Глава 3 «Желтый Вавилон»
Глава 3
«Желтый Вавилон»
Едва ли не первые наши знания о Шанхае почерпнуты из путевых очерков И. А. Гончарова «Фрегат «Паллада»», прочитанных еще в ранней юности. Вот как выглядел этот город середины XIX столетия, когда Гончаров прибыл туда в составе посольства адмирала Путятина:
«Вон и Шанхай виден. Суда и джонки, прекрасные европейские здания, раззолоченная кумирня, протестантские церкви, сады — всё это толпится еще неясной кучей, без всякой перспективы, как будто церковь стоит на воде, а корабль на улице…
Наконец, слава Богу, вошли почти в город… На зданиях развеваются флаги европейских наций, обозначая консульские дома.
Гостиница наша, «Commercial house», походила, как все дома в Шанхае, на дачу. Большой, двухэтажный каменный дом, с каменной же верандой или галереей вокруг, с большим широким крыльцом, окружен садом из тощих миртовых, кипарисных деревьев, разных кустов и т. п. Окна все с жалюзи: видно, что при постройке принимали в расчет более лето, нежели зиму. Стены тоненькие, не более как в два кирпича; окна большие; везде сквозной ветер; всё неотоплено. Дом трясется, когда один человек идет по комнате; через стенки слышен разговор. Но когда мы приехали, было холодно; мы жались к каминам, а из них так и валил черный, горький дым.
Вообще зима как-то не к лицу здешним местам, как не к лицу нашей родине лето. Небо голубое, с тропическим колоритом, так и млеет над головой; зелень свежа; многие цветы ни за что не соглашаются завянуть. И всего продолжается холод один какой-нибудь месяц, много — шесть недель. Зима не успевает воцариться и, ничего не сделав, уходит.
…Наша отель стояла на углу, на перекрестке. Прямо из ворот тянется улица без домов, только с бесконечными каменными заборами, из-за которых выглядывает зелень. Направо такая же улица, налево — тоже, и все одинаковое. Дома все окружены дворами и большею частью красивые; архитектура у всех почти одна и та же: всё стиль загородных домов… Улицы пестрели народом. Редко встретишь европейца; они все наперечет здесь… Китайцы — живой и деятельный народ: без дела почти никого не увидишь. Шум, суматоха, движение, крики и говор. На каждом шагу попадаются носильщики. Они беглым и крупным шагом таскают ноши, издавая мерные крики и выступая в такт. Здесь народ не похож на тот, что мы видели в Гонконге и в Сингапуре: он смирен, скромен и очень опрятен. Все мужики и бабы одеты чисто, и запахов разных меньше по улицам, нежели в Гонконге, исключая, однако ж, рынков. Несет ли, например, носильщик груду кирпичей, они лежат не непосредственно на плече, как у нашего каменщика; рубашка или кафтан его не в грязи от этого. У него на плечах лежит бамбуковое коромысло, которое держит две дощечки, в виде весов, и на дощечках лежат две кучи красиво сложенных серых кирпичей. С ним не страшно встретиться. Он не толкнет вас, а предупредит мерным своим криком, и если вы не слышите или не хотите дать ему дороги, он остановится и уступит ее вам. Всё это чисто, даже картинно: и бамбук, и самые кирпичи, костюм носильщика, коса его И легко надетая шапочка из серого тонкого войлока, отороченная лентой или бархатом. Заглянешь в ялик к перевозчику: любо посмотреть, тянет сесть туда.
Дерево лакировано — это бамбуковый корень; навес и лавки покрыты чистыми циновками. Если тут и есть какая-нибудь утварь, горшок с похлебкой, чашка, то около всё чисто; не боишься прикоснуться и выпачкаться.
Между прочим, я встретил целый ряд носильщиков: каждый нёс по два больших ящика с чаем. Я следил за ними. Они шли от реки: там с лодок брали ящики и несли в купеческие домы, оставляя за собой дорожку чая, как у нас, таская кули, оставляют дорожку муки. Местный колорит! В амбарах ящики эти упаковываются окончательно, герметически, и идут на американские клипперы или английские суда.
Мы вышли на набережную; там толпа еще деятельнее и живописнее. Здесь сближение европейского с крайним Востоком резко. По берегу стоят великолепные европейские домы с колоннадами, балконами, аристократическими подъездами, а швейцары и дворники — в своих кофтах или халатах, в шароварах; по улице бродит такая же толпа. То идет купец, обритый донельзя, с тщательно заплетенной косой, в белой или серой, маленькой, куполообразной шляпе с загнутыми полями, в шелковом кафтане или в бараньей шубке в виде кацавейки; то чернорабочий, без шапки, обвивший, за недосугом чесаться, косу дважды около вовсе «нелилейного чела». Там их стоит целая куча, в ожидании найма или работы; они горланят на своем негармоническом языке. Тут цирюльник, с небольшим деревянным шкапчиком, где лежат инструменты его ремесла, раскжгул свою лавочку, поставил скамью, а на ней Расположился другой китаец и сладострастно жмурится, как кот, в то время как цирюльник бреет ему голову, лицо, чистит уши, дергает волосы и т. п. Тут ходячая кухня, далее, у забора, лавочка с фарфором. Лодочники группой стоят у пристани, вблизи своих лодок, которые тесно жмутся у берега. Идет европеец — и толпа полегоньку сторонится, уступает место. На рейде рисуются легкие очертания военных судов, рядом стоят большие барки, недалеко и военные китайские суда, с тонкими мачтами, которые смотрят в разные стороны. Из-за стройной кормы европейского купеческого корабля выглядывает писанный рыбий глаз китайского судна. Всё копошится, сгружает, нагружает, торопится, говорит, перекликается…
…Говорят, многие места кажутся хороши, когда о них вспомнишь после. Шанхай именно принадлежит к числу таких мест, которые покажутся хороши, когда оттуда выедешь. Зевая на речку, я между тем прозевал великолепные дома многих консулов, таможню, теперь пустую, занятую постоем английских солдат с военных судов. Она была некогда кумирней и оттого резко отделяется от прочих зданий своею архитектурною пестротою. Я неприметно дошел до дома американского консула. Это последний европейский дом с этой стороны; за ним начинается китайский квартал, отделяемый от европейского узеньким каналом».
