Национальные проблемы поручить чекистам
Национальные проблемы поручить чекистам
«Сигналы о политически вредных либо “антисоветских проявлениях”, как тогда говорили, имели в основном бытовую основу, — писал офицер госбезопасности А. Н. Симонов, работавший в пятом отделении ярославского областного управления госбезопасности. — А мне как молодому оперативнику хотелось почувствовать настоящего противника, увидеть его воочию. Поэтому на первых порах, освоив уйму литературы, я был в некоторой растерянности: где же он, этот самый идеологический диверсант, который подрывает наш строй?»
Обнаружить диверсантов ярославскому чекисту так и не удалось. Но опасных для общества людей он нашел.
«Наиболее серьезным делом, — рассказывал Симонов, — которое удалось реализовать нашему отделению, стала ликвидация так называемой РОНС — Рыбинской организации национал-социалистов.
В 1982 году среди рыбинской молодежи был зафиксирован повышенный интерес к идеям национал-социализма. Даже не столько к идеям, сколько к символике и некоторым наиболее одиозным стереотипам поведения: маршировке, фашистским приветствиям, написанию профашистских лозунгов, самодельным значкам. На стенах домов периодически появлялись профашистские надписи и свастика.
Через некоторое время удалось выявить молодежную профашистскую группу, которую возглавлял молодой парень, провалившийся на экзаменах в военное училище. Группа — около двадцати человек — находилась в стадии формирования, но увлечение фашистскими идеями, пусть даже в примитивном виде, становилось массовым…»
Появление фашистов в стране, которая в Великую Отечественную разгромила гитлеровскую Германию, казалось немыслимым. Но о создании группок молодых и не очень молодых фашистов сигнализировали не только ярославские чекисты.
Слепое подражание гитлеровцам — использование свастики, крики «Хайль Гитлер!» — было достаточно маргинальным. Зато распространение откровенно нацистских идей приняло достаточно серьезный и масштабный характер. Люди, которые придерживались таких взглядов, поначалу с возмущением отвергали любое сравнение с германским национальным социализмом. Позже они почувствовали себя увереннее и стали довольно откровенно говорить, что в конце концов Гитлер делал и кое-что разумное для своего народа, например, строил хорошие дороги и уничтожал евреев.
Фашистские книги, антисемитская литература стали проникать в нашу страну с середины шестидесятых годов, сначала считанными экземплярами, плохонькими ксероксами, и только потом хлынули мощным потоком. Идеологический и биологический антисемитизм находил «научную» основу и в самой России — сохранились же предреволюционные погромные книжки и брошюры. Но на них лежала печать глубокой старины. А новыми антисемитами становились достаточно молодые и образованные люди. Они жаждали современного слова. И нашли его за границей.
Определенная часть русской эмиграции все эти годы переводила на русский язык и издавала крохотными тиражами гигантскую библиотеку современной антисемитской литературы. В двадцатые годы именно русские эмигранты подарили немецкому национальному социализму «Протоколы сионских мудрецов» и всю идеологию насильственного решения «еврейского вопроса». Потом немцы с лихвой вернули этот долг. Но не только немцы. По всему миру существуют профессиональные антисемиты, которые в силу той или иной причины посвятили себя борьбе с евреями («мировым еврейским заговором», «сионистской опасностью» и так далее). Понемножку некоторые эмигранты переводили это «богатство» на русский язык. Когда советских людей стали пускать за границу, появились и читатели.
В стерильной атмосфере советского общества антисемитские книги производили сильное впечатление на тех, кто был предрасположен к такого рода мыслям. Помимо литературного, диссидентского самиздата в Советском Союзе образовался и антисемитский самиздат. Из его авторов и читателей и сформировалось сообщество, которое по-настоящему объединяло только одно — антисемитизм.
Острота национальных проблем в Советском Союзе тщательно скрывалась от обычных граждан, поэтому вспыхнувшие в перестроечные годы конфликты окажутся для страны полной неожиданностью. Национальными проблемами, как ни странно это звучит, занимался Комитет госбезопасности. «Поручить чекистам» — эта формула казалась советским руководителям спасительной. А многолетний председатель КГБ Юрий Владимирович Андропов доказывал, что расширение его аппарата обезопасит страну от разнообразных проблем и неприятностей.
«Андропов сознавал, что любой национализм, — вспоминал помощник председателя КГБ Виктор Васильевич Шарапов, — русский, украинский, казахский, киргизский, грузинский — представляет угрозу для единства нашего многонационального государства. Он исходил не из национального, а из общеполитического подхода — наносит это ущерб государству или нет, и для него было важно не кто, а что делает…»
Вместо решения реальных проблем национальные чувства пытались подавить.
Поставленный во главе Украины Владимир Васильевич Щербицкий — сразу после возвращения из Москвы — собрал политбюро:
— Наша линия в этих вопросах неправильная. Под предлогом «демократизации» велась борьба с русификацией… Наблюдается ревизия прошлого, восхваление старины, попытки реабилитировать Мазепу, а Богдана Хмельницкого представить предателем… А издание Пушкина на украинском языке, трансляция футбола на украинском! Это распространилось после политически нечеткого выступления Шелеста на съезде писателей: «Берегти рiдну украiнську мову». Нельзя украинский национализм недооценивать. Нужно поднять идеологическую борьбу, сделать ее острой, наступательной, предметной.
Один из членов политбюро компартии Украины потребовал решительных мер:
— Явных врагов надо было сажать в тюрьму. Виноват секретарь ЦК по идеологии и отделы ЦК — что не сажали. А Овчаренко еще говорил мне: «Ты что, крови хочешь?»
