Вместо заключения
Вместо заключения
Жизнь «русского» Китая в том виде, в котором она протекала более полувека на земле Маньчжурии, в построенном русскими строителями Харбине, в освоенных русскими изгнанниками или искателями приключений Шанхае, Тяньцзине, Пекине, Имяньпо и других местах, — завершилась. Если сравнить ее с широкой полноводной рекой, можно сказать, что эта река обмелела, пустив маленькие, разбегающиеся в разные стороны ручейки: кто-то ведь остался навсегда в Китае, пережив «культурную революцию» и еще немало потрясений, уготованных этой стране и миру во второй половине XX столетия.
Есть там русские и сегодня, есть дети и внуки, появившиеся на свет от смешанных браков — в них тоже течет русская кровь, и, кто знает, может быть, их души замирают от призрачного зова Родины, когда они слышат русские песни, стихи, когда слышат сам этот язык, великий язык своих предков…
И испытывают чувства, подобные тому, что вложил Валерий Перелешин в стихотворение, написанное в далеком Рио-де-Жанейро в 1972 году.
За свечкой — в тени — Засвечье,
за шестком — в углу — Запечье,
за спиной — ничком — Заплечье,
за рекой — свистком — Заречье,
Заболотье, Задубровье,
Заозерье, Заостровье. Забайкалье, Заангарье,
Забурунье, Заполярье,
Заамурье, Заонежье,
Заграничье, Зарубежье,
Забездомье, Заизгнанье,
Завеликооксанье, Забразилье, Запланетье,
За-двадцатое-столетье.
Прошло почти полвека. Многих из вернувшихся в те годы из Китая нет уже на свете, они нашли вечный покой в родной земле, о которой так мечтали, к которой тянулись из своего близкого далека. Остались дети, внуки, подрастают правнуки, и, в сущности, это именно для них выходцы из «русского» Китая пытаются сохранить свою историю. Эти люди собираются на конференции, презентации книг, издают газеты, журналы, пишут воспоминания, торопясь поделиться всем, что сохранила память о далекой эпохе.
Счастливой и несчастливой.
Хотя с дистанции времени все видится и воспринимается совершенно иначе.
Сегодня русские, живущие в Харбине и Шанхае, Тяньцзине и Пекине (многие приезжают из Владивостока и работают в китайских фирмах), охотно делятся своими впечатлениями по Интернету, рассказывают о сохранившихся в Китае русских традициях, обычаях. О том, как они пытаются возродить понятие «русского» Китая, чтобы не исчезла, подобно Атлантиде, большая и важная эпоха в жизни двух стран.
В 1998 году в Шанхае был вновь открыт Русский клуб, прекративший свое существование в 1949 году, когда основная масса русских уехала в СССР или (главным образом!) в США, Австралию, другие страны мира. Есть Русский клуб и в Пекине, где сегодня обитает немало русских — по данным одного из интернет-сайтов, к началу 2000 года их было около пяти тысяч. Но, по мнению предпринимателя Сергея Шилина, президента пекинского Русского клуба, мало кто из русских планирует остаться в Китае навсегда. Слишком много различий во всем, а больше всего раздражает перенаселенность больших городов.
Очевидцы свидетельствуют: как бы стремительно ни менялся облик современных китайских городов, все равно различимы следы «русского» Китая — оставшегося в памяти людей, запечатленного в многочисленных рассказах, романах, стихах, эссе, мемуарах.
Генеральный консул России в Шанхае Виктор Коннов сказал в одном из интервью: «Остались улицы, которые помнят Вертинского, скажем, набережная Вайтань… Наверное, проходя по ней сегодня, можно представить себе, как он шел там со своей тросточкой… Есгь знаменитый отель «Мир», он же «Хэпин», на углу набережной Вайтань и улицы Наньцзинлу, она же Нанкин-роуд. Отель знаменит тем, что в нем и Вертинский останавливался, хотя жил он потом в другом месге, и Шаляпин, когда выступал здесь перед российской эмиграцией… Увы, не осталось практически захоронений россиян — я пытался их искать…
Но осталась в Шанхае ностальгия по российским культурным традициям. Люди старшего, среднего и даже молодого поколения хранят наше культурное наследие… скажем, исполнение русских песен настолько традиционно, что, куда ни зайди, с любым китайцем здесь можно спеть «Подмосковные вечера», «Катюшу» и другие песни 40-х, 50-х, 60-х годов… Они иногда поют такие песни, которые мы сами давно подзабыли — «Мчится тройка удалая» или «Лучинушка». В Шанхае также, кроме русских песен и русского балета, помнят и любят многое из русской кухни. Знаменитый русский борщ имеет в Шанхае собственное название: «лосунтан». Первые два иероглифа — искаженное «элосы», то есть «русский», последний — соответственно «суп». Его умеют готовить почти в каждой шанхайской семье. Конечно, он здесь несколько другой, отдает кунжутным маслом, но тем не менее это борщ».
