комиссия из трех, с одной стороны, ведала дела особо секретные, а с другой – в ее ведении были текущие дела в промежутках между собраниями „Исполнительного Комитета“), наравне с другими, добросовестно исполнял все обязанности, и если позднее был освобожден от них[501], то это было с общего согласия – в интересах литературной работы»[502] – оставим на совести мемуариста этот последний этап, придуманный ею.

Фроленко отмечал: «Тихомирова /.../ считали мало практичным, неловким в обыденной жизни. Его боязнь шпионов не раз давала пищу шуткам. Но это не имело никакого значения. На практические дела никто его и не думал посылать, для этого были другие люди; что он опасался шпионов, было даже хорошо. Он лучше, дольше сам сохранялся и не водил за собой так называемых хвостов (шпионов). /.../ Его роль и значение /.../ вытекали из того, что это был человек, умеющий хорошо логически излагать и доказывать свои мысли, умеющий склонять и других на свою сторону. Его легко можно было бы назвать головой организации /.../. К этому необходимо только добавить, что /.../ Тихомирова всегда надо рисовать рядом с Александром Михайловым. В первое время они составляли настолько одно целое, что для не знающего их хорошо человека трудно было даже разобраться, где начинался один и кончался другой, – так дружно и согласно они проводили свои предложения, свои начинания, так хорошо спевались заранее. Обыкновенно Александр Михайлов, как хорошо знающий положение вещей и обладающий недюжинным практическим умом, являлся с тем или другим предложением. Тихомиров, заранее обсудив это дело с Ал. Михайловым, выступал тогда на собраниях, при обсуждениях, теоретическим истолкователем этих предложений и своей логикой способствовал почти всегда тому, что предложение проходило. /.../ не участвуя в практических делах, Тихомиров тем не менее имел большое значение при обсуждениях этих дел, и тут он не был вял, напротив, всегда принимал горячее участие. Его выслушивали, с ним спорили, но чаще соглашались»[503].

Разумеется, совсем по-другому писал Морозов, который мнил себя соперником Тихомирова в роли главного теоретика: «У меня очень обострились теоретические, а отчасти и моральные разногласия с Тихомировым, который, казалось мне, недостаточно искренне ведет дело с товарищами и хочет захватить над ними диктаторскую власть, низведя их путем сосредоточения всех сведений об их деятельности только в распорядительной комиссии из трех человек на роль простых исполнителей поручений, цель которых им не известна. Да и в статьях своих, казалось мне, он часто пишет не то, что думает и говорит иногда в интимном кругу»[504].

Конфликт между ними разрешился в феврале 1880 года «высылкой» Морозова за границу – в качестве полномочного зарубежного представителя «Исполкома». В Женеве Морозов выпустил брошюру «Террористическая борьба», в которой обрисовал собственную программу действия террористов. Отбрасывая необходимость захвата государственной власти и указывая (совершенно справедливым образом) на чуждость идеалов социализма интересам народных масс, Морозов делал упор на реальную силу террора, способного заставлять государственное руководство следовать, под угрозой убийства, указаниям террористов. «Террористическая революция», – писал он, представляет собой «самую справедливую» и «самую удобную» из всех форм революции. «С незначительными силами она дает возможность обуздывать все усилия до сих пор непобедимой тирании»[505].

Народовольцы позднее официально отмежевывались от программы Морозова – в том числе во время судебных процессов над ними, но в чем же конкретно состояли разногласия – точно установить невозможно, т.к. откровенного изложения внутренних целей Тихомирова и узкой группы его единомышленников так никогда и не последовало.

Рассуждая в общем плане, разницу разглядеть несложно: это террор с захватом власти или без захвата власти – обе формы, как легко понять, доказали свое право на существование. Эффективность первой подтвердили Ленин, Сталин, Гитлер и другие главы террористических государственных режимов, а эффективность второй – сами народовольцы, Азеф и его подручные и современные могущественнейшие подпольные организации террористов.

Едва ли разногласия между Морозовым и Тихомировым были столь существенны до того, как перед террористами открывались бы реальные перспективы самостоятельного захвата власти. Чисто практическая значимость идей Морозова была доказана как раз в момент его отъезда за границу: после взрыва в Зимнем дворце в феврале 1880 года правительство вынужденно сменило курс в направлении либерализации режима. Это, на самом деле, как не трудно догадаться, не очень-то и соответствовало целям Тихомирова, ни на шаг не приблизив его к захвату власти в собственные руки.

