Скандальное похищение при Версальском дворце

Скандальное похищение при Версальском дворце

В начале XVIII в. при дворе Людовика XIV случился громкий скандал. Первым его виновником был Карл Великий, которому в 787 г. от Р.Х. пришла блестящая идея отправить посла Германской Священной империи к Аарону, персидскому царю, которому в те времена был подвластен весь Восток, как это добросовестно отмечает в своих «Мемуарах» барон де Б.

Началась эта история в те далекие годы, а кончилась тысячу лет спустя, прекрасным майским утром, когда тридцать пушек на кораблях его величества салютовали в гаврском порту английскому бригу, на борту которого находился посол персидского царя Риза-бей, отбывающий на родину после того, как он, проехав через Московию, долгое время провел во Франции.

Перед тем как корабль поднял якорь, моряки внесли в просторную каюту удивленного посла большой деревянный сундук, завернутый в клеенку и обкрученный, как мумия, множеством веревок. Носильщиков предупредили, чтобы они обращались с этим ящиком крайне осторожно, поскольку в нем упакован ценный фарфор и не менее ценные документы – несомненно, дипломатические.

^{Версальский дворец}

После того как сундук поставили рядом с диваном бея, у дверей были выставлены для охраны три усатых янычара устрашающего вида, которым было приказано не подпускать близко никого, даже капитана корабля.

Когда пушки отгремели и бриг закачался на волнах, Риза-бей разразился смехом. Смех его был громоподобен, казалось, от него сотрясается корабль. Это был его ответный салют королевским мортирам. Затем он вынул из ножен саблю, которая всегда висела у него на поясе, и одним взмахом перерезал веревки, которыми был обвязан сундук.

В это же время в Версале Людовик XIV и его министры вздохнули с большим облегчением. Каким бы скандальным он ни был, но все же это был конец истории, которую сам Магомет Риза-бей назвал «большой авантюрой». Вернувшись в свои апартаменты, личный секретарь короля начал писать об этом письмо папе.

Происшествие было невероятным. Еще шесть месяцев назад, при известии о скором прибытии персидского посла, парижане спрашивали друг друга: «Какой он, этот перс?» Теперь Париж знал, Париж своими глазами видел и своими ушами слышал, что такое перс. И одно имя передавалось из уст в уста, венчая серию анекдотов и экстравагантных приключений, – имя мадам Леспине, особы 17 лет, одной из красивейших женщин королевского двора. «А деревянный сундук?» – шли разговоры. «Она была внутри!» – «Но это невозможно!» – «Однако это так, моя дорогая».

Это правда, чистая правда. И сделано все было с согласия вышеозначенной персоны. Это было как гром среди ясного неба – такого никогда не видели в цивилизованной стране, какой была Франция.

Когда Магомет Риза-бей высадился в Марселе с поручением от своего государя заключить с Францией торговый договор, он вогнал в холодный пот посланцев короля, прибывших на корабль для его встречи.

Больше всего поразило представителей его величества, когда они тронулись в путь в направлении Парижа, то, что этот чрезвычайный посол в прямом и переносном смысле ехал верхом позади своего государственного знамени, которое нес один из его оруженосцев, что совершенно противоречило принятому этикету. Даже посол Московии, страны, которая считалась полуварварской, не позволял себе такой дерзости. Нечего и говорить, что послы из Баварии, Лондона, Антверпена, Мантуи, Мадрида и Венеции убирали свои государственные штандарты по дороге в Париж.

Припоминали только один промах в этом роде, допущенный послом Джерси, который посмел сесть в карету, на дверцах которой был герб английской королевы, что вынудило чиновника, ответственного за прием послов, поставить впереди этой кареты при въезде в Версаль собственную карету короля. Таким дипломатичным приемом спасли положение, надеясь в остальном на любезную снисходительность Людовика XIV, которую он и продемонстрировал назавтра.

На этот раз дело было гораздо серьезнее, и это было только начало! Затем последовала серия испытаний, каких, по воспоминаниям придворного, Версальский двор еще не знал. А причиной всего этого была луна, проклятая февральская луна, которая, по мнению Риза-бея, была во всех отношениях зловредной и запрещала ему двигаться до тех пор, пока в ночном небе не народится новая.