Читаешь эти строки и вновь всплывает в памяти: «Хоть похоже на Россию…», — но с другой, уже другой интонацией, словно из Зазеркалья, из какого-то былого-небылого слышится голос.
Может быть, это происходит оттого, что сегодня самым главным в настроении и интонации воспоминаний становится ностальгия — тот стержень, на который нанизываются крупные и мелкие события, детали истории, прожитой несколькими поколениями русских в Китае.
На земле, давшей приют вольным и невольным изгнанникам.
На земле, где почти стерлись их следы, но остались какие-то призрачные контуры, выступающие из иной реальности.
Это был совершенно особый русский мир в зарубежье. Мир внутри другого, закрытого, экзотического, восточного мира — подобный китайской шкатулке с несколькими донышками и со своими секретами. Поведать о нем могут только те, кто прожил в этой «шкатулке» десятилетия — их присутствие на страницах книги говорит само за себя: дополняя, продолжая, а порой и опровергая друг друга, эти люди рассказывают каждый свою, только свою историю, лишь немного — ненавязчиво, деликатно — пытаясь обобщить исторические закономерности и логические связи. Пытаясь осмыслить феномен «русского» Китая на частных примерах, которые выходят далеко за рамки лишь частных судеб.
И они ощущали это.
Свою особость и в каком-то смысле избранность, потому что, даже уезжая еще дальше от России, увозили ее с собой. Как поэтесса Ольга Скопиченко, на пути в Соединенные Штаты сложившая свой гимн Родине:
Мы снова ночью темной, грозной
Следим за светом маяка.
И снова в Божьей книге звездной
О нас написана строка.
По синей глади океана,
Быть может, в наш девятый вал
Нас бросил в путь в чужие страны
Страны любимой бурный шквал.
И снова в чуждые дороги
Господняя ведет рука,
И так же мысли наши строги,
И та же горесть и тоска.
По тем покинутым долинам,
Куда для нас возврата нет,
По нашим городам любимым,
Оставленным десятки лет.
Мы терпеливо выносили
Судьбу скитальческих невзгод,
С молитвой о своей России
Мы мерили за годом год.
И в наше новое скитанье
Мы взяли, что смогли сберечь,
Терпенье наше, наши знанья
И русскую родную речь.
И песни, звучные, как реки
В родных степях моей страны,
Что в душу вложены навеки
И чем в изгнанье мы сильны.
И снова в книге Божьей звездной
О нас написана строка.
Мы снова ночью темной, грозной
Следим за светом маяка.
Наверное, это ощущение неистребимой гордости своим «терпеньем, знаньем», неутерянной родной речью и силами, нерастраченными в изгнании, отличает обитателей «русского» Китая от других «островитян» Рассеяния именно потому, что они не испытали такого трагического перелома, а продолжали жить в немного искусственном русском мире. Словно приостановившемся на бегу во времени и пространстве…
История русского зарубежья по-прежнему остается для нас во многом загадочной и оттого особенно притягательной; в мемуарах и исследовательской литературе мы упорно ищем ответы на собственные вопросы, едва уловимые начала собственных сомнений, решений.
Контуры собственных судеб, выступающие в другом, доставшемся на нашу долю времени. Времена, как известно, «не выбирают, в них живут и умирают» — может быть, эта поэтическая максима непосредственно относится к «русскому» Китаю: к судьбам людей, попавших в жернова истории и частично этими жерновами измолотых, частично же выживших.
Что-то очень важное для себя ищем и находим мы в судьбе островитян огромного архипелага Рассеяния. Потому что, не зная их идеалов, не понимая их смятений, их устремленности домой, мы никогда не сможем понять нечто очень важное в истории человечества, культуры, самой жизни этой страны.
Нашей страны, как бы она ни называлась — Русь, Россия, Советский Союз и снова — Россия. Какой бы она ни была — красной, белой или розовой.
В те годы, когда русские тысячами устремились из Китая домой, в другой части мира их соотечественник Владимир Варшавский писал печальное, горькое повествование об эмигрантах «первой волны» и их потомках, книгу «Незамеченное поколение» (она вышла в Нью-Йорке в 1956 году). Этой книге предшествовала вышедшая шестью годами раньше в Париже другая книга Варшавского «Семь лет», в которой уже прозвучал безжалостный диагноз: «…Мы жили без всякой ответственности, как бы сбоку мира и истории. Нам уже веял в лицо ветерок несуществования. Даже для наших отцов мы были чужие. Поколение выкидышей». Но разве можно отнести эти слова к Наталии Ильиной, Олегу Лундстрему, семье Бородиных и многим другим жителям «русского» Китая?
Алексей Бородин — мальчик, подросток, живший в благополучии и достатке, проливал слезы над судьбами тех, кто погиб, защищая свою Отчизну, кто сумел совершить подвиг во славу Родины. Каким же должен был быть климат в семье, где только бабушки да отец, Владимир Александрович, помнили Россию, что дети выросли патриотами страны, никогда ими не виденной? Что же было вложено в этих и еще многих других детей, что не только не могли, не желали они согласиться на участь «выкидышей»? И не ощущали они себя таковыми.
