Глава 2. «То, что наболело у всей партии и у всех фронтов». Военная «оппозиция» на Восьмом съезде РКП(б)
Судя по высказываниям ряда делегатов, В.И. Ленин сформировал общественное мнение первоначально не только против руководства военного ведомства (и лично Л.Д. Троцкого), но и против политики ВЦИК и ЦК (Я.М. Свердлова): так, например, начальник политотдела 8-й армии Р.С. Землячка[66] заявила: «приехав сюда, заходила в ЦК, в[о] [В]ЦИК, [во] Всероссийское бюро военных комиссаров — и повсюду, за исключением Всероссийского бюро военных комиссаров, где меня заслушали, но где ничего не предприняли для того, чтобы что-либо сделать, — в остальных местах меня далее не слушали (курсив наш. — С.В.)»{887}. В.И. Ленин перед открытием военной секции VIII съезда вел беседы с фронтовыми делегатами относительно сложившейся практики назначения политического руководства фронтов и армий «чуть ли не единолично» Я.М. Свердловым и Л.Д. Троцким[67]. Вождю удалось внушить фронтовым делегатам уверенность, что от их решения зависит судьба Красной армии, а значит и советской власти. Как заметил военком 29-й стрелковой дивизии член партии с 1906 года В.М. Мулин, «на всех съездах, на всех совещаниях, во всей нашей работе мы всегда откладывали все больные вопросы до нашего Восьмого съезда, который все эти недоразумения, все эти темные стороны, тормозящие нашу работу, в конечном счете разрешит и внесет оздоровляющую струю в дело строительства Красной армии»{888} […] «мы должны начать оздоровление Красной армии с оздоровления всей линии советской политики (курсив наш. — С.В.) во всей России»{889}. Совершенно очевидно, что ко «всей» советской политике ни Л.Д. Троцкий, ни возглавляемый им РВСР особого отношения не имели. Речь шла о линии ЦК РКП(б) и ВЦИК Советов, а следовательно, Я.М. Свердлова как претендента на председательское кресло в первом органе и главы второго.
В.И. Ленин, в т. ч. руками И.В. Сталина, по сути превратил и без того значительную группировку недовольных в настоящую оппозицию{890}, которая, несомненно, смела бы Л.Д. Троцкого, если бы не «загадочная испанка».
16 марта 1919 г. Я.М. Свердлов скоропостижно скончался — по официальным данным от гриппа. Это событие внесло серьезнейшие коррективы в политический расклад Восьмого съезда РКП(б).
В ЦК сразу поняли, что к чему. Как это произошло, сказать трудно. Может быть, в условиях смертельной, как уже знали все, болезни Я.М. Свердлова, вопрос в Центральном комитете удалось решить, что называется, в рабочем порядке. В.И. Ленин аккуратно дал понять Л.Д. Троцкому, что он будет отстранен от руководства армией, и тот смирился с очередной победой основателя партии. Возможно и иное: члены ЦК наблюдали, как в условиях ранения Ленина был избран новый, молодой, вождь; как Старик выздоровел и продемонстрировал недовольство рокировкой в высшем руководстве РКП(б); как через полгода молодой вождь заразился смертельно опасной инфекцией. И тут уж, независимо от природы гриппа, вокруг Ленина объединились все, не дожидаясь специального приглашения: «Да, да, Владимир Ильич! Конечно, Владимир Ильич!» И среди всех поневоле — формальный диктатор.
В любом случае смертельная болезнь председателя ВЦИК и руководителя Секретариата ЦК РКП(б) Я.М. Свердлова позволила В.И. Ленину временно примириться с существованием Л.Д. Троцкого: связанный в РВСР «уздой» из старых большевиков, он особой опасности не представлял. Осознав, что он в ловушке (а в условиях отсутствия Свердлова разделаться с чужаком в партии было нетрудно), Троцкий пошел на компромисс. После смерти Свердлова оставление его «младшего» партнера по ЦК у руководства военным ведомством стало выгодно Ленину: к великому несчастию вождя, в армии среди политработников была столь сильна тенденция к дезорганизации, что Ленину из чисто прагматических соображений нередко приходилось поддерживать Троцкого в борьбе с более преданными членами партии{891}.
В планы В.И. Ленина после договора с Л.Д. Троцким входил простой ход — воспользоваться тем фактом, что, по более позднему выражению Н.И. Бухарина, «Восьмой съезд сопровождался вестью о страшной угрозе революции»{892}. Вождь решил снять военный вопрос с повестки дня съезда: 14 марта ЦК РКП(б) рассмотрел сделанное под предлогом наступления колчаковских войск и общего ухудшения обстановки на Восточном фронте предложение Троцкого — его самого и всех армейских делегатов, избранных на VIII съезд, отправить «немедленно на фронты». ЦК принял предложение Троцкого, разрешив военным партийцам остаться в Москве лишь «по особому их ходатайству» — кроме лояльного Троцкому Г.Я. Сокольникова, который и сделал в конечном итоге вместо председателя РВСР доклад по военной политике{893}. И.В. Сталин же передал К.Е. Ворошилову сотоварищи распоряжение «сверху» — Л.Д. Троцкого более не трогать{894}. Видимо, с уточнением из серии: «Так решил ЦК» (как вариант: «Так сказал Ильич»). Если бы решение провели в жизнь, «разгром “военной оппозиции”», очевидно, стал бы в партийной истории эпизодом проходным.
Однако против постановления ЦК активно выступили военные делегаты, и 16 марта Центральный комитет, обсудив почему-то вопрос «О событиях в Петрограде»{895}, вынужденно констатировал: «некоторые» военные партийцы называют решение об отправке на фронт «трюком», который «делает совершенно излишним самый вопрос о военной политике»{896}. Л.Д. Троцкий все отрицал и, предчувствуя недоброе, еще настойчивей просился на фронт. ЦК под давлением армейских делегатов был вынужден отменить свое решение — дискуссия сторонников регулярной армии с военной «оппозицией» стала неизбежной. Видный большевистский деятель М.П. Томский, вспоминая этот и ему подобные эпизоды насыщенной внутрипартийной жизни, заявил со знанием дела в 1925 г.: «Мы знаем логику фракционной борьбы не хуже каждого большевика в партии, поседели на этом деле […]. На первой стадии, когда вы (конкретно Томский обращался к вождям Новой оппозиции. — С.В.) сеете семена недоверия, шопотки и слушки, вы создаете расплывчатое мнение, а потом, когда атмосфера накалится, тогда создаются “левые крылья”. И когда пытаются затормозить […] радикализм […] уже ничего не выходит»{897}. В 1919 г., следуя терминологии М.П. Томского, сеятелем «слушков» выступил В.И. Ленин, а выпущенный на им волю джин военной «оппозиции» наотрез отказался возвращаться в свою бутылку: на фронт — до выяснения отношений с Л.Д. Троцким.
С.И. Аралов в кой-то веки не покривил душой в своих воспоминаниях, когда указал: «С докладом по военному вопросу на съезде выступил Сокольников. Доклад должен был сделать Троцкий, но, зная отрицательное отношение к себе со стороны большинства военных делегатов, он добился разрешения от ЦК не участвовать в работе съезда и уехал на Восточный фронт, где в то время под Уфой и Пермью шли большие бои»{898}. Председателю Реввоенсовета Республики позволили уклониться от участия в работе верховного органа РКП(б): решение об его «немедленном» отъезде на Восточный фронт оставили в силе{899}, а вот одному из лидеров военной оппозиции В.М. Смирнову (его, если верить С.И. Аралову, «называли тогда […] главоппозиционером»{900}), напротив, разрешили «остаться согласно его просьбы в Москве»{901}. Перед отъездом Л.Д. Троцкий встречался со своими сторонниками и давал им ценные указания. Г.Я. Сокольникову как докладчику он передал уточненные тезисы «Наша политика в деле создания армии»{902}. По мнению Д.А. Волкогонова, Л.Д. Троцкий особенно рассчитывал на А.И. Окулова, который еще не успел приехать в Москву с фронта. Председатель РВСР даже специально запросил по прямому проводу осиротевшего после кончины руководителя Секретариата ЦК РКП(б) С.И. Аралова: «Прибыл ли т. Окулов? Так как мне придется уехать до съезда, я хотел бы условиться с т. Окуловым относительно поведения на съезде…»{903}В 1927 г., критикуя сталинский внутрипартийный режим, Л.Д. Троцкий заявил: «Ложь, будто опасность войны или даже война исключают самодеятельность партии, обсуждающей и решающей все вопросы, направляющей и проверяющей все свои органы снизу доверху. Если бы враг оказался в 80 км под Москвою, то самодеятельность партии нужна была бы в десять раз большая, чем при других условиях»{904}. К чему тут мнение Троцкого о действиях сталинско-бухаринского руководства в условиях военной тревоги 1927 года? — Оно очень уместно как свидетельство демагогии Троцкого, который в 1919 г. предпочел уклониться от дискуссии по военному вопросу под предлогом опасного положения на фронте.
16 марта Л.Д. Троцкий написал в ЦК: «Тов. Сокольникову поручен доклад о нашей военной политике. Я, с[о] своей стороны, очень настаивал бы на том, чтобы т. Окулову был предоставлен дополнительный доклад с таким разграничением, что т. Сокольников дал бы общую принципиальную характеристику нашей политики, [а] т. Окулов представил бы в свете указанной принципиальной оценки очень поучительный, важный материал из жизни армии, особенно относительно судьбы формирований и зависимости от способов формирований, о роли военных специалистов в армии и о коммунистах в армии»{905}. Иными словами, председатель РВСР попытался перестраховаться, предложив назначить содокладчиком по военной политике преданного А.И. Окулова, но ЦК откровенно абсурдное предложение отверг, согласившись лишь предоставить Окулову возможность «выступить с обычной речью в 15 минут», пообещав, впрочем, поддержать «требование о продлении ему времени»{906}.
В соответствии с уставными нормами, содоклад по военной политике ЦК РКП(б) предоставил В.М. Смирнову как одному из главных оппонентов Л.Д. Троцкого в армии{907}. Содоклад в партии был традиционной формой оппозиционных выступлений, он означал несогласие с линией официального докладчика от Цека, в более позднее время — Политбюро ЦК{908}. 17 марта 1919 г., буквально на следующий день после смерти Я.М. Свердлова, свершилось чудо: «в отмену» принятого днем ранее решения Пленум ЦК РКП(б) постановил «военный вопрос не ставить первым»{909} и оставить первоначальный порядок дня, а именно: «отчет ЦК, Программа, Интернационал, военная политика, работа в деревне, организационный вопрос, выборы»{910}.
Военный вопрос остался самостоятельным пунктом съездовской повестки дня, однако пленарное заседание было заменено на секционное. Напрасно: даже К.К. Юренев, по должности бывший одним из основных объектов критики со стороны военных делегатов, публично посетовал, что в рассмотрении вопроса примут участие не все делегаты{911}.
Л.Д. Троцкий, наконец, использовал для укрепления собственных позиций средства массовой информации в полном объеме: его интервью «К VIII съезду Коммунистической партии» вышло 17 марта в газете поезда председателя РВСР «В пути», а на следующий день, 18 марта — в «Известиях ВЦИК» (не в «Правде»!).
В интервью 1919 г. Л.Д. Троцкий, по его словам, «тем охотнее» отвечал на вопросы, что лично он, якобы «к сожалению»{912}, не мог «принимать участие в партийном съезде, который будет иметь исключительное значение и на котором будет в частности подвергаться обсуждению работа военного ведомства»{913}. После довольно серой преамбулы по вопросу о Программе партии Троцкий перешел к организационному вопросу, признав, что работа аппарата ЦК РКП(б) была, как справедливо отмечали партийцы, «чрезвычайно несовершенной»{914}, указал на необходимость абсолютно «спокойным и деловым образом обсудить, какие на этот счет можно ввести улучшения, какие личные произвести перегруппировки, чтобы придать партийной организации больш[ую] стройност[ь]»{915}. Кроме того, Троцкий обратил внимание на то, что в речи «Памяти Свердлова» он назвал «обеспечением завтрашнего дня революции»: на внешние факторы работы аппарата ЦК РКП(б), определившие «все новые и новые комбинации»{916}. По сути, несмотря на детальное указание на причины отсутствия в аппарате ЦК «систематической» работы, это можно признать свидетельством посмертного предательства соратника по Центральному комитету — Я.М. Свердлова (Л.Д. Троцкий, как в XIX в. П.П. Пестель, сдавал своих сторонников с легкостью неимоверной), призванного отвлечь внимание от главного вопроса, ради которого, собственно, председатель РВСР и дал интервью — военного. Л.Д. Троцкий, признав этот вопрос вроде бы «острым»{917}, тут же сделал заявление из серии, что «на Шипке все спокойно». Вторично повздыхав о необходимости отъезда на фронт «с согласия Центрального комитета», председатель РВСР, не моргнув и глазом, взялся уверять читателей, что он не испытывал ни малейшего «беспокойства насчет военного решения партии относительно дальнейшего строительства армии»{918}. Впрочем, не то, что все большевики, но все советские читатели «Известий ВЦИК» за последние три месяца прекрасно себе представляли, что в заявления Троцкого едва ли верил он сам. Далее в интервью следовало обоснование позиции высшего руководства РККА: «Силой обстоятельств мы в военном ведомстве вынуждены были сосредоточить главные усилия, наибольшее количество работников в партии и значительные материальные средства страны» и приобрели «большой опыт»{919}. На критику в адрес РВСР и его лично Троцкий ответил, что правильность установок военного ведомства в результате «наиболее острой борьбы различных тенденций» доказал «опыт», поскольку «испытание огнем есть, несомненно, самая неоспоримая проверка, какая [только] может быть»{920}. Сей блестящий аргумент был без сомнения достоин дельфийского оракула. «Некоторые товарищи, — с явным преуменьшением масштаба военной “оппозиции” заметил нарком, — считали сперва (и продолжали считать. — С.В.), что армию нужно строить в виде хорошо сколоченных партизанских отрядов, каждый из которых построен совершенно правильно, т. е. при необходимой пропорциональности различных родов оружия, но все эти отряды должны действовать более или менее независимо друг от друга. Такова была широко распространенная точка зрения в эпоху, последовавшую за разрывом Брест-Литовских переговоров»{921}. Однако к Восьмому съезду РКП(б), справедливо заметил Троцкий, «от прежней и принципиальной постановки вопроса: чисто партизанские отряды с революционными рабочими во главе, без участия военных специалистов, без попытки создания централизованных армейских, фронтовых и общегосударственных аппаратов командования — […] не осталось и следа»{922}. От прежней постановки вопроса «следа» действительно не осталось, но военные партийцы весной 1919 г. поставили новые вопросы, не менее важные, чем те, что стояли перед большевиками на их VII Экстренном съезде РКП(б) весной 1918 года.
Описание действительных настроений военных партийцев во время и сразу после Седьмого съезда было разбавлено откровенной ложью наркома о том, что «многие из наиболее серьезных и ответственных работников партии, которые уезжали на фронт в качестве решительных противников нашей военной системы, в частности и в особенности [выступая против] привлечения кадрового офицерства на ответственные посты, после нескольких месяцев работы стали убедительными сторонниками этой системы»{923}. Почему-то председатель РВСР не привел фамилии ни одного видного партийца, который бы принял его политику в военном ведомстве за год между съездами. Заверение Троцкого, что он «лично не зна[л] ни одного исключения»{924}, при этом абсолютно правдиво: исключения не было за отсутствием правила.