Федора Даниловича Овчаренко, ученого-химика, человека отнюдь не крайних взглядов, сняли с должности секретаря ЦК компартии Украины и вывели из политбюро.
Борьба с «национализмом» на практике означала удушение любого деятеля культуры, позволившего себе отклониться от генеральной линии. Устраивались массовые чистки в сфере культуры, средств массовой информации, безжалостно снимали с работы.
Председателем республиканского КГБ назначили Виталия Васильевича Федорчука, протеже генерала Цинева. Федорчук объяснял подчиненным:
— Мы работаем на Союз, мы интернационалисты, и никакой Украины в нашей работе нет. Но о какой борьбе с украинским буржуазным национализмом может идти речь, если первый заместитель председателя комитета приходил на работу в «вышиванцi» (традиционной украинской рубашке. — Примеч. авт.)?
Он неустанно выискивал в республике идеологическую крамолу и требовал ее искоренения. Если меры не принимались, с угрозой в голосе говорил на политбюро:
— Я информирую вовремя и остро, но нет должной реакции.
По всей Украине прошла волна арестов диссидентов — реальных и мнимых. Многие из них после перестройки станут видными деятелями культуры, депутатами украинского парламента. Как говорили тогда на Украине: «Когда в Москве стригут ногти, в Киеве рубят руки».
Украинские чекисты не без содрогания вспоминают своего председателя. Полковник Михаил Иванович Гавяз, заместитель начальника 5-го управления КГБ УССР, пишет:
«Под репрессии попали люди, которые не принимали какого-либо активного участия в диссидентском движении. По большинству дел не было доказано какой-либо организованной враждебной деятельности с их стороны. Криминалом оказалось хранение различной диссидентской литературы.
Главным обвинением против многих арестованных был обнаруженный у них трактат Дзюбы “Интернационализм или русификация”, который тогда официально не был признан криминальным. В этой ситуации ЦК компартии Украины в срочном порядке принял 22 февраля 1972 года постановление. В его основу было положено решение комиссии ЦК КПСС о том, что работа Дзюбы носит “явно выраженный антисоветский, антикоммунистический характер”».
Неизданная книга Дзюбы, по признанию секретаря ЦК компартии Украины по идеологии Александра Семеновича Капто, буквально взорвала общественное мнение, поскольку рисовала «истинную, выверенную государственной статистикой картину, которая складывалась с развитием не только украинского языка, но всей культуры в целом». В независимой Украине Ивана Михайловича Дзюбу изберут в Национальную академию наук. А тогда чекисты арестовали автора распространявшейся в рукописи книги «Интернационализм или русификация»…
Национальные проблемы кипели, да только мало кто отдавал себе в этом отчет.
В последние годы существования советской власти стала очень заметной националистически настроенная интеллигенция.
«В 60–70-х годах, — пишет бывший сотрудник 5-го управления КГБ Анатолий Ильич Шиверских, дослужившийся до генерала, — в национальных республиках вышло большое количество трудов по истории населявших их народов. Отличительной чертой данных изданий стало принижение или искажение истории соседей… В советское время страсти вокруг территориальных притязаний накалялись до такой степени, что порой могли вылиться в массовые беспорядки… Нам рекомендовалось искать “источники” в республиках из числа местных национальных авторитетных лиц. Если перевести сказанное на оперативный язык, значит, приобретать “агентов влияния”».
С вербовкой агентуры проблем не было. Чекисты знали многое. Но изменить настроения общества специфическими методами ведомства госбезопасности невозможно. Скорее достигался обратный результат. Замалчивание — не лучший способ разобраться с прошлым. Запрет откровенно говорить о прошлом привел к тому, что история превратилась в набор опасных мифов. Люди тайно читали псевдоисторические книжки и изумленно говорили: «Так вот, значит, как было! Значит, они всегда нас убивали!» Вместо того чтобы разобраться с прошлым, выяснить историческую правду и примириться, люди черпали в запрещенной истории ненависть и желание рассчитаться со старыми обидчиками.
Андроповский аппарат подавлял попытки интеллигенции поставить вопрос о политической либерализации, о том, что для успешного развития страны нужно больше демократии. Советское руководство упустило возможность модернизировать страну, оставив ее в руках партийных чиновников. На их фоне симпатии немалой части общества доставались яростным националистам, которых условно называют «русской партией».
«До конца шестидесятых годов, — пишет философ и публицист Григорий Померанц, — я смотрел на новое почвеничество как на выдумку, спекуляцию, удачно найденную форму полу-независимости, полу-рептильности и дозволенной фронды в рамках черной полосы официального спектра».
К началу семидесятых годов в «русской партии» стали заметны последовательные антикоммунисты, те, кто отвергал не только Октябрьскую, но и Февральскую революцию. Они считали, что 1917 год устроило мировое еврейство, чтобы уничтожить Россию и русскую культуру. Многие активисты этого движения выросли на откровенно фашистской литературе, скажем, на «Протоколах сионских мудрецов», которые были признаны фальшивкой повсюду, кроме нацистской Германии, где вошли в основной арсенал пропагандистской литературы. Через несколько десятилетий после разгрома нацистской Германии «Протоколы» начали активно распространяться в России.
Валерий Николаевич Ганичев, который руководил отделом культуры ЦК ВЛКСМ, а затем был назначен главным редактором «Комсомольской правды», рассказал, что «Протоколы сионских мудрецов» он получил от художника Ильи Глазунова. Заведующий отделом ЦК комсомола читал антисемитскую литературу, «и многое становилось ясным».
