Контрреформация и полонизация

Практически сразу после Люблинской унии — в 70-е годы XVI в. во всей Речи Посполитой проявилось усиление влияния контрреформации.

В XVII в. магнатские и шляхетские роды (в том числе и перешедшие в протестантизм из православия [139]) постепенно стали принимать католичество. К основным причинам, которые приводили протестантов в костел, принадлежали: развертывание иезуитами качественной системы образования (обучали на высоком уровне представителей всех конфесcий), политика монарха, конъюнктурализм и брачные союзы шляхты [140]. Войны, которые вела Речь Посполитая, начиная от 1648 г., имели существенное влияние на ухудшение атмосферы религиозной толерантности. Как часто бывает во времена кризисов, искались виновные — внутренние враги. В Речи Посполитой ими стали представители некатолических конфессий, в первую очередь, т. н. схизматики и диссиденты — православные и протестанты. На протяжении второй половины XVII — первой половины XVIII в. диссиденты лишались прав и привилегий, возможности участвовать в политической жизни страны. Важным было укрепление в сознании шляхты убеждения о враждебном отношении некатоликов к государству, о их особенной склонности к соглашению с протестантами и православными других стран, например, Швеции, России или Семиградья. «Постепенно создавались основы стереотипа поляк-католик, который так много значил в следующие века» [141].

Под флагом контрреформации происходил отход от толерантности и веротерпимости к принуждению и насилию в вопросах вероисповедания. В конце XVI в. дело дошло до реализации локальной церковной унии — создания в Речи Посполитой Греко-католической церкви посредством Брестской унии 1596 г. Это исключительно важное для Беларуси событие по-разному оценивается исследователями. Специалист по истории униатской церкви Светлана Морозова отмечает ее роль в защите белорусской культуры и языка: «В целях, условиях и местной практике она в той или иной степени имела характер этнозащиты и сохранения духовного тождества» [142]. Даниель Бевуа не менее аргументировано пишет о «римском походе в униатской маске» [143]. Несомненно, однако, что принятие унии и практика ее распространения обозначали отказ от ренессансно-гуманистической модели религиозно-интеллектуальной жизни [144].

В XVII в. по всей стране происходило распространение униатства и часто с использованием насилия. Однако религиозная конфронтация проходила в более мягких формах, чем в Западной Европе. Источники сохранили свидетельства о многочисленных случаях насильственных действий, но в стране никогда не доходило до религиозных войн и разгула инквизиции. К исключениям принадлежит случай с Казимиром Лещинским, осужденным на аутодафе за атеистические взгляды. Сначала приговор атеисту (смертный) вынес епископский суд, но он был опротестован шляхтой и отменен. Представитель шляхты обвинил католическое духовенство в намерении ввести в стране инквизицию по испанскому образцу. Окончательный смертный приговор вынес сейм Речи Посполитой, поскольку Лещинский был шляхтичем и пользовался всеми привилегиями своего сословия. Король Ян III Собесский заменил сожжение на костре отсечением головы [145].

Религиозно-идеологическая конфронтация вызвала всплеск интеллектуальной жизни, а именно, широкое распространение полемической религиозно-политической литературы. Например, единственный сохранившийся портрет известного просветителя и антитринитария Сымона Будного помещен на иезуитской карикатуре. Контрреформация, точнее, инспирированное ею искусство барокко, наложило заметный отпечаток на внешний облик и планировочную структуру белорусских городов и местечек. Со второй половины XVII в. по всей стране активизировалось строительство костелов в стиле барокко. Костелы размещались в лучших местах — ключевых для пространственной композиции поселения. Постепенно изменялось направление улиц, которые приобретали форму плавно изогнутых дуг. До конца XVIII в. все крупные города страны имели барочную планировку с сеткой закругленных улиц и громадами костелов, которые доминировали над невысокой застройкой. Говоря современным языком, реализовывалась хорошо продуманная визуальная реклама, когда перед глазами пешехода все время, куда бы он не направлялся, был виден какой-нибудь костел.

С наступлением контрреформации все более проявлялся системный кризис белорусской культуры. Как известно, в Речи Посполитой на пару с контрреформацией шла полонизация. «Начиная от времен контрреформации, римско-католическая религия однозначно ассоциировалась с польскостью, доминирующей на интересующем нас пространстве, создавая характерный для нее ритуал. Сеймики вообще собирались в костелах, прозаические и многословные заседания начинались со святой литургии. На этнических польских и литовских землях костел поддерживал крепостное право, там же, где крестьяне были православными, углублял пропасть между ними и господами» [146]. Со второй половины XVII в. польский язык все чаще звучал и в униатской церкви [147].

В XVII в. в Беларуси начался процесс «культурной эмиграции», который приобрел массовый характер в XVIII — XIX вв. Интеллектуально-творческие силы белорусского народа по причине отсутствия собственной государственности и неадекватного самосознания «эмигрировали» в польскую или в русскую культуру» [148].