Он охотно признавал, что по чистому невезению он прибыл в Европу под дурным влиянием этого светила. Он этого не хотел и не несет за это ответственности. Если бы он не был захвачен в плен турками, когда проезжал через их страну, и не просидел у них в тюрьме сорок дней, он прибыл бы во Францию в другой день, который был предварительно намечен. Теперь же французы должны понять, что его надо оставить в покое до новолуния, ни в коем случае не пытаясь изменить его взгляды, так как февральская луна влияет на его характер и притом не в лучшую сторону, как можно было бы подумать.

Этот обмен мнениями произошел между Магометом Риза-беем и бароном де Б., в обязанности которого входило представление иностранных послов, в Шарантоне, где остановился персидский посол в ожидании официальной аудиенции в Версале. Именно в Шарантоне стоял дворец, специально предназначенный для иностранных послов некатолической веры. Для каждого нового гостя во дворце меняли меблировку в соответствии с личными вкусами визитера и обычаями его страны. Для персидского посла приготовили серебряную посуду, постелили толстые ковры и спрятали все скульптуры. Было известно, что мусульмане не должны смотреть на изображения человеческих лиц и тел.

Все эти старания ничуть не облегчили ход предварительных переговоров. Когда, на следующий день по прибытии, барон де Б. пришел в качестве официального представителя двора поприветствовать Риза-бея, тот не двинулся с места. Развалившись на своих подушках, он заявил, что его религия запрещает ему вставать для приветствия христианина.

Барон, который начинал уже привыкать к повадкам этого человека, тем не менее поклонился ему и сказал: «Император Франции, мой повелитель, самый великий, самый благочестивый из христианских императоров, самый великолепный из королей Европы, самый могущественный в войнах как на суше, так и на море, всегда непобедимый, любимец своих подданных и совершенный образец всех королевских достоинств, послал меня, чтобы приветствовать вас, господин…»

Посол, казалось, глядел уже немного милостивее. Но тут возник вопрос о луне, которая нарушала программу, предлагаемую французским двором.

Для перевода всех этих препирательств был приглашен господин Годеро, кюре из Амбуаза, который прожил пятнадцать лет в Персии, а также некий Жозеф, по национальности перс, хотя и католической веры, который занимался торговлей в Марселе. Несмотря на помощь этих двух добровольцев, отношения между королевской администрацией и Риза-беем становились все более натянутыми, так как посланец персидского царя категорически отказывался проявлять добрую волю и подчиняться правилам этикета, которые регулировали характер отношений между людьми определенного ранга.

Итак, несмотря на то что посланцы короля хорошо защищали его интересы, дело не двигалось с места. Магомет Риза-бей не отступился от своей идеи ждать новолуния и только потом начать переговоры.

Пришлось уступить этому упрямцу.

И вот тогда этот оригинал начал околдовывать множество людей, и в первую очередь женщин.

Можно ли сказать, что он был красив? У него был высокий рост, хорошее сложение и экзотический шарм: бархатные глаза и борода цвета черного дерева. Барон де Б. добавляет в своем описании его внешности, что «у него были манеры важной персоны и большое чувство собственного достоинства». Одним словом, он очень отличался и в то же время был очень похож на французского дворянина.

Французы любопытны, жадны до новостей, особенно женщины. В течение тех недель, которые Риза-бей провел в Шарантоне, «стремление дам его увидеть, и даже весьма высокопоставленных дам, было так велико, что в иной день до сорока карет, запряженных шестерками лошадей, стояло у подъезда».

Луна, казалось, совсем не мешала ему устраивать приемы. Принимал он в большом салоне, где ковры были покрыты подушками, на которых дамы обожали усаживаться по-турецки, раскладывая вокруг себя складки платьев из муара, атласа или тафты. Их угощали кофе, чаем, шербетами, вареньями из лепестков роз и восточными сладостями, до тех пор невиданными во Франции: лукумом, пирожными из алтеи, фаршированными финиками на миндальных пирожных, рожками газели и сдобными печеньями. Эти очаровательные игрушечные обеды проходили при тонких звуках ребеков, маленьких восточных скрипок, или под музыку мушкетерских гобоев, предоставленных в распоряжение Риза-бея, которые играли за кулисами.