«В этот период, в 1962–1964 годы, — рассказывал Ганичев в газетном интервью, — фактически начинало утверждаться русское национальное мировоззрение. До этого оно удерживалось в рамках военно-патриотического движения. И вдруг осозналось шире, как государственное мировоззрение».
Активисты «русской партии» составляли списки евреев среди деятелей литературы и культуры. Причем они руководствовались нацистской методологией — «выявляли» и тех, у кого был лишь небольшой процент еврейской крови, и тех, кто был женат на еврейках. То, что на территории Европы после мая сорок пятого считалось преступным и немыслимым, пустило крепкие корни в советском обществе.
Русские националисты имели высоких покровителей и называли имена членов политбюро, которые им симпатизировали. Председателя КГБ они числили среди своих врагов.
«Для меня не ясна роль Суслова во всем этом движении, — говорит Ганичев. — Или он был чистый аппаратчик, и не более. Иные считают его масоном. Не знаю. Андропов ненавидел русскую партию и боялся ее… Особенно борьба обострилась с приходом к власти Юрия Андропова — яростного русофоба. Михаил Александрович Шолохов мне рассказывал, как написал записку в ЦК о положении русского народа, об отсутствии защитников его интересов в правительстве, в ЦК, в любых государственных структурах. Суслов и Андропов эту записку замотали…»
Русские националисты составили список претензий к председателю КГБ Андропову. Одна из них — снос дома Ипатьева.
В самом центре Свердловска находился дом купца Ипатьева, в котором провели последние дни своей жизни отрекшийся от трона император Николай II и его семья. Здесь они и были расстреляны в июле 1918 года. Когда-то в этот дом водили на экскурсии пионеров и иностранных гостей — расстрелом врагов трудового народа гордились. Потом настроения в обществе поменялись, возник неподдельный интерес к старой России, к императорской семье. Идеологическое и чекистское начальство забеспокоилось: дом Ипатьева превращается в объект поклонения.
26 июля 1975 года председатель КГБ Юрий Андропов написал записку в ЦК КПСС:
«Антисоветскими кругами на Западе периодически инспирируются различного рода пропагандистские кампании вокруг царской семьи Романовых, и в этой связи нередко упоминается бывший особняк купца Ипатьева в городе Свердловске. Дом Ипатьева продолжает стоять в центре города…
Представляется целесообразным поручить Свердловскому обкому партии решить вопрос о сносе особняка в порядке плановой реконструкции города».
4 августа политбюро одобрило записку Андропова и поручило «Свердловскому обкому КПСС решить вопрос о сносе особняка Ипатьева в порядке плановой реконструкции города». Решение было исполнено только через два года. Предшественник Ельцина на посту первого секретаря Яков Петрович Рябов утверждает, что постановление политбюро давно было получено в обкоме, но он не спешил его выполнить, потому что краеведы хотели сохранить дом как памятник истории. А Ельцин, напротив, проявил инициативу и снес дом. Борис Николаевич потом рассказывал, что на него Москва сильно давила, что он дважды отказывался исполнить приказ о сносе дома Ипатьева, а потом все-таки капитулировал.
Литературный критик Михаил Лобанов возненавидел Андропова за то, что по указанию председателя КГБ ему «устроили идеологическую порку с нешуточными политическими обвинениями».
— Андропов, — рассказывал Лобанов в газетном интервью, — будучи председателем КГБ, в своих донесениях в ЦК именовал нас «русистами», вкладывая в это слово нелестный для нас смысл. «Духовными аристократами» он называл, по словам Бурлацкого, своих советников, консультантов — того же Бурлацкого, Арбатова, Бовина и так далее. В глазах этой идеологической обслуги мы были, конечно, шовинистами, фашистами. Но сама их биография, их роль в разрушении государства показывает, что за «духовные аристократы» окружали Андропова…
Лобанов имел в виду записку председателя КГБ от 28 марта 1981 года:
«За последнее время в Москве и ряде других городов страны появилась новая тенденция в настроениях некоторой части научной и творческой интеллигенции, именующей себя “русистами”. Под лозунгом защиты русских национальных традиций они по существу занимаются активной антисоветской деятельностью. Развитие этой тенденции активно подстрекается и поощряется зарубежными идеологическими центрами, антисоветскими эмигрантскими организациями и буржуазными средствами массовой информации…
Противник рассматривает этих лиц как силу, способную оживить антиобщественную деятельность в Советском Союзе на новой основе. Подчеркивается при этом, что указанная деятельность имеет место в иной, более важной среде, нежели потерпевшие разгром и дискредитировавшие себя в глазах общественного мнения так называемые “правозащитники”.
Изучение обстановки среди “русистов” показывает, что круг их сторонников расширяется и, несмотря на неоднородность, обретает организационную форму… К “русистам” причисляют себя и разного рода карьеристы и неудачники, отдельные из которых нередко скатываются на путь антисоветской деятельности».
Последнее замечание было, надо понимать, самым неприятным для националистов. Меньше всего им хотелось, чтобы их называли карьеристами и неудачниками, хотя в данном случае офицеры 5-го управления недалеки от истины.
«Русисты», говоря языком 5-го управления, винили инородцев в бедственном положении России, но прежде всего заботились о собственной комфортной жизни.
В апреле 1969 года Валерий Ганичев, поэт Владимир Фирсов, прозаик Владимир Чивилихин и директор одного болгарского издательства приехали в гости к Михаилу Александровичу Шолохову.
«Стол был по-русски щедро завален едой, — записал в дневнике Чивилихин, — и все так вкусно, что я давно не едал ни такого поросенка, ни огурчиков, ни рыбца, ни холодца».