На редкость живописный рассказ! Словно видишь все своими глазами — здания, людей, занятых своими повседневными делами, суету портового города…
Да, вероятнее всего, именно таким был этот город еще до поселения здесь русских. Английская колония со своими законами, привычками, сводом правил, в которые входило и весьма пренебрежительное отношение к коренному населению.
«Вообще обращение англичан с китайцами, да и с другими, особенно подвластными им народами, не то чтоб было жестоко, а повелительно, грубо или холодно-презрительно, так что смотреть больно, — отмечает Иван Александрович Гончаров. — Они не признают эти народы за людей, а за какой-то рабочий скот, который они, пожалуй, не бьют, даже холят, то есть хорошо кормят, исправно и щедро платят им, но не скрывают презрения к ним… Шанхай сам по себе ничтожное место по народонаселению; в нем всего (было до осады) до трехсот тысяч жителей: это мало для китайского города, но он служил торговым предместьем этим городам и особенно провинциям) где родится лучший шелк и чай — две самые важные статьи, которыми пока расплачивается Китай за бумажные, шерстяные и другие европейские и американские изделия. Только торговля опиумом производится на звонкую, больше на серебряную, монету».
До расцвета «желтого Вавилона», китайского портового города Шанхая оставалось еще много десятилетий, и расцвет этот был связан в значительной степени с возникновением русской колонии. Хотя небольшая русская община существовала в Шанхае еще с XIX века.
В 1865 году здесь было открыто нештатное консульство России, в 1880-м консульство возглавил IO. А. Рединг, бывший инструктор китайской армии. К 1914 году колония увеличилась и, как известно из «Путеводителя по Шанхаю», «достигла нескольких сот человек, но она все еще была настолько мала, а главное, так разнохарактерна по своему составу, что все еще не могла серьезно подниматься и речь о создании в Шанхае каких-либо русских общественных организаций, клуба или школы, для которых не имелось ни средств, ни людей».
Резкое увеличение численности русской общины началось с 1919 года, когда в Шанхай устремились эмигранты, но особенно много их стало после крушения белого движения в Сибири. Значительная часть перебралась затем в Харбин. Следующее пополнение русской колонии пришлось на 1922 год — большевики заняли Приморье, и многие русские уехали в Маньчжурию, а позже переселились в Шанхай.
Из Владивостока на судах флотилии контр-адмирала Г. К. Старка ушел в Шанхай Сибирский кадетский корпус.
В отличие от других китайских городов, куда массово устремились русские, в Шанхае обустройством вновь прибывших занимались дипломаты. Генеральный консул В. Ф. Гроссе принимал русских беженцев и заботился об их юридическом устройстве, но прибытие из Владивостока флотилии Старка с семьями военных стало для него большой проблемой.
А. Хисамутдипов пишет: «Хотя в Шанхае с началом Гражданской войны и ожидали русских, они стали полной неожиданностью для местных властей, вначале категорически отказавшихся дать разрешение на высадку людей на берег. Каждый приход российского корабля сопровождался длительными переговорами. Русские дипломаты путем компромиссов старались добиться от китайских властей и французского муниципалитета разрешения сойти на берег вновь прибывшим. Всего в Шанхае на берегу оказалось около 800 человек. Сопутствующей проблемой было требование китайских властей снять с кораблей вооружение. Офицеры не хотели просто так отдавать оружие и требовали компенсацию. Дипломаты успешно решили и эту задачу, представив денежный взнос не как плату за продажу корабельного вооружения, а как компенсацию за разоружение».
Позже в Шанхае было организовано Бюро по русским делам, переформированное несколько лет спустя в Комитет защиты прав и интересов русских эмигрантов. Именно с помощью этого Комитета многие получили работу в 1925 году, когда в Шанхае вспыхнула забастовка; благодаря организаторским способностям Гроссе, русские смогли занять освободившиеся места в пароходстве, в газовых и водопроводных компаниях, на электростанциях…
Английский писатель Олдос Хаксли описал Шанхай середины 1920-х годов. Многое изменилось по сравнению с теми временами, которые запечатлел во «Фрегате «Паллада»» И. А. Гончаров.
«Я бывал в разных местах, где, пожалуй, в неменьшей степени, чем в Старом городе Шанхая, бурлила и кипела работа, но ни в одном из них скученность и деловитость не производили на меня такого потрясающего впечатления, — писал Олдос Хаксли в своем дневнике в 1926 году. — Ни в одном городе Запада или Востока я не видел такой насыщенности, такого разнообразия человеческой деятельности. Здесь столько людской активности и так четко она распределена по различным направлениям, так стремительно и с таким напором протекает, что это зрелище внушает нечто похожее на благоговейный ужас. А ведь вся эта жизнь протекала уже тогда, когда мы еще пребывали в полнейшем варварстве. Идёт она и сейчас и будет продолжаться тысячу лет спустя. Резчики по камню будут все так же выделывать печатки, мастера по слоновой кости — выпиливать и полировать свои изделия, портные — мурлыкать споим клиентам про достоинства своего кроя и материала; астрологи, водрузив на нос очки, своими предсказаниями будут, как и прежде, опустошать карманы простаков и влюбленных; работает птичий рынок, источают умопомрачительные запахи едалищ, а в аптеках все так же будут стоять на полках склянки с засушенными ящерицами, тигровыми усами, носорожьими рогами и маринованными саламандрами; по-прежнему будут терпеливо корпеть над своей тонкой работой ювелиры и вышивальщицы; магазины будут полны восхитительного фарфора, а у скорняков разнообразно окрашенные лисьи шкуры будут выкладываться в замысловатые узоры; величественные черные иероглифы будут такими же безупречно точными, как сейчас, как и тысячу лет назад, выводимые тонкой длинной рукой на красной бумаге с той обычной, почти небрежной легкостью и с тем неподдельным и неизменным мастерством, которое может быть воспитано лишь глубокими познаниями в искусстве символического письма, каковы присущи и руке, пишущей эти строки».