Говоря о своем поколении, Владимир Варшавский отмечал: «Большинство из них родилось в первом десятилетии века. Они успели получить в России только начальное воспитание и попали в эмиграцию недоучившимися подростками. Старшие из них прошли в рядах Добровольческой армии страшный опыт Гражданской войны. Большинство же покинуло родину почти детьми. Они еще помнят Россию и на чужбине чувствуют себя изгнанниками. В этом их отличие от последующих эмигрантских поколений. Но воспоминаний о России у них слишком мало, чтобы ими можно было жить. В этом их отличие от поколений старших. Зато есть в их судьбе сходство с судьбой всех «лишних людей» русского прошлого и всех «потерянных» поколений Европы и Америки».
Эта цитата принципиально важна! Здесь, как представляется, очень рельефно обозначены все сходства и различия «русского» Китая с другими, западными островами Рассеяния.
«Русский» Китай (особенно Маньчжурия!) являлся колонией — тем совершенно особым, специфическим «образом бытия», которого не могла явить русскому человеку ни Франция, ни Германия, ни «обетованные земли» США, Австралии, Новой Зеландии.
Здесь, на земле Маньчжурии, стоял русский город Харбин — с русскими домами, обычаями, традициями, лишь приправленными китайской экзотикой. Здесь эмигранты находили то, что навсегда потеряли в старой России.
Не искали — находили.
Не знаю, насколько известны были в «русском» Китае строки Марины Цветаевой:
С фонарем обшарьте
Весь подлунный свет!
Той страны на карте —
Нет, в пространстве — нет.
Выпита как с блюдца,
Донышко блестит.
Можно ли вернуться
В дом, который срыт?
— но было знакомо, осознанно, глубоко впитано в душу именно это чувство, войной основательно поколебленное, если не вовсе уничтоженное.
И тем больнее было сохранять в сердце, в памяти «срытый дом», исчезнувшую из подлунного мира страну. И тем отчетливее созревала необходимость вернуться…
Парадокс?
Возможно. Но не только парадокс.
Необходимость. Необходимость преодолеть свою потерянность, несостоятельность. Необходимость так или иначе пригодиться там, где родился. Даже если и не ты родился, а твои предки… Родина есть Родина. Ее не выбирают.
Нужно было непременно вернуться, чтобы на месте срытого дома возвести новый — на том же фундаменте, на тех же традициях и обычаях.
Великая иллюзия.
Которая слишком многих погубила.
Которая многим даровала жизнь, а не просто возможность выжить в колониальной среде «русского» Китая.
Благодаря воспоминаниям и исследованиям, мы много сегодня знаем об эмиграции, об островах Рассеяния. Мы знаем о тех, кто получил известность благодаря своим стихам и прозе, эссе и философским трактатам, песням и мемуарам. Но о скольких же безвестных не знаем мы ничего!.. И это незнание мешает понять что-то очень важное в себе. Ведь только собрав по крупицам их повседневную жизнь, их боль и радость, надежды и отчаяние, мы сможем осознать подлинный смысл собственного бытия. Вспомним «Исповедь сына века» Альфреда Мюссе:
«Три стихии делили между собой жизнь, расстилавшуюся перед юношами: за ними навсегда разрушенное прошедшее, перед ними заря безграничного небосклона, первые лучи будущего, и между этих двух миров нечто, подобное океану, отделяющему старый мир от Америки; не знаю, что-то неопределенное и зыбкое, море тинистое и грозящее кораблекрушениями, по временам переплываемое далеким белым парусом или кораблем с тяжелым ходом; настоящий век, наш век одним словом, который отделяет прошедшее от будущего, который ни то, ни другое и походит на то и другое вместе, где на каждом шагу недоумеваешь, идешь ли по семенам или по праху.
И им оставалось только настоящее, дух века, ангел сумерек, не день и не ночь; они нашли его сидящим на мешке с костями, закутанным в плащ себялюбия и дрожащим от холода. Смертная мука закралась к ним в душу при взгляде на это видение, полумумию и полупрах…
О, народы будущих веков! Когда в жаркий летний день склонитесь вы над плугом на зеленом лугу отчизны, когда под лучами яркого, чистого солнца земля, щедрая мать, будет улыбаться в своем утреннем наряде земледельцу; когда, стирая с мирного чела священный пот, вы будете покоить взгляд на беспредельном небосклоне и вспомните о нас, которых уже не будет более, — скажите себе, что дорого купили мы вам будущий покой; пожалейте нас больше, чем всех ваших предков. У них было много горя, которое делало их достойными сострадания; у нас не было того, что их утешало».
По-моему эти строки Мюссе имеют самое непосредственное отношение к «русскому» Китаю, словно Атлантида, опускающемуся все глубже и глубже в воды океана Времени…