Предисловие к первой книге
Предисловие к первой книге
У нас постоянно говорят теперь о планировании всякой работы на год и более вперед. Конечно, планирование необходимо, как в области физического и учебного, так и в области преподавательского труда. Но в исследовательской области, где человек всегда стоит перед лицом еще чего-то неведомого, постоянно приходится отклоняться от заранее составленного плана.
Исследователь все равно что охотник. Он идет по неведомому лесу, наметив осмотреть одну его область, но видит полузанесенные снегом следы крупного неведомого зверя, совсем другой породы, чем ожидал. Что ему делать? Пожертвовать зверем, ради сохранения своего предварительного плана или, оставив план, идти по обнаружившимся следам? Конечно, он не был бы достоин названия исследователя или следопыта, если б не пожертвовал предварительным планом ради открывшейся возможности.
Так было и со мною весной 1934 года. Я отправился в деревню на лето, захватив с собою основные русские летописи из библиотеки Академии Наук, чтобы проверить их точность по описанным в них солнечным и лунным затмениям. Таков был план, а теперь посмотрим, куда он меня завел.
Я перечитал несколько раз основную, так называемую «Нестерову» летопись по изданию «Историко-Ареографического Института Академии Наук» и не нашел там никаких астрономических данных, поддающихся математической проверке, вплоть до затмений 1064 и 1106 годов, когда летопись эта кончается и, следовательно, когда жил сам ее компилятор. Только их он и записал, а все остальное, значит, сам же и скомпоновал по каким-то посторонним — греческим. Отрывочные летописные записи стали соединяться друг с другом православными грамотеями, какими до XVII века были, можно прямо сказать, исключительно священники и монахи. Для них, конечно, невыносимо было даже и подумать, что Русь и ее князья и священники, получившие греческую веру при святом Владимире и Ольге, изменили затем при Киевском князе Рюрике Ростиславовиче (с которого списан и Рюрик Варяг) этой православной вере и предались поганой латинской ереси, вплоть до основания «Турецкого царства». Но этого никак не могло и не должно было случиться. Русь самим богом назначалась быть от своего начала и до конца веков неизменным столпом православия. С этой точки зрения и были (вероятно при Никоне, тотчас после 1654 года) «исправлены» не только богослужебные, но и летописные рукописи, с уничтожением всех тех, якобы неисправных, текстов, из которых можно было ясно видеть первичную локализацию событий и их первичный западнический смысл или славянским сказаниям, имевшимся в то время.
Совсем другое у продолжателей этой псевдо-летописи, из которых Лаврентьевская летопись, относимая к Киеву, заканчивается в 1305 году, а другие доводят рассказ до конца XVII века и перечисляют большую часть видимых затмений старого времени. И вот, тут-то и оказалось нечто неожиданное для меня, еще не знавшего, что и Карамзин другим путем приходил к тому же мнению, хотя и не сделал из этого надлежащих выводов. Я считал, что русский год всего до-петровского времени был византийский, начинавшийся с 1 сентября, т. е. с Иисуса Пророка (Иисуса Навина по-еврейски), якобы приведшего «божий народ» в «Обетованную землю», который по моим исследованиям отождествился с Иисусом Помазанником (Иисусом Христом по-гречески). Но вдруг оказалось, что датировка затмений выходит правильной лишь в том случае, если мы будем считать летописный год не с 1 сентября, по-византийски, а с 1 марта, по-классически, о чем свидетельствуют и употребляемые в тех же летописях латинские названия месяцев: сетембрий, октобрий, новембрий, децембрий (т.е. седьмой, восьмой, девятый, десятый месяцы, так что одиннадцатый приходится на январь и двенадцатый февраль, а март будет первым месяцем года)[3].
Удивленный этим неожиданным открытием, я попытался проверить его и по дням недели. Мы знаем, что в каждом простом году первое января (а с ним и все числа месяцев) приходится на следующий день недели (а в год високосный, с марта по март, еще через день). И это дало мне возможность проверить все года, которые датированы сразу и числом юлианского месяца и днем недели, как, например:
«В лето 6681 (от сотворения мира, т.е. в 1173 по христианскому счету) преставился благоверный князь Мстислав Андреевич месяца марта, в 28 день, во вторник».
Проверив все такие случаи[4], я опять нашел, что почти все они оправдываются, если летописный год мы будем начинать с марта, а не с сентября или с января, причем и этот способ проверки оказался неприложимым к псевдо-Несторовой летописи: там нет ни одного такого двойного обозначения, а у продолжателей ее десятки[5].