Пили патриотически настроенные писатели «Курвуазье» и «Мартель». Заговорили о сложной ситуации в стране, о бедственном положении людей. Шолохов сказал:
— С мясом плохо в стране, товарищи. Рассказывают, что народ по тарелкам ложками стучит в столовых рабочих кое-где. Это еще ничего! А вот если не по тарелкам да не ложками начнут стучать, тогда они, — он кивнул в потолок, — почувствуют.
И без перехода обратился к Фирсову и Чивилихину:
— Да вы пейте, пейте, это же французский коньяк, лучший. Вы это ведь, говорят, умеете делать.
«Грандиозное заседание редколлегии “Нашего современника”, — записывал в дневнике писатель Юрий Нагибин в октябре 1971 года, — превратившееся прямо по ходу дела в грандиозное пьянство. “Помянем Феликса!” — так это называлось. Недавно назначенный редактором “Молодой гвардии”, наш бывший шеф, Феликс Овчаренко, тридцативосьмилетний красивый и приятный парень, в месяц сгорел от рака желудка…
На редколлегии как всегда прекрасны были Виктор Астафьев и Евгений Носов, особенно последний. Говорили о гибели России, о вымирании деревни, все так откровенно, горько, по-русски. Под конец все здорово надрались… Кончилось тем, что Женю Носова отправили к Склифосовскому с сердечным припадком…»
Борьба с евреями была методом завоевания места под солнцем. Главной целью было оттеснить конкурентов, захватить хлебные должности и распределять теплые местечки среди своих. Даже в своем кругу менее талантливые пытались утопить более талантливых.
Новый главный редактор «Молодой гвардии» Анатолий Степанович Иванов пришел к заместителю заведующего отделом культуры ЦК Альберту Андреевичу Беляеву с жалобой:
— Присудили Валентину Распутину государственную премию. А разве надо было повесть о дезертире из воюющей Советской Армии так поддерживать? На чем воспитывать патриотизм у молодежи будем? Разве дезертир может служить примером любви к родине?
Похоже, за этими рассуждениями о патриотизме стояла простая обида: почему премию дали ему, а не мне?
Игорь Дедков, который жил в Костроме, побывав в одном московском издательстве, записал в дневнике:
«Вот оно — русское, национальное издательство. Нигде в Москве (в редакциях) я не чувствовал себя так плохо, как у них. Они не умеют уважать людей и не хотят уважать их; они не скрывают своего безразличия к “чужим”, они любят только “своих”, и к этой любви примешана корысть. Вот и все принципы; им бы “кулачное право” вместо всех прочих прав, и тогда бы они навели порядок и выяснили бы ваш состав крови и наличие еврейской примеси».
И добавил с горечью:
«Вся их пресловутая русская партия пронизана духом торгашества, то есть беспринципна, пронизана стремлением к должностям, карьере, заражена куплей-продажей, приятельством и прочим».
Расистские настроения охватили и партийный аппарат. Игоря Дедкова сватали на работу в журнал «Проблемы мира и социализма», который издавался коммунистическими партиями и выходил в Праге. Он записал в дневнике в январе 1979 года:
«Когда был в Цека на приеме у К. Зародова, шеф-редактора “Проблем мира и социализма”, он спросил меня, кто по национальности моя жена?
— Кто вы я вижу, — сказал он, — а кто она?
Пришлось рассказать и успокоить».
Упомянутый Дедковым Константин Иванович Зародов, крупный идеологический чиновник, кандидат в члены ЦК КПСС, до перевода в журнал был первым заместителем главного редактора «Правды».
Ненавидящие Запад русские антисемиты на самом деле страдают комплексом неполноценности по отношению ко всему иностранному. В советские времена столпы отечественного антизападничества всеми правдами и неправдами выбивали себе зарубежные командировки, ездили за границу с консервами и кипятильниками, варили суп в гостиничном умывальнике, чтобы не потратить зря ни одного драгоценного доллара, прикупить побольше того, что произведено на бездуховном Западе.
Они объединялись в тесные группы, создавая своеобразные масонские ложи, куда чужих не пускали. Такими масонскими ложами стали в семидесятые годы редакции некоторых литературных журналов и книжных издательств, где печатали и издавали только своих. Они ненавидели тех сотрудников аппарата, которые не являлись их полными единомышленниками. И считали, что причина недоброжелательности Андропова лично к ним — его еврейское происхождение.
«10 ноября 1982 года умер Брежнев, — записал в дневнике Михаил Лобанов. — Через день я пришел в Литинститут, чтобы оттуда вместе с другими (обязаны!) идти в Колонный зал для прощания с покойным.
На кафедре творчества я увидел Валентина Сидорова, — как и я, он работал руководителем семинара. Он стоял у стола, более чем всегда ссутулившийся, отвислые губы подрагивали. “Пришел к власти сионист”, — поглядывая на дверь, ведущую в коридор, вполголоса произнес он и добавил, что этого и надо было ожидать при вечной взаимной русской розни…
Андропов. Теперь Андропов! Что нас ждет? И что ждет меня после моей статьи, уже вышедшей в свет? Взгляд сквозь очки — строго испытующий, со зловещинкой».
Когда Андропов перешел в ЦК, на приеме у него побывал председатель Госкомитета по делам полиграфии, издательств и книжной торговли Борис Иванович Стукалин.
«Сначала он слушал внимательно, — вспоминал Стукалин. — Но я ощущал на себе его прощупывающий, колючий взгляд, выражавший какое-то нетерпение».
Андропов резко и раздраженно высказался о книге Сергея Семанова, одного из тех, кого причисляли к «русской партии»:
— Книга антиисторична, опирается на ложные концепции. Автор с большой симпатией пишет о царе-батюшке.