Шанхаю была уготована судьба еще одного острова Рассеяния. Но английский писатель об этом не пишет, хотя русских в городе становится все больше. Его интересует «китайская» жизнь Шанхая. Впрочем, и И. А. Гончаров отмечал доброжелательность и необыкновенную работоспособность китайцев: «Китайцы, как известно, отличные резчики На дереве, камне, кости. Ни у кого другого, даже у немца, недостанет терпения так мелко и чисто выработать вещь, или это будет стоить бог знает каких денег. Здесь, по-видимому, руки человеческие и время нипочем. Если б еще этот труд и терпение тратились на что-нибудь важное или нужное, а то они тратятся такие пустяки, что не знаешь, чему удивляться: работе ли китайца или бесполезности вещи? Например, они на коре грецкого или миндального ореха вырезывают целые группы фигур в разных положениях, процессии, храмы, домы, беседки, так что вы можете различать даже лица. Из толстокожего миндального ореха они вырежут вам джонку со всеми принадлежностями, с людьми, со всем; даже вы отличите рисунок рогожки; мало этого: сделают дверцы или окна, которые отворяются, и там сидит человеческая фигура. Каких бы, кажется, денег должно стоить это? А мы, за пять, за шесть долларов, покупали целые связки таких орехов, как баранки».
И эти, казалось бы, далекие от темы «русского» Китая наблюдения оказываются очень важными для нас — искусство китайцев, их повседневное кропотливое создание миниатюр оставляло неизгладимый след в русских душах, исподволь влияя на формирование не только вкуса, но и мировосприятия.
Расцвет «русского» Шанхая пришелся на 1930-е годы. В 1932 году в городе было зарегистрировано 16 тысяч русских, а в 1937 году их проживало здесь уже около 27 тысяч!.. Они объединялись в различные профессиональные клубы, общества, организации, комитеты, создавали издательства, редакции газет и журналов, частные и общественные больницы, школы. Специальный Организационный комитет координировал деятельность Русского общественного собрания, Русского благотворительного общества, Русского просветительского кружка и школы, Русского драматического и музыкального кружка, Русской торговой палаты и проч….
Еще до революции в Шанхае был создан Русский клуб (в 1930-е годы он был переименован в Русское общественное собрание).
После Опиумных войн (1840–1842 и 1856–1860), завершившихся превращением Китая в полуколонию, Шанхай стал открытым портом, где Англия, Франция, США и Россия получили право экстерриториальности. Впрочем, Россия этим правом пользовалась недолго — отказалась от него после Октябрьской революции. К тому времени, когда харбинцы начали переезжать в Шанхай, город был разделен на три части: Международный сетглмент (английская и американская концессии), Французская концессия и Старый город, где жили, в основном, китайцы. Русские традиционно селились на территории Французской концессии, и вскоре одну из главных улиц Шанхая, авспю Жоффр, стали называть Русской улицей — на ней располагалось большинство магазинов, ателье, мастерских, кафе, которыми владели выходцы из России. В этой же части города находился и знаменитый ресторан «Ренессанс», в котором выступал Александр Николаевич Вертинский, когда поселился в Шанхае.
История Международного сеатлмента к тому времени уже насчитывала более полувека. Он возник в Шанхае во второй половине XIX столетия, когда победившие в Опиумных войнах англичане, заставившие китайцев выращивать индийский опий на своих полях, начали ввозить в Китай хлопчатобумажные и шерстяные ткани из Ланкашира. Естественно, для этого понадобился открытый порт, и под угрозой пушек англичане этого добились. Так возник «открытый порт» Шанхай.
Нa берегу реки Вампу китайцы выделили большой болотистый участок, который начали заселять иностранные торговцы. Поскольку в большинстве своем они были англичанами, возникло это название — «сетглмент». А соседний кусок земли захватили французы и основали Французскую концессию.
Международный сеттлмент был в подчинении Королевства Великобритания, хотя официально управлялся консульским корпусом и имел соединенный герб: три щита, соприкасавшиеся концами, а на каждом из щитов по четыре флага. Двенадцать флагов Наций, участвовавших в образовании сеттлмепта, среди которых были и старый русский флаг, и флаг Прусского королевства, а опоясывал эти щиты латинский девиз: «Все — объединенные в одно».
В 1900 году в Петербурге была издана на русском языке книга немецкого журналиста Гессе Вартега, путешествовавшего по этим экзотическим землям в 882—1883 годах, «Китай и китайцы». Его описание Шанхая той поры любопытно сопоставить с заметками И. А. Гончарова. Эти впечатления русского писателя и немецкого журналиста разделены всего четвертью века, а как различны два облика города!..