Военная оппозиция по итогам «личного» заявления председателя РВСР вообще могла обвинить наркома в незнании либо в нежелании знать положение дел в собственном ведомстве. Завершало песнь о единстве в военных рядах РКП(б) более чем сомнительное заявление: «Разумеется, среди товарищей, отправляющихся на фронты, было немало случайных элементов и даже прямо авантюристов, у которых в тылу под ногами слишком нагрелась почва и которые, пробравшись правдами и неправдами в ряды партии, пытались затем разыграть из себя руководителей и военных начальников на фронтах. Столкнувшись там с твердым режимом, а то и с прямыми репрессиями, такие элементы, разумеется, поднимали вопль негодования против нашего (установленного якобы большевистским Центральным комитетом, а вернее Троцким со Свердловым. — С.В.) военного режима. Разумеется, они составляют меньшинство и на их критике питается недовольство в известных кругах партии против военного ведомства»{925}. Наиболее скептически настроенные военные партийцы, таким образом, признавались «авантюристами», примазавшимися к партии. И наконец, завершал все это сваливание с больной головы на здоровую патетический пассаж, в котором все-таки присутствовала доля истины: «Причины этому недовольству шире. Армия поглощает сейчас огромные силы и средства, нарушая законы и интересы работы в других областях. Товарищи, работающие в Красной армии, находясь всегда под повелительным давлением ее нужд и потребностей, оказывают в свою очередь давление иногда в крайне резкой форме на работников и учреждения других ведомств. Это вызывает, в свою очередь, обостренную реакцию со стороны этих последних. Война — это суровое и тяжелое дело, особенно когда ведет ее истощенная страна, переживающая революцию и ставящая перед рабочим классом необъятные задачи во всех областях. Недовольство (здесь и далее в цитате курсив наш. — С.В.) тем фактом, что армия и война эксплуатируют и истощают страну, ищет для себя путей выхода и далеко не всегда направляется по адресу. Так как самого факта необходимости Красной армии и неизбежности ведения навязанной нам войны отрицать нельзя, то остается нападать на методы и систему»{926}. И это после постановлений ВЦИК от 2 и 30 сентября и 30 ноября 1918 г., в соответствии с которыми вся страна объявлялась военным лагерем, а все ее силы и средства направлялись на нужды обороны. Если вникнуть в суть интервью, то совершенно очевидно: Троцкий отвлек внимание читателей второстепенными вопросами, решительно ничего не ответив военной оппозиции и по сути даже не признав самый факт ее существования.
В заключение Л.Д. Троцкий обрушился на составленную под руководством бывшего левого коммуниста Е.А. Преображенского резолюцию Уральского областного комитета РКП(б), критика военной политики в которой носила, по мнению наркомвоена, «беспредметный, случайный, бесформенный характер» и сводилась к «кроткому брюзжанию». За последнюю дефиницию председатель РВСР все же просил у уральцев прощения, хотя не понятно, не относилось ли извинение председателя РВСР к прилагательному «кроткое». Л.Д. Троцкий сделал очень сомнительный контрвыпад: «Было бы хорошо, если бы съезд спросил у Уральского областного комитета, сколько именно он создал красных офицеров, какой процент коммунистов среди уральских красных офицеров, каково качество частей, созданных Уральским областным комитетом, в чем их преимущество перед красными полками, созданными в других местах. Должен по чистой совести сказать, что такого преимущества не оказалось бы налицо»{927}. По «чистой совести» Троцкому следовало бы вспомнить свое же собственное высказывание, сделанное в самом начале интервью в оправдание не особенно удачной постановки работы в аппарате ЦК РКП(б): «Советская республика за 17 месяцев своего существования сперва расширялась, потом сужалась, потом расширялась — эти процессы не могли быть предвидены, разумеется, никаким Центральным комитетом. Совершались они с чрезвычайной быстротой и вызывали прямые организационные последствия: в первый период — стихийную разброску партийных сил по всей расширяющейся территории Советской России, затем столь же стихийное сосредоточение сил в пределах Великороссии, затем опять столь же быстрое рассеивание их по освобождающимся областям, причем в этот последний период распределение партийных сил проводилось уже с несомненно большей планомерностью»{928}. Иными словами, Уральский областной комитет РКП(б), равно как и могущественные Московский и Северный областные комитеты партии, равно как и другие обкомы, не занимались самостоятельными формированиями, они обескровливались отправкой партийцев в армию.
Не будет большим преувеличением тезис о том, что наиболее сознательные части Л.Д. Троцкого на самых критических направлениях составляли военные партийцы, которых сам В.И. Ленин, вопреки позиции Г.Е. Зиновьева, Е.Д. Стасовой и ряда других членов Центрального комитета партии, отправлял на убой с одной-единственной целью — спасения первой в мире социалистической республики. Наконец, Л.Д. Троцкий договорился до предложения «товарищам критикам слева», которое он-де уже «не раз» озвучивал: «если вы считаете, что наш метод формирования плох, создайте нам одну образцовую дивизию вашими методами, подберите ваш командный состав, дайте вашу постановку политической работы; военное ведомство придет вам на помощь всеми необходимыми средствами»{929}. Следует заметить, что именно этого добивались от Л.Д. Троцкого не далее, как несколько месяцев назад, С.К. Минин и К.Е. Ворошилов. Они как раз и подобрали свой командный состав, поставили ворошиловскую группу войск по-своему. Только постановление ЦК РКП(б) от 25 декабря 1918 г. о сворачивании развернувшейся после осенней статьи старого большевика Т.С. Хвесина о вреде реввоенсоветов как коллегиальных органов военной дискуссии{930} и непосредственное начало Восьмого съезда позволили Л.Д. Троцкому дать столь сомнительные объяснения по поводу «беспредметной и бесформенной»{931} критики Уральского обкома без риска получить отвод всех своих аргументов. Правда, тут следует еще раз отметить, что председатель РВСР напечатал свое интервью все же не в «Правде», как уралец Е.А. Преображенский, а в «Известиях ВЦИК», что было определенным знаком для членов РКП(б).
Одна мысль Л.Д. Троцкого, на которую его натолкнули многочисленные слезницы военных специалистов, впрочем, могла показаться наиболее трезвомыслящей части партийцев вполне здравой: «общая политика контроля» над военспецами не должна была «вырождаться в систему мелочности и придирчивости» и выталкивать «хороших работников из советского режима», поскольку было невозможно «призвать к ответственной работе тысячи и тысячи людей и сказать им: “Мы вас поддерживаем пока что, а затем, при первой оказии, заменим”. Это бессмысленно и до последней степени вредоносно»{932}.
В завершение Троцкий высказался по вопросам, которые он окрестил «деталями»{933} (прекрасно зная пословицу о том, кто именно «кроется в мелочах»): об окладах и уставах. Первый вопрос имел чисто моральное значение: повышенные ставки военным специалистам были не чем иным, как демонстрацией доверия к бывшим офицерам со стороны высшего военного руководства, поскольку в условиях неизменно прогрессировавшей инфляции оклады не играли решительно никакой роли: с точки зрения материальной жизненно-важный интерес, как это подчеркивают зарубежные историки, представлял продовольственный паек{934}. Не останавливаясь подробно на первом вопросе, Троцкий перешел сразу ко второму, поскольку, вопреки его заявлениям, вопрос этот был первостепенным. Для начала председатель РВСР был вынужден частично признать правоту оппонентов: «Некоторые товарищи ищут прорехи в уставах. Не сомневаюсь, что прорехи есть. Отдельные пункты попали явно зря и подлежат устранению»{935}. Но потом опять принялся фарисействовать: «Весьма желательно, чтобы все заинтересованные товарищи на опыте проверяли новые уставы и по поводу отдельных пунктов сообщали свои письменные соображения, вносили бы поправки, изменения и прочее. Весь этот материал ускорит необходимую переработку уставов и позволит нам создать действительно красный устав, отражающий нашу армию. Но и в этой области при добросовестном и деловом отношении к вопросу нет никакой возможности конструировать какие-либо принципиальные разногласия»{936}.
В этом пассаже информация была направлена в каждом слове: при таком подходе военные партийцы должны были в строго бюрократическом порядке направлять свои пожелания высшему военному руководству, а РВСР — в подчиненные ему органы (такие, как Всероссийское бюро военных комиссаров, которое, по признанию председателя этого органа К.К. Юренева, было отнюдь не на высоте положения и чей печатный орган прикрыли, в т. ч. и за полной никчемностью, или Военно-законодательный совет, подконтрольный заместителю Троцкого Э.М. Склянскому, работавший крайне медленно и вызывавший тем самым систематическое учреждение «междуведомственных комиссией» по борьбе с бюрократией в нем) скрупулезно эти пожелания анализировать. И ни в коем случае военные партийцы не должны были отстаивать свои позиции на страницах партийной печати. В условиях революционной эпохи 1917–1919 да и последующих годов представить себе нечто подобное совершенно невозможно.
В заключение своего во всех отношениях выдающегося интервью Троцкий «еще раз» повторил: «лучшие партийные работники», направленные ЦК РКП(б) «в разное время на самые ответственные посты, на всех фронтах принимали и принимают самое активное и непосредственное участие в выработке политики военного ведомства. Именно потому, что обстоятельства заставили партию сосредоточить в Красной армии огромное количество своих сил, политика военного ведомства меньше, чем всякая иная, может быть личной или хотя бы ведомственной политикой. Здесь в полном смысле слова создалась коллективная рабочая партия под общим руководством Центрального комитета (если бы Троцкий решился на такую фразу в 1920-е гг., он был тут же столкнулся со сталинским обвинением в создании альтернативного Ц.К. — С.В.). Я ни на минуту не сомневаюсь, что съезд признает основы этой политики, проверенной опытом и давшей положительные результаты». Тут Троцкий был прав, правда, «опыт» и «результаты» были «положительно» не при чем: теперь за спиной у высшего военного руководителя стоял даже не Свердлов: Ленин. На последнее предложение интервью: «Уезжая с согласия Центрального комитета на фронт, я через посредство вашей газеты братски приветствую товарищей делегатов», последние могли ответить в тон Троцкому.
В интервью Л.Д. Троцкого не было ответа на главное обвинение его как высшего военного руководителя, а именно обвинение В.Г. Сорина в разжигании председателем РВСР террора в отношении не буржуазии и ее наймитов, а в отношении военных комиссаров, которые, в свою очередь, сами вынужденно проводили политику террора и запугивания в отношении бойцов и политработников РККА{937}. Этой манипуляцией Л.Д. Троцкого сознанием партийных масс немало способствовала и бездарная постановка вопроса Уральским областным комитетом РКП(б), утопившем главное во второстепенном. Л.Д. Троцкий лишь воспользовался тезисами, озвученными Е.А. Преображенским, для окончательного запутывания советских читателей, потерявших за многочисленными словесами суть разногласий.
Следует признать, что интервью Л.Д. Троцкого 17–18 марта 1919 г. вышло аккурат к Восьмому съезду РКП(б). Опубликование программной статьи в самый последний момент стало одним из коронных номеров Троцкого: так, его скандально известная брошюра «Новый курс» была выпущена в день открытия XIII конференции РКП(б) 16 января 1924 года.
18 марта 1919 г. В.И. Ленин в Политическом отчете Центрального комитета заявил: «Мы живем […] в системе государств, и существование Советской республики рядом с империалистскими государствами продолжительное время немыслимо. В конце концов либо одно, либо другое победит. А пока этот конец наступит, ряд самых ужасных столкновений между Советской республикой и буржуазными государствами неизбежен. Это значит, что господствующий класс, пролетариат, если только он хочет и будет господствовать, должен доказать это и своей военной организацией. Как классу, который до сих пор играл роль серой скотины для командиров из господствующего империалистического класса, […] решить задачу сочетания […] нового революционного творчества угнетенных с использованием того запаса буржуазной науки и техники милитаризма в самых худших их формах, без которых он не сможет овладеть современной техникой и современным способом ведения войны? […] Когда мы в революционной Программе нашей партии писали […] о специалистах, мы подытоживали практический опыт нашей партии по одному из самых крупных вопросов. Я не помню, чтобы прежние учителя социализма, которые очень многое предвидели в грядущей социалистической революции […], высказывались по этому вопросу. Он […] встал только тогда, когда мы взялись за строительство Красной армии. […] Это противоречие, стоящее перед нами в вопросе о Красной армии, стоит и во всех областях нашего строительства»{938}; «мы неизбежно должны были использовать помощь [специалистов старых времен], которые предлагали нам свои услуги […]. В частности возьмем вопрос об управлении военным ведомством. Здесь без доверия к штабу, к крупным организаторам-специалистам нельзя решать вопрос. В частности у нас были разногласия по этому поводу, но в основе сомнений быть не могло. Мы прибегали к помощи буржуазных специалистов, которые насквозь проникнуты буржуазной психологией и которые нас предавали и будут предавать еще годы. Тем не менее, если ставить вопрос в том смысле, чтобы мы только руками чистых коммунистов, а не с помощью буржуазных специалистов построили коммунизм, то это — мысль ребяческая»{939}.
Люди, искушенные в политических интригах, могли сделать из указанного фрагмента следующий вывод: Ленин либо уже поддержал Троцкого, либо ожидал, что председателя РВСР поддержат и другие — более открыто. Но проблема заключалась в том, что тонких политиков на съезде было немного, а вот людей искренне не выносивших Троцкого или настроенных против человека, «вчера только» (выражение Сталина) вступившего в ленинскую партию — большинство.
На следующий день председатель Всероссийского бюро военных комиссаров (Всебюрвоенком) ив 1917 году один из лидеров «межрайонки» — наряду с Троцким — К.К. Юренев попытался перенести военный вопрос в основную повестку. Председатель Всебюрвоенкома, зная по опыту доклада Сталина и Дзержинского о готовящемся наступлении на Троцкого и его сторонников и прежде всего самого Юренева, начал с вопроса «о военной части Программы». Напомнив собравшимся о сделанном Лениным докладе Центрального комитета, в котором в числе других был освещен и военный вопрос, Юренев посетовал, что вокруг этого вопроса оппозиционеры не развернули дебаты, и, «хотя военный вопрос и стоит в порядке дня самостоятельно, но он не будет обсужден пленумом съезда сколько-нибудь широко, т. к. главная работа будет вестись в секции». Юреневу не понравился 7-й пункт проекта Программы РКП(б), предложенный на утверждение съезда — о задачах в области военной политики. Этот пункт распадался на две части. Первую часть, отрицавшую выборность командного состава в Красной армии, Юренев признал правильной, а вторую часть — «на редкость неудачной», чреватой «всевозможными последствиями, совершенно […] нежелательными». Юреневу не понравилась расплывчатость следующей формулировки: «Возможная комбинация выборности и назначения диктуется революционной классовой армии исключительно практическими соображениями и зависит от достигнутого уровня формирования, степени сплоченности частей армии, наличия командных кадров и т. п.». Юренев признал необходимость принятия такой Программы, которая станет инструкцией для местных работников (и прежде всего коммунистов). Поэтому председатель Всебюрвоенкома как сторонник регулярной армии предложил «прямо сказать, что выборным командным должностям в Красной армии в данный период нет места» и вообще — «нечего уклоняться от прямого ответа и говорить о возможных комбинациях». Таким образом, Юренев прямо заявил: военной оппозиции «нет места», а ЦК следует воздержаться от политеса.