Узнав об аресте в ноябре 1880 Александра Михайлова, с которым Морозов сохранил дружеские отношения, Морозов немедленно выехал в Россию, но был арестован на границе в начале 1881 года и просидел в крепостях четверть века – чуть больше, чем Фроленко, арестованный несколькими месяцами позднее.

Налицо, таким образом, концентрация высшей власти в заговоре в руках двух лиц – Михайлова и Тихомирова; только им двоим, по существу, было известно, как же распределялись между ними их индивидуальные роли.

Заметим, что в такой предельной конспиративности был определенный смысл: народовольцы играли вовсе не в игрушки. Все это поколение еще за несколько лет до создания «Исполкома» совершенно четко формулировало свои практические цели и задачи: «нам ведь революцию хотелось произвести самое большее в три-четыре года»[506].

Когда выяснилось, что на народную поддержку рассчитывать не приходится, то все равно оказалось жаль собственных усилий, уже затраченных и еще возможных к применению, тем более, что состояние противостоявшего царского карательного аппарата не внушало ни уважения, ни серьезных опасений: «Само III Отделение находилось в слабом и дезорганизованном состоянии, и трудно себе представить более дрянную политическую полицию, чем была тогда. Собственно для заговорщиков следовало бы беречь такую полицию, – при ней можно было бы, имея единый план переворота, натворить чудес. При тогдашнем правительстве, тогдашнем настроении общества и офицеров, да еще при такой полиции, – положительно возможно бы было организовать дворцовый переворот. Но, на счастье России, наши революционеры были все-таки мальчишки и невежды. Они болтали о революции в народе, боялись „буржуазии“, боялись „конституции“ и вовсе не желали сознательно низвергнуть правительство и тем менее захватить власть в свои руки. Они шли „в террор“ просто по бунтовскому темпераменту, по досаде, из мщения за своих собратьев и, – в самом сознательном случае, – из надежды „дезорганизовать“ правительство... Как будто можно было желать более дезорганизованного правительства, чем было тогда!»[507] – в этих ностальгических строках, написанных много позже того, как Тихомиров изменил делу революции, бывший великий революционер покривил душой, пытаясь создать впечатление о бесцельности и бессмысленности собственных прежних усилий; немного ниже мы приведем несколько иную его собственную трактовку прошедшей борьбы. Заметим, что все эти оценки не разделялись его прежними соратниками.

Фигнер писала: «„Народная Воля“ ставила своей первой неотложной задачей свержение самодержавия, и жестокую борьбу с правительством решила вести наличными силами партии. Это было неслыханное новшество: вся рутина прошлого революционного движения говорила против нас. Заявлять о необходимости завоевания политической свободы считалось до тех пор ересью, опасной для осуществления социальной революции с ее экономическим переворотом. Еще большим отступлением от прежних традиций было – не ждать восстания народа, а самим начать битву»[508];

«политическая борьба, перенесение центра тяжести революционной деятельности из деревни в город, подготовление не восстания в народе, а заговора против верховной власти, с целью захвата ее в свои руки и передачи народу, строжайшая централизация революционных сил, как необходимое условие успеха в борьбе с централизованным врагом, – все это вносило настоящий переворот в революционный мир того времени. /.../ чтобы сломить оппозицию и дать новым взглядам окончательное преобладание в революционной среде, потребовалось 1-1? года неутомимой пропаганды и целый ряд ослепительных фактов: общий ропот неудовольствия поднялся при выходе номера «Народной Воли» /.../ и единодушный взрыв рукоплесканий приветствовал 1 марта 1881 г.»[509].

По существу имел место заговор с целью государственного переворота (как бы ни иронизировал об этом сам Тихомиров много позже). Разумеется, замыслы и сюжеты такого заговора должны были быть весьма секретны. Скрывался даже сам факт такого заговора, что привело к одной курьезнейшей ситуации.

Первым идеологом захвата революционерами государственной власти в России был П.Г.Заичневский – революционер с 1861 года, автор кровожадной прокламации «Молодая Россия», потрясшей Петербург в мае 1862 года: «Выход из /.../ гнетущего, страшного положения, губящего современного человека /.../, – один: революция, революция кровавая и неумолимая /.../.