Но как же, — думал я, — согласовать такое начало года с византийским, если думать, что религия и культура пришли к нам из Царь-Града, а не из Рима, раньше чем классический латинский мартовский год был заменен там январским, что по-видимому, было уже после падения латинской крестоносной феодальной империи на Балканском полуострове, как истинной родоначальницы классицизма?[6]
И тут пришел мне в голову ряд и других странных сопоставлений:
1. Почему русское слово церковь происходит от латинского циркус (круг верующих), а не от греческого эклесия (откуда французское eglise). Греческое название перескочило в латинскую Францию, а латинское классическое перенеслось из Рима в Россию! Не странно ли это?
2. Почему русское слово крест, как и польское кржыж, происходит от латинского крукс, а не от греческого его названия ставрос?
3. Как попала в славянскую и в русскую Библию 3-я книга Ездры, которой нет ни на греческом, ни на еврейском языке, а только на латинском у католиков?
4. Почему в истории Киевского княжества времен крестовых походов, а также и других княжеств того времени, нет ни одного князя с именем знаменитых греческих святых: Ивана, Василия и т.д., если они крестились по обряду Византийской церкви (как практиковалось потом в Московской России), а только почти одни славянские имена: Владимир, Святослав, Ярослав, Всеволод и т.д., как было в униатских славянских государствах? Ведь этих славянских имен даже и нет в греческих святцах.
5. Почему русские священники в летописях всегда называются попами, как по-английски и до сих пор называется римский папа (pope), да и само русское название «поп», очевидно, лишь искажение слова папа? Ведь, если б священники пришли к нам из Византии, то они и назывались бы как и там только иереями?
6. Почему русское слово пост того же корня, как немецкое Fasten, английское fas, латинское fasti — судебные дни, тогда как по-гречески пост называется нестейя (??????) и асития (??????)?
7. Почему русское слово алтарь происходит от латинского altarium (по-немецки Altar, по-французски altar), а не от греческого тюсиаетерион (????????????) или бомос (?????)?
8. Почему в старо-церковном языке вместо слова «уксус» употребляется слово оцет от латинского acetum, тогда как по-гречески уксус прямо и называется оксос (????), как по-русски.
9. Почему язычник в старо-церковном языке называется поганин (откуда слово поганый (от латинского paganus), английское pagan), тогда как по-гречески язычник называется этникос (???????).
10. Почему в старо-церковном языке вместо «причащать» употреблялось «комокати» (ком кати) от латинского communicare (французское communier), тогда как по-гречески причащение называлось койнония (????????)?
11. Почему вещество для церковного каждения называется ладан, от латинского слова ladanum (от корня laudo — восхваляю), тогда как по-гречески оно называется либанос (???????)?
12. Почему само слово «вера» происходит у нас от латинского слова vera, т. е. истинная, откуда и французское verite, а не от греческого докса (????) или пистис (??????), откуда и французское слово piete — благочестие?
13. Почему полоса материи, надеваемая диаконом при служении, называется орарь от латинского orarium — полотенце?
14. Почему слово вино, употребляемое при причащении, происходит от латинского слова vinum, а не от греческого ойнос (?????)?
Я не привожу уже других церковно-славянских слов, вроде «Сосуда скудельного» — от латинского scandula — щепки, дранки, и тому подобных многих. Ведь все приведенные мною слова — это основные слова нашего клерикализма.
Остальные же христианские слова и имена, хотя и греческого корня, также могли попасть к нам не от греков, а от латинян, так как они те же самые и в латинской Библии, например: angelus, apostolus, daemon, diabolus и т. д.
Только одно «Остромирово Евангелие» носит на себе резкие признаки перевода с греческого, так как в нем остались без перевода даже целые греческие фразы. Нам говорят, что его списал (или перевел?) еще до крестовых походов на славян, в 1056 году в Новгороде диакон Григорий для новгородского посадника Остромира и в нем, например, в 12 главе Евангелия Иоанна (12. 3) вместо современного русского перевода: «Мария взяла фунт мюра нардового чистого», читаем по полу-гречески: «Мария приемши литру мюра нарда пистикию» — т. е. оставлено без перевода греческое выражение: «лютран мюру нарду пистикес» — литр мюра (из) нарда чистого[7].