К периоду войны 1654-1667 г. относится известный персонифицированный пример «эмиграции» способного белоруса в российскую культуру. Греко-католик Симеон Полоцкий в условиях российской оккупации Беларуси превратился в горячего приверженца православия и российского самодержавия и сделался их идеологом. «Он положил начало этому губительному для белорусской национальной культуры процессу.» [149]

Страна пограничья оказалась «между двух огней». С востока вело вооруженную экспансию деспотическое Московское государство, с запада шло идеологическое наступление контрреформации в паре с полонизацией. Беларусь теряла свою элиту, белорусская культура постепенно ограничивалась до традиционной этнической, носителем которой оставалось наиболее консервативное (правда, и самое многочисленное) сословие — крестьянство.

В условиях традиционного общества с доминированием в нем земельных отношений и значительным количественным перевесом крестьянства над всеми остальными социальными группами, такая консервация могла продолжаться столетиями. В Беларуси, как во многих других странах Центрально-Восточной Европы национальная «расконсервация» и процесс рождения современных наций на основе традиционной культуры начался в XIX в.

Белорусская историография рассматривает ход событий в XVIII в. как почти непрерывный кризис. Не успев полностью оправиться после катастрофы середины XVII в., Беларусь попала в зону боевых действий Северной войны (1700-1721 г.). По стране проходили вражеские шведские войска, а войска союзника Речи Посполитой — России вели себя как на оккупированной территории. В частности, взрыв российского порохового склада, устроенный в Софийском соборе в Полоцке, уничтожил самый древний памятник белорусской архитектуры (построен в середине XI в.). Население страны за время войны уменьшилось приблизительно на 1/3.

В политической жизни все больше проявлялись тенденции, которые позволили оценить XVIII в. как « соглашательско-конфронтационное столетие» […] в белорусской истории, как и истории всей Речи Поополитой» [150]. Обозначилась главная проблема шляхетской демократии в руководстве страной — партикуляризм. Шляхетские сеймики редко возвышались до жертвенности ради пользы для всего государства, они больше заботились о местных интересах. Главной политической силой была магнатерия, которая использовала свою многочисленную шляхетскую клиентелу для проведения нужных решений на местных сеймиках и общегосударственных сеймах. Великое Княжество Литовское терпело от конфронтации, часто вооруженной, магнатских группировок. Ни одна из них не смогла окончательно победить и захватить власть в государстве. Система шляхетской демократии при значительном ослаблении центральной власти привела к анархии, децентрализации власти и усилению влияния соседних государств, особенно России и Пруссии. Использую т. н. проблему диссидентов, Россия и Пруссия постоянно вмешивались во внутренние дела страны, не останавливаясь перед введением туда войск.

В то время как в Западной Европе начался экономический и демографический подъем, белорусская экономика после войн середины XVII в. (1648-1667 г.) с трудом сумела восстановиться до прежнего уровня [151].

Продолжался процесс полонизации шляхты и мещанства: «[…] шляхетский народ уже полностью польский или полонизирован. […] Это еще более четко видно на севере Великого Княжества — в Беларуси и этнической Литве — несмотря на сохранение чисто формальной региональной административной обособленности и отдельных шляхетских структур, каждый шляхтич гордится, что он natione Polonus , genteLituanus […] Великое Княжество имеет свою казну, армию, собственное право, от 1673 г. один из трех сеймов проходит в Гродно. Но употребление в документах локального русского языка (белорусского или украинского) уже очень редкое в местных канцеляриях, было без сопротивления запрещено сеймом в 1696 г. Польский язык и латынь нераздельно господствуют в шляхетском мире, который является единственной основой активной и сознательной польскости.» [152]

Потеря белорусским языком статуса официального языка Великого Княжества Литовского, исчезновение традиции создания литературы на белорусском языке, полонизация (языковая, культурная, ментальная) белорусской шляхты и мещанства привели к тому, что Беларусь на довольно продолжительное время перестала быть субъектом собственной истории. Однако при поражении и общем отступлении белорусскости в высших социальных стратах, на белорусско-литовском этническом пограничье (контактной зоне) происходило явление, которое можно определить как крестьянскую белорусизацию летувисов. В то время, когда пространство высокой белорусской культуры катастрофически уменьшалось, расширялось географическое пространство белорусской традиционной культуры и языка. «На протяжении ряда столетий до самого начала XX в., а местами и позже, происходило постепенное перемещение этой контактной зоны в северо-западном направлении. Во-первых, в прилегающих к ней районах литовское население усваивало белорусский язык и становилось двуязычным. Во-вторых, во многих местах этой зоны литовский язык постепенно уступал свои позиции белорусскому.» [153]

Начатый в раннем средневековье, процесс балто-славянских контактов не изменил своего направления и сущности. Белорусский этнический ареал продолжал расширяться за счет летувисского. Его результаты выявились в XIX в. во время активного развития этнографических исследований. В конце концов, в начале XX в. известный польский исследователь Александр Брюкнер констатировал: «сегодня в Виленской губернии в давней Аукштоте огромное преимущество имеют белорусы, летувисы составляют там только двадцать процентов, а «гудов» там почти в три раза больше» [154].