Фантастический мир гоголевского фольклора, или От носа Гоголя к гоголевскому «Носу»

Фантастический мир гоголевского фольклора, или От носа Гоголя к гоголевскому «Носу»

1

В 1915 году Александр Иванович Куприн опубликовал короткий, всего лишь на пять страничек, рассказ «Папаша». Рассказ мало кому известен, он не отличается какими-либо особенными литературными достоинствами и остался бы вообще незамеченным, если бы не одно обстоятельство. Сюжет повествования, аттестованного самим писателем в подзаголовке как «небылица», прямыми, если не сказать навязчивыми литературными, ассоциациями связан с Гоголем. Читая «Папашу», невольно возвращаешься к печальной истории несчастного героя знаменитой гоголевской повести «Шинель» бедного титулярного советника Акакия Акакиевича Башмачкина. И там, и там действие разворачивается в высоком государственном учреждении. И там, и там сталкиваются интересы «больших людей» и «маленьких человечков». И там, и там все заканчивается драматически. И там, и там конфликт интересов остается неразрешимым. Да и сам рассказ Куприна заканчивается недвусмысленной фразой: «Все это случилось в давно прошедшие, чуть ли не в гоголевские (курсив мой. – Н. С.) времена». К гоголевской «Шинели» мы еще вернемся. А пока о Куприне и его рассказе.

Ко времени его написания со смерти Гоголя прошло всего лишь чуть больше пятидесяти лет. Среди знакомых Куприна еще могли жить люди, которые лично сталкивались с Гоголем в Москве, Петербурге или Италии. В писательской среде того времени Гоголь вполне справедливо мог считаться старшим современником. И вдруг такой былинный, эпический пассаж: «Гоголевские времена». Да еще «давно прошедшие». Будто до нашей эры.

В истории отечественной фразеологии известны примеры определения давности прошедшего времени образными и выразительными устойчивыми словосочетаниями подобного типа. Но при этом всегда предполагалась не просто давность, а некая немыслимая археологическая древность имеемых в виду событий, олицетворяли которые отнюдь не какие-то там писатели, а государственные мужи, сказочные цари, великие императоры. «При царе Горохе» – это в фантастические, едва ли когда-нибудь существовавшие, допотопные времена; «до Петра» – это когда на месте Петербурга не было вообще ничего, кроме дремучих непроходимых лесов и непролазных гнилых болот, и в самом деле до нашей, то есть до петербургской, эры. Но представить себе, чтобы в этот почетный синонимический ряд попал едва ли не современник, да еще и писатель, было почти невозможно. Все это позволяет говорить об особом значении Гоголя в истории низовой культуры вообще и о нем самом как о субъекте и объекте петербургского городского фольклора одновременно и в частности.

Не забудем при этом, что Гоголь обладал, что называется, мощным фольклорным сознанием, приобретенным еще в детстве, на родине, в родовом имении родителей Васильевке, недалеко от которой находились такие прославленные им впоследствии населенные места, как Диканька, Миргород, Сорочинцы. Он буквально ворвался в русскую литературу на крыльях славянской этнографии и мифологии. Прежде чем стать автором знаменитых «Петербургских повестей», он прославился «Вечерами на хуторе близ Диканьки», насквозь пронизанными украинским дохристианским фольклором, вывезенным Гоголем оттуда. Но вот что любопытно. Уже в этих своих первых литературных опытах Гоголь вольно или невольно обозначил свою связь и с петербургской мифологией. В одной из повестей цикла, в «Ночи перед Рождеством», рассказывая о фантастическом появлении кузнеца Вакулы в Петербурге, он вписал в повествование анекдот о Потемкине.

Зимний дворец. Входит Потемкин. «Это царь?» – оглядываясь по сторонам, спрашивает пораженный провинциал. «Куда там царь! Это сам Потемкин», – отвечают ему знатоки.

Мы сознательно приводим анекдот в его народном варианте, отказавшись от прямого цитирования Гоголя. Можно себе представить, что именно в таком виде его мог услышать писатель на улице Петербурга, на базаре или в овощной лавке. Для полного погружения в петербургский городской фольклор ему оставалось немного. Надо было только поглубже окунуться в повседневную жизнь столицы и, не только смотреть, но и видеть, не только слушать, но и слышать.