«Юрий Владимирович, — писал Стукалин, — назвал поведение Семанова провокационным, возбуждающим антисемитские настроения. Вот в чем, оказывается, была истинная причина столь негативной оценки книги!..
Он очень остро, даже болезненно реагировал на проявления антисемитизма (хотя для этого серьезных оснований, на мой взгляд, не было), но не слышал, чтобы даже в мягкой форме осуждал просионистские, деструктивные по своей сути настроения известных деятелей литературы, науки, искусства».
Борис Стукалин, видимо, не имел возможности вникнуть в работу 5-го управления КГБ, в состав которого входил целый отдел «по борьбе с сионизмом». Он напрасно подозревал Юрия Владимировича в защите «сионистов». Именно Андропов санкционировал распространение в стране националистических и черносотенных настроений, хотя не мог не понимать, что они подрывают официальную идеологию.
КГБ начал эту кампанию с помощью доктора исторических наук Николая Николаевича Яковлева. В 1974 году в издательстве «Молодая гвардия» вышла его книжка «1 августа 1914 года». Историки-марксисты схватились за голову. В журнале «Вопросы истории КПСС» подготовили разгромную рецензию, где говорилось о «фальсификации ленинских взглядов». В последний момент пришло указание снять статью из готового номера. Историки не могли понять, кому же под силу опрокинуть советскую историческую науку?
«Появлением этой книги, — писал Николай Яковлев, — российская историческая наука обязана Ю. В. Андропову, начатым им и незавершенным политическим процессам».
Тут надо сделать небольшое отступление и рассказать историю самого Яковлева.
Постановлением Совета министров от 31 декабря 1951 года заместитель военного министра маршал артиллерии Николай Дмитриевич Яковлев был снят с должности. Вместе со своими подчиненными, ведавшими принятием на вооружение новых артиллерийских систем, он был обвинен в том, что закрыл глаза на недостатки новых 57-мм автоматических зенитных пушек.
В конце февраля 1952 года его арестовали.
Досталось и сыну маршала. Николай Яковлев-младший, который работал в отделе США Министерства иностранных дел, тоже был арестован и просидел около года. Смерть Сталина принесла свободу и отцу, и сыну. Одно из первых решений министра внутренних дел Берии — отпустить всех, кто был арестован по делу маршала Яковлева. Но страх остался. До самой смерти напуганный Сталиным главный артиллерист страны по-дружески советовал коллегам:
— Прежде чем подписать бумагу, убедись, что если из-за нее начнут сажать в тюрьму, то ты будешь в конце списка.
Арест не прошел для Яковлева-младшего бесследно. Николай Николаевич занимался историей, защитил докторскую диссертацию. Но считал, что ему не доверяют. Он обратился за помощью к человеку, который помнил его отца, — секретарю ЦК по военной промышленности Дмитрию Федоровичу Устинову. Тот переадресовал Яковлева к Андропову.
Председатель КГБ принял историка.
«Любезный и обходительный Андропов, — вспоминал Яковлев, — не стал слушать моих жалоб (эти пустяки отметем?!), а затеял разговор о жизни».
Потом переправил Яковлева начальнику 5-го управления генералу Бобкову, который произвел на Николая Николаевича неизгладимое впечатление:
«Никогда не встречал лучше осведомленного человека, обладавшего такими громадными познаниями, невероятной, сказочной памятью. Его никогда нельзя было застать врасплох, на любой вопрос следовал четкий, исчерпывающий ответ».
И с той поры Яковлев стал «захаживать» на Лубянку, беседовать с Андроповым и Бобковым. Как человек, напуганный госбезопасностью и всю жизнь ожидавший нового ареста и обыска, он инстинктивно искал защиты у чекистов. Надеялся, что одни чекисты (умные и здравомыслящие) спасут его от других (костоломов).
О чем же беседовал с Яковлевым председатель КГБ?
«Юрий Владимирович, — писал Николай Яковлев, — вывел, что извечная российская традиция — противостояние гражданского общества власти — в наши дни нарастает. Чем это обернулось к 1917 году для политической стабильности страны, не стоит объяснять.
С пятидесятых тот же процесс, но с иным знаком стремительно набирал силу. Объявились диссиденты. Андропов многократно повторял мне, что дело не в демократии, он первый стоит за нее, а в том, что позывы к демократии неизбежно вели к развалу традиционного российского государства. И не потому, что диссиденты были злодеями сами по себе, а потому, что в обстановке противостояния в мире они содействовали нашим недоброжелателям, открывая двери для вмешательства Запада во внутренние проблемы нашей страны».
Если бы профессор Яковлев изучал не американскую историю, а отечественную, он бы увидел, что такие же беседы российские жандармы вели с революционерами. Иногда они преуспевали — тогда революционер соглашался сотрудничать с полицией. Конечно, для этого нужна некая предрасположенность: не только страх перед властью, но ненависть и зависть к окружающим, комплекс недооцененности, желание занять место в первом ряду…
Судя по записям Яковлева, из Андропова, хоть он и дня не был на оперативной работе, мог бы получиться вполне успешный вербовщик.
«Председатель, посверкивая очками, — писал Яковлев, — в ослепительно-белоснежной рубашке, щегольских подтяжках много и со смаком говорил об идеологии. Он настаивал, что нужно остановить сползание к анархии в делах духовных, ибо за ним неизбежны раздоры в делах государственных. Причем делать это должны конкретные люди, а не путем публикации анонимных редакционных статей. Им не верят. Нужны книги, и книги должного направления, написанные достойными людьми».