Естественно, седьмой пункт предлагалось «изменить в том смысле, что требование выборности командного состава в условиях, когда власть находится в руках рабочих и крестьян, является ненужным и вредным». В противном случае, предупреждал председатель Всебюрвоенкома, вторая часть этого пункта будет «великолепно использована» оппозицией{940}. Для чего именно — выступавший не уточнил, но это и без того было ясно как день: для развала вооруженных сил.
Л.Д. Троцкий не зря просил назначить содокладчиком А.И. Окулова: тот очень умело прошелся по военной «оппозиции». В РГАСПИ отложился экземпляр стенограммы заседания военной секции с пометами К.Е. Ворошилова, который не мог простить А.И. Окулову третирования на Южном фронте осенью 1918 года. Первый выделенный в стенограмме фрагмент: «Здесь не однажды пытались доказать, что военные специалисты есть какой-то класс, это, конечно, недопустимейшая по легкомыслию постановка вопроса. Военные специалисты есть известный слой служи[л]ой интеллигенции, раздел всей судьбы ее в зависимости от колебания общего политического положения»{941}.[68] Относительно «Пермской катастрофы» Красной армии, когда провал на Восточном фронте, и прежде всего в 3-й армии, был использован Лениным для проведения массированной атаки на Свердлова и Троцкого{942}, Окулов произнес на заседании: «наша армия […] имела 76 000 солдат, 50 000 штыков и сабель, а противник имел 26 000; наша армия имела 256 орудий, а противник — 70, наша армия имела 1000 пулеметов, а противник — 100. А мы топтались на месте, истекая кровью, безо всякой возможности двинуться вперед, потому что отсебятина парализовала боевую энергию армии». На полях помета Ворошилова: «Вранье!»{943} Пол-листа ниже, Окулов: «если перейдем к хозяйственному положению армии, то тут вы увидите ту же самую фантасмагорию. Я опираюсь на цифры и документы, которые хранятся в Ц.К. Одна из дивизий, Стальная (Д.П. Жлобы. — Авт.), по ведомости считает 8400 человек, по сведениям хозяйственного управления она получила снабжение на 20000… Вы можете из этого заключить, какой безумнейший, недопустимый, хозяйственный развал царствовал в этой армии. В общем, картина снабжения в этой армии получилась такая: штыков и сабель — 45000, на довольствии — 119000, а всего на 45 000 фактических бойцов кормили 150000 лодырей. Эта армия подала ведомость на год в 1 млрд. руб., а на четыре мес[яца] — 323 млн. Это при 4,5 снабжения, получаемого готовым из центра». Ворошилов прокомментировал на полях: «Сплошная и глупая болтовня и ложь услуж[ливого] дурака»{944}. Примечательно, что настолько эмоциональных и многочисленных помет на стенограммах других выступлений Ворошилов не оставил. Окулов в 1918 г. на Южном фронте и в его 10-й армии не зря довел Ворошилова до белого каления.
Г.Я. Сокольников получил слово для доклада на четвертом заседании съезда и отметил неизбежность «переходных моментов», без которых «не может быть создано никакое пролетарское государство». В плане Красной армии официальных, «этикеточных», если по Г.Е. Зиновьеву, дискуссионных вопросов оказалось три: о привлечении военных специалистов, о выборности командного состава, о правах коммунистических ячеек в армии{945}. В характеристике привлечения военных специалистов Сокольников сделал четкий выпад в сторону Сталина и его соратников по Северокавказскому военному округу: «там, где военные специалисты были привлечены, где была проведена реорганизация партизанской армии в армию регулярную, там был [и] достигнуты] устойчивость фронта [и] военный успех. И наоборот, там, где военные специалисты не нашли себе применения, где присланных из центра военных специалистов отсылали обратно или сажали на баржу, как это было в Кавказской армии (так в тексте. — С В.), там мы пришли к полному разложению и исчезновению самих армий […]: они разложились на наших глазах, не вынеся первого серьезного напора со стороны врага»{946}. Постановка старых, а не выборных, командиров признавалась оправданной, т. к. «рядом с командиром» стоял «комиссар»{947}. Расширение прав местных коммунистических ячеек называлось неправильным, т. к. оно приводило к передаче управления армией и контроля над всей армейской работой «в руки тех коммунистов, которые в качестве рядовых служащих в армейских учреждениях» находились «на территории армии и фронта»{948}. Естественно, следовало озаботиться о подготовке своего, красного, командного состава, однако Сокольников призвал товарищей по партии взглянуть правде в глаза: первые выпуски красных офицеров подготовлены «не вполне удовлетворительно]»{949}. Наконец, проявив себя в качестве талантливого оратора, Сокольников попытался переключить внимание собравшихся с изменивших военных специалистов, не представлявших особой угрозы, на действительно серьезную проблему — о необходимости достижения мира со средним крестьянством, призвав «нейтрализовать мелкособственнические элементы и сделать нашу Красную армию сознательным, могучим оплотом коммунистической революции»{950}. В целом достаточно удачно раскритиковав одну часть оппозиции, которая была сгруппирована вокруг С.К. Минина и К.Е. Ворошилова, Сокольников приплел к врагам дисциплины в Красной армии и другую, оформившуюся вокруг РВС 5-й армии и лично
B. М. Смирнова. Напрасно: подтасовка фактов не осталась незамеченной. На заседании военной секции Смирнов, зная, что устами члена Реввоенсовета Южного фронта глаголет Троцкий, не преминул заметить, что доклад походил на «сочинение на заданную тему», автор которого «в поте лица трудился» над совершенно голословным обвинением в «проповед[и] партизанщин[ы]» Смирнова сотоварищи{951}.
Заседания военной секции проходили с 20 по 21 марта 1919 года{952}. Формально полемика на них развернулась вокруг двух вопросов — о привлечении военных специалистов и об уставах РККА. Впоследствии (1940), когда все советские граждане прекрасно знали, что Л.Д. Троцкий — «злейший враг советской власти», бывший военный «оппозиционер» Е.М. Ярославский объяснял все партийной пастве на редкость просто: «Делегаты жаловались на слепое доверие, которое Троцкий и его приближенные оказывали военным специалистам. Фактически Всероссийский главный штаб, состоявший исключительно из старых военных специалистов, работал бесконтрольно, вследствие чего история Гражданской войны знает много случаев измен генштабистов. Троцкий слепо доверял генштабистам (это не так. — С.В.), потому что сам-то Троцкий [действовал] во вред советской власти […]. Взять хотя бы такой вопрос, как вопросов об уставах. Уставы вырабатывались Всероссийским генштабом (здесь и далее в цитате имеется в виду Всероссийский главный штаб. — C. В.). Ни малейшей попытки привлечь к выработке и обсуждению этих уставов военных коммунистов не было. Уставы просто копировались со старых уставов царской армии. Военные работники протестовали против таких уставов. Троцкий же целиком поддерживал генералов из Всероссийского генштаба»{953}. В действительности, даже с поправкой относительно целей Л.Д. Троцкого, все обстояло значительно сложнее.
Завесу над реальной подоплекой приподнял в ходе дискуссии активный деятель военной «оппозиции» Ф.И. Голощекин, входивший в число близких уральских соратников Я.М. Свердлова{954}. По мнению исследователя М.А. Молодцыгина, Голощекин, отвечая на критику «ярого противника Троцкого» — Сталина, уловил его «истинные убеждения. “Устав есть только отражение всей военной политики за последнее время, — утверждалось в выступлении Голощекина, — и мы вовсе не упрекаем ЦК за его политику в военном вопросе… Мы упрекаем ЦК, что он упустил из своих рук организацию армии”…»{955} Иными словами, речь шла не об уставах вообще, а об уставах как выражении военной политики ЦК РКП(б) и высшего военного руководства. Плетение словес прикрывало важнейший вопрос, который, на первый взгляд, имел в дискуссии второстепенное значение. М.А. Молодцыгин обозначил этот сюжет как «недостатки в работе центральных органов и лично председателя РВСР»{956}. Сторонник Троцкого Г.Я. Сокольников заявил прямо: «для нас был вопрос ясный, что дело идет не только о свержении прежнего курса политики», но и об изъятии высшего военного руководства «из рук т. Троцкого»{957}.
Если на съезде Г.Я. Сокольников переключил внимание делегатов на проблему превращения среднего крестьянина как мелкого собственника в красноармейца, то военный «оппозиционер» Г.И. Сафаров на вечернем заседании секции 20 марта так же ловко вернул дискуссию в прежнее русло. Подтвердив правильность тезиса Сокольникова о том, «основной вопрос», стоявший на повестке дня, заключался не в роли военных специалистов, а в «овладении той огромной массой среднего крестьянства», которая составляла костяк Красной армии{958}, Сафаров обратил внимание на возможность использования красноармейцев бывшими офицерами из мелкобуржуазной среды для отстаивания собственных «корыстных, […] классовых интересов»{959}. Поэтому, по заявлению Сафарова, была необходима стройная система политических отделов во главе не со Всебюрвоенкомом как организацией с «довольно неясными»{960}, по определению военного «оппозиционера» А.Ф. Мясникова, функциями, а с неким «филиальным отделением ЦК»{961}. Таким образом, военная оппозиция настаивала на максимальной подконтрольности Красной армии Центральному комитету и большевистской партии в целом.
А.Ф. Мясников на том же вечернем заседании военной секции 20 марта высказался по сути военного вопроса: «Говорят, что по военному вопросу у нас имеются, с одной стороны, ЦК партии, а с другой — оппозиция. Я нахожу, что оппозиции в военном вопросе вообще нет. У нас военный вопрос и военная политика развиваются зигзагообразно. Сам ЦК партии, и в частности т. Троцкий, постоянно меняет свою точку зрения»{962}. Мясников обозначил основную претензию оппозиции к наркому (которую, впрочем, тут же утопил в рассуждениях о порядке привлечения военспецов). Она заключалась в том, что Троцкий как высший военный руководитель и ЦК РКП(б) как защитник Троцкого меняли военную политику партии по собственному усмотрению/ произволу — без учета мнения старых большевиков, занимавших ответственные посты в армии и имевших, по собственному убеждению, право на участие в выработке военной политики.
Е.М. Ярославский и вовсе не отказал себе в удовольствии открыто поиздеваться над председателем РВСР: «У нас на съезде отсутствует самый крупный деятель по армии т. Троцкий. Может быть, он бы более талантливо защищал те предложения, которые он выдвигает. Но еще до съезда было видно, что т. Троцким овладели серьезные сомнения», которые заключались в учреждении Ордена Красного Знамени и в переработке нескольких уставов. По заявлению Ярославского, когда Троцкому указали «на целый ряд» положений этих уставов, «он был чрезвычайно поражен, что он их утвердил»{963}. Ярославский намекнул на уклонение Троцкого от дискуссии и предпринятые председателем РВСР в преддверии съезда лихорадочные попытки исправить серьезные промахи, допущенные им лично и Наркоматом по военным делам в целом. Последний был также подвергнут серьезной критике, особенно «целый ряд […] самых противоречивых распоряжений», исходящих от центральных военных органов: Всероссийского главного штаба, Высшей военной инспекции, Всероссийского бюро военных комиссаров, толком не ведавших, в чем состояли их функции, и работавших донельзя бюрократично{964} (по определению старого большевика, «отвратительно»{965}). По мнению Ярославского, всю политическую работу в армии должен был проводить ЦК РКП(б){966}. Подчеркнем, что Е.М. Ярославский был человеком, который имел самый длительный опыт партийной работы в армейской массе{967} (в среде офицеров Генерального штаба — Л.Б. Красин{968}): именно он, в частности, первым поставил на партийном форуме 1906 г. вопрос о необходимости поручить ЦК «в самом ближайшим будущем» созвать «всероссийский съезд военных организаций»{969} и добился принятия соответствующей резолюции{970}. Именно этот большевистский деятель, склонный в 1920–1930-е гг. к безбрежному словоблудию, в числе первых осознал после подавления Декабрьского вооруженного восстания в Москве в 1905 г. всю важность планомерной, а не носящей «курстарнический характер»{971} партийной (и отнюдь не только агитационной) работы в царской армии. В годы Гражданской войны Ярославский, видимо, как мало кто другой понимал всю важность установления плотного партийно-политического контроля над советскими вооруженными силами.
Вечером 20 марта 1919 г. Ф.И. Голощекин прямо, по-большевистски, обвинил Л.Д. Троцкого в незнании положения на фронтах, а центральный аппарат управления РККА и непосредственно высших руководителей армии — в дезорганизации фронта: «Мы не […] против специалистов, мы говорим обо всей системе. […] У нас имеется Реввоенсовет [Республики], дающий приказы, имеется Высшая военная инспекция (которая воспринималась не как составная часть центрального военного аппарата, а как нечто самостоятельное. — С.В.), имеется Совет Обороны, предреввоенсовета [Троцкий], дающий приказы из поезда (как барин. — С.В.), и [председатель Высшей военной инспекции] Подвойский, тоже [по примеру председателя РВСР] дающий [приказания] из поезда»{972}. Характерная деталь: РВС Республики и Высшая военная инспекция были названы вместе со своими председателями — Л.Д. Троцким и Н.И. Подвойским, а Совет Обороны без такового — то ли деятельность этого органа еще не успела вызвать особого раздражения военных делегатов, то ли (и это наиболее вероятно) Ф.И. Голощекин не решился критиковать В.И. Ленина. Впрочем, в чей «огород» метнул камень уралец, собравшиеся поняли прекрасно.
В конце концов, К.К. Юренев, предсказав, что у следующего делегата, в условиях накала обстановки, может просто-напросто начаться истерика, попытался осторожно заступиться за Центральный комитет, признав, что ответственные военные партийцы назначаются в ЦК, но при этом «нельзя ЦК превращать в такой гипертрофированный орган, который должен был бы взять на себя функции военного ведомства». Председатель Всебюрвоенкома призвал делегатов «смириться» с существованием центрального аппарата управления РККА, необходимого для обеспечения различных сторон деятельности армии{973}. По словам Юренева, «партия ставит своих агентов во все ведомства, но если бы ЦК назначал всех работников, это был бы не ЦК»{974}. Председателю Всебюрвоенкома и в ночном кошмаре не могло присниться, что в течение каких-нибудь нескольких лет ЦК в лице своих Оргбюро и Секретариата будет назначать всех руководящих работников, да еще и под сталинским руководством. К.К. Юренев предложил делегатам прямо заявить о желании «милитаризовать ЦК» и вызвать тем самым раздражение ленинских наркомов, которые еще также не подозревали, под сколь жесткий контроль будет поставлена вся их деятельность отнюдь не ленинским Цека. Правда, Н.Г. Толмачев тут же опроверг тезис К.К. Юренева и указал, что речь идет не о назначении Центральным комитетом всех партийных работников, а о необходимости установления связи политических отделов фронтов и армий с Центральным комитетом и, главное, о назначении Центральным комитетом одного из членов всех реввоенсоветов{975}. Троцкому и его сторонникам постановка вопроса в редакции Толмачева серьезно осложняла жизнь, ограничивая кадровые возможности председателя РВСР в армии. Ведь Троцкий как нарком, по его словам, «в технической и оперативной областях […] видел свою задачу прежде всего в том, чтобы поставить надлежащих людей на надлежащее место и дать им проявить себя»{976}.