«Шанхай называют Парижем Дальнего Востока, и он действительно таков, — пишет Гессе Вартег. — В сравнении с Шанхаем все остальные оевропеившиеся города Восточной Азии: Сингапур, Гонконг, Батавия, Манила, Йокогама, Кобе, Нагасаки — отступают на задний план. Многие из них красивее, обширнее, приятнее, но ни один из них не ведет такой огромной сухопутной и морской торговли, не отличается таким развитым, свободолюбивым и добродушно-веселым населением… Здесь не придется, конечно, любоваться какими-нибудь архитектурными или другими подобными чудесами на наш лад — нельзя забывать, что Шанхай в Китае. Но все-таки люди, переселившиеся в эту болотистую нездоровую низменность при устье Янцзы, сумели устроиться в этом европейско-китайском Вавилоне поразительно хорошо — приятно и целесообразно».
Виктор Смольников в своей книге «Записки шанхайского врача» пишет, что Международный сеттлмент в Шанхае был создан по типу независимой республики, управляемой купеческой олигархией, имевшей собственную армию и прочие атрибуты суверенного государства, а сам Шанхай напоминал своим устройством средневековую Лигу ганзейских городов.
Кто-то очень точно назвал Шанхай раем для авантюристов. Приехав в Шанхай и поселившись в гостинице, можно было назвать себя хоть Нострадамусом, хоть графом Монте-Кристо — никого не волновало, кто ты есть на самом деле, лишь бы платил за номер вовремя!.. Никакого паспортного режима, никаких официальных строгостей.
Шанхай был старше Харбина всего на четыре-пять десятилетий. Он был почти полностью построен на сваях; шестиметровые стволы забивали в почву один на другой по пять-шесть, чтобы построить обычные здания. Чтобы возвести высотное здание, надо было забить до сотни стволов.
Когда харбинцы устремились в Шанхай, там уже жило много их соотечественников. Это были приехавшие сюда в конце XIX века служащие Русско-китайского банка, консульств, чаеторговцы. Когда японцы во время Русско-японской войны захватили южную ветку КВЖД, русские отправились в Шанхай в поисках лучшей доли. Затем к ним прибавились беженцы, офицеры белой армии со своими семьями…
К началу 1919 года в Шанхае было уже около 1600 русских, а к 1925-му году — свыше 10 000! Они объединялись в различные общественные организации и мечтали о возрождении старой России.
«Эмигрантские патриотические действия, эмигрантский национальный дух в самой большой мере поддерживаются авторитетом национальных организаций, вселяющих в эмиграцию уверенность в правоте национального движения за Возрождение России, — писал В. Д. Жиганов. — Только своевременными мерами организаций и самопожертвованием отдельных общественных руководителей, а равно и щедростью некоторых русских и иностранных резидентов Шанхая объясняется то обстоятельство, что к сегодняшнему дню русские в Шанхае представляют из себя сильную колонию с высокоморальными качествами, как раз необходимыми и для жизни на чужбине, и особенно для жизни в будущей, обновленной, после свержения большевизма, национальной России».
Они верили, свято верили в то, что наступят времена, когда их обновленная Родина, из которой совместными усилиями будут изгнаны большевики, примет своих детей в материнские объятия.
Можно ли судить их за это?..
Между тем русские, приезжавшие в Шанхай из оккупированного Харбина, из других городов и селений Маньчжурии, теперь были больше озабочены тем, как найти работу и обрести дом здесь, на земле Китая.
Так начиналась новая страница русской истории Шанхая.
И она была совсем иной в сравнении с историей Харбина. Там русские строили свой город, хранили свою культуру, свой особый мир — мир дореволюционной России. Здесь, в Шанхае, был другой мир, в который надо было войти, вписаться. Это был мир колониальный, в котором сосуществовали, более или менее успешно, устои Китая и нескольких крупнейших европейских стран.
В этом и состояла особенность.
В этом и заключалась сложность и — своеобразная прелесть существования.
Тем, кто приехал из Харбина, Шанхай показался настоящим Вавилоном. «Желтым Вавилоном», как его называли.
Интересно продолжить сравнение впечатлений И. А. Гончарова и Гессе Вартега о Шанхае.
Прошло всего четверть века после посещения города русским писателем, и вот уже немецкий журналист видит все словно другими глазами:
«Поразительно — здесь как раз подходящее выражение… Во время первой прогулки по шанхайской набережной я почувствовал себя словно на европейском курорте, в какой-то северной Ницце, — таким изящным, роскошным, аристократическим и главное европейским городом казался Шанхай со стороны реки… Торговые фирмы скорее можно было бы принять за роскошные особняки частных лиц, так они красивы и приветливы, такие перед ними уютные садики. И нигде ни малейших признаков, неприятно отличающих обыкновенно центры оптовой торговли… Я ни разу не видел на этой удивительной улице ни единого тюка, ни одной ломовой телеги, ни одного крючника. Все идет в Шанхае так чинно, гладко. В крупных деловых конторах царит самый изысканный тон, светские изящные манеры, совершенно не похожие на то, к чему мы привыкли у себя дома… Имея дело со здешними деловыми людьми, выносишь впечатление, как будто это все очень богатые, отлично обставленные джентльмены, занимающиеся делами лишь в виде спорта. Все деловые сделки заключаются за чашкой послеобеденного чая в Шанхайском клубе. Раньше десяти утра открываются лишь немногие конторы, а в полдень к большинству из них уже подкатывают шикарные экипажи, чтобы отвезти принципалов в клуб или домой обедать; после обеда в конторах занимаются еще часика два, и деловой день закончен».
Конечно, в этой идиллической зарисовке есть несколько уязвимых мест: Вартег не видел тюков по той причине, что кули запрещено было ходить по главным улицам Шанхая со своим грузом. Тем более что склады находились прямо на берегу, рядом с портом. Полуобнаженные кули разгружали пароходы. Когда они проходили со своими мешками мимо контролера, он давал им палочку сантиметров в двадцать пять — тридцать длиной. По этим палочкам в конце рабочего дня кули получали деньги: сколько палочек — столько и мешков перенес.