Мы не страшимся ее, хотя и знаем, что прольется река крови, погибнут, может быть, и невинные жертвы /.../; мы готовы жертвовать лично своими головами, только пришла бы скорее она, давно желанная. /.../

Мы будем последовательнее великих террористов 1792 г. Мы не испугаемся, если увидим, что для ниспровержения современного порядка придется пролить втрое больше крови, чем пролито якобинцами в 1790-х годах. /.../ Помни, что кто тогда будет не с нами, тот будет против; кто против – наш враг, а врагов следует истреблять всеми способами.

Да здравствует социальная и демократическая республика русская!»[510]

Свои дальнейшие теории Заичневский развивал в Орле, где он находился с 1873 года под надзором полиции и собрал вокруг себя кружок местной молодежи – в основном из гимназисток.

Невозможно отрицать влияние идей Заичневского сначала на Тихомирова, а затем и на юного Володю Ульянова, в свою очередь просвещавшихся бывшими «орлятами» Заичневского. Воспитанницами последнего были две женщины, наиболее близкие к Тихомирову в «Исполкоме»: Е.Д.Сергеева (ставшая женой Тихомирова) и М.Н.Ошанина-Оловенникова.

Благодаря некоторой несдержанности Желябова замыслы «Исполкома» несколько приоткрылись: «„Захват власти“ появляется в записке „Подготовительная работа партии“, документе позднейшего происхождения. Не могу с уверенностью сказать, этот документ или аналогичное место о захвате власти в одном из наших изданий вызвало нарекания на Желябова, как автора, допустившего выражения в духе якобинизма. /.../ все мы были недовольны, так как не признали себя якобинцами. Никогда у нас не было речи о навязыванию большинству воли меньшинства, о декретировании революционных, социалистических и политических преобразований, что составляет ядро якобинской теории. Причем иначе была бы „Народная Воля“, взятая нами, как девиз и знамя партии?»[511].

Имея таких «единомышленников» как Фигнер, Перовская и большинство «Исполкома», Тихомиров, Михайлов и Желябов должны были действовать крайне осторожно – и это в целом удавалось. Политика «Исполкома» проводилась настолько скрытно, что Заичневский, старавшийся крутиться в той же революционной среде, даже не разгадал в народовольцах собственных единомышленников, что тщательнейшим образом скрывали Тихомиров и другие: Заичневский «так и остался до конца вне наших партий, потому что даже и Народную Волю не вполне одобрял из-за ее терроризма. Он старался внушить идею заговора и государственного переворота»[512].

На самом же деле 1 марта 1881 года произошел вполне успешный государственный переворот, только вот никаких выгод революционеры при этом не извлекли – их просто нагло использовали, а затем обманули и раздавили.

Обо всем этом Тихомиров задумался уже весной 1882 года, утратив ближайших друзей и соратников и продумывая дальнейшие перспективы заговорщицкой деятельности: «Говорить о государственном перевороте силами тех мальчишек и девчонок, которые теперь составляли девять десятых революционной среды, – это была бы фраза просто бессовестная для меня, уже пожившего, научившегося взвешивать истинную цену тех сил, которые были теперь к услугам революционного заговора. /.../ Оперируя с ними, немногие „недобитки“ старых времен осуждены лишь на то, чтобы питать полицию с ее шпионами, доставлять им награды за раскрытие заговоров.

Вот хотя бы и я... /.../ оставаясь в России, я был неизбежно осужден на самый близкий арест. /.../ Для громадного большинства революционеров арест означал только административную ссылку, в худшем случае – суд и для немногих каторгу. Для меня быть арестованным значило быть повешенным. /.../

Но чего достигли сами люди героических времен? /.../ наши „великаны сумрака“ /.../ боролись с безграничным самопожертвованием, с самой фанатической верой, работая каждый за десятерых. Где же они? /.../ Мы разбиты вдребезги, истреблены, а враги стоят неодолимой стеной, вдесятеро более крепкие, чем прежде. Что же это означает? Была ли правильно поставлена борьба, были ли правильно поставлены сами цели, которых мы хотели достигнуть?