Вероятно, не без сожаления вспоминая стенограммы заседаний военной секции, он тут же добавил в «Моей жизни»: «Политическая и организационная работа моя по созданию армии целиком сливалась с работой партии»{977}. Чуть позднее на заседании ответственный чекистский работник, член недавно действовавшей комиссии по реорганизации Военного контроля (центральных органов военной контрразведки), Р.С. Землячка, которой К.К. Юренев во Всероссийском бюро военных комиссаров в запале заявил, что она «ему надоела»{978}, предложила создать в ЦК «особое бюро», причем «только по военному ведомству» — в связи с огромным значением именно этого ведомства. К данному предложению присоединился и сторонник Троцкого Б.П. Позерн{979}.
И.П. Абрамов вновь обострил дискуссию, напомнив об отсутствии принципиальных расхождений в тезисах ЦК и оппозиции и обвинив во всех неправильных назначениях на ключевые армейские посты не Я.М. Свердлова и Л.Д. Троцкого, а ЦК РКП(б) в целом, с оговоркой о доверии этой двойке со стороны других товарищей по высшему партийному руководству{980}.
К.Е. Ворошилов, будучи одним из видных деятелей военной оппозиции, специально подчеркнул солидарность с А.И. Окуловым и Л.Д. Троцким по ряду вопросов. Будучи в чем-то очень порядочным человеком, в адрес последнего К.Е. Ворошилов даже сделал реверанс за помощь в организации снабжения 10-й армии{981}. Но затем четко обозначил: действия Л.Д. Троцкого и его команды уничтожили 10-ю армию как полигон для нарождавшейся классовой армии. «Эта армия разваливается, — заключил Ворошилов, — и все у нас будет разваливаться до тех пор, пока мы здесь на партийном съезде не положим конец тому положению, которое было создано. У нас нет даже возможности рассуждать о таком огромном деле, как военная политика. У нас есть единоличное управление (Троцкого. — С.В.), единоличное усмотрение, а вокруг этих единоличных лиц (Троцкого и его сторонников. — С.В.) сгруппировались враждебные нам слои белогвардейского офицерства, которое одурманивает, ассимилирует до некоторой степени мозги наших товарищей»{982}.
Таким образом, К.Е. Ворошилов обвинил в развале армии как «единоличного» руководителя военного ведомства Л.Д. Троцкого, попавшего под обаяние офицеров-золотопогонников, так и тормоз дискуссии в большевистской партии — ее Центральный комитет. На последнем тезисе Ворошилов не счел нужным останавливаться{983}, поскольку в ходе заседания примеры приводились неоднократно{984}. Если бы Ворошилов был более искушен в полемике, он бы выдал в этом месте тезис о «бюрократическом перерождении» партийного и военного руководства Советского государства.
Особенно «удачно» в защиту Л.Д. Троцкого выступил главный комиссар военно-учебных заведений И.Л. Дзевялтовский (Гинтовт). Будучи поневоле вынужден отстаивать политику в армии высшего большевистского руководства[69], которую он, между прочим, не разделял[70], И.Л. Дзевялтовский вспомнил о многочисленных беседах с Я.М. Свердловым о невозможности найти для курсов военных комиссаров «через губернский комитет партии не только комиссаров, но и преподавателей политической грамоты»{985}. И.Л. Дзевялтовский прекрасно понимал, что его аргумент, как не какой иной, иллюстрировал ленинский тезис о «единоличном» решении военных вопросов двумя членами ЦК РКП(б) — Я.М. Свердловым и Л.Д. Троцким. Своим заявлением якобы в защиту Л.Д. Троцкого И.Л. Дзевялтовский фактически выступил на стороне товарищей из оппозиции.
В заключение заседания сторонник Троцкого А.П. Розенгольц, верный установке о недопущении дискуссии на съезде, заявил, что ему «ясно одно»: вопрос можно будет перенести на рассмотрение пленарного заседания съезда только после тщательной проработки в секции», поэтому 21 марта военный вопрос на пленуме рассмотрен быть не может{986}. Помимо политического аспекта в данном заявлении была и прибалтийская пунктуальность Розенгольца. А.И. Микоян охарактеризовал его в своих воспоминаниях как педанта и буквоеда: «Розенгольц был грамотным, дисциплинированным, строгим человеком, не допускал никаких поблажек и отступлений от норм и уставов, если даже это требовалось сделать для пользы дела. Словом, бюрократом он был отменным. Из всех бюрократов, которых я видел в своей жизни, он, пожалуй, был наиболее совершенным. В работе он был усидчивым, настойчивым»{987}. Так или иначе, на Восьмом съезде РКП(б) время играло на стороне Льва Троцкого и его группировки. И — о чудо — когда на утреннем заседании 21 марта А.П. Розенгольц открыл обсуждение военной программы, все собравшиеся вернулись к рассмотрению тех положений, по которым, как справедливо отмечали днем раньше оппозиционеры и еще раз констатировал Розенгольц, у обеих группировок не было разногласий{988}. Правда, тут следует заметить, что начало утреннего заседания почему-то «не стенографировалось»{989}. Видимо, дебаты носили слишком жаркий характер. В.М. Смирнов вспомнил было, что суть разногласий состояла «не в отдельных недостатках механизма, а в общей политике», но тут же вернулся к обсуждению конкретных тезисов{990}.
Голосование по тезисам убедительно засвидетельствовало большинство т. н. «оппозиции». При голосовании платформа В.М. Смирнова набрала 37 голосов, а Л.Д. Троцкого — 19 или 20: разница вызвана противоречием между двумя фрагментами одной и той же стенограммы: с одной стороны, результатами поименного голосования, с другой — озвученной председателем итоговой цифрой{991}. Подчеркнем, что поименное голосование было проведено по требованию кого-то из делегатов. На Объединительном съезде РСДРП 1906 г. один меньшевистский делегат сделал следующее письменное заявление: «Я не участвовал в поименном голосовании поправки […] ибо считаю это поименное голосование ненужным и бессмысленным сведением узкофракционных счетов […]. Я энергично протестую против такой непроизводительной траты времени и энергии со стороны съезда для “демонстраций”». Примечательно, что председательствующий на заседании В.И. Ленин попросил исключить из данного текста слово «бессмысленным»{992}. Поостыв, вождь большевиков внес на съезд куда более осторожное заявление: «… называть “агитационным материалом против авторитетности постановлений съезда” именные голосования по важным вопросам значит не понимать роли съезда или проявлять узкую фракционность»[71], однако свое истинное отношение к поименным голосованиям он изложил в своей — краткой, но емкой — ремарке. Бундовец М.И. Либер констатировал на следующем, Лондонском, съезде РСДРП 1907 г., что «по поводу поименного голосования всегда разгораются страсти, даже по ничтожным вопросам», и предложил «…ограничить поименное голосование только важными вопросами»{993}. Делегаты встретили предложение Либера с явным сочувствием и зафиксировали в регламенте этого форума: «Поименное голосование производится лишь в том случае, если того требует не менее 20 голосов»{994}. Именное голосование в секции по военному вопросу Восьмого съезда РКП(б) 1919 г. — наполненное совершенно определенным смыслом свидетельство «скандала»{995}, демонстрации взаимного недоверия партийных группировок.
После именного голосования и объявления результатов большевики приступили к обсуждению поправок, которое явно затянулось. Военный партиец Е.Б. Бош, конфликт которой с местным партийным руководством недавно уладил Я.М. Свердлов, сказала: «Мы хотим сегодня закончить эти работы, мы хотим, чтобы съезд вырешал то, что наболело у всей партии и у всех фронтов»{996}. Но уставшие делегаты ее уже не слушали. Заседание возобновилось в 14 часов, причем сторонники Л.Д. Троцкого, рассудив, что тезисы В.М. Смирнова с уже внесенными поправками можно смело вынести на обсуждение съезда, предложили дискуссию свернуть. Однако высказался против В.М. Смирнов, приведя железный аргумент: «секционная работа состоит» не в выработке некоей резолюции, а в подготовке «материалов для съезда»{997}. Его поддержало 36 человек против 15-ти{998}. Далее случилось невероятное: Г.Я. Сокольников заявил, что троцкистское меньшинство (термин условный) считает вопрос решенным и поэтому отказывается принимать дальнейшее участие в его обсуждении и голосовании. В ответ на справедливые ремарки «оппозиционного большинства», что налицо «опасный прецедент антипартийности» и нарушение «целостности партии»{999}, сторонник Л.Д. Троцкого{1000} в военном вопросе (в будущем — зиновьевец, видный деятель Новой оппозиции) Г.Е. Евдокимов, которого впоследствии Н.И. Бухарин аттестовал как человека «веселого, жизнерадостного, большого оптимиста», которому в полемическом задоре «все равно, [что] сказать»{1001}, привел более чем странный аргумент: «Зачем нам принимать участие в выработке практических предложений, если мы не согласны с принципиальной частью?» После этого заявления часть делегатов, отстаивавших тезисы Л.Д. Троцкого и Г.Я. Сокольникова, заседание военной секции покинула{1002}. В 1920-е гг. подобное поведение неминуемо привело бы к обвинению в расколе и к вычищению из партийных рядов, однако в годы Гражданской войны вполне допускалось. Конкретный результат предсказуем — единогласное голосование по предложению Г.И. Сафарова: «заслушав заявление товарищей, секция протестует против их дезорганизаторского поступка и продолжает свою работу, приглашая всех товарищей, записавшихся в военную секцию, продолжать эту работу»{1003}.
Казалось бы, вот тут и следовало перенести дискуссию в другую плоскость. Ключевым должно было стать — и стало! — голосование по 10-му пункту тезисов В.М. Смирнова: «Общее командование всеми [вооруженными] силами крайне неудовлетворительно. Большинство членов Реввоенсовета Республики числится [в этом Совете] лишь номинально. Рядом с Реввоенсоветом Республики существует ряд других центральных учреждений: Совет Обороны, Высшая военная инспекция, Всероглавштаб, Всебюровоенком, Наркомвоен без точного распределения их функций, постоянно отдающих параллельные, несогласованные и даже противоречивые приказы. Оперативное руководство носит совершенно кустарный и неорганизованный характер…»{1004} Первоначально, в пылу дискуссии, никто не обратил внимание на отдельные неточности. Совет Обороны, возглавляемый В.И. Лениным, был не центральным органом военного управления, а высшим органом военно-политической власти. Наркомат был упомянут отдельно от собственных структурных подразделений — Высшей военной инспекции, Всероссийского главного штаба и Всероссийского бюро военных комиссаров. Собравшихся совершенно не смущали формальности, и совершенно справедливо: речь шла не о них. Тут, казалось бы, «оппозиционеры» и получили возможность развернуться, рекомендовав съезду навести порядок в самом сердце военного ведомства — сменить наркома и провести тотальную реорганизацию аппарата управления РККА. Однако этого не произошло. Председательствующий на заседании (предположительно — Е.М. Ярославский) констатировал, что в пункте черным по белому сказано: «Наркомвоен не существует», но ответственный партийный работник Всероссийского главного штаба С.С. Данилов его поправил: «Наркомвоен существует и входит как составное целое в Реввоенсовет Республики»{1005}. Наконец, делегаты, вникнув в отдельные нюансы 10-го пункта, предложили «указать, что это было в прошлом». Ф.И. Голощекин, припомнив высказывания на секции о том, что в последние два месяца наметилась «тенденция к уничтожению этого явления», т. е. недостатков в работе РВСР и Наркомвоена, согласился, что «можно было бы из осторожности ту часть выбросить»{1006}.
Дело в том, что Ф.И. Голощекин, очевидно, осознавая, что дословная формулировка пункта непосредственно затронет авторитет В.И. Ленина как председателя Совета Обороны, не решился бросить открытый вызов вождю. На справедливость такого тезиса указывает датировка — в последние два месяца, т. е. с момента создания Совета рабочий и крестьянской Обороны: 30 ноября 1918 года. К предложению Голощекина присоединился и председательствующий — очевидно, исходя из аналогичных рассуждений.
Довольно странный момент: «Смирнов: Дело в том, что [Реввоенсовет Республики] состоит из 15 членов, и нередко были случаи», когда «отдельные члены делегировались на места и делали те или другие распоряжения. Состав [РВСР] оставался случайным, получались те или иные распоряжения в зависимости от наличного состава. Здесь можно указать только на то, что существовал ряд учреждений без четкого разграничения фикций», сами эти учреждения «можно было бы не перечислять»{1007}. Редакция была утверждена секцией. Остается неясность: с чего вдруг В.М. Смирнову столь смягчать свой тезис? Не исключено, что на заседании присутствовал член РВСР И.Н. Смирнов (Восточный), которому и удалось, воспользовавшись некоторым замешательством от чрезмерно радикальной формулировки, провести тезис, выгодный Л.Д. Троцкому. И.Н. Смирнова Л.Д. Троцкий обожал. В «Моей жизни» он пропел осанну своему соратнику по Реввоенсовету Республики, полученному в наследство от Я.М. Свердлова: «Смирнов представляет собою наиболее полный и законченный тип революционера, который свыше тридцати лет тому назад (на 1929 г. ровно тридцать лет. — С.В.) вступил в строй и с тех пор не знал и не искал смены. В самые глухие годы реакции Смирнов продолжал рыть подземные ходы. Когда они заваливались, он не терял духа и начинал сначала. Иван Никитич всегда оставался человеком долга. В этом пункте революционер соприкасается с хорошим солдатом, и именно поэтому революционер может стать превосходным солдатом. Повинуясь только своей природе, Иван Никитич всегда оставался образцом мужества и твердости, без той жесткости, которая им часто сопутствует. Все лучшие работники армии стали равняться по этому образцу. “Никого так не уважали, как Ивана Никитича, — писала Лариса Рейснер про осаду Казани. — Чувствовалось, что в худшую минуту именно он будет самым сильным и бесстрашным”. В Смирнове нет и тени педантизма. Это самый общительный, жизнерадостный и остроумный из людей. Его авторитету подчиняются тем легче, что это наименее видный и повелительный, хотя и непререкаемый авторитет»{1008}. Обилие комплиментов не было случайностью: Смирнов в первоначальном составе Реввоенсовета Республики оказался единственным выходцем не из интеллигенции. Инициалы Смирнова в стенограмме заседания военной секции Восьмого съезда не указаны, и вообще неправленые машинописные тексты, отложившиеся в нескольких фондах РГАСПИ, далеки от совершенства.