Да и вообще китайским рабочим не позволялось появляться в европейской части города — до начала Тихоокеанской войны китайцам запрещено было посещать иностранные парки и гулять по аллеям, ходить в большую часгь европейских ресторанов и кафе. Как все колониальные страны и города, Шанхай того времени четко обозначал: что можно коренному населению, а чего нельзя. И нет ничего странного в том, что журналисты, писатели, люди, приезжавшие в Шанхай на непродолжительное время, видели только внешний блеск и очаровывались им.
В упоминавшихся уже «Семейных хрониках» Мария Бородина приводит фрагмент из книги Вики Бауит «Шанхай 1937»:
«Город проступает сквозь белую утреннюю дымку. Гигантский город. Жестокий город. Предприимчивый, опасный и соблазнительный Шанхай — Город-у-моря. Три с половиной миллиона спят под его крышами, в небоскребах и особняках, в роскошных отелях и в лодках, на тонких тюфяках и в удобных кроватях… И вот они проснулись, миссионеры и миллионеры, победители и побежденные, шантажисты и жертвы… Французские, русские, сикхские и китайские полицейские наводят на улицах порядок. В укромных местах банды воров и взломщиков делят ночную добычу. В банках поднимаются жалюзи, в ночных клубах их закрывают. Моряки бредут к своим суднам. Сотни джонок разворачивают коричневые паруса… Бормочущие священники зажигают свечи и воскуряют благовония у алтарей всех религий мира… Многие пустили корни в эту чужую для них землю и уже не мыслят свою жизнь без этого жаркого, влажного и тяжелого воздуха Шанхая».
Что мог Шанхай предложить тем, кто приехал из Харбина, кроме ошеломляющего ритма жизни, кроме борьбы за выживание, кроме… Кроме надежды, что здесь окажется лучше?
Наталия Ильина вспоминает, как встревожена была ее мать, когда дочь отправилась искать лучшей доли в Шанхай: «Русские эмигранты стремились в Шанхай… Рвалась в Шанхай и я. Втроем мы ехать не могли. Не на что, да и кто-то должен был остаться в тылу. Отпускать меня одну мать долго не решалась… Наконец скрепя сердце согласие свое дала. Согласилась и на то, что я брошу, не доучившись, Ориентальный институт. Было решено, что за лето я освою английскую машинопись, а осенью поеду в Шанхай».
Как говорится, «хорошо там, где нас нет». Шанхай с расстояния воспринимался как земля обетованная. По слухам, многие из харбинских беженцев нашли там жилье и работу. Почему бы не попытать счастья? — так думали многие харбинцы.
Шанхай по сравнению с Харбином был огромным городом с причудливо смешанными западными и восточными чертами. Здесь надо было не просто жить, а бороться за выживание. Здесь надо было доказывать свое право на существование многочисленным «хозяевам жизни»: англичанам, американцам, французам, японцам — всем тем, от кого зависела возможность получить работу.
А возможность эта существовала и по сравнению с Харбином была поначалу довольно привлекательной. Ольга Ильипа-Лаиль вспоминает, как в конце 1930-х годов плыла на пароходе в Шанхай из Пекина. В Шанхае уже жила в это время ее мать, Екатерина Дмитриевна, устроилась старшая сестра, Наталия Ильина. Только Ольга была еще неспокойна за свое будущее, но рядом с матерью и сестрой надеялась обрести уверенность в завтрашнем дне.
На этом пароходе Ольга открыла для себя новый мир, «мир хорошо одетых женщин в красивых пестрых платьях, элегантно сшитых. Молодые, уверенные в себе девушки глядят свысока. Вот семья — мать, две дочери и маленький мальчик. Они из Шанхая, их отец работает в Международной концессии. Они тоже русские, но глава семьи имеет постоянную, хорошо оплачиваемую работу, квартиру, и это вселяет в девочек чувство превосходства. Они не смешиваются с другими пассажирами, остаются с матерью и переговариваются между собой то по-английски, то по-русски. А вот еще одна группа молодых женщин, они тоже красивы и хорошо одеты, но держатся гораздо проще, они не снобы, и я легко завязываю с ними разговор. Одна из них, Наташа, особенно приветлива. Она рассказывает мне о Шанхае, дает адреса китайских портных, которые шьют ей красивые платья».
Встречавшая Ольгу в порту Екатерина Дмитриевна Ильина сразу же отметила в Наташе и ее подругах определенные черты — это были «девушки из бара», не самая низкая ступень эмигрантской жизни, но все же для Екатерины Дмитриевны совершенно неприемлемая.
Была ступень и ниже.
Часто девушки из малообеспеченных семей, приезжавшие из Харбииа в Шанхай в надежде найти работу, попадали в публичные дома. Они не могли устроиться на работу, не зная иностранных языков, машинописи и еще многого другого, что делало бы Их конкурентоспособными в условиях деловой шанхайской жизни, не могли стать и прислугами — этим Снимались китаянки за такие деньги, на которые не могла бы прожить ни одна девушка-иностранка. И Дорога оставалась одна — в публичный дом на то недолгое время, пока девушка свежа и привлекательна.
Спустя несколько лет она все равно оказывалась на улице…
«Шанхай очень своеобразен и неповторим, и именно это шокировало европейского или американского туриста, — пишет Виктор Смольников. — Отсутствие законов и правил, принятых у «себя дома», заставляло думать, что Шанхай гнездо пороков, скопище таинственных опиекурилен. Это не так. На территории международного сеттлмента было сколько угодно публичных домов (думаю, не больше, чем в Париже, Нью-Йорке или в Лондоне), но не было стриптиза. Не потому, что стриптиз считали аморальным, а потому, что это — американское изобретение, сетглмент же был практически английской колонией, а у англичан в те годы стриптиз еще не вошел в быт. Зато в частных домах играли в стрин-покер с полным раздеванием, но это никого не касалось.