В первый же день среди этих любопытных дам оказалась мадам Леспине. Это была почти еще девочка, блондинка с ямочками на щеках, полтора года назад вышедшая замуж за дворцового офицера, носившего довольно громкое имя. Говорили к тому же, что молодая женщина очень хорошо воспитана. Муж ее в это время участвовал в военных действиях за пределами Франции, и, чтобы уберечь ее от ловушек, подстерегающих при дворе всех красивых женщин, с нею вместе жила ее мать. Вряд ли какой-либо молодой и галантный придворный рискнул склонить ее к неверности!

Увы! Нельзя обезопасить себя сразу со всех сторон. В первый же день, когда Аделаида де Леспине увидела Риза-бея, она была им очарована, и хроникеры утверждают, что любовь с первого взгляда была взаимной. Самые недоброжелательные свидетели или, по меньшей мере, наиболее склонные осуждать эту авантюру, все единодушно признают, что они никогда ранее не видели подобной взаимной страсти.

Тем не менее Аделаида намеревалась бороться.

Она приехала в Шарантон с матерью, спустя три дня после прибытия туда Риза-бея. На следующий день она не поехала во дворец, испуганная силой влечения, которое она почувствовала к этому человеку. Но она снова приехала туда через пять дней, чтобы убедиться, что ничего не случилось, во всяком случае ничего серьезного. Когда она вошла в салон, он встретил ее таким взглядом и улыбкой, которая показалась ей благодатным солнечным лучом после грозы и заключала в себе невыразимые словами обещания. Она была во власти этого взгляда, она дрожала с головы до пят. Все последующие дни она посещала дворец.

Сказать, что Риза-бей улыбался, как небеса после грозы, будет не просто сравнением. Было что-то в этом человеке и от кроткой лани, и от льва. Лев часто рычал, мощно и великолепно. Когда он гневался, все вокруг дрожало, а он, между прочим, снова разгневался, когда луна вошла в новую фазу и снова встал вопрос о его приезде в Париж и об аудиенции в Версале.

Барон де Б. довел до его сведения, что, согласно отработанному этикету, за ним будет послана карета, в которой он должен будет занять место между ним, бароном, слева, и маршалом Матиньоном, справа.

Вот тогда Риза-бей и разразился гневом. Он заявил, что никогда не согласится делить карету с христианином, его религия это запрещает, ибо в противном случае он подвергается риску прикоснуться к этому человеку. Он желал ехать верхом в сопровождении персоны равного с ним ранга. Кроме того, следует подождать, пока луна еще увеличится, чтобы избежать тысячи возможных несчастий.

Начальник протокола того времени должен был проявить большое терпение и склонить короля милостиво повелеть еще раз отсрочить дату церемонии. Король благосклонно согласился. Вспыльчивый посол порылся в своих священных книгах и нашел наконец подходящий день. Весь двор обсуждал эти события, и вот под звуки труб кортеж двинулся по широкой подъездной дороге к Версалю.

В это утро, в восемь часов, перед Большой галереей Версальского дворца собрались придворные. Дамы сидели в амфитеатре.

Среди них была и Аделаида де Леспине, которая с бьющимся сердцем ожидала появления того, кого она любила любовью, переходящей все границы, требующей ее гибели. Она все повторяла эти слова: «Я погибла!» И пыталась сдержать нервный тик, от которого дергался уголок ее губ. Однако ничто еще не было потеряно, любовь ее была для всех секретом. У нее было время взять себя в руки, ведь они даже не разговаривали. Но он уже был ее господином, а она его рабой. Счастливой или несчастной?

Она не смогла бы сказать. Вероятно, и то, и другое, и притом в высшей степени. Накануне она сказала себе: «Я решу это завтра, когда увижу его в Версале. Может быть, он разочарует меня, и мне будет легче отказаться от него. Я всегда видела его только сидящим…» Но поскольку она была неглупа, то признавалась также себе, что первым шагом к отречению должен был бы быть отказ от всяких испытаний и решение избегать его и никогда не искать с ним встречи.