Ясно одно: оппозиционеры не захотели и потому не смогли воспользоваться своим большинством на секции. Что за этим стояло? Первая причина очевидна: нежелание идти против ЦК и лично В.И. Ленина. Вторая также очевидна: неверие в собственные силы. Особенно четко это следует из предложения К.Е. Ворошилова, «решительно» настоявшего перед самым закрытием дискуссии на устранении 10-го пункта в целом. Аргументация была вполне логичной: по мнению царицынца, после зачитывания этого пункта собравшиеся даже не захотят услышать продолжения, «отхлещут нас и провалят торжественно»{1009}. Третья причина не подтверждается документально, поэтому предлагается в качестве версии. При всей ненависти к Л.Д. Троцкому в решающий момент у оппозиции не оказалось такого кадровика-цекиста, который бы сумел найти главе военного ведомства достойную замену. Г.Е. Зиновьев «сидел» на Петрограде, Л.Б. Каменев — на Москве, И.В. Сталин был еще менее популярен, чем Л.Д. Троцкий: грубость этого человека (по определению Л.Д. Троцкого 1927 г., сделанному в развитие характеристики из т. н. Политического завещания Ленина, «то ли “вождя”, [то ли] лошадиного барышника»{1010}) у большинства старых партийцев вызывала не менее стойкое отторжение, чем надменность председателя РВСР. (Не зря Г.Я. Сокольников чуть позднее, на заседании съезда, сказал: «Мы спросили бы: “Кем оппозиция заменила бы товарища Троцкого?” Этот вопрос я даже не ставлю серьезно»{1011}. Что весьма показательно, ни одного выкрика с мест в стенограмме не зафиксировано{1012}.)
Найти замену Троцкому после смерти Свердлова как главного эксперта по кадрам мог только Ленин, т. к. кадровое «чутье» у B. М. Смирнова, а тем более у Ворошилова и Минина сотоварищи не было развито настолько сильно, чтобы предложить нового главу военного ведомства. Ленин мог бы подобрал замену Троцкому, если бы тщательно поискал. Можно попытаться представить себе возможные кандидатуры на высший военный пост. Первой, пожалуй, стоило бы назвать И.Т. Смилгу — молодой, преданный член ЦК РСДРП(б) — РКП(б). С одной стороны, достаточно авторитетен, чтобы стать достойным главой военного ведомства, с другой — не дорос до уровня партийных лидеров и потому не угрожал авторитету В.И. Ленина. Вторым кандидатом напрашивается С.И. Гусев, которого в связке с командующим фронтом С.С. Каменевым в июле 1919 г. В.И. Ленин и выдвинул в высшее военное руководство (правда, довольно быстро, уже в сентябре того же года, «задвинул»). С.И. Гусев был в числе первых соратников В.И. Ленина по созданию его «партии нового типа», на съездах «единой» РСДРП он неизменно поддерживал будущего вождя мировой революции{1013}. Временное пребывание C.И. Гусева в лагере левых коммунистов отношений с вождем не испортило: этой «болезнью» переболели многие товарищи В.И. Ленина.
Были фигуры менее известные, но от этого не менее весомые. К примеру, Б.В. Легран — педантичный, исполнительный, высокоавторитетный партийный работник, изначально преданный вождю мировой революции. Н.Н. Крестинский в письме вождю от 11 июля 1920 г. характеризовал Б.В. Леграна как «крупного человека» (имеется в виду масштаб личности), «недостаточного инициативного» и «без стажа общесоветской и экономической работы»{1014}, однако в 1917–1918 гг. такового не было и у Л.Д. Троцкого. Найти замену Троцкому оппозиционерам оказалось не под силу. В результате все свели к третьестепенным вопросам вроде смягчения военной цензуры для партийцев{1015}. Отныне военные «оппозиционеры» могли сколько угодно рассуждать о наболевшем на страницах партийной печати. В условиях отсутствия главного организационного вывода, коим могла стать смена председателя РВСР, толку от полученной «гласности» все равно быть не могло. Уступки по ряду мелочей, под прикрытием которых обсуждался действительно серьезный вопрос о высших военных руководителях, были связаны с тем, что военные партийцы прекрасно понимали: расширение прав комитетов и партийных ячеек неизбежно дезорганизует армию. По образному заявлению Ф.И. Голощекина, «все […] приказы сверху не будут ничего значить»{1016}. Принять все предложения, под прикрытием которых обсуждалось высшее руководство РККА, означало по второму разу отдать печально знаменитый приказ № 1 и ввергнуть вооруженные силы, а ними и социалистическую республику, в пучину хаоса. Но большевики не были Временным правительством. Крепко держа руку на пульсе государственной власти, они бы ни за что на это не пошли.
По настоянию К.Е. Ворошилова делегаты обязались высказать съезду недовольство военной политикой ЦК РКП(б), которая, по определению Е.М. Ярославского, «ускольза[ла] от фактического организационного контроля ЦК»{1017}. В переводе это означало: военная политика ведется отдельными членами (одним членом?) большевистского ЦК без оглядки на остальной состав Центрального комитета и видных партийцев, занимавших ответственные посты в РККА.
Далее секция перешла к «частному совещанию». Что на нем обсуждалось — неизвестно, т. к. ни протокол, ни стенограмма его до сих пор не выявлены. Впрочем, не исключено, что, как и в начале утреннего заседания военной секции 21 марта, происходящее никто не стенографировал.
Утром 21 марта на втором заседании Организационной секции по РВСР в лице его Полевого штаба отстрелялся видный московский большевик — хорошо известный нам по «дискуссии о ВЧК» председатель Московского губернского исполкома, член МК РКП(б) Т.В. Сапронов как большой любитель подзадорить вождей, и прежде всего В.И. Ленина, который на всероссийских съездах и конференциях охотно покупался на все его провокационные заявления{1018}. По мнению Т.В. Сапронова, составленному по жалобам Серпуховского уездного исполкома на Полевой штаб РВСР, «недалеко от Москвы, в Серпухове, поселился [Полевой] штаб, который забрал лучшие помещения и поселил туда своих служащих. Когда разразилась в городе эпидемия тифа, то понадобились больницы. Но где взять помещения? Часть занята исполкомом, часть — штабом и его служащими{1019}. Когда стали говорить, что надо выселить служащих штаба, то в ответ было заявлено: “Выселяйте исполком с его отделами, но не этих служащих, потому что их выселение отразится на интересах Красной армии”. В результате Революционный военный совет [Республики] объявил город на военном положении для того, чтобы взять власть в свои руки и выбросить [местный] исполком на улицу. Приостановить это распоряжение удалось лишь после массы хлопот; пришлось ехать к Ленину и т. д. Таким образом, получилось, что служащие штаба занимали прекрасные помещения, а больные тифом рабочие умирали у себя на квартирах. Против таких распоряжений надо протестовать. Мы требуем, чтобы Революционный военный совет [Республики] прислушивался к тому, что делается на местах. Если виноваты исполкомы, расстреливайте целые исполкомы. Если надо, расстреливайте комиссаров, которые не подчиняются декретам»{1020}. Естественно, исполком тут был не при чем и расстрелять предлагалось военных комиссаров Полевого штаба РВСР, одним из которых, между прочим, был член Реввоенсовета Республики С.И. Аралов, вечером того же дня сделавший на съезде доклад о военном положении.
Казалось бы, вечером на заседании съезда высказывание Т.В. Сапронова должны были припомнить оппозиционеры и именно они должны были бы делать доклад по военному вопросу. Однако доклад, как уже говорилось, сделал С.И. Аралов, весьма выигрышно, по карте, продемонстрировав расширение территории РСФСР «со времени летней кампании» 1918 года «в два с половиной раза»{1021}. Приписав все успехи на фронтах организации центром армий во главе со специалистами и списав бегство 11-й армии на ее оторванность и слабость командного состава{1022}, т. н. Пермскую катастрофу на стратегические успехи противника и тактическую слабость руководства 3-й армии{1023} и т. п., Аралов признал и отдельные неудачи высшего военного руководства РСФСР, оправдывая их независящими от Наркомата по военным делам причинами: проблемами с расквартированием частей Красной армии, дезорганизацией воинских перевозок, недостаточно энергичной политической работой{1024}, нехваткой профессионалов в самых разных областях военного дела, доходящей на фронте до 60%{1025}, а также поддержкой противников советской власти интервентами{1026}, успехами стратегического планирования у белых и организацией ими «сильно дисциплинированных войск в большом количестве»{1027}. Последний фактор, судя по приведенным Араловым цифрам, был явно преувеличен. Так, на Восточном фронте группировке войск Красной армии в составе 104 тысяч «активно действующих штыков» противостоял якобы «в общей сложности на всей линии нашей армии на восьмитысячеверстном направлении […] противник от 500 до 600 тысяч, причем не все резервы противника [были] взяты на учет […]». Если бы А.В. Колчак услышал откровение от С.И. Аралова, он бы, наверное, расхохотался: с такими войсками адмирал взял бы Москву, либо вздернув большевиков на виселицу, либо отправив их писать мемуары в эмиграции и готовить «красную весну»{1028}. Вероятно, Аралов и сам был в курсе сильного искажения действительности, вследствие чего даже назначил сам себя «унтер-офицерской вдовой», уделив специальное внимание крайне неудачной постановке агентурной и войсковой разведки{1029}. Подобные признания были довольно рискованны, учитывая, что Аралов, помимо постов члена Реввоенсовета Республики и военного комиссара Полевого штаба РВСР, занимал и пост начальника Регистрационного управления Полевого штаба, основной функцией которого с января 1919 г. (после «потери» ведомством Л.Д. Троцкого военной контрразведки{1030}) как раз и стала военная разведка.
После С.И. Аралова с его отчетом — характеристикой положения на фронтах, весьма благоприятной для высшего военного руководства, выступил Е.М. Ярославский. Он справедливо заклеймил позором Г.Я. Сокольникова и группу меньшинства военной секции, не пожелавших продолжать работу после поражения в голосовании{1031}, и доложил о принятии за основу тезисов В.М. Смирнова с внесенными поправками, уделив особое внимание снятию из этих тезисов 10-го пункта — о критике Совета Обороны, Реввоенсовета Республики и Наркомата по военным делам с рядом его подразделений (пункт был зачитан далеко не весь, и основная критика до сведения собравшихся доведена не была). Ярославский констатировал, что «этот пункт был большинством секции опровергнут» и заменен другим пунктом: «военным комиссарам предоставляется право решающего голоса во всех вопросах, кроме оперативного, т. е. и в вопросах формирования, и в целом ряде других вопросов, кроме оперативного»{1032}. Однако от критики Л.Д. Троцкого и его окружения Е.М. Ярославский отнюдь не отказался, правда, он, как на этом и настаивал на заседании военной секции К.Е. Ворошилов, соблюдал сугубую осторожность. Искрой, которая должна была разжечь пламя, должна была стать «Пермская катастрофа» — в 3-й армии Восточного фронта, вина за которую не вполне заслуженно пала на плечи Л.Д. Троцкого и ударила по авторитету в партии Я.М. Свердлова. Е.М. Ярославский не согласился со словами С.И. Аралова о причинах падения Перми и напомнил об итоговом Отчете Комиссии ЦК в составе И.В. Сталина и Ф.Э. Дзержинского, но прямо не процитировал основные тезисы документа. Суть отчета состояла в том, что РВСР и подчиненный ему Наркомвоен обвинялся в расстройстве «т. н. директивами и приказами [аппарата] управления фронтом и армиями», а основной вывод напрямую затрагивал Троцкого и его сторонников: «Без соответствующих изменений в военном центре нет гарантий на успех на фронтах»{1033}. «Доклад, который был сделан Центральному комитету [Сталиным и Дзержинским], — сказал Ярославский, […] — рисует совершенно иную картину падения, чем [та, что] нам нарисовал т. Аралов. И если бы мы всем [делегатам] указали, в чем причина поражений […], то, несомненно, этих поражений было бы гораздо меньше»{1034}. Таким образом, в критике Троцкого и поддержавшего его ЦК партии Ярославский предложил заочно поучаствовать членам ЦК Сталину и Дзержинскому. Ленинской установкой на отстаивание Троцкого Сталин был поставлен в крайне двусмысленное положение. Со стороны Ярославского это был блестящий полемический ход, который, к несчастию военной «оппозиции», т. е. большинства военных делегатов, так и не стал началом массированной атаки.
Г.И. Сафаров, получивший слово вслед за Е.М. Ярославским, подчеркнул отсутствие принципиальных различий в программах «большинства» и «меньшинства» и правоту Г.Я. Сокольникова о том, что основная проблема якобы заключалась в мелкобуржуазности среднего крестьянина, составлявшего костяк РККА. По словам Сафарова, было необходимо, чтобы Красная армия стала «не только орудием пролетарской диктатуры», но и «школой политического воспитания, школой организационной […] для воспитания широких масс, которые мы вовлекаем в армию»{1035}. Кроме того, Сафаров указал на необходимость создания стройной системы политических органов в армии под руководством ЦК РКП(б) вместо оторванного от партячеек в действующей армии Всебюрвоенкома, для того чтобы «комиссары, [рассеянные] по ротам, полкам и дивизиям […] каким-то образом были связаны с вами, т. Ленин (! — С.В.), […] партийной связью»{1036}.
Затем слово было предоставлено сторонникам Л.Д. Троцкого — на сей раз А.И. Окулову, который, как это ни «странно», вернул дискуссию в изначальное русло, т. е. к обсуждению вопроса о привлечении военных специалистов в контексте взаимоотношений Троцкого и большевиков, находившихся на центральной работе, с военными партийцами на фронтах. Окулов обрушился на царицынцев с критикой их баржей смерти{1037}, политики на местах, вызвавшей озлобление населения, признаниями бывшего члена РВС 10-й армии Ф.К. Минина, что этот военный совет «называется революционным потому, что он имеет право отменять все законы центра в революционном порядке»{1038}. Последнее обстоятельство не вызвало бы ни у кого удивления еще в 1918 г., когда Наркомат по внутренним делам РСФСР боролся с аналогичными заявлениями тысяч местных советов, не подчинявшихся центральному правительству, но в марте 1919 г. казалось опасным анахронизмом. Тем более дико было то, что светлую мысль о природе революционности озвучил видный большевистский организатор. Итоговый призыв также соответствовал остроте момента призвать «к железной дисциплине […] друг друга и всех товарищей по партии»{1039}, т. е. задушить оппозицию и оппозиционеров на корню. Причина такой открытости ясна: за А.И. Окуловым теперь стоял не только весьма сомнительный, по крайней мере, для военных делегатов, авторитет Л.Д. Троцкого, но и ленинский ЦК РКП(б), включая связанного партийной дисциплиной И.В. Сталина{1040}.
К.Е. Ворошилов ответил достойно: контробвинением А.И. Окулова в показательных командировках в Царицын с целью «разогнать, дезорганизовать и уничтожить» 10-ю армию только за то, что эта армия была «образована […] не военспецами» и «обходилась безо всяких военспецов»{1041}. И сослался, как до него Е.М. Ярославский на доклад членов ЦК И.В. Сталина и Ф.Э. Дзержинского, на авторитет… председателя РВСР Л.Д. Троцкого, который, обследовав организацию конницы, «расцеловавшись с командиром, заявил: “Нас пугали, что мы не в состоянии организовать кавалерии, но то, что я вижу, я не видел никогда, ни на одном фронте, это кавалерия, которой не было в царской армии”»{1042}. Понимая, что Троцкого уже не свалить, Ворошилов решил, по крайней мере, добиться того, чтобы с мнением оппозиционеров считалась. Упрекнув Ленина за поддержку сторонников регулярной армии в вопросе о «взятии» Украины, он призвал учитывать «обстановку» и специфические условия конкретных армий и регионов вместо бездумных угроз тюрьмой за самочинные захваты городов{1043}.