Шанхай был не более аморален, чем любой другой капиталистический город… Путешественники думали найти здесь какие-то особые восточные пороки. Это чушь. Пороки, как и болезни, универсальны. Правда, есть тропические болезни, но тропических пороков лет».
Это наблюдение Виктора Смольникова особенно интересно — в нем естественно сочетаются черты психологии человека, родившегося и прожившего в Китае четыре десятилетия, и черты психологии шанхайского врача, познавшего город и его население значительно лучше, чем банковский служащий или даже самый дотошный путешественник. Смольников знал Шанхай изнутри, со всеми его пороками и болезнями. Свою книгу он написал много лет спустя, уже в России, в Москве, вспоминая город, где прошла его юность, где формировались его профессиональные и человеческие ценности. Чаще — в противоречии со средой, с образом жизни…
По мнению русских и китайских исследователей, жизнь российской колонии в Шанхае в 1930-х годах существенно изменилась к лучшему по сравнению с предыдущим десятилетием. Около 70 процентов русских эмигрантов имели постоянную работу, наиболее распространенными в эмигрантской среде профессиями были коммерсант, врач, юрист, журналист, преподаватель, таксист, охранник… Меньшую часть составляли телохранители и разного рода прислуга. Не так уж плохо, если сравнить с другими островами русского Рассеяния!..
Поданным шанхайского Беженского комитета, в 1931 году усилился поток беженцев из СССР. Люди спасались от насильственной коллективизации в Сибири и Забайкалье — их прозвали «тридцатниками». В основном это были крестьяне из Приморского, Хабаровского краев, Амурской области — приграничных территорий. В следующее десятилетие сведений о беглецах из социалистического рая в комитет не поступало: то ли ужесточились пограничные дозоры, то ли бежать уже было некому и некуда…
Один из убежавших в Шанхай крестьян, А. Кузнецов, вспоминал впоследствии, что в 1931 году жители деревни Соловьево из-под Зыряновска перебрались в Маньчжурию практически всем колхозом — 250 домов. И почти все они, за исключением тех, кто эмигрировал позже в Латинскую Америку, были арестованы в 1945 году по обвинению во «вредительстве против колхозов».
В 1935 году из Харбина в Шанхай перебрались 2285 эмигрантов и 204 советских гражданина и, пожалуй, именно с этого момента понятие «русский» стало тождественно понятию «эмигрант».
С борта парохода Шанхай выглядел особенно величественным — огромный город, застроенный небоскребами, современная западная архитектура с Расстояния совершенно подавляла традиционную китайскую; не было ощущения, что ты прибыл в восточный мир, облик города поражал, приходилось невольно убеждать себя в том, что пусть не сегодня и Не через месяц, но через год, через несколько лет этот мир станет твоим, он распахнет перед тобой двери в новую жизнь, он одарит хотя бы толикой своих щедрых возможностей!..
Двойственное чувство, так хорошо знакомое обитателям островов Рассеяния, запечатленное в мемуарах, в стихах и романах. Часто иллюзорное, но такое манящее…
Когда разглядываешь фотографии, запечатлевшие улицы и площади Шанхая 1930— 1940-х годов, поражаешься современности и европейскому обличью этого города: здания, обилие машин, трамваи, вывески на нескольких языках, торопящиеся куда-то прохожие, среди которых очень мало китайских лиц, а явное преобладание европейских, нарядно оформленные витрины магазинов, со вкусом, по-европейски одетые женщины…
Смольников писал, что при всех контрастах Шанхай поражал своей свободой и внутренней раскованностью: здесь трудно было встретить непримиримость любого рода — к религии, к обычаям разных народов, к моде, к пище. Все принималось радушно и, в сущности, равнодушно. Кроме, пожалуй, одного — коммунистических идей. Но с ними боролись бескровно, просто замалчивали, делая вид, что такого в природе не существует. Прожив сорок лет в Китае, Виктор Смольников узнал о существовании китайской коммунистической партии только перед самым окончанием Второй мировой войны. Так что в каком-то смысле замалчивание было куда эффективнее воззваний против…
Из «Воспоминаний шанхайского врача» Виктора Смольникова можно узнать многие и многие нюансы жизни русских в Китае и понять, почему им далеко не всегда удавалось с достоинством переносить унижения, приходилось переламывать что-то очень важное в собственной природе, чтобы выжить.
Казалось бы, немыслимые сложности существования, беды и унижения должны были воспитывать в людях комплексы такой сильной социальной неполноценности, что тоска по Родине могла бы выродиться в отторжение от нее — оттолкнувшей, вытеснившей, не нуждающейся в тебе. И такое бывало. Но чаще происходило совсем наоборот.
1934 годом, очень нелегким для всех обитателей китайского острова Рассеяния, датировано стихотворение Валерия Перелешина «Мы». Стихотворение, которое заставляет очень серьезно задуматься.
Нас миллионы — вездесущих.
Бездомных всюду и везде.
То изнывающих, то ждущих.
То приучившихся к беде.
Земные ветхие границы
Мы исподволь пересекли;
Мы прежние свои столицы
В столицу мира отнесли.
Во всех республиках и царствах,
В чужие вторгшись города,
Мы — государства в государствах.
Сплотившиеся навсегда.
Разбросанные по чужбинам.
Встречаемые здесь и там.
По всем краям и украинам,
По широтам и долготам,
Все звезды повидав чужие
И этих звезд не воэлюбя, —
Мы обрели тебя, Россия,
Мы обрели самих себя!
На мерзлых полюсах планеты,
Подтропиками там и тут
Какие к нам слетают светы,
Какие яблони цветут?