Маленькая графиня закрыла глаза, затем открыла. Перед ней сидели принцессы крови, рядом с ней несколько придворных дам, не особенно важных, как и она сама. Они без умолку болтали вполголоса.

«Что еще случилось? – спрашивала одна из них. – Он опаздывает, он уже должен быть здесь.

– Может быть, он уехал, никого не предупредив?

– Вы знаете, что еще вчера он отказался покинуть Шарантон. Мне сказала об этом баронесса де Б. Когда за ним приехали, он ничего не хотел слышать…

– Из-за луны?

– Нет. Потому что он ждал маршала Матиньона, а тот не приехал.

– Не может быть! С первого его визита он его очень плохо принимал.

– Самое прелестное, что, когда барон де Б. упрекнул его за это, знаете, что он ему ответил? «На что он жалуется? Я же угостил его чаем!»

– Милочка, мадам де ла Рош сказала мне, что он пытался курить свой кальян даже в королевской карете.

– Это еще пустяки. Я знаю от баронессы де Б., что когда барон пришел за ним, то от страха, что ему придется ехать в одной карете с неверными христианами, он вскочил со своих подушек и прыгнул на одну из лошадей, стоявших на террасе, которая к тому же его сбросила. Тогда барон сгоряча взял его за пуговицу костюма и пригрозил все аннулировать, и прием, и аудиенцию, и таким образом его урезонил. Тогда он одним прыжком вскочил в карету, оттолкнув офицеров конвоя, которые упали, а шпаги их взлетели в воздух.

Внезапно в толпе с натянутыми нервами воцарилась тишина, и мадам Леспине прижала руки к коленям, чтобы они не дрожали. Кортеж наконец появился и проехал через галерею.

Впереди шел Агубеджан, который нес на вытянутых руках письмо и подарок от персидского царя, накрытый шелковой тканью, расшитой золотом.

Риза-бей был великолепен в костюме из серебряной парчи, поверх которого свисала длинная шпага. На поясе у него висел также кинжал в ножнах с золотыми насечками.

Когда он приблизился к двери, где его встретил герцог Ноайльский, капитан кордегардии, он взял в руки письмо своего государя и кошачьим шагом двинулся вперед, мягко скользя в своих золоченых туфлях, пока не оказался посредине тронной залы. На возвышении с четырьмя ступеньками сидел Людовик XIV, не в парадном одеянии, но в «домашнем костюме», который был великолепен.

Король снял свою шляпу, но Риза-бей не снял свой тюрбан, его обычаи этого не позволяли. Дофин сидел рядом с его величеством. Поскольку ему было всего пять лет и он считался слишком маленьким, чтобы сидеть с непокрытой головой, волосы его прикрывала шапочка из черного бархата, украшенная драгоценными камнями, но в руках он держал шляпу, что было символическим знаком уважения к послу.

Зала была полна высшими сановниками и множеством послов из всех стран Европы, любопытствующих увидеть лицо коллеги, который казался им таким экстравагантным. Прекрасно владея собой и очень ловко, Магомет Риза-бей поднялся на три первые ступеньки и подал Людовику XIV свои верительные грамоты. Через посредство переводчика король Франции справился о здоровье персидского царя.

Беседа ограничилась обменом любезностями и была короткой. Вскоре кортеж пересек Большую галерею в обратном направлении, и мадам Леспине убедилась, что тот, кого она любит, был не просто покорителем дамских сердец, но важным вельможей, и это решило ее судьбу.

Посол Риза-бей провел этот день, разъезжая с визитами. Сначала он приветствовал дофина, рядом с которым была гувернантка, герцогиня Вантадур, которая изящно ответила на комплименты перса, адресованные ребенку.

