Литература, просвещение и искусство

Литература, просвещение и искусство

Такое глубокое, сложное и интенсивное общественное движение, каким было иконоборчество, неизбежно должно было вызвать большую литературную активность. К сожалению, однако, литература иконоборцев была почти полностью уничтожена триумфаторами-иконопочитателями. Она известна в наши дни только по маленьким фрагментам, сохранившимся в трудах оппонентов иконоборцев, которые их цитировали с целью опровержения. Можно сказать, соответственно, что практически все сохранившиеся литературные произведения иконоборческого периода представляют только одну точку зрения.

Подобно предшествующему периоду династии Ираклидов, эпоха иконоборчества не имела историков, хотя хронисты этого времени оставили многочисленные сочинения, полезные для правильного понимания византийской хронографии и ее источников и весьма ценные для изучения самого иконоборческого периода. Георгий Синкелл[720], умерший в начале IX века, оставил Хронографию от сотворения мира до царствования Диоклетиана (284 г. н.э.), каковую он написал во время своего пребывания в монастыре. Хотя это сочинение не проливает свет на иконоборческую эпоху, ибо автор не занимался современными ему событиями, хроника имеет очень большое значение для прояснения некоторых проблем предшествующей греческой хронографии, ибо Георгий использовал такие сочинения.

По настоянию Георгия Синкелла, его Хроника была продолжена в начале того же века его другом, Феофаном Исповедником, влияние которого как хрониста на литературу последующих периодов было весьма большим. Он был непримиримым врагом иконоборцев во время второго периода движения. По приказу Льва V Армянина он был арестован и, после нахождения некоторое время в тюрьме, был сослан на один из островов Эгейского моря, где и умер в 817 году. Хроника Феофана посвящена периоду от царствования Диоклетиана, где Георгий Синкелл прервал свое изложение событий, до падения императора Михаила I Рангаве в 813 году. Несмотря на ярко выраженную восточно-православную точку зрения, весьма очевидную в его анализе исторических событий и личностей, несмотря на пристрастный характер изложения, сочинение Феофана весьма ценно не только из-за обширного материала, взятого из ранних источников, некоторые из которых не сохранились, но и в качестве источника современного событиям иконоборческого движения. Его хроника отводит иконоборчеству гораздо больше места, чем это обычно делают византийские хронисты. Сочинение Феофана было излюбленным источником последующих хронистов. Латинский перевод его хроники, сделанный папским библиотекарем Анастасием во второй половине IX века, имел такое же значение для средневековой хронографии на Западе, как греческий оригинал на Востоке[721].

Другим значительным писателем этого времени был Никифор, патриарх Константинопольский в начале IX века. За свою смелую оппозицию иконоборчеству во времена Льва V Армянина он был низложен и сослан. В своих теологических сочинениях, часть которых остается неопубликованной, Никифор защищает с удивительной силой, основанной на глубоком убеждении, истинность взглядов иконопочитателей. Он опровергает аргументы иконоборцев главным образом в своих трех «Опровержениях невежества и безбожной бессмыслицы нечестивой Маммоны [это имя он применял к Константину V] против спасительного воплощения Слова Господа»[722]. С исторической точки зрения, его «Краткая история», которая излагает события от смерти Маврикия в 602 году до 769 года, имеет значительную ценность. Несмотря на тот факт, что, желая дать этому сочинению характер популярного изложения, подходящего для широкого круга читателей, Никифор придал ему несколько дидактический характер, «Краткая история» остается важным источником, ибо она содержит много интересных фактов по политической и церковной истории этого периода. Поразительная схожесть этой «Истории» и сочинения Феофана может быть объяснена тем, что оба использовали один общий источник[723].

