Европейцы видят сакральное

Ёсинобу Токугава после разгрома и бегства сопротивлялся недолго. Он решил, что гораздо разумнее распустить армию и укрыться в монастыре в районе Уэно в городе Эдо. Это позволило бы если и не спасти лицо, то, во всяком случае, сохранить жизнь. Он решил даже согласиться с конфискацией земель.

Принцесса Кадзуномия, вдова предыдущего сёгуна, немедленно стала просить императора простить Ёсинобу, угрожая самоубийством. Но до прощения нужно было покончить с сёгунатом.

Посланцы двора известили гробницы предыдущих императоров о том, что Муцухито проводит церемонию посвящения во взрослые. Сама церемония состоялась 15 января, и в тот же день посланникам иностранных держав было направлено уведомление: Ёсинобу даровано разрешение вернуть управление государством императору. Так одновременно решались две задачи — устранить сёгунат и сообщить европейцам, что преемственность власти соблюдена, и договоры не будут расторгнуты. Заодно пригрозили карами за недружественное отношение к иностранцам. Международная изоляция окончательно уходила в прошлое. Теперь официальная идеология развернулась на сто восемьдесят градусов: утверждалось, что император Комэй всегда выступал за дружбу с иностранными державами, но ничего не мог предпринять из-за действии бакуфу!

Но не все ли равно, что думал покойный Комэй? Жизнь-то продолжается. К тому же, мало кто слышал реальные слова государя, а те, кто слышал, могут и промолчать.

На самом деле, ситуация с иностранцами выглядела не столь радужной. 11 января иностранцы были обстреляны в Кобэ (из американских, кстати сказать, винтовок). Был только один раненый, но Дзэнсабуро Таки, отдавшего приказ о нападении, приговорили к самоубийству в присутствии иностранцев. Что и было выполнено.

А.Н. Мещеряков приводит фрагмент письма сотрудника английской миссии Митфорда. «Нас пригласили последовать вслед за японскими представителями в хондо, пли главную залу храма, где и должна была состояться церемония… Перед высоким алтарем, где пол, покрытый превосходными белыми циновками, был приподнят на три или четыре инча, лежал коврик из ярко-красного войлока. Длинные свечи, поставленные через равные интервалы, отбрасывали неяркий загадочный свет…

После нескольких секунд напряженного ожидания Таки Дзэнсабуро, крепкий мужчина благородной внешности, 32 лет от роду, вошел в залу; на нем была церемониальная одежда, надеваемая по поводу важных событии — своеобразной формы плечики из конопляной ткани. Его сопровождал кайсяку и три офицера… Следует заметить, что слово «кайсяку» не соответствует нашему «палачу»….Отношения между ними вовсе не те, что между жертвой и палачом — скорее это отношения между главным и второстепенным действующими лицами.

Таки Дзэнсабуро и находившийся слева от него кайсяку медленно подошли к японским свидетелям и поклонились им; затем приблизились к европейцам и поприветствовали их таким же образом, возможно, даже с большим почтением… Медленно и с замечательным достоинством осужденный взошел на платформу, дважды распростерся перед высоким алтарем, уселся на войлочный коврик. Кайсяку присел слева от него. Один из офицеров-помощников вышел вперед подставкой… на ней лежал завернутый в бумагу викидзаси — короткий японский меч, или кинжал… Помощник распростерся и передал кинжал осужденному, который почтительно принял его, поднял на уровень головы обеими руками и затем положил перед собой.

После следующего глубокого поклона Таки Дзэнсабуро… произнес следующее: «Я и только я один, 11 дня прошлого месяца отдал нарушающий закон приказ открыть огонь по иностранцам в Кобэ и повторил его еще раз, когда они попытались спастись бегством. За это преступление я вспарываю себе живот и прошу присутствующих оказать мне честь, наблюдая за этим».

Поклонившись еще раз, говоривший сбросил верхнюю часть одежды и остался голым по пояс. В соответствии с обычаем он тщательно подоткнул рукава под колени, чтобы не позволить своему телу упасть назад…

Неспешно, недрогнувшей рукой он взял лежавший перед ним кинжал — он смотрел на него мечтательно, почти любовно; секунду, казалось, он собирался с мыслями в последний раз, потом глубоко вонзил кинжал в левую нижнюю часть живота, медленно повел его в правую сторону и, поворачивая кинжал в ране, слегка подал его наверх. Во время этой ужасающе болезненной операции ни один мускул не дрогнул на его лице. Он вынул кинжал, наклонился вперед и вытянул шею, и тогда чувство боли впервые отразилось на его лице, но он не издал ни звука. В этот момент кайсяку, который все это время находился рядом и зорко наблюдал за каждым движением, вспрыгнул на ноги, задержал на секунду свой меч в воздухе — вспышка, тяжелый отвратительный глухой звук, грохот падения — одним ударом голова была отделена от туловища.

Установилась мертвая тишина, — прерываемая только мерзким звуком крови, извергающейся из обездвиженной кучи перед нами — того, что секунду назад было мужественным рыцарем. Это было чудовищно».

Впрочем, такая процедура террористов не успокоила. 15 февраля в Сакам самураи из Тоса атаковали французских моряков.

На сей раз погибло 11 человек. Самураев приговорили к смерти через самоубийство, никто из них не раскаялся, но французский посланник остановил казнь, когда погибли 11 убийц. Такой принцип означал справедливость — по крайней мере, для французов тех времен, лишенных нынешних «политкорректных» предрассудков.

После этого произошло еще одно «впервые» — император лично встретился с иностранными посланниками, чего не наблюдалось уже тысячу лет. Придворные, воспитанные на Понтиях сглаза, пытались протестовать, но аудиенцию не отменили. Быть может, некую роль сыграла мальчишеская любознательность самого императора?

Но все же император располагался пока за занавесками — таков был компромиссный вариант. К тому же, встреча не обошлась без эксцессов: британскую делегацию атаковали двое террористов, хотя ее охранял огромный отряд. Раненых оказалось около десятка. Один из схваченных террористов был впоследствии казнен, притом — уже не почетно. Его, к тому же, еще и сфотографировали перед казнью, что могло быть воспринято, как дополнительный позор.

Аудиенцию с англичанами отложили, Муцухито выразил сожаления. Через три дня встреча все же состоялась, и именно в этот день император появился уже без занавесок. Все тот же Митфорд отметил, что держался он очень благородно, как и должно любому монарху. Но не обошлось без косметики, принятой при дворе: сбритые брови, нарумяненные щеки, напомаженные губы создавали несколько женственный облик. Муцухито произносил слова едва ли слышно: виной тому была не застенчивость, как полагали европейцы, а божественная сакральность. Ками не могут говорить в полный голос, но передают свои слова через посредничество жреца.