И.В. Сталин фактически предал военную «оппозицию», нехотя выступив по просьбе В.И. Ленина в защиту тезисов ЦК: против своей же — царицынской — группировки{1044}. Впрочем, в предсъездовские дни он честно попытался уговорить своих соратников разъехаться по фронтам. Начал И.В. Сталин все же с возражений A.И. Окулову и с реверанса К.Е. Ворошилову, С.К. Минину и другим соратникам по обороне «Красного Карфагена»: «положение [в Царицыне] в течение двух месяцев не улучшалось, в виду неорганизованности аппарата снабжения в центре. Об этом знают т. Окулов, т. Троцкий, Совнарком и другие товарищи (судя по построению фразы, под термином “СНК” Сталин зашифровал Ленина. — С.В.). Я это говорю для того, чтобы снять тот позор, который набрасывает т. Окулов на армию. Плохо ли, хорошо ли, но она отстояла Царицын, который теперь у Красновских сторонников называется Карфагеном…». (На своем экземпляре стенограммы, как раз над восхвалением Царицына и критикой председателя РВСР, Ворошилов жирно указал: «т. С[талин]»{1045}.) После реверанса и обвинения Окулова в искажении фактов, Сталин высказался по основному вопросу совещания: представленный B.М. Смирновым проект «неприемлем, т. к. он может лишь подорвать дисциплину в армии и исключает возможность создания регулярной армии»{1046}.
Но завершил свою речь «чудесный грузин» по-настоящему чудесно: призвав проголосовать за тезисы Сокольникова, Сталин упомянул о результатах совместной с Дзержинским ликвидации «Пермской катастрофы». А конкретно — о том, что в нарушение декрета о мобилизации «элемента только пролетарского» на Южном и Восточном фронтах Всероссийский главный штаб направил части, сформированные из «полубелогвардейцев», и даже поставил во главе одного из полков кулака, обложенного чрезвычайным революционным налогом{1047}, что было фактом вопиющей политической безграмотности, характеризующим не столько военных специалистов из этого штаба, сколько компетентность их комиссаров. Сталин не оправдал «чаяния» Ярославского, ни слова не сказав о сути совместного с Дзержинским Отчета Комиссии ЦК РКП(б). Выступление на съезде будущего генсека явило собой прекрасный образчик легендарного сталинского фарисейства.
Ф.И. Голощекин обратил внимание собравшихся на «огромную пропасть» между «официальными представителями […] военных учреждений […] и членом ЦК т. Сталиным»{1048} и обрушился с критикой на бюрократизацию и вырождение партийной работы в армии, а Реввоенсовет Республики вполне логично обвинил в том, что ни в один из «критических моментов» он не собрал своих членов для разъяснения положения на фронтах, вследствие чего ни Совет в целом, ни его председатель в частности не знали положения конкретных армий{1049}.
Пришлось взять слово и вождю, который 21 марта внимательно записывал основные тезисы полемики. В условиях смерти Я.М. Свердлова и примирения с Л.Д. Троцким В.И. Ленин, видевший проблему шире товарищей по партии, счел «основным» вопросом, судя по записи, положение о «партийной] гегем[он]ии в армии»{1050}. Вождь начал с опровержения заявления военной «оппозиции» о благополучии нарисованной Араловым картины — «наше положение грозно сейчас и будет грозно дальше», как это и показали члены РВСР Окулов и Аралов и как было отлично известно и Центральному комитету РКП(б). Ленин уверял, что именно в связи с тяжелым положением армии ЦК отправил Троцкого на фронт, прекрасно осознавая «урон», нанесенный отъездом наркома по военным делам съезду{1051}. При естественном нежелании вождя взять на себя ответственность за выработку стратегии, Ленин возложил ответственность на ЦК РКП(б) и его Бюро{1052}, заодно в очередной раз списав все промахи на покойного Свердлова. Как и Сталин, Ленин постарался не поссориться с «оппозицией» и даже серьезно подсластил пилюлю: честное признание основателем партии своей ошибки, будто в Царицыне «расстреливают неправильно», в устах руководителя, по мнению М.А. Молодцыгина, прозвучало как санкция на использование такого метода наказания{1053}.
На протяжении всего выступления вождь мировой революции старательно делал вид, будто бы тезисы В.М. Смирнова он видел впервые в жизни. Якобы, за исключением одного из пунктов, он их до заседания и в руках не держал{1054}. Воистину прав был дипломат и по совместительству великий русский поэт XIX в., заявивший накануне Крымской войны: «Бьюсь об заклад, что в день Страшного суда» в столице «найдутся люди, которые станут притворяться, что они об этом и не подозревают»{1055}. Собравшиеся на заседание военной секции Восьмого съезда РКП(б) 1919 г. прекрасно понимали: заявление председателя Совнаркома о том, что тезисы В.М. Смирнова обошли его стороной, откровенный блеф. В процессе чтения стенограммы особенно радует то обстоятельство, что по ходу обсуждения Ленин исхитрился провести сравнительный анализ первоначальных вариантов тезисов Смирнова и их итоговой редакции, обратив особое внимание именно на черновик. Притом, что Е.М. Ярославский сотоварищи наверняка представили съезду отредактированный и утвержденный секцией беловик. Результат был тот, что и предсказал К.Е. Ворошилов: «отхлещут нас и провалят торжественно»{1056}. Естественно, В.И. Ленин, зачитав 10-й пункт исходной редакции тезисов В.М. Смирнова, в лучших традициях Римского сената, получившего известие в сражении под Тицином, «изумился», «как же это так выходит? Мы плохо сделали, что образовали Совет Обороны рядом с Реввоенсоветом [Республики]? […] Ведь Совет Обороны никогда, ни единого раза в оперативные [вопросы] не вмешивался: […] мы прогоняем по 20–30 вопросов, касающихся снабжения Красной армии продовольствием».
И действительно Совет Обороны вопросами стратегии не занимался — с Л.Б. Красиным как крупнейшим большевистским экспертом по торговым вопросам и уж тем паче с Э.М. Склянскими как партийцем едва ли третьего эшелона большевистской верхушки (если о принадлежности Склянского к руководящему ядру партии в этот период вообще можно говорить) такие вопросы не обсуждались. Ленин с легкостью опроверг тезис об отрыве Наркомвоена от Реввоенсовета Республики, сославшись на объединение обоих органов в руках Троцкого как наркома по военным и морским делам, с одной стороны, и председателя РВСР — с другой{1057}. В целом Ленин вел себя так, словно никакой военной секции не существовало. Это позволило ему увести дискуссию в иное русло, обрушившись с критикой на «старую партизанщину»{1058} в умах Ворошилова и Голощекина.
Впоследствии Ворошилов, читая стенограмму закрытого заседания военной секции, не подчеркнул ничего из ленинской критики, обращенной непосредственно к его самого, Ворошилова, действиям{1059}, зато отметил все три указания вождя на одном листе о приоритете «железной дисциплины» над «идейным воздействием», связанном с незначительностью пролетарской прослойки в армии{1060} (Может быть, он сделал помету уже в конце 1920 — начале 1930-х гг., размышляя над проблемой «коллективизация и армия»[72]. О времени появления пометы свидетельствует и другое подчеркивание: «Теперь на первом плане должна быть регулярная армия…{1061}».)
Ответ В.И. Ленину следовало строить на уведомлении основателя партии, «незнакомого» с тезисами В.М. Смирнова, о том, что ему следовало бы зачитать не первоначальный вариант тезисов, а редакцию военной секции. Однако у самого В.М. Смирнова, очевидно, сдали нервы, поэтому он утонул в возражениях по мелочам, по сути еще и обозвав председателя РВСР Л.Д. Троцкого и военного комиссара Всероссийского главного штаба И.Л. Дзевялтовского «какими-то военными кретинами»{1062}. Смирнов, обладая марксистским стратегическим мышлением, в данном случае стал тем самым Юпитером, который выглядел неправым в собственном гневе.
Так или иначе, но разъяснительная работа, проведенная членами ЦК, и прежде всего В.И. Лениным и И.В. Сталиным, не пропала даром: против самого Л.Д. Троцкого, в связи с ленинской поддержкой, практически никто не выступил, все использовали туманную фразу «военная политика Цека». Туман был связан с тем, что раскритиковать Троцкого и его Наркомвоен теперь означало раскритиковать не тандем Свердлова и Троцкого, а непосредственно вождя мирового пролетариата. А на это в условиях повышенной живучести Ленина, оправившегося после покушения 30 августа 1918 г., могли решиться не многие.
Закончилось все очередным «трюком»: тезисы Л.Д. Троцкого — Г.Я. Сокольникова были по сути предложены дважды (второй раз — членом РВСР А.П. Розенгольцем в несколько иной редакции), тезисы Е.М. Ярославского — только один раз. Тезисы «Розенгольца» набрали большинство. На этом заседание не завершилось, но стенограмма обрывается… Как всегда вовремя!
21 марта состоялось предварительное голосование по военному вопросу: большинство в 169 делегатов высказалось за тезисы Сокольникова (формулировка тезисы «Розенгольца» уже не использовалась), меньшинство в 89 делегатов — за тезисы Смирнова. Итоговый подсчет состоялся на следующий день на утреннем заседании Восьмого съезда (стоит заметить, что «утреннее» заседание открыли «в 12 часов 24 минуты дня»): «не участвовало в голосовании — 1. Воздержалось — 3. За тезисы Сокольникова — 174, за тезисы Смирнова — 95», о чем доложил съезду ближайший соратник покойного Я.М. Свердлова Варлаам Аванесов{1063}.
22 марта председательствовавший Г.Е. Зиновьев предложил съезду от лица президиума съезда и «Бюро ЦК» РКП(б) старого состава — так по старой памяти петроградский наместник вождя именовал Оргбюро, созданное на базе Бюро 16 января, — «попытаться поискать сближения между вчерашним большинством и меньшинством». Президиум съезда и Оргбюро ЦК РКП(б), найдя в общих указаниях резолюций «целый ряд пунктов, которые можно объединить, а стало быть, и должно объединить», предложили съезду вместо немедленного перехода к детальному обсуждению принятых за основу «тезисов т. Троцкого» предварительно передать вопрос в согласительную комиссию из 5 членов в составе двух представителей меньшинства (Ярославский, Сафаров) и трех большинства (Сталин, Позерн и Зиновьев). Лучше, пояснил Зиновьев, «если съезд будет голосовать без прений». Съезд сближение «поискал», проголосовав за предложение о выборе комиссии «единогласно»{1064}.
23 марта «ленинское руководство обороной страны», как это назвали бы советские историки, с лихвой рассчиталось за поддержку Л.Д. Троцкого с Г.Я. Сокольниковым. Когда последний, в числе 19 кандидатов, был предложен с совещательным голосом в ЦК РКП(б) нового созыва, делегаты выступили против его введения в высший партийный орган, сопроводив отвод напоминанием о том, что на четвертом заседании съезда 20 марта Сокольников был похож на «отличного кулачного бойца, обладающего способностью лбом пробивать дорогу»{1065}.
В.И. Ленин как всегда не преминул устроить образцово-показательное шоу, встреченное съездом аплодисментами: «…Я защищал и защищаю эту кандидатуру по тем основаниям, которые привел в начале своей речи предыдущий оратор, именно на основании той длительной работы, кот[орая] была совершена этим товарищем. Единственным доводом против него был печальный инцидент, который разыгрался на съезде. Мне не удалось по нездоровью быть на том заседании (к счастью, в условиях неудачного для “оппозиции” прохождения военного вопроса на съезде, основатель партии быстро поправился. — С.В.), и я не следил за его ходом (в это, конечно, поверили все. — С.В.). Спрашивается только, может ли этот печальный инцидент служить основанием для отвода? Нет, по-моему, никаких оснований для этого нет. Сомнений нет в том, что этот печальный инцидент заслуживает осуждения. Но спрашивается, вполне ли годна та мера взыскания, которая предлагается товарищем, и является ли мера отвода или обязательного лишения товарища ответственного поста на полугодие или на годовой срок заслуженной? Я знаю, что атмосфера в тот день на съезде была такова, что самые тяжелые и самые недопустимые оскорбления личного свойства бросали справа налево слишком просто. Вот почему, т[оварищи], я думаю, что за такой инцидент осуждение должно быть вынесено или партийным судом, судебным разбирательством, если таковое будет назначено, но выносить без разбора дела по поводу этого инцидента осуждение, налагать тягчайшую кару — отстранение от ответственного поста, мне представлялось бы несправедливым»{1066}.
Аплодисменты, очевидно, явились одобрением вождя: партийного суда бояться не надо, его решение будет мягче решения съезда о снятии с руководящей большевистской должности. Партийная верхушка не могла не радоваться последнему обстоятельству. Столь пламенная речь о «поддержке» Сокольникова показала делегатам съезда, что в ЦК РКП(б) Ленин этого большевика видеть не желал и, видимо, планировал предать его партийному суду. Стоит ли уточнять, что кандидатом в члены ЦК РКП(б) Сокольникова не избрали?
В тот же день, 23 марта, по поручению большевистского ЦК РКП(б) прошлого созыва В.И. Ленин довел до сведения совещания делегатов Восьмого съезда РКП(б), что член Реввоенсовета 5-й армии Восточного фронта, один из лидеров военной «оппозиции» В.М. Смирнов отстранен от работы в Красной армии{1067} — с воистину блестящим аргументом: «…В начале приезда делегатов съезда […] (когда Л.Д. Троцкий придумал трюк с отправкой на фронт делегатов. — С.В.) т. Троцкий прибавил, что оставаться в армии т. Смирнов не может, на основании всего того материала, который у т. Троцкого имеется. Так что решение т. Троцкого все мы слышали в ЦК тогда, когда не могло быть и тени мысли (ну конечно! — С.В.) о связи этого постановления с голосованием на съезде»{1068}. Эта заведомо ложная информация — верный признак подковерного сговора председателя СНК с председателем РВСР. На съезде, судя по правленому экземпляру, вначале Ленин сказал о поддержке предложения Троцкого «большинством»{1069} голосов в ЦК РКП(б), но в ходе редактирования от поддержки открестился, заменив на сглаженное «ЦК молчаливо его (Троцкого. — С.В.) одобрил»{1070}.
Впрочем, сразу после принятия постановления ЦК РКП(б) раздались протесты. В частности, на Пленуме ЦК 25 марта И.В. Сталин (именно он!) весьма кстати сообщил о просьбе В.М. Смирнова к Центральному комитету запросить Л.Д. «Троцкого о причинах отозвания его (Смирнова. — С.В.) с фронта»{1071}. ЦК принял блестящую по ясности формулировки резолюцию: «Решено запросить т. Троцкого в связи со словами т. Ленина на съезде»{1072}. По итогам В.М. Смирнов все же удержался на военной работе: до 7 апреля 1919 г. он оставался членом Реввоенсовета 5-й армии{1073}, 16 июня был направлен Организационным бюро ЦК РКП(б) в распоряжение члена РВСР С.И. Гусева{1074}, а с 18 июля по 20 сентября входил в РВС 16-й армии{1075}. Правда, в это время его супруга едва ли не голодала в тылу. 5 декабря 1919 г. вождь в рамках демонстрации отеческой заботы о партийцах обратился к А.С. Енукидзе с просьбой «распорядиться о выдаче продуктов живущей в Кремле т. Валентине Петровне Смирновой» и «позвонить […] для ответа»{1076}.