Наконец, Георгий Монах (Monachus) Амартол, также убежденный противник иконоборцев, оставил всемирную хронику от Адама до смерти императора Феофила в 842 году, т.е. до окончательной победы иконопочитания. Это сочинение имеет большую ценность для культурной истории периода, ибо оно содержит много обсуждений проблем, занимавших византийское монашество того времени, в частности: природа самого монашества, распространение иконоборческой ереси и распространение сарацинской веры. Сочинение дает также живую картину устремлений и вкусов византийских монастырей в IX веке. Хроника Амартола послужила основой для позднейших византийских обработок всемирной истории и оказала огромное влияние на начальные шаги развития славянских литератур, особенно русской. Достаточно сказать, что начало русских летописей тесно связано с сочинением Амартола. Рукопись Древнерусского перевода Амартола содержит 127 миниатюр, которые еще не полностью изучены и оценены, но имеют очень большое значение для истории русского и византийского искусства XIII века. Эта рукопись является единственной иллюстрированной копией Хроники Амартола, дошедшей до нас[724]. За исключением одного анонимного автора, писавшего об императоре Льве V Армянине[725], Амартол является единственным хронистом, современным периоду 813–842 годов. Он писал об этом периоде с узкой монашеской точки зрения, используя в основном устные рассказы современников и личные наблюдения. Рукописная традиция сочинения Амартола, которая изменялась и расширялась многократно в последующие столетия, дошла до нас в столь сложной и запутанной форме, что вопрос о подлинном тексте его сочинения является одной из самых сложных проблем византийской филологии. Только в самом начале двадцатого века был опубликован критический текст Амартола[726]. Недавно было опубликовано критическое издание древнерусского перевода Хроники Амартола, дополняющее греческий текст продолжения этой хроники, который послужил основой для славянского перевода[727].

Иконоборческая литература была почти полностью уничтожена победителями-иконопочитателями, однако часть актов иконоборческого собора 754 года сохранилась в актах седьмого Вселенского собора. Фрагменты обширного сочинения против почитания икон, написанного Константином V Копронимом, сохранились в трех «Опровержениях» патриарха Никифора. Этот император был автором еще нескольких литературных произведений[728]. Лев V приказал составить общий компилятивный свод, благоприятный иконоборчеству и основывающийся на Библии и отцах церкви. Подобный план был предложен и в ходе иконоборческого собора 754 года. Ни одно из этих сочинений не сохранилось. Некоторое количество иконоборческих поэм сохранилось в сочинениях Феодора Студита. Седьмой Вселенский собор постановил, что вся иконоборческая литература должна быть уничтожена и девятый канон собора звучит следующим образом: «Все детские игры, яростные насмешки и ложные писания, направленные против почитаемых икон, должны быть представлены в константинопольский епископат и там положены с другими книгами еретиков. Кто бы то ни было, уличенный в сокрытии этих книг, будет, если это епископ, священник или дьякон, низложен; если монах или светский человек – отлучен»[729].

Огромное количество литературного материала, посвященного защите иконопочитания, весьма важного в своем влиянии на писания последующих периодов, оставлено человеком, проведшим всю свою жизнь в провинции, которая уже не входила в состав империи. Это – Иоанн Дамаскин, уроженец Сирии, которая была тогда под арабской властью. Он был министром халифа в Дамаске и умер около 750 года в знаменитой палестинской лавре св. Саввы. Иоанн оставил много сочинений в области догматики, полемики, истории, философии, ораторского искусства и поэзии. Его основное сочинение – «Источник Знания», третья часть которого – «Точное изложение православной веры» – является попыткой систематического изложения основных положений христианской веры и догматики. Благодаря этому изложению, Иоанн дал в руки иконопочитателей мощное оружие в борьбе со своими оппонентами, какового они не имели в начальной стадии иконоборческого движения. Позднее, в XIII веке, это сочинение было использовано знаменитым отцом западной церкви Фомой Аквинским в качестве модели для своего труда «Summa Theologiae». Среди полемических сочинений Иоанна Дамаскина мы должны отметить три трактата «против тех, кто недооценивает святые иконы», где автор твердо и решительно защищает почитание икон. В церковной литературе Иоанн особенно известен своими церковными гимнами, которые в известном отношении более сложны по форме, чем церковные песнопения Романа Сладкопевца, хотя по поэтической силе и глубине веры они относятся к лучшим гимнам христианской церкви. Иоанн был также автором многих прекрасных канонов для церковных праздников о Деве Марии или же в честь пророков, апостолов и мучеников. Особенно торжественна его пасхальная служба, песни которой выражают глубокую радость верующих вследствие победы Христа над смертью и адом. Под пером Иоанна церковные гимны достигли высочайшей точки своего развития и красоты. После него не было заметных писателей в области византийской церковной поэзии[730].