Андропов, соблазняя Яковлева, рассказал, что Иван Тургенев работал на разведку, что политическим сыском занимались Виссарион Белинский и Федор Достоевский.
После долгих бесед с Андроповым и генералом Бобковым, начальником 5-го управления КГБ, Яковлев написал книгу «1 августа 1914 года». В ней Февральская революция и свержение монархии изображались как заговор масонов, ненавидящих Россию и решивших погубить великую державу.
Все материалы о мнимых кознях масонов, в том числе фальсифицированные чекистами протоколы допросов бывших деятелей Временного правительства, автору вручил генерал Бобков. Вот таким образом КГБ осуществил идеологическую операцию, нацеленную на «укрепление мнимо-оппозиционной национал-коммунистической альтернативы диссидентству, пропагандировавшему демократические и общечеловеческие ценности»[2]. Андропов, став главой партии и государства, распорядился издать книгу Яковлева огромными тиражами, в том числе перевести на языки союзных республик.
Книга Николая Яковлева была сигналом к тому, что можно смело винить во всех бедах России масонов и евреев и что такая трактовка поддерживается высшим начальством. Критиковать книгу Яковлева не позволялось. В обществе проснулся интерес к таинственным масонам. Конечно, не всякий историк мог позволить себе участвовать в столь низкопробной кампании и подыгрывать черносотенцам и антисемитам. Но желающие нашлись.
Цель, которую преследовали Андропов и Бобков, была достигнута: общество отвлеклось от обсуждения жизненно важных проблем страны, оказавшейся в бедственном положении, и занялось увлекательным делом: выяснением, кто из деятелей нашей истории был евреем и масоном. Попутно людям втолковывали, что диссидент, либерал, демократ, пацифист, еврей не может быть русским патриотом.
Характерно, что Николай Яковлев так и остался невыездным. За границу руководитель КГБ его не пускал. Употребить свою власть на то, чтобы снять с историка нелепый навет, Андропов не захотел. Во-первых, чиновник в принципе не любит ничего разрешать. Это опасно. Во-вторых, с людьми, которые висят на крючке, проще работать.
Весной 1980 года вышло первое издание толстенной книги Яковлева «ЦРУ против СССР». Во втором издании автор добавил страницы о Сахарове и его жене, которые порядочные люди сочли гнусными. Надо иметь в виду, что Сахаров при всей своей интеллигентности и мягкости не был слюнтяем, а вполне мог дать сдачи и не прощал подлости. Когда Яковлев приехал в Горький и пришел к Сахарову, видимо, чтобы обогатить переиздание своей книги новыми деталями, то Андрей Дмитриевич дал ему звонкую пощечину и выставил из квартиры…
Замечательная писательница и очень честный человек Лидия Корнеевна Чуковская реагировала по-своему:
— Как мог Андрей Дмитриевич позволить себе дотронуться до него рукой?
В КГБ Андропову открылось множество проблем, скрытых от обычных граждан, в том числе национальных. Острота их была ему понятна.
Однажды начальник разведки ГДР генерал-полковник Маркус Вольф прилетел в Москву за помощью. Он хотел вызволить из неволи своего агента Гюнтера Гийома, арестованного контрразведкой ФРГ. Западные страны готовы были на обмен заключенными, но требовали, чтобы Москва отпустила Анатолия Щаранского, физика, который упорно добивался выезда в Израиль. Но Щаранского чекисты обвинили в шпионаже и дали ему большой срок.
Маркус Вольф попытался убедить Андропова отпустить Щаранского, но председатель КГБ наотрез отказался это делать.
— Товарищ Вольф, — сказал Андропов, — разве вы не понимаете, что произойдет, если мы дадим такой сигнал? Этот человек — шпион, но еще важнее то, что он еврей и выступает в защиту евреев. Если мы освободим Щаранского, борца за права евреев, то и другие народности могут последовать этому примеру. Кто будет следующим? Немцы Поволжья? Крымские татары? Калмыки? Чеченцы? Если мы откроем все клапаны и народ начнет вываливать все свои беды и претензии, нас захлестнет эта лавина и мы не сможем ее сдержать.
В реальности Андропов и офицеры 5-го управления чувствовали, что теряют контроль и не только над либеральной частью общества, но и над противоположным флангом, который ненавидел режим за нарушение вековых традиций. Причем аппарат не знал, как быть с этим флангом. Критиковать не хотелось — вроде как свои.
По рукам били только тех, кто выходил за рамки, позволял себе то, что аппарат разрешать не хотел. Наказывали тех, кто пытался создать нечто вроде организации, и тех, кто говорил, что Брежнева нужно убрать из Кремля, потому что «у него жена еврейка». Нападки на генерального секретаря не прощались. Тут Андропов был непреклонен.
Все остальное дозволялось.
Советский Союз разрушался и отнюдь не усилиями либерально настроенных диссидентов. Многонациональное государство подрывали крайние националисты, занимавшие все большие посты в партийно-государственном аппарате. Эти настроения все шире распространялись в обществе.
Помню, как кривились партийные чиновники, которых имел возможность наблюдать в юные годы, когда главным редактором «Советской России» был назначен журналист с украинской фамилией:
— Луковец? Во главе российской газеты?
Жил он в Москве, много лет работал в «Правде», даже не знаю, владел ли он украинским языком. Но это не имело значения — национализм носил биологический, расовый характер. Раз украинская фамилия — значит, по крови не наш. И так воспринимались украинцы, которые считались братским народом!
Еще одно впечатление юности: в большой компании партийных чиновников и дипломатов кто-то упомянул, что известный всем присутствующим заведующий одним из отделов МИД женился на даме из одной национальной республики. И у всех вытянулись лица:
— У него такая жена?