Уже к вечернему заседанию Восьмого съезда 23 марта 1919 г., состоявшемуся под председательством Л.Б. Каменева, закончила свою работу согласительная комиссия по военному вопросу. Выбор председательствующего показателен: крайне осторожный человек, всегда лояльный к вождю мировой революции во времена его побед над восстающими «соратниками». Доклад от военной комиссии съезда сделал Е.М. Ярославский, что также объясняется просто: Л.Д. Троцкого следовало не просто оставить на посту председателя Реввоенсовета Республики, но и обязать внести в военную политику необходимые для удержания власти В.И. Лениным коррективы. Ярославский сообщил, что комиссия пришла к общему решению{1077}, внеся ряд существенных поправок к тезисам Троцкого — Сокольникова с учетом требований военной оппозиции. В целом можно констатировать, что без учета оставления Троцкого на руководящей работе военные «оппозиционеры» и, как это ни «парадоксально», поддержавший Троцкого Ленин добились максимальных уступок{1078}. Было решено: «7) Перенести центр тяжести коммунистической работы на фронте из политотделов фронтов в политотделы армий и дивизий, дабы оживить и приблизить ее к действующим на фронте частям. […] 8) Упразднить Всебюрвоенком, создать Политический отдел Реввоенсовета Республики, передав в этот отдел все функции Всебюрвоенкома, поставив во главе его члена ЦК РКП на правах члена Реввоенсовета Республики. 9) Переработать военные уставы, […] устранив все архаизмы и постановления, устанавливающие ненужные привилегии для командного состава, отведя в распорядке занятий вопросам политического воспитания надлежащее место. 10) Спешно переработать положение о комиссарах и реввоенсоветах в смысле точного определения прав и обязанностей комиссаров и командиров, при этом предоставив разрешение хозяйственно-административных вопросов командирам совместно с комиссарами и предоставив комиссарам право налагать дисциплинарные взыскания (в т. ч. и право ареста) и право предания суду. 11) Признать необходимым подчинение “особых отделов” армий и фронтов соответственно комиссарам армий и фронтов, оставив за “Особым отделом” […] функции общего руководства и контроля над их деятельностью. 12) Признать необходимым в дальнейшем при выработке общеруководящих уставов, положений и инструкций ставить их по возможности на предварительное обсуждение политических работников армий»{1079}. Работа Наркомвоена подлежала серьезнейшей реорганизации. Съезд поручил ЦК РКП(б) принять немедленные меры: «1) для реорганизации Полевого штаба с установлением более тесной связи с фронтами и непосредственного ими руководства; 2) для урегулирования работы Реввоенсовета Республики; 3) для упорядочения работы Всероссийского главного штаба в связи с дефектами в его деятельности (формирование, издание уставов и пр.) и необходимостью усиления во Всероссийском главном штабе представительства партии; 4) для созыва периодических совещаний ответственных партийных работников фронта»{1080}. Включение в итоговый вариант резолюции важного дополнения вполне устроило противников Троцкого. Предложение Ярославского «дружно» утвердить результаты работы согласительной комиссии было принято. Съезд принял резолюцию по военному вопросу единогласно при одном воздержавшемся{1081}.
Так называемая «военная оппозиция», долгое время фигурировавшая в историографии в качестве партизанщины, направленной против курса наркома по военным делам, стала боевым зарядом, вхолостую выстрелянным Лениным по сдавшемуся сопернику. За предательство Сталина пришлось ответить его соратникам по обороне «Красного Карфагена». Естественно, оптимизма события весны 1919 г. им не прибавили. Не исключено, что именно предательством Сталина, «случайное присутствие» которого в Царицыне сблизило будущих членов первого состава всесоюзного Политбюро, объясняются последующие (в конце 1920-х гг.) твердость и принципиальность Ворошилова в отстаивании неучастия Красной армии в коллективизации советской деревни.
Историческое решение о неопубликовании стенограммы военной секции Восьмого съезда РКП(б) приняло 6 апреля 1919 г. Организационное бюро Ц.К. Вопрос был настолько пикантным, что в протоколе стоит: М.Ф. «Владимирский сообщает, что печатание протоколов съезда задерживается потому, что редакционная комиссия не знает, в каком виде печатать стенограммы закрытого заседания и секции по военному вопросу». Оргбюро решило включить-таки в протокол доклад Г.Я. Сокольникова и В.М. Смирнова и, естественно, принятую съездом резолюцию{1082}.
Несмотря на необходимость демонстрации единства партии в моменты острейших кризисов, решение можно считать серьезной уступкой Троцкому: если бы всплыли все подробности обсуждения военного вопроса в секционных заседаниях, авторитету Троцкого в армии, вероятно, пришел бы конец.
Г.Е. Зиновьев в 1928 г., наставляя письмом одного иностранного коммуниста, писал: «Я не знаю, случалось ли Вам лично принимать ранее непосредственное участие во фракционных боях. Если случалось, то Вы знаете, как много страстности и преувеличений обыкновенно вносится в эту борьбу со стороны всех борющихся лагерей. А затем уж наступает период, когда действительно можно вышелушить из спора основное ядро этого спора и более или менее спокойно и объективно, без излишних преувеличений, подвести итог ему»{1083}. В 1919 г., в дискуссии по военному вопросу, все произошло именно так. Съезд собрался, делегаты повозмущались, под ленинским давлением приняли удобную для руководящего ядра партии резолюцию, затем разъехались. А партийные бонзы, затянув «узду» (выражение И.В. Сталина) на шее Л.Д. Троцкого, уже в спокойной обстановке стали решать, как им жить дальше — заодно, как должна жить Красная армия.
25 марта состоялось пленарное заседание ЦК РКП(б). В.И. Ленин выступил в прениях при обсуждении вопроса об итогах работы военной секции VIII съезда РКП(б) и о реорганизации центрального аппарата управления РККА в связи с острой критикой на съезде работы военных учреждений и лично Л.Д. Троцкого{1084}. Г.Е. Зиновьев напомнил, что по сути Л.Д. Троцкий остается у руководства военным ведомством с тремя условиями: о реорганизации Полевого штаба, о Всероссийском главном штабе, и главное — об обязательном ежемесячном совещании Троцкого с партийными работниками{1085}.[73] Пленум ЦК, во-первых, принял решение о создании Политического отдела Реввоенсовета Республики{1086}. Во-вторых, В.И. Ленин предложил составить особую резолюцию Политбюро ЦК РКП(б) о Л.Д. Троцком. На основании этого предложения основателя партии был разработан{1087} проект постановления Политбюро: «Ознакомившись с докладом т. Г. Зиновьева] и одобряя его содержание, ЦК постановляет: 1) довести до сведения т. Троцкого копию [зиновьевского] доклада; 2) сообщить т. Троцкому четыре предложения съездовской комиссии, признав эти решения безусловно обязательным [и] для ЦК; 3) просить т. Троцкого увольнять и перемещать военных работников-коммунистов не иначе, как через партийную организацию (Оргбюро ЦК); 4) предложить т. Троцкому провести в жизнь как можно скорее все практические указания, содержащиеся в резолюции, принятой съездом в пленуме; 5) указать Троцкому на необходимость возможно более внимательного отношения к работникам-коммунистам на фронте, без полной товарищеской солидарности с которыми невозможно проведение политики ЦК в военном деле»{1088}. 26 марта Политбюро в составе В.И. Ленина, Л.Б. Каменева, Н.Н. Крестинского и И.В. Сталина утвердило проект{1089}, причем от имени ЦК РКП(б)[74].
Л.Д. Троцкий не преминул помахать кулаками после драки, направив в ЦК РКП(б) заявление с критикой зиновьевских тезисов и малоприличными выпадами в адрес своих оппонентов на съезде. Чего только стоит характеристика части оппозиции и лично В.В. Осинского — «претенциозная партийная интеллигенция, в значительной мере состоящая из обиженных советских чиновников и из нервных, уставших людей»{1090}. Однако, отослав заявление «дорогим товарищам»{1091}, Л.Д. Троцкий был вынужден создавать видимость подчинения воле съезда: 29 марта 1919 г. Оргбюро заслушало телеграмму председателя РВСР «о необходимости созыва совещания в составе Всебюровоенкома, [Всероссийского] глав[ного] штаба, [Высшей] военной инспекции, Управления Глав[ного начальника] снабжений] (имеется в виду Центральное управление по снабжению армии. — С.В.) и [В]ЦИК». ОБ постановило: «Созвать через Президиум [В]ЦИК совещание не раньше понедельника и запросить тов. Троцкого на заседании ЦК, что сделано по делу [Н.И.] Раттэля»{1092}. 28 апреля Троцкий получил нагоняй на заседании Политбюро по итогам рассмотрения вопроса «о выполнении резолюций партийного съезда о реорганизации Всероссийского глав[ного] штаба и др. организаций Военного комиссариата»{1093}. Если для председателя РВСР реализация решений съезда стала печальной необходимостью, которую следовало отложить до лучших времен, военные оппозиционеры отнеслись к практическим рекомендациям Восьмого съезда РКП(б) с должным энтузиазмом. Неслучайно, ряд наиболее принципиальных, критических по отношению к Троцкому сотоварищи, установок съезда проводился Центральным комитетом РКП(б) через видных деятелей военной оппозиции: так, манифест ЦК к военным 2 апреля 1919 г. Оргбюро поручило составить Емельяну Ярославскому{1094}.
В организационном плане важным для истории советской политической системы следствием военной дискуссии на Восьмом съезде РКП(б) стало создание на базе Всероссийского бюро военных комиссаров, а также Политического отдела РВСР, Политического управления РВСР — Политуправления РККА в качестве специфической структуры Секретариата ЦК РКП(б), через которую большевистская партия осуществляла контроль над Л.Д. Троцким, военным аппаратом и Красной армией в целом. Как сообщалось в «Организационном отчете ЦК», опубликованном 2 декабря 1919г., политическая работа большевистского ЦК в Красной армии «была выделена из Секретариата ЦК в особое учреждение (Политуправление Реввоенсовета Республики), во главе этого Политуправления стояли члены ЦК (последовательно: [И.Т.] Смилга, [Л. П.] Серебряков, [А. Г.] Белобородов, [X. Г.] Раковский), и работа как по распределению партийных сил, так и по руководству красноармейскими коммунистическими организациями шла в самом тесном контакте с Секретариатом, под общим руководством Организационного бюро. В состав Секретариата ЦК на правах заведующего отделом входил также ответственный организатор отрядов особого назначения (коммунистический Всевобуч), созданных Центральным комитетом по постановлению [Восьмого] съезда. В самое последнее время Организационное бюро приняло решение влить эти отряды в общую организацию Все[в]обуча, сохранив лишь внутри его известную самостоятельность коммунистических кадров и возможность их отдельного использования»{1095}. Естественно, о тотальном контроле Секретариата ЦК РКП(б) над военным строительством речи пока не шло: как справедливо заметил 1 апреля 1920 г. Н.И. Бухарин, «непосредственно ни одна коммунистическая] ячейка не исполн[и]ла бы заданий Красной армии»{1096}.
Большинство решений, представлявших интерес для военной «оппозиции» и даже части высшего руководства РККА, проведено не было. Несправедливо обиженный на Восьмом съезде К.К. Юренев указал Девятому съезду РКП(б) 30 марта 1920 г.: «Партийный съезд должен сказать, допустимы ли те методы, которые применялись в ЦК (созыва Восьмого съезда. — С.В.). [П]ередо мною протоколы прошлого съезда, [на котором] мы очень много говорили по военному вопросу. [Б]ыла намечена средняя линия — в общем сговорились, и основная линия для ЦК была намечена. Между прочим, съезд постановил: “Спешно переработать положение о комиссарах и реввоенсоветах в смысле точного определения прав и обязанностей комиссаров и командиров, предоставив разрешение хозяйственно-административных вопросов командирам совместно с комиссарами и предоставив комиссарам право налагать дисциплинарные взыскания (в т. ч. и право ареста) и право предания суду”. […] Вопрос тогда шел, чтобы комиссарам-коммунистам в армии предоставить больше прав. Я был против этого: вопрос не в том, правильно ли съезд или неправильно поступил, это уже воля съезда, но я сейчас поднимаю другой вопрос. Имел ли право ЦК в своей повседневной работе наметить линию совершенно противоположную, чем поставил съезд? […] Конечно, нет, — а линия ЦК доведена до абсурда в вопросе единоначалия. На днях смещение политработников вызвало смятение на фронтах и, по заявлению одного авторитетного товарища, создало неустойчивое положение в среде комиссарского аппарата, который видит, что этот аппарат шельмуется, как будто признается негодным, растерялся, а спецы говорят «ваша песенка спета!», и естественно, что комиссары чувствовали себя неуверенно: шатание было велико. Я спрошу ЦК: правильно ли я оцениваю это? ЦК должен был прежде, чем проводить такую линию, поставить перед съездом или конференцией: утверждается ли его мнение по этому вопросу? Была [Восьмая] конференция (в декабре 1919 г. — С.В.), мы все ждали, что ЦК скажет, как он поступает, но этого не было. ЦК удовлетворился тем, что на [Восьмом] съезде была дана словесная бумажная уступка, которая дана пошумевшему народу, а так как остальное время народ безмолвствует, то за него усиленно действует ЦК (курсивом выделена нами констатация фарисейства верхов, игнорировавших на практике все неудобные для ЦК и персонально Ленина решения съезда. — С. В.). Ив результате, в течение целого года, [ЦК] вел свою собственную политику. Он питается слабостью нашей партии. Затем, здесь еще параграф: выработать военный устав и проч. Это сделано? — Нет, это тотчас же было забыто! Съезд кончился, и горластые товарищи (блестящее определение военных «оппозиционеров», особенно точное в отношении Емельяна Ярославского. — С.В.) разошлись. Я это говорю не для того, чтобы устроить щипок ЦК, это неинтересное занятие. [В]ы должны запомнить опыт прошлого для того, чтобы вы сказали ЦК, что повторять политику безответственности, забывать на следующий день то, что вы решите, недопустимо, […] чтобы ЦК знал, что этот вопрос нельзя менять после того, как съезд разойдется»{1097}.
Юренев преследовал конкретную цель: заставить новый состав ЦК выполнять волю верховного органа партии, однако он дал интереснейшие сведения о судьбе военных решений Восьмого съезда. Резолюции приняли, разошлись и все благополучно забыли. Почему? — Ответ очевиден: Ленин сотоварищи накинули на Троцкого «узду» и вполне этим удовлетворились. А брожение умов в свете «исправления» Троцкого и конкретной ситуации на фронтах было целенаправленно сведено вождем мировой революции на нет. Когда на заседании Организационной секции Девятого съезда РКП(б) 2 апреля 1920 г. один из делегатов, которого в стенограмме даже не сочли необходимым назвать по имени, уточнил «с места»: «А военный вопрос?», председательствовавший Л.Б. Каменев авторитетно разъяснил: «Военный вопрос решен на VIII съезде [в марте 1919 г.], на [Восьмой партконференции [в декабре 1919 г.] и нового ничего нет»{1098}. О том, как именно был «решен» военный вопрос Восьмой конференцией РКП(б), из слов К.К. Юренева нам уже известно.