День закончился у герцога де Гиша, где Риза-бей принимал придворных дам, и наша растерянная влюбленная получила доказательство взаимности, когда оказалась единственной особой, которой он собственноручно протянул чашку восточного кофе, приготовленного слугой, который следовал за ним по пятам. Осмелев, она рискнула спросить его, правда ли, что он скоро должен уехать. Он сам ответил на ее вопрос, качнув головой сверху вниз, что по-персидски означает «нет». Но несчастная поняла этот знак как «да», и ее волнение было так велико, что он, увидев, что она внезапно побледнела, невольно протянул к ней руки. Но она уже овладела собой, а переводчик пояснил, что Риза-бей останется во Франции еще на некоторое время. Но это было не главное. Главным было то, что, прикоснувшись к ней, персидский посол побледнел, вернее, позеленел, будучи не в силах скрыть свою тревогу.

Это «некоторое время», о котором говорил переводчик, растянулось на несколько месяцев. Не так просто было регламентировать товарообмен между Персией и Францией и составить торговый договор. В процессе этих долгих переговоров смекалка и политическое чутье Риза-бея вызывали искреннее восхищение министров Людовика XIV.

Перс снова обосновался в Шарантоне, во Дворце послов, и король выплачивал ему 500 ливров ежедневно на его личное содержание и на его многочисленную свиту. Дом был просто переделан во дворец из «Тысячи и одной ночи», и в этой совершенно феерической атмосфере графиня де Леспине каждый день играла с огнем. Она приезжала сразу после полудня, всегда в сопровождении своей матери, во избежание сплетен, но если другие дамы удалялись в обеденный час, то Аделаида покидала Шарантон только перед наступлением ночи.

После полудня молодая графиня болтала со своими подругами, которые поддразнивали ее немного, но на самом деле сами не верили в свои шуточки. Лед к этому времени был уже сломан, и Риза-бей, прирученный, начал обмениваться фразами с толпой хорошеньких женщин, теснившихся вокруг него. Всегда, конечно, через переводчика, и чаще всего с помощью доброго кюре из Амбуаза.

Однажды Риза-бей задумал показать своим гостьям танцы в исполнении женщин из своего гарема. Аделаида нашла эти танцы немного вульгарными, и, желая продемонстрировать бею превосходство француженок, пригласила придворных дам потанцевать с нею перед беем. Они исполнили кадриль, которую сменил менуэт. Риза-бей, казалось, оценил ансамбль исполнительниц, но при этом не спускал глаз с маленькой графини; иногда в его взгляде наряду с восхищением проскальзывало вожделение при виде такой изысканной легкости. Это были два мира, противостоящие друг другу, но и способные к взаимному проникновению.

Иногда в качестве угощения посол приказывал приготовить рисовые шарики с шафраном, маленькие кусочки курицы или куропатки, и всегда на ковре стояли в драгоценных вазах пирамиды фруктов, в том числе экзотических, которыми угощались лакомки. Нигде и никогда Риза-бей не пользовался другой кухней, кроме его собственной.

Но если, общаясь с женщинами, персидский лев и стал ручным, он все же оставался самим собой и продолжал удивлять всех своими необычными фантазиями. Для начала он отказался пользоваться каретами, предоставленными в его распоряжение, и, поражая всех, передвигался только верхом. Даже в Оперу он отправлялся верхом. Кюре из Амбуаза объяснял, чтобы умерить недовольство придворных, окружавших короля, что в Персии даже сапожник садится на лошадь, чтобы доставить пару сандалий заказчику на другой конец своей улицы. Кроме того, слуги бея постоянно ссорились со швейцарцами, стоявшими на часах у дверей, и часто дело доходило до драк.

И все же это были мелочи. Чаша переполнилась в один прекрасный день, когда, облачившись в роскошные одежды (он менял их каждый день), Риза-бей решил предложить придворным дамам, своим подругам, восточный пикник.

Дамы сразу же согласились. Ведь речь шла всего лишь о прогулке по Елисейским полям.

С персидским флагом впереди, в сопровождении других великолепных всадников, лошади которых были украшены восточной упряжью, он прогуливался по Парижу, а следом ехали в каретах его поклонницы.

Чтобы развеселить и удивить парижан, Риза-бей проделал перед их глазами особенно замысловатый трюк на лошади, чем привел зрителей в восторг. Толпа стала уже шумной и возбужденной, когда, проехав всю улицу Елисейских полей, Риза-бей, обернувшись к одному из слуг, поручил ему попросить дам выйти из карет.