Не мы ли — белый мозг арийства.
За белизну и красоту
Терпели голод и убийства,
И ненависть, и клевету?
Мы стали русскими впервые
(О, если бы скостить века!).
На звезды поглядев чужие,
На неродные облака.
И вот, на древние разбродм,
На все разлады несмотря,
Мы знаем — русского восхода
Лишь занимается заря.
Пусть мы бедны и несчастливы
И выбиваемся едва,
Но мы выносливы и живы,
И в нашем образе жива —
Пусть звезды холодны чужие —
Отрубленная голова
Неумирающей России.
Валерий Перелешин, чье имя уже встречалось на этих страницах, попал в Харбин семилетним ребенком. Закончив образование, стал профессиональным синологом, а в 1932 году начал печататься в русскоязычных изданиях Харбина и Шанхая. Работал в Русской духовной миссии в Пекине, затем жил в Шанхае, Тяньцзине. В 1952 году приехал в Бразилию. Умер он в Рио-де-Жанейро в 1992 году, не дожив нескольких месяцев до 80-летия…
Перелешин принадлежит к числу тех поэтов «русского» Китая, кто все-таки вернулся в Россию стихами — отказавшись от литературной деятельности почти на десятилетие, Валерий Францевич вновь обратился к ней в конце 1960-х годов и был признан одним из лучших поэтов русского зарубежья: к 1991 году количество изданных им книг на разных языках превысило два десятка. Среди наследия Перелешина — стихи, переводы с английского и китайского, мемуары, автобиография. Но даже если не знать биографии Валерия Перелешина, стихотворение «Мы» представляется для нас чрезвычайно важным, потому что в нем запечатлено и осмыслено то душевное смятение, которое было характерно для большей части русской интеллигенции островов Рассеяния.
Смятение, но и ощущение национальной гордости, ощущение того, что «русского восхода лишь занимается заря»; какой она будет — Бог весть, но что-то очень важное должно произойти в мире, чтобы Россия (даже социалистическая) заняла свое исконное место среди стран мира, утвердила свои идеалы, свою возможность выжить даже и с «отрубленной головой»…
Удивительно, но именно на чужбине люди впервые так остро почувствовали национальную гордость, осознали, что их Родина жива и с «отрубленной головой», а потому каждый должен сделать в жизни что-то прославляющее Россию, сохранив ее язык, ее традиции, ее культуру.
Русская колония в Шанхае, как и в Харбине, старалась вести дореволюционный образ жизни — отмечали православные праздники, читали своим детям книжки, которые читали им в далекой России их родители, берегли язык…
В 1933 году в Шанхае был основан кафедральный собор в честь иконы Божией Матери — Споручницы Грешных, и, молясь этой иконе, люди верили в то, что, грешные поневоле, они обретут пристанище и покой…
Ольга Ильипа-Лаиль вспоминает: когда она приехала в Шанхай и поселилась с матерью в пансионе (Наталия Ильина жила отдельно, в маленькой квартирке), один из обитателей этого русского пансиона по имени Миша рассказал ей о русской колонии. «Хотя русские эмигранты — люди без гражданства, мы до последнего времени жили в Китае совершенно свободно. Те, кто хорошо знает английский, находили себе работу в Международной концессии или у французов. Многие старые военные пошли служить в полицию и даже в английскую и французскую армию. Тем, кто не владел английским или французским, было труднее найти работу. Многие нанимались «телохранителями» к богатым китайцам, приспосабливались к здешней жизни как могли. Русские, родившиеся и выросшие в Шанхае, обычно хорошо говорят по-английски и знают китайский, им тут жить полегче.
Шанхай — деловой центр, миллионеры живут в великолепных домах, а китайские бедняки в Соломиных хижинах; некоторые из бедняков обитают в лодках-сампанах прямо на реке Вампу (Хуанпу). Это город контрастов, роскошь здесь соседствует с полной нищетой, солидные банки — с притонами, честные люди — с аферистами. Международной копцессии и Китайскому городу противостоит спокойное благонравие Французской концессии. В первых двух — ночные рестораны и бордели, где проводят время моряки со всех кораблей, зашедших в Шанхай. Там часто случаются драки между матросами, недаром улица, которая ведет в Китайский город, получила прозвище Кровавой аллеи. В этом городе полно шпионов-коммунистов и шпионов других стран.
Вампу и другие реки имеют грязно-желтый цвет, да и весь Шанхай словно припорошен пылью. Здесь вы не увидите такого синего неба, как в Пекине. Климат здесь холодный, зима сухая, но более теплая, чем в Пекине. Лето в Шанхае жаркое и очень влажное, весной и летом идут затяжные дожди. На всем Дальнем Востоке Шанхай имеет дурную репутацию из-за своих сомнительных баров, притонов, белых проституток из Европы и Азии. Хотя не стоит преувеличивать, в этом смысле Шанхай не хуже и не лучше большинства портовых городов мира».
Наблюдение неизвестного нам Миши, зарабатывающего на жизнь торговлей почтовыми марками, очень важно, особенно если сравнить его с приводившимися уже воспоминаниями Виктора Смольникова. Если убрать из цитаты упоминания Шанхая, Пекина, мы получим картину любого европейского портового города той эпохи, будь то Марсель или Константинополь.
И тогда рассеивается экзотический налет, который невольно сопровождает нас в путешествии по «русскому» Китаю, и исчезает принципиальная разница между многочисленными островами Рассеяния.
И тогда становится совершенно очевидно, что переезд из Харбина в Шанхай действительно становился для русских освоением совершенно иного космоса — из провинциального русского мира, приукрашенного восточным орнаментом, они попадали в европеизированную часть восточной страны, которая уже не могла восприниматься, как Харбин.