* * *
Идея снятия Л.Д. Троцкого с поста председателя РВСР превратилась в фарс. С одной стороны, своего «товарища» по Цека поддержал В.И. Ленин, с другой — военная оппозиция, получив большинство в секции, не решилась настаивать на радикальных мерах (в терминологии того времени — «организационных выводах») и не смогла найти альтернативу наркому. Но вот в плане установления контроля ЦК РКП(б) над Л.Д. Троцким и его аппаратом были достигнуты действительные успехи, имевшие далеко идущие последствия. Армия стала полностью подконтрольна высшему политическому руководству. Хотя Л.Д. Троцкий не торопился с проведением решений Восьмого съезда РКП(б), приостановить реорганизацию Всероссийского бюро военных комиссаров в Политуправление как отдел ЦК РКП(б) он не мог: партийно-политическая работа в Красной армии находилась отныне в надежных руках И.Т. Смилги — самого молодого в 1917 г. члена большевистского Центрального комитета (в 1919 г. — кандидата в члены ЦК и кандидата в члены Оргбюро ЦК), обладавшего более чем солидным дореволюционным стажем и завоевавшего значительный авторитет в партии. А вот не проводить коренной реорганизации Всероссийского главного штаба и Полевого штаба Л.Д. Троцкому оказалось вполне по силам: Революционный военный совет Республики, как свидетельствуют протоколы его заседаний за 1919 г., не принял ни одного решения во исполнение соответствующих предписаний Восьмого съезда РКП(б){1099}.
В любом случае весной 1919 г. Л.Д. Троцкий окончательно вернулся к своим прямым обязанностям — наркома по военным делам. 17 марта он телеграфировал в «Кремль, Ленину»: «У всех наших врагов создалось объединенное командование. Об этом были донесения и косвенные указания перехваченных радио. К марту подготовлялось общее наступление, связанное с восстаниями внутри. Колчак, петлюровцы, Брянск, Сызрань, восстание на Дону, Путиловский завод, бомбы. К этому моменту Америка послала своих соглядатаев, чтобы оценить, устоим или не устоим и определить соответствующую подготовку. Сообщаю на соображение (курсив наш. — С.В.)»{1100}. Осенью 1918 г. фразеология крайне редких обращений Троцкого к Ленину была иной. Это была серьезная победа основателя партии. Впоследствии Троцкий упомянул об оказанной ему Лениным поддержке на Восьмом съезде в отрыве от контекста, как практический знак «морального доверия» к нему вождя мировой революции{1101}.
Создание весной 1919 г. Политуправления РВСР — РККА стало первым опытом по созданию, в рамках «коммунизирования государственного аппарата»{1102}, совмещенного — партийно-государственного органа. В.И. Ленин быстро оценил преимущества таких партийно-советских учреждений.
17 февраля 1920 г. для «развития политического и классового самосознания ж.-д. пролетариата и руководства всей политической (партийной) работой среди ж.-д. рабочих и служащих» во главе с членом коллегии НКПС было создано Главное политическое управление Наркомата путей сообщения (Главполитпуть). Уточнялось, что Главполитпуть «руководит всей политико-просветительной работой (агитация, пропаганда, организация политически-просветительных учреждений, литературно-издательская деятельность), ведет учет, мобилизует и распределяет всех политических работников, организует политический контроль над всею работою ж.-д. аппарата»{1103}. 2 марта в «Известиях ЦК РКП(б)» за подписью секретаря и члена ЦК РКП(б) Н.Н. Крестинского вышел циркуляр «К восстановлению транспорта. Всем организациям РКП», в котором говорилось, в частности: «Право распределения всех политических работников на железных дорогах и перевод железнодорожников-коммунистов для политической работы и назначение комиссаров отдельных учреждений дорог предоставляется исключительно Главполитпути и политическим отделам соответствующих дорог»{1104}. На «в высшей степени трудную и ответственную работу»{1105}: возглавить и организовать «исключительный»{1106} по своему положению партийный комитет — Главполитпуть, призванный установить влияние РКП(б) над ж.-д. транспортом, вождь поставил Л.Д. Троцкого, заставив его «позабыть» о проваленном Ильичом в ЦК крайне несвоевременном в свете факторов Польши и Врангеля предложении фактически перейти к новой экономической политике.
Существенным отличием Главполитпути от Политуправления РККА был временный характер этого органа, созданного для решения не стратегических (а ля контроль партии над армией), а тактических задач: поднятия транспорта путем усиления милитаризации железных дорог, милитаризации профсоюза железнодорожников, заключения временного тактического союза с Л.Д. Троцким в свете Профсоюзной дискуссии, неизбежной на Девятом съезде РКП(б), который проходил в марте — апреле 1920 года.
На Девятом съезде РКП(б) вполне мог быть создан и еще один партийно-государственный орган. Получив тезисы С.И. Гусева, составленные 15–17 марта 1920 г. к съезду, вождь сделал характерную помету к 3-му тезису. В первоначальной редакции тезис выглядел следующим образом: «Мобилизации квалифицированных рабочих, профессиональное образование, трудовые мобилизации, использование трудовых армий и задачи коммунистов должны быть сообразованы с главными задачами каждого хозяйственного периода, причем коммунисты должны получать специальную подготовку, для чего при ЦК (курсив наш. — С.В.) должен быть создан особый орган»{1107}. Вождь поправил: «при соответствующем н[ар]ком[ате] с содействия Цека»{1108}.
Осенью 1920 г. накопленный опыт по созданию партийно-государственных органов был применен при сформировании на базе Внешкольного отдела Наркомпроса РСФСР Главного политико-просветительного комитета Республики (Главполитпросвета), когда, по свидетельству его председателя Н.К. Крупской, встал вопрос об объединении всей политико-просветительной работы в едином органе: «Товарищи с мест выдвинули этот вопрос, и на сессии В ЦИК принято было постановление создать […] Главполитпросвет», которое провели «через СНК»; ЦК РКП(б) «всячески»{1109} поддержал новый орган, направив на его усиление партийных работников. В отличие от Политуправления РККА, этот орган не стал подразделением центрального партийного аппарата, однако большевики рассматривали Главполитпросвет и его органы на местах как «фактически […] рабочий аппарат»{1110}Агитационно-пропагандистского отдела ЦК РКП(б).
В резолюции Десятого съезда РКП(б) 1921 г. «Об улучшении положения рабочих и нуждающихся крестьян» предусматривалось использование особой центральной комиссией, созданной для проведения намеченных съездом мер улучшения положения рабочих, правительственного аппарата: предписывалась организация этой комиссии с таким расчетом, чтобы «она работала в непосредственной связи, с одной стороны, с ЦК РКП и с ВЦСПС, с другой стороны, с СНК и С[оветом] т[руда и] о[бороны] для быстрейшего проведения намеченных мер и контроля самих рабочих за осуществлением этих мер. Эта комиссия должна создать подкомиссии при тех ведомствах, которые могут и должны часть их аппарата и средств [курсив наш. — С.В.] направить тотчас на меры улучшения положения рабочих (Наркомвнешторг, Наркомпрод, Наркомвоен, Комгосор, Наркомздрав и т. д.)»{1111}. Инициатором резолюции был В.И. Ленин, который еще в плане резолюции указал: «Создать комиссию при ЦК с особыми правами ее при СТО и СНК»{1112}.
Партийно-государственные органы, самый известный из которых — совмещенные в 1923 г. Центральная контрольная комиссия РКП(б) — ВКП(б) и коллегия Наркомата рабоче-крестьянской инспекции СССР, наряду с коммунистическими ячейками и фракциями советских учреждений — позволили к 1930-м гг. установить тотальный контроль большевистской партии над правительственным аппаратом. Правда, уже в 1934 г. ЦКК ВКП(б), выполнившая свою изначальную основную задачу по очищению большевистских рядов от скверны, была разделена на два самостоятельных (друг от друга, но не от сталинского руководства) органа — Комиссию партийного контроля при ЦК ВКП(б) и Комиссию советского контроля при Совете народных комиссаров СССР.
Подводя 9 марта 1921 г. итоги начального этапа сращивания партийного и государственного аппарата, большевистский теоретик Е.А. Преображенский напомнил Десятому съезду РКП(б) историю формирования «специальных органов государственной пропаганды коммунизма»{1113}. По его заявлению, «известный аппарат по пропаганде коммунизма» постепенно «отпочк[овался] внутри целого ряда отдельных учреждений» и «отдельных комиссариатов», а именно: НКВД РСФСР (какие-либо разъяснения в данном случае Преображенский не сделал), военного ведомства (ПУР) и Наркомпроса РСФСР (Внешкольный отдел — Главполитпросвет){1114}. Политуправление РККА, напомнил Преображенский, было создано «как особый аппарат, непосредственно подчиненный партии, и в то же время, как аппарат государственный»{1115}. Руководство Политуправлением осуществляли Оргбюро ЦК РКП(б), в котором в 1919 г. активно трудился И.Т. Смилга, и Секретариат ЦК РКП(б), а финансирование этого органа, как и любого государственного учреждения, осуществлялось ленинским Совнаркомом на общих основаниях — через сметы Наркомата по военным делам РСФСР{1116}.
Едва не изменила вектор развития политического аппарата в армии проведенная в марте 1921 г. на Десятом съезде РКП(б) резолюция об объединении агитационно-пропагандистской работы в разных ведомствах РСФСР, включая военное, под эгидой Главполитпросвета{1117}. Работа Политуправления РККА характеризовалась как «чрезвычайно» скверная и оторванная от военных округов[75]. Решение встретили в штыки военные партийцы во главе с С.И. Гусевым и даже отчасти с Л.Д. Троцким, не желавшим согласовывать происходящее в военном ведомстве еще и с детищем А.В. Луначарского{1118}, при том что к наркому «по просвещению» в партии относились с дурно скрытым пренебрежением. Редкий случай, когда отношение к конкретному лицу в руководящем партийном ядре не особенно изменилось со съездов единой РСДРП: не случайно один из вождей меньшевиков А.С. Мартынов, отвечая на критику будущего наркома «по просвещению», заметил ему с высоты своего полета: «Тов. Воинов, возражая т. Плеханову, говорил, что мы представляем себе захват власти так, как он изображается в оперетках: в виде нападения кучки заговорщиков, появляющихся неожиданно во дворце в масках со шпагами и фонарями. Если бы т. Воинов был так же хорошо знаком с историей русского революционного движения, как он знаком с историей опереток, то он пришел бы к другим выводам»{1119}.
Чудес быть не могло: постановление Десятого съезда РКП(б) о подчиненности Политуправления РККА Главполитпросвету стало очередной тратой бумаги. Отнюдь не покривил душой С.И. Гусев, заявивший верховному органу партии: «вопрос о политаппарате Красной армии есть вопрос существования самой Красной армии»{1120}. Судя по всему, за попыткой подчинить Политуправление РККА Главполитпросвету скрывалась моральная и физическая усталость начальника управления С.И. Гусева. Л.Д. Троцкий в 1921 г. даже попытался ею воспользоваться, дабы избавиться от своего оппонента в высшем руководстве Красной армии — 7 ноября он направил в Политбюро ЦК РКП(б) следующее послание: «Я уже несколько раз говорил в Пол[ит]бюро, что у нас фактически нет ПУРа. Это значит, что мы не можем провести ни одной серьезной меры. Тов. Гусев — устал, всегда опаздывает и запаздывает, не слушает, не проявляет никакой инициативы. Тов. Гусеву нужен длительный отпуск. На его место нужно поставить энергичного, опытного, политически-авторитетного работника. Мы выдвигали кандидатуры И.Н. Смирнова, Серебрякова, Белобородова. Они получили другие назначения. Со своей стороны Оргбюро никаких кандидатур не выдвигает. Я считаю, что ЦК недооценивает чрезвычайной критичности положения армии. У нас теперь не армия 1919 — [19]20 гг., а совершенно новая: 1) обиженный и недовольный комсостав; 2) сырой крестьянский молодняк в качестве партийной массы; 3) децимированный и расшатанный чисткой коммунистический] состав. В известный момент может оказаться, что у нас не армия, а карточный домик. В этих условиях роль ПУРа огромна. А у нас ПУРа нет»{1121}.[76] Естественно, о назначении И.Н. Смирнова (вернее, о возвращении, поскольку осенью 1918 г. он возглавлял свердловский Политотдел РВСР) и речи быть не могло: это резко сократило бы возможности контроля над Л.Д. Троцким в армии по партийной линии, однако уже в январе 1922 г. С.И. Гусеву в ЦК замену подобрали. Положение Политуправления изменилось достаточно быстро.
Место Политуправления РККА в системе партийных органов было окончательно закреплено в 1925 г. — в Уставе ВКП(б). По официальному разъяснению члена ЦК А.А. Андреева, руководителя Уставной комиссии XIV съезда, «Новый раздел […] относительно партийной работы в Красной армии» был внесен в Устав, поскольку в РККА была «сосредоточена довольно значительная часть членов партии», работавшая «на основе особых положений, в отступление от нормальных условий». Новый раздел объяснял, «в каких условиях должна протекать партийная работа в Красной армии, кто за эту партийную работу отвечает, кто ею в основном руководит. В основном это руководство политической и партийной работой должно быть сосредоточено в Политуправлении РККА, которое должно являться по существу военным отделом Центрального комитета»[77]. Нового в плане статуса Политуправления не было ничего, однако закрепление сложившегося порядка в основном большевистском организационном документе свидетельствовало о политической важности и актуальности решения Восьмого съезда РКП(б) 1919 года.
Симптоматично, что, сидя в кресле начальника Политуправления РККА, А.С. Бубнов, после того, как он с головой окунулся в оппозиционную деятельность, фактически начал работу в параллель заместителю председателя РВС СССР К.Е. Ворошилову. Последний отписал «т. Бубнову» 4 июля 1929 г.: «Сегодня, совершенно случайно, я наткнулся на документ, который меня не поразил и не удивил (эта стадия пройдена), а, признаюсь, смутил, т. к. я теряюсь в догадках, куда Вы метите, столь упорно продолжая начатую линию поведения в отношении и военведа, и меня [как] его главы. Я имею в виду докладную записку на имя т. Молотова о комсоставе запаса. Насколько я понимаю, это дело не подлежит ведению Управления], которым Вы ведаете, не говоря уже о том, что даже вопросы, непосредственно находящиеся в Вашем ведении, должны были бы ставиться в высших парторганах с моего ведома и при моем участии. Если мы дошли до положения полного непонимания элементарных вещей, определяющих деловые, служебные и личные отношения, то я полагаю наиболее разумным и большевистски честным разойтись в разные стороны. Навязывать же методы работы, отношения, кричаще противоречащие даже здравому смыслу, как это делаете Вы за последнее время, я в дальнейшем терпеть не намерен»{1122}. Вместе с тем в 1930-е гг., когда дело дошло до назначения Л.З. Мехлиса, К.Е. Ворошилов был вынужден терпеть еще и не такое. Политуправление РККА стало важным политическим институтом, руководитель которого справедливо считался вторым наркомом обороны{1123}. Начало фактическому двоевластию в руководстве Красной армией было положено в 1919 г.
18 апреля 1923 г. Л.Б. Красин дал В.И. Ленину как явлению в истории партии следующее блестящее определение: «важнейший фокус, который сосредоточивал весь опыт нашей партии и перед которым каждый готов был преклониться и оставить за ним право безапелляционно решать вопросы»{1124}. В исключительности Ленина, видимо, успели убедиться многие оппозиционеры из старых большевиков.