Слуги после расстелили длинный ковер на траве, и дамы расселись полукругом перед беем, который был счастлив их принять если не в волшебных персидских садах, то все же отчасти на деревенском приволье.

Кучи розовых лепестков появились перед каждой гостьей, а самая большая перед Риза-беем, который черпал лепестки двумя руками и тер их друг о друга, шелковистые и душистые, иногда поднося их к носу. На лице его от этой изысканной игры отражалось утонченное удовольствие. Аделаида сидела перед ним, пожирая его глазами, открывая для себя новый мир.

Через несколько минут дамам был предложен чай, их также обнесли по кругу маленькими сосисками.

Высокопоставленные участники пикника были окружены верховой стражей (состоявшей из слуг Риза-бея), в задачи которой входило сдерживать толпу любопытных. Эти последние никогда не видели ничего подобного и хотели увидеть еще больше, поэтому, когда заиграли скрипки, удивляя парижских воробьев, началась толкотня и давка.

Несколько стоявших впереди уличных мальчишек пробрались под ногами лошадей, и если уж они оказались внутри ограды, нужно было что-то натворить – и они начали все расшвыривать, опрокидывать самовары, разбрасывать ногами кучи розовых лепестков и в конце концов затеяли драку со слугами.

Дамы закричали от страха. Одним движением вскочив на ноги и одновременно обнажив саблю, Риза-бей издал свое знаменитое рычание и, пылая от гнева при виде такой дикости, ударил одного из мушкетеров, целый эскадрон которых примчался по тревоге для наведения порядка.

Этим мушкетером был молодой граф де Аи. Дело принимало дурной оборот. Кюре из Амбуаза прилагал все усилия, призывая и тех и других к спокойствию и раскаянию, но в суматохе он потерял своего перса. Потасовка теперь уже была общей, и надо было скорее отобрать саблю у Риза-бея, чтобы избежать «тысячи несчастий». Добрый кюре делал все, что было в его силах, так же, как некий Гусейн, перс, торговавший кофе на улице Сен-Оноре, который увязался за кортежем, гордясь, как павлин, своим соотечественником. В конечном счете именно он завладел саблей и оттеснил разнузданных ротозеев.

«Сжальтесь! Сжальтесь!» – взывала Аделаида Леспине, закрыв лицо руками. То ли она плакала из-за оскорбления, которому подвергся Риза-бей, то ли оплакивала несчастного мушкетера, бездыханное тело которого было распростерто посредине поля боя. Ее подруги попытались убежать, но не смогли пробиться к каретам, непривыкшие бегать в своих узких атласных туфельках. В довершение всего они попали в руки мошенников, появившихся неизвестно откуда и обиравших до нитки всех, кто попадался им на пути.

По счастью, был только один тяжело раненный. Срочно вызванный хирург сумел тотчас же вернуть его к жизни. Это был королевский мушкетер, которого ударил саблей Риза-бей. Дело было нешуточное. Барон де Б. должен был вступить в переговоры с месье д’Артаньяном о последствиях этой истории.

Единственной хорошей стороной этого странного «приема в саду», так непохожего на те приемы, которые в наши дни дает английское посольство по соседству все с теми же Елисейскими полями, было то, что он несколько охладил фантазию персидского посла. Он не совершал больше никаких неуместных прогулок. Вместо этого он занялся покупками, ему пришлись по вкусу французские товары: прекрасные лионские шелка, фламандские кружева, серебряные изделия. И наконец, он занялся переговорами с представителями короля о заключении торгового договора, для чего, собственно, он и приехал во Францию.

Затем он прекратил свои приемы, его салон был открыт только для нескольких дам, в число которых входила маленькая графиня де Леспине, которая по-прежнему являлась всегда в сопровождении своей матери.

Казалось к тому же, что мать в такой же степени покорена, как и дочь, в границах приличий, конечно. Здесь крылась какая-то тайна, никто не мог это объяснить. Может быть, у этих женщин был какой-то предок, в жилах которого текла восточная кровь? Этим объясняется часто унаследованное через бессознательно память предков сродство душ.