Имя Иоанна Дамаскина тесно связано также с романом «Варлаам и Иоасаф», который пользовался огромной популярностью на всех языках в течение средних веков. Не представляет сомнения, что основа истории произошла от хорошо известной легенды о Будде. Весьма вероятно, что история является просто версией жизни Будды, воспринятой христианами Востока для собственного использования: автор сам говорит, что история была принесена ему из Индии. В течение Средних веков, вплоть до последнего времени, роман практически единодушно приписывался Иоанну Дамаскину, однако в 1886 году французский востоковед Х. Зотенберг выдвинул некоторые доказательства того, что Иоанн не мог быть автором этого сочинения, и многие согласились с его выводами[731]. Однако в последние годы исследователи, занимавшиеся этим сюжетом, менее уверены и склоняются более к предшествующей точке зрения. Так, если автор статьи об Иоанне Дамаскине, помещенной в «Catholic Encyclopedia» в 1910 году, говорит, что роман «Варлаам и Иоасаф» приписывается ему ошибочно[732], то издатели и переводчики последних лет полагают, что имя св. Иоанна Дамаскина до сих пор имеет право появляться на титульной странице их изданий[733][науч.ред.69].

Второй период иконоборчества отмечен активной деятельностью хорошо известного защитника иконопочитания Феодора Студита, аббата известного монастыря в Константинополе, который пришел в упадок при Константине V, но стал оживать при администрации Феодоры. При его руководстве был выработан новый устав для монастырей на основе общей жизни. Интеллектуальные запросы монахов должны были удовлетворяться школой, организованной в монастыре. Монахи должны были упражняться в чтении, в письме, в копировании рукописей, в изучении Писания и сочинений отцов церкви, а также в искусстве сочинения гимнов, которые они пели во время служб.

Будучи одним из крупных религиозных и общественных деятелей в грозный период иконоборчества, Феодор показал свои способности значительного писателя в разных литературных жанрах. Его догматические и полемические сочинения ставили целью разработать фундаментальные положения об иконах и иконопочитании. Его многочисленные проповеди, которые образуют так называемый Малый и Большой Катехизис, оказались наиболее популярными из его произведений. Он оставил также некоторое количество эпиграмм, акростихов и гимнов. Последние нельзя изучать и анализировать подробно из-за того, что некоторые из них до сих пор не опубликованы, тогда как другие появились в ненаучных изданиях, таких как русские богослужебные книги. Его большое количество писем религиозно-канонического и общественного характера весьма ценно для культурной истории своего времени.

Два последних царства этого периода были отмечены творческой деятельностью такой интересной фигуры, как Касия, единственной талантливой поэтессы византийского времени. Когда Феофил решил выбрать жену, в столице был устроен смотр невест, для которого самые красивые девушки были собраны со всех провинций в Константинополь. Касия была одной из них. Император должен был ходить между рядов девушек с золотым яблоком и протянуть его той, на которой он собирался жениться. Он собирался протянуть его Касии, которая нравилась ему больше других, однако ее несколько смелый ответ на вопрос императора заставил последнего изменить свои намерения, и он выбрал Феодору, будущую восстановительницу православия. Касия впоследствии основала монастырь, где и провела оставшуюся часть жизнь. Сохранившиеся поэмы и эпиграммы Касии отличаются оригинальностью мысли и живостью стиля. Согласно Крумбахеру, который специально занимался ее поэмами, «она была мудрой, но обычной женщиной, в которой сочеталась тонкая чувственность с глубокой религиозностью и полной искренностью, с легкой тенденцией к женскому злословию»[734].

Преследование иконопочитателей, прославленное впоследствии победившей стороной, дало богатый материал для многочисленных житий святых и обеспечило расцвет блистательного периода византийской агиографии.

Во время Аморийской династии был достигнут известный прогресс в области высшего образования в Византии и известное продвижение в разных областях знаний. При Михаиле III его дядя Кесарь Барда организовал высшую школу в Константинополе[735]. Эта школа была расположена во дворце. Там обучали семи основным искусствам по системе, созданной еще во времена язычества и воспринятой позже византийскими школами и Западной Европой. Их обозначают обычно как «семь свободных искусств» (septem artes liberales), разделенных на две группы – тривиум (trivium), включавший в себя грамматику, риторику и диалектику; и квадривиум (quadrivium), включавший в себя арифметику, геометрию, астрономию и музыку. В школе изучали также философию и древних классических писателей. Стремясь сделать образование доступным для всех, Варда объявил, что образование будет бесплатным. Профессоров университета хорошо оплачивала государственная казна. Знаменитый ученый этого времени Фотий был одним из профессоров университета Барды.