Но и как Европа тоже полностью не воспринималась…
В 1920 году в Шанхае появилась первая русская эмигрантская газета «Шанхайское новое время». Ее учредила российская поэтесса Елена Гедройц. Следом начали появляться и завоевывать популярность «русское эхо», «Шанхайская жизнь», «Новое слово», «Россия», «Шанхайская заря»…
Тиражи некоторых из этих изданий могли соперничать с популярными английскими газетами — издания русского Шанхая мгновенно раскупались и бурно обсуждались. Мы еще непременно вернемся к ним на этих страницах. Пока же отметим, что и здесь, в Шанхае, при всех отличиях от Харбина, складывалась жизнь русского общества, какую почти невозможно себе представить, задумываясь о других островах Рассеяния, где тоже скапливались и сбивались в общества русские, издавали свои газеты, но о подобном размахе не могло быть и речи.
20 ноября 1932 года состоялось собрание представителей русской общественности и делового мира. Оно было многолюдным, оживленным, выступления были эмоциональными, но и конструктивными. В частности, генерал И. С. Смолин высказал очень важную мысль: «Все иностранные колонии в Шанхае имеют здесь клубы, русская же колония, несмотря на свою многочисленность, благодаря существующему в ней дроблению на разнообразные организации, составляет досадное исключение, ничем не оправдываемое. Русская общественность нуждается в объединении до некоторой степени нейтральном… Общественное Собрание, являясь аполитичным и внепартийным, ставило бы своей основной задачей… объединение Русской колонии».
Это очень важное признание! Оказавшиеся по воле судьбы в Шанхае русские не столько нуждались в Разного рода организациях, сколько в общении, только оно могло дать людям ощущение полноценной жизни в колониальном городе, ощущение своей Нужности — хотя бы друг другу. И не политические Пристрастия должны были объединять, а значительно более важные вещи: единство и единственность той земли, которая родила и отпустила или — изгнала; ее язык, ее культура, ее неповторимость…
В клуб принимали всех желающих — нужно было лишь получить две письменные рекомендации. «Фамилии вновь записавшихся лиц регистрировались в книге и, кроме того, вывешивались на видном месте в собрании, — пишут М. Дроздов и Л. Черникова. — В течение двух недель лица эти в качестве гостей пользовались правом бесплатного посещения собрания, после чего вопрос об их принятии в члены собрания решался Комитетом старшин закрытым голосованием, простым большинством голосов… Каждый член Русского клуба имел право приглашать на собрание в качестве посетителей как русских граждан, временно приезжающих в Шанхай, так и иностранцев, причем фамилии посетителей обязательно записывались в книгу для гостей за подписью двух членов собрания… В течение первых двух лет существования в Русском клубе устраивались танцевальные вечера, спектакли и лекции, в его помещении часто происходили заседания различных общественных организаций, производилось обучение русских бойскаутов. Здесь же были открыты курсы поварского искусства для девушек, обеды которых (по средам) пользовались большой популярностью у русских эмигрантов Шанхая. В библиотеке клуба имелся целый ряд русских газет и журналов, а одна из комнат была отдана в пользование Русской торговой палате в Шанхае».
Но это было уже позже, когда жизнь Русского клуба устоялась, оформилась окончательно.
Шанхай ослеплял и пугал приезжавших из Харбина огнями, яркими вывесками, рекламой, многоэтажными зданиями, автомобилями, толпами на улицах, разнообразием и богатством магазинных витрин и — невозможностью сразу найти работу. Надо было встроиться в стремительный ритм жизни этого большого города, едать было нечего — мало кому предлагалось место работы, жилье, условия жизни. Всего приходилось добиваться, прилагая максимум усилий, энергии, желания выжить, потому что русским здесь было значительно труднее, чем американцам, англичанам, французам. Они были «беспаспортными», не имели гражданства, потому что их страны, России, больше не существовало, а к Советскому Союзу эти люди никакого отношения не имели. По воспоминаниям Олега Лундстрема, русские считались в Шанхае довольно дешевой рабочей силой, поэтому их принимали на работу довольно охотно.
Но все-таки были среди них и те, кому удалось сделать карьеру.
«Н» аш отец в 1932 году основал в Шанхае лабораторию по производству красок, — пишет в «Семейных хрониках» Мария Бородина. — Со временем эта небольшая мастерская превратилась в крупное предприятие под названием «Олма кемикалс». До самого отъезда нашей семьи из Шанхая (в 1954 году. — Н. С.) дела у отца шли успешно, несмотря на немалые трудности, связанные и с войной, и со сменой власти в Китае, которая тогда побывала и в руках у старого китайского правительства, и у японцев, и у гоминьдановцев, а под конец перешла к Красной Освободительной армии».
Архитектор и инженер-строитель Александр Владимирович Куклин, давний друг Владимира Александровича Бородина, добился, по эмигрантским масштабам, успеха совершенно ошеломляющего: он руководил постройками водозаборных резервуаров в горах Люшань, участвовал в строительстве православного собора, за что Пекинская духовная миссия наградила его орденом Святого Владимира. По его проекту и под непосредственным руководством были возведены многие дома в Шанхае, в частности на явсшо Жоффр. Кроме того, Александр Владимирович был на протяжении ряда лет главным консультантом по сохранению древних сооружений Китая…
Братья Филадельфовы — Николай, Алексей и Артемий — были ведущими инженерами в различных строительных областях, и многие иностранные Фирмы высоко ценили их как специалистов.
Некто А. Г. Чибуновский (на протяжении второй половины 30-х годов он был вице-председателем Русского клуба), с которым была близка семья Бородиных, проявил себя незаурядным финансистом. Создав в Шанхае Торговую палату и Русское общество взаимного кредита, Чибуновский весьма успешно вел дела в условиях жесточайшей конкуренции…