Как бы то ни было, ясно было одно: со дня приключения на Елисейских полях Аделаида готова была умереть за Риза-бея, а он – за нее. Никто из придворных, бывших свидетелями этой любви, не сомневался в горячей глубине такого чувства.

Но все-таки кое-что пытались предпринять. По совету доброго кюре из Амбуаза, хотели прибегнуть к средству, к которому обычно обращались в таких случаях: убеждали мать молодой женщины поместить ее в монастырь как в убежище, до возвращения мужа. Ни та, ни другая ничего не хотели слышать. Тогда почтенный Годеро еще раз выступил посредником, рисуя самые непривлекательные картины жизни в странах Востока. Он там жил, он знает, что это такое, он говорит со знанием дела.

«Но я не собираюсь ехать в Персию», – сказала на это Аделаида. Служа своей любви, она стала хитрой, простодушная маленькая мадам де Леспине!

Двор с облегчением вздохнул и удвоил свою деликатность, в то же время делая все возможное, чтобы ускорить отъезд бея. Двор еще надеялся таким способом спасти ситуацию.

Наконец посол решил двинуться в путь. Переодетые полицейские окружили дворец в Шарантоне, наблюдая за входящими и выходящими. Несмотря на слова молодой женщины, решили быть начеку. Приближался последний акт, нужно было, чтобы он удался. Магомет Риза-бей должен подняться на корабль один. Как только он выйдет в открытое море, бедная девочка его забудет.

Он действительно поднялся на корабль один, но приехал не по дороге. Теперь он боялся кортежей и не хотел больше удивлять зевак. Кроме того, он по-прежнему ненавидел кареты, в которых чувствовал себя как в западне. Он погрузился на Сене, в Шайо, на галеру, которая должна была доставить его в Гавр.

В то время как королевская галера спускалась по извилистой Сене, молодая женщина летела к своему возлюбленному. Инкогнито, переодетая торговкой хлебом, она катила в фуре по дороге в Руан, откуда приготовленные заранее почтовые лошади должны были доставить ее в Гавр.

Охрана английского брига, дежурившая при погрузке, одна только могла бы рассказать, каким образом эти двое оказались на борту. Вот так молодая дама, любимая и обласканная при Версальском дворе, покинула мужа и мать, своего короля, свою страну и своего Бога, чтобы кинуться в безумную авантюру.

«Я пропала!» – подумала она в день аудиенции в Версале.

Медовый месяц длился недолго. Несмотря на то что это был июнь, он оказался таким же злосчастным, как февраль, которого так боялся Риза-бей. Через двадцать дней после возвращения в Исфахан, на родину, Магомет Риза-бей, лев нежный и рычащий, перешел из царства живых в царство мертвых. Был ли он жертвой заговора, мести или умер своей смертью – неизвестно. Но самое странное, что его жена (а он на ней женился) никогда так и не захотела вернуться во Францию. «Ей было слишком стыдно», – говорили злые языки. Но все не так просто.

В апреле 1718 г. господин Гардан, французский посол в Персии, пишет из города Эринан длинный отчет в канцелярию Версальского двора. Начинает он с рассказа о тяжких обстоятельствах, заставивших его задержаться с почтой: сначала буря на море, затем нападение бедуинов в окрестностях Трапезунда, от которых он только чудом спасся. И наконец, упомянув, что ему было дано поручение позаботиться о судьбе мадам де Леспине, сообщает, что господин Ришар, который должен был по этому поводу передать письмо персидскому царю, не преуспел в своем деле. Ему сообщили, что бывшая графиня де Леспине, принявшая мусульманскую веру, предана ей душой и телом. Она продолжает оплакивать своего супруга и, по ее словам, никогда больше не выйдет замуж; но она любит эту страну, которая ее приняла, чувствует себя здесь совсем как дома, окруженная всеобщим уважением. От Риза-бея у нее родился сын, которого она старательно воспитывает. Таков эпилог этой удивительной истории.

Продолжения никто не знает.

(По материалам А. Бошан)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.