Эта школа стала центром, вокруг которого собирались лучшие умы империи во время следующей эпохи – эпохи Македонской династии. Фотий, первое патриаршество которого приходится на время Михаила III, стал центром литературного и интеллектуального движения второй половины IX века. Исключительно одаренный, со страстной любовью к знанию, он получил прекрасное образование и посвятил затем все свое внимание и энергию обучению других. Его образование было разносторонним, и знания его были обширными не только в области теологии, но также в грамматике, философии, естественных науках, праве и медицине. Он объединил вокруг себя группу людей, которые хотели обогатить свои знания. Фотий, как большинство широко образованных людей в средние века, был обвинен в том, что тратил время на изучение запрещенных наук – астрологии и магии. Легендарная традиция говорит о том, что в молодости он продал душу магу-еврею[736], и так, согласно, Бьюри «патриарх становится тем самым одним из предшественников Фауста»[737]. Как самый ученый человек своего времени, он не ограничивался только преподаванием, но посвящал также значительную часть своего времени литературной деятельности. Он оставил богатое и разнообразное литературное наследство.

Среди сочинений Фотия его «Библиотека», или как ее часто Называют «Мириобиблион» («Тысяча книг»), имеет особое значение. Обстоятельства, которые привели к составлению этого сочинения, весьма интересны. Как кажется, в доме Фотия существовало что-то вроде клуба чтения, где круг избранных друзей собирался для того, чтобы читать литературные сочинения самого разного характера – светские и религиозные, языческие и христианские. Богатая библиотека Фотия была в распоряжении его друзей. Уступая их просьбам, он начал записывать обзоры прочитанных ими книг[738]. В «Библиотеке» Фотий приводит отрывки, иногда краткие, иногда очень пространные, из множества книг, также как свои выводы и критические замечания. Здесь масса информации о грамматиках, ораторах, историках, специалистах в естественных науках, докторах, соборах, житиях святых и т.д. Очень большое значение «Библиотеки» Фотия в том, что здесь можно найти фрагменты несохранившихся сочинений. В «Библиотеке» Фотия имеется информация только о прозаиках. Многочисленные другие сочинения Фотия относятся к теологии и грамматике. Он оставил также много проповедей и писем. В двух своих проповедях он упоминает о первом русском нападении на Константинополь в 860 году, свидетелем которого он был.

По универсальности характера своих знаний и по своей привязанности к изучению древних авторов, Фотий является представителем того интеллектуального направления в Византийской империи, которое проявилось, особенно в столице, с середины IX века. Это движение нашло свое выражение, в частности, в таком событии, как открытие университета Варды, преподаванию в котором Фотий уделял много времени. Со времени жизни Фотия, как результат его влияния, наблюдается тенденция установить более тесные и дружеские связи между светской наукой и теологией. Широта ума Фотия в отношении с другими людьми была такова, что даже исламский правитель (эмир) Крита мог быть его другом. Один из его учеников, Николай Мистик, патриарх Константинополя в Х веке, писал в своем письме сыну эмира и преемнику, что Фотий «хорошо знал, что, несмотря на разницу в вере, являющуюся препятствием, мудрость, доброта и другие качества, которые украшают и придают достоинство человеческой природе, привлекают чувства тех, кто любит прекрасное, и вот почему, несмотря на разницу верований, он любил вашего отца, который обладал этими качествами»[739].

Патриарх Иоанн Грамматик, иконоборец, производил впечатление на своих современников глубиной и разнообразием своих знаний. Его поэтому даже обвиняли в колдовстве. Другим значительным человеком этого времени был Лев, известный математик, живший во времена Феофила. Он стал столь знаменит за границей благодаря своим ученикам, что халиф Мамун, весьма заинтересованный в развитии образования, отправил Феофилу личное письмо с просьбой прислать Льва в Багдад на короткое время, говоря, что он воспримет это как дружеский жест и предлагая за это, как говорит традиция, вечный мир и 2000 фунтов золота. Император отказался выполнить эту просьбу. Когда Феофил услышал об этом приглашении, он дал Льву жалованье и определил его государственным преподавателем в одной из константинопольских церквей. В этом случае Феофил обращался с наукой «как если бы это был секрет, необходимый хранить, подобно производству греческого огня. Он полагал, что это плохая политика – просвещать варваров»[740]. В последующие годы Лев был избран епископом Фессалоники. Когда во времена Феодоры он был низложен за свои иконоборческие взгляды, Лев продолжал преподавать в Константинополе и стал главой высшей школы, организованной Вардой. Можно, наконец, вспомнить, что апостол славян Константин (Кирилл) учился под руководством Фотия и Льва и до своей миссии к хазарам занимал кафедру философии в высшей школе столицы.