В этих словах звучала откровенная брезгливость.
Помню и рассказ одного заметного человека, которому старая знакомая, секретарь Московского горкома партии, ведавшая идеологией, с нескрываемым раздражением заметила:
— Слышала, слышала, что ты на еврейке женился…
Пятый пункт в анкете (национальность) определял судьбу. Молодой человек рос в сознании, что запись в анкете определяет потолок его жизненных устремлений. Скажем, представителей некоторых народов не брали в пограничные и ракетные войска — им просто не доверяли: не тому или иному человеку — всему народу.
Ясным сигналом нарастающей сложности национальных проблем стала неудачная попытка образовать в составе Казахстана немецкую автономию. В начале войны советских немцев со всей страны депортировали в отдаленные районы, в основном в Казахстан. Они оказались третьим по численности народом в республике. Немцев реабилитировали первыми из репрессированных народов — 13 декабря 1955 года. Но о восстановлении республики советских немцев на Волге никто и говорить не хотел: пусть живут, куда их выселили.
В мае 1979 года помощник председателя КГБ СССР Павел Павлович Лаптев вызвал сотрудника 5-го управления Николая Михайловича Голушко и сообщил о поручении Андропова подготовить материал для рассмотрения на политбюро ЦК вопроса об образовании немецкой автономии на территории Казахстана.
Будущий генерал-полковник Николай Голушко, уроженец Казахстана, возглавлял в 5-м управлении КГБ СССР 2-й отдел (контрразведывательные операции против центров идеологических диверсий империалистических государств).
«В течение трех дней мы с Лаптевым, — вспоминает Николай Михайлович, — составили записку в ЦК КПСС, в которой обосновали необходимость создания немецкой автономии как назревшей меры по окончательному решению вопроса восстановления прав депортированных в годы войны советских немцев, а также устранения причин бытующих антиобщественных проявлений на почве как автономистских, так и эмиграционных процессов.
Предлагалось образовать Немецкую автономную область, в которую включить территории нескольких районов Кокчетавской, Карагандинской, Павлодарской и Целиноградской областей со столицей в городе Ерментау. К записке в политбюро ЦК мы приложили географическую карту с компактными немецкими поселениями в этих районах. Из двухмиллионного немецкого населения страны больше половины в тот период проживало в Казахстане».
Восстановление национальной автономии немецкого населения активно поддерживало руководство КГБ СССР, прежде всего сам Андропов. Смысл автономии состоял в том, чтобы остановить эмиграцию советских немцев. Создание автономии стало бы удобным поводом для отказа немцам в разрешении на выезд в ФРГ. 31 мая 1979 года было принято секретное постановление политбюро ЦК КПСС «Об образовании Немецкой автономной области»…
Николаю Голушко позвонил начальник 5-го управления генерал Филипп Денисович Бобков и попросил срочно прибыть в Кремль и показать первому секретарю ЦК компартии Казахстана Кунаеву все материалы, касающиеся образования немецкой автономии.
Динмухамед Ахмедович внимательно просмотрел записки в ЦК и другие документы и остановился на приложении — географической карте:
— Кто нарисовал такие административные границы для немецкой автономии? Валихановский район Кокчетавской области не должен входить в состав ее территории, здесь находится святыня казахов — могила Чокана Валиханова…
Кунаев взял авторучку и тут же на карте изменил границы намечаемой немецкой области, исключив Валихановский район. Голушко признал, что они с Лаптевым при подготовке документов в ЦК не обратили внимания на такую важную историческую деталь.
Таким образом, Кунаев дал согласие на создание немецкой автономии.
Казахстану поручили сформировать структуры партийной и исполнительной власти будущей автономной области. Заготовили проекты указов президиума Верховного Совета СССР и Верховного Совета Казахской ССР. Обком партии нового автономного образования должен был возглавить Андрей Георгиевич Браун, немец по национальности, известный в республике человек. В ту пору он был первым секретарем Краснознаменского райкома партии Целиноградской области.
Все, как принято, держалось в тайне. Весть о будущей немецкой автономии распространилась, когда комиссия ЦК компартии Казахстана уже подбирала в районном центре Ерментау здания для будущей администрации. 18 июня 1979 года намечалось торжественное собрание. Но решение политбюро не было воплощено в жизнь. Произошло нечто невероятное, немыслимое для советского общества.
16 июня 1979 года местное население выступило против немецкой автономии. Люди собрались в Целинограде на площади Ленина с лозунгами: «Казахстан неделим», «Нет немецкой автономии», «Уезжайте, откуда приехали». 19 июня — новый митинг. К людям на площади вышел первый секретарь Целиноградского обкома Николай Ефимович Морозов, он пытался успокоить людей, ссылался на позицию хозяина республики Кунаева, но ничего не действовало.
«Неожиданно для всех, — вспоминает генерал Голушко, — в городе Целинограде (ныне Астана — столица Казахстана) были инспирированы многотысячные митинги казахского населения, ветеранов и войны, и труда, студенческой молодежи с протестами против образования немецкой автономии в Казахстане. Основной лозунг звучал:
— Нет автономии для немцев на казахской земле!
Местные партийные и советские работники, боясь потерять занимаемые посты на отходивших к автономии землях, распространяли негативное отношение к учреждению немецкой области…»
О событиях в Казахстане в ту пору, разумеется, газеты не писали. Но руководство страны реагировало немедленно. О массовых демонстрациях в Целинограде доложили секретарю ЦК Суслову, показали ему присланные оттуда фотоснимки. По его указанию реализация постановления политбюро ЦК об образовании немецкой автономии в связи с публичными выступлениями казахского населения была приостановлена.