Этот краткий обзор достаточен для того, чтобы показать, что литературная и интеллектуальная жизнь процветала во времена иконоборческого движения. Она, без сомнения, была бы для нас более насыщенной и разнообразной, если бы до нашего времени сохранились сочинения иконоборцев.

В связи с обменом письмами между Феофилом и Мамуном по поводу математика Льва интересно рассмотреть вопрос о взаимных культурных контактах между халифатом и империей в первой половине IX века. Халифат, управлявшийся в это время Харун ар-Рашидом и затем Мамуном, переживал блистательный период, характеризующийся развитием образования и наук. В своем желании соперничать со славой Багдада Феофил построил дворец по образцу арабских моделей. Некоторые свидетельства показывают, что влияние Багдада на Византийскую империю было очень плодотворным (stimulating)[741], однако разрешение этой сложной проблемы выходит за рамки этой книги.

Довольно часто утверждалось, что в области искусства эпоха иконоборчества дала только отрицательные результаты. Верно, что иконоборцы разрушили многие ценные произведения искусства. «Приходится сожалеть об их ярости. Их вандализм обеднил не только те века, в которые он имел место, но также и те, в которые живем мы». Однако, с другой стороны, иконоборческая эпоха внесла новую струю жизни в византийское искусство, обратившись вновь к эллинистическим образцам, особенно александрийским, и введя восточные украшения, заимствованные от арабов, которые те, в свою очередь, заимствовали в Персии. И хотя иконоборцы радикальным образом изгоняли из религиозного искусства изображения Христа, Богородицы и святых, они были терпимы к изображению человеческой фигуры в целом, которое стало в эту эпоху более реалистичным под влиянием эллинистических моделей. Жанровые сцены повседневной жизни стали любимым сюжетом артистов и в целом это было время господства чисто светского искусства. В качестве примера этой тенденции можно привести следующий факт. На месте фрески, изображавшей шестой Вселенский собор, Константин V Копроним приказал поместить портрет своего любимого наездника[742].

Художественные памятники эпохи, как религиозные, так и светские, почти полностью погибли. Некоторое количество мозаик церквей в Фессалонике (Салонике) могут относиться к этому времени. Целая серия обработанных изделий из слоновой кости, особенно шкатулок из слоновой кости, также может быть отнесена к IX веку. Иллюстрированные рукописи иконоборческой эпохи, иллюстрации которых были сделаны византийскими монахами, свидетельствуют о новом духе, который проник в искусство. С точки зрения постраничных иллюстраций наиболее интересна Хлудовская Псалтырь. Эта древнейшая из иллюстрированных Псалтырей хранится в Москве[743]. Остается только пожалеть, что существует так мало материала для изучения искусства иконоборческого периода. Многое из сохранившегося материала относится к иконоборческому времени только на основе косвенных данных, без полной в том уверенности.

Вот как оценивает Ш. Диль[науч.ред.70] значение иконоборческой эпохи по отношению к следующей, второму «золотому веку» византийского искусства – эпохе Македонской династии:

«Именно иконоборческой эпохе второй „золотой век“ византийского искусства обязан в конечном счете своими основными чертами. И речь не идет только об обновлении величия и материальном процветании, каковые императоры-иконоборцы дали монархии и которые позволили их последователям, продолжателям их дела, обеспечить Византии два века силы и блеска. С точки зрения и искусства, к эпохе иконоборчества восходят две взаимоисключающие тенденции, которые характеризуют Македонскую эпоху. Если в эту эпоху существовало имперское искусство, работающее на самодержцев, увлеченное классической традицией, интересующееся портретом, живой моделью и заставляющее ощутить вплоть до религиозного искусства влияние своих основных идей; если, в противоположность этому светскому искусству, существует искусство монашеское, более строгое, более традиционное, более теологическое и если, наконец, комбинация обоих приводит к появлению целой серии прекрасных шедевров, именно в иконоборческой эпохе следует искать плодоносящие зародыши этого чудесного цветения. И поэтому данный период заслуживает особого внимания в истории византийского искусства, как и вследствие того, что этот период дал, так и благодаря тому, что он подготовил в будущем»[744].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.