Через несколько лет, в перестроечные годы, Андрей Браун, который уже стал первым секретарем Целиноградского обкома и Героем Социалистического Труда, защищал решение отказаться от немецкой автономии:
— Давайте посмотрим на эту проблему с другой стороны.
А почему казахский народ должен был отдать эту землю, на которой он жил испокон веку? Казахов кто-то спросил? Нет. А нужна ли была немцам та территория и автономия в пределах Казахстана? Нет. А суть-то в этом как раз и заключается: почему в Ерментау теперь надо создавать республику?
Чекисты из 5-го управления были огорчены — многолетняя работа пошла прахом. И насторожились, столкнувшись с такой реакцией. «Целиноградские события, — считает генерал Голушко, — обнажили первые сигналы нездоровой тенденции: “Казахстан для казахов” (хотя в рабочем классе было всего 20 процентов) и усилили бытующие высказывания о том, что казахстанская целина “кормит всю страну”».
«Национальная идея, — заключает Нурсултан Назарбаев, — в ХХ веке оказалась сильнее классовой».
23 октября 1981 года Андропов отправил в ЦК справку «о негативных проявлениях среди бойцов комсомольско-молодежных отрядов», составленную в 5-м (борьба с идеологическими диверсиями) управлении КГБ по материалам, полученным из Тюменской области. Справку, которая свидетельствовала о том, как легко в Советском Союзе вспыхивали конфликты на национальной почве, подписал начальник 5-го управления Филипп Бобков:
«В настоящее время на строительстве важнейших объектов нефтегазовой промышленности в Тюменской области в составе шести комсомольско-молодежных строительных отрядов, сформированных в Закавказье, Средней Азии и других районах страны, находятся более семи тысяч молодых рабочих.
В течение последних двух лет среди бойцов этих отрядов имели место негативные проявления. Так, в 1979 году произошли массовые драки между бойцами отряда имени 25-летия Целины, прибывшими из Грузии, и местными строителями нефтехимического комбината; в поселке Локосово Сургутского района между бойцами из Литвы и местными жителями; в поселке Уренгой Пуровского района между группой местной рабочей молодежи и комсомольцами из Азербайджана.
В 1980 году в г. Нижневартовске во время драки между бойцами отряда “Молодогвардеец” убит комсомолец Беспалов. В 1981 году в г. Тобольске произошла массовая драка между бойцами отрядов, прибывших из Армении и Азербайджана. Как правило, указанные инциденты возникали из хулиганских побуждений, на почве употребления спиртных напитков и наркотиков, но затем приобретали националистический характер…
В период с апреля 1980 года по апрель 1981 года в результате увольнений за групповые отказы от работы, нарушения трудовой дисциплины и пьянство только на строительстве Тобольского нефтехимического комплекса из 583 бойцов отряда имени 25-летия Целины осталось 182, а в отряде “Молодогвардеец” из 300 осталось 154».
Записка не имела никаких последствий. Никто даже не хотел обсуждать эти темы. Советская власть, которая сама себе убеждала, что она служит народу, опасалась откровенных и открытых действий. Ей хотелось, чтобы люди постоянно одобряли ее политику, поэтому крайне болезненно воспринимала любые проявления протеста. Ни в коем случае нельзя было допустить предания их гласности. Потом, в перестроечные годы, люди поражались: откуда взялись все эти национальные проблемы?
Я уже цитировал дневник второго секретаря Пензенского обкома Георга Мясникова. На его страницах разыгрывается целая национально-рыночная эпопея:
«5 марта 1971 года. Грузины и армяне на базаре веточку мимозы продают по три рубля. Просто страшная распущенность и развращенность, которая вообще не вяжется с социалистическим строем. Правительство, конечно, знает, но молчит, боясь вторгнуться в рамки национального вопроса. Страдает же русский мужик материально, а мы морально… Послал ОБХСС. Все отобрали и передали в цветочный магазин по тридцать копеек…»
«26 мая 1972 года. Утром собрал заинтересованных в делах овощного рынка. Решили перестать мирно взирать на то, как грабят кавказцы народ русский: не стесняясь, нахально, откровенно. Поручил ОБХСС выслать из города немедленно главных воротил-перекупщиков, что касается остальных — ввести ограничение на рыночные цены…»
И раздраженная приписка:
«Целые нации (грузины, армяне, азербайджанцы) превратились в откровенных оккупантов. Удар по ним вызывает одобрение…»
Вот вам и дружба народов в Советском Союзе, о которой вспоминают с ностальгией. Вот что думали и говорили не на базаре и не в пивной, а в среде партийного руководства. Возникшая при Сталине иерархия народов — большие и малые, уважаемые и не очень, достойные государственного доверия и, напротив, находящиеся под подозрением — развращала решительно всех. Одни исполнялись самодовольной уверенности в собственном историческом и духовном превосходстве, другие приходили к выводу, что в общем государстве им хода нет, что их интересами пренебрегают…
Георг Мясников:
«10 июня 1972 года. Овощной рынок. Система контроля действует, но там, где очень жестко зажимают, товар уходит. “Черных” нет…»
А вот результат применения командно-административных мер — через три года:
«21 мая 1975 года. Был на крытом рынке. Прижали “восточников” ценой, и они разбежались. Ни их, ни яблок. С Украины торгуют клубникой по восемь рублей килограмм! Прижимать нельзя. Сбегут и все».
Рынок функционировал по своим законам. Когда изгнали приезжих с Кавказа, появились украинцы. Цены у них ничуть не ниже. Но братья-славяне. Тут уж не скажешь, что они «оккупанты» и грабят русский народ.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.