Одной такой фразы, конечно, уже достаточно, чтоб сказать, что этот перевод был сделан с греческого текста. Но «Остромирово Евангелие» ведь и стоит особо по своему языку. На оказавшуюся на нем приписку от имени 1056 года едва ли можно положиться, так как и без меня уже отмечено в его языке достаточно руссицизмов, а потому возможно допустить, что и перевод этот был сделан попавшим в Новгород болгарином уже при Иоанне III, или позднее[8].
Я стал потом и далее разрабатывать этот предмет, читая его литературу, и узнал, что кроме того и в самом «Кирилло-Мефодиевском» переводе исследователи нашли очень много средне-европейских готских слов и готских выражений в тех же самых местах текста, как и в отрывках переводов Ульфилы, важнейшим образчиком которых является «Серебряный кодекс», хранящийся в Швеции в Упсальской Университетской библиотеке и изданный впервые в 1665 году Францем Юниусом[9].
Считая готов выдвинувшимися на историческую сцену в то же время, как и готический стиль и готический алфавит, т.е. в эпоху крестовых походов (начиная с половины XII века), я не мог не отметить, что готы, о которых мы знаем лишь по Тациту, предвосхитили еще во II веке все крестовые походы.
Действительно, возникнув в областях современной нам Германии, они, как и крестоносцы, двинулись к Татрам и к Дунаю на Балканский полуостров, где основали свою империю, которой должны были подчиниться большинство соседних славянских, литовских и германских племен. Отсюда они —как и крестоносцы через тысячу лет после них — предприняли и морские, и сухопутные походы на Ромейские области — Фракию, Элладу и Малую Азию, нанеся жестокое поражение «Десятому» императору (Децию по-латыни). И вот основывается ими за тысячу лет до Латинской империи Балдуина Готская империя «Германского царя» (Герман-риха по-готски), и только вместо «турок» она была сокрушена «гуннами».
Не правда ли, какое поразительное сходство от начала и до конца? И может ли это быть, если «Тацитовы готы» не то же самое, что немцы-крестоносцы, а Тацитовы гунны не турки?
Я не могу поэтому не придти к мысли, что и перевод Евангелий на славянские языки сделан только во время крестовых походов крестоносцами, а потому и Ульфила был скорее всего монах какого-нибудь католического ордена или арианин и, если жил в Царьграде, то не при императоре Феодосии в IV веке, а при императоре Балдуине в XII или XIII веке.
Да и сами первые проповедники христианства у славян — Кирилл и Мефодий — (имена которых по-гречески значат — Господний и Методичный) были римскими католиками, так как ездили для объяснений к папе Адриану в Рим, а не в Царь-Град к патриарху Фотию. Значит и получив разрешение от папы переводить (в пику грекам) Евангелия на славянский язык, они едва ли могли избрать для этого не папский латинский текст, а греческий, тем более, что и сами они не были греками. Да и точно ли «папа Адриан», который разрешил им этот перевод, был римский понтифике Адриан II (867-872), который не имел звания папы[10], а не действительный «римский папа» Адриан (1154-1159), называемый четвертым, после неудачи 2-го крестового похода в 1147 году? Ведь нумерация одноименных пап введена лишь в XVIII веке, и потому легко было спутать.
И все это в сумме показывало мне, что первоначальные славянские переводы Библии и других богослужебных церковнославянских книг носят на себе не только лингвистические, но и исторические следы униатского происхождения с Запада.
Это потом нашел я и у историков церкви.
«Известно, — говорит Ф. Вигуру, — что сборник славянской Библии был составлен лишь к концу XV века. До самых последних годов этого века в русской письменности, а также и во всем славянском мире не существовало определенного „Собрания библейских книг“. Они предлагались славянскому читателю в самых разнообразных по содержанию книгах. Лишь на самом кануне XVI века Новгородский архиепископ Геннадий впервые выделил библейские книги из этого хаоса, собрал их в один кодекс и, таким образом, положил первое основание современной славянской Библии, как мы ее теперь имеем. „Кодекс Геннадия“, однако, далеко не отличался единством текста со стороны языка. Только Пятикнижие Моисеево, Псалтырь и Пророческие книги, может быть вошли в него в Кирилло-Мефодиевском переводе[11]...» «Две книги Паралипомменон, три книги Ездры, книги Товита, Юдифи и Премудрости Соломона переведены прямо с Латинской (католической) Библии-Вульгата и переведены притом недостаточно искусно, без хорошего знания как латинского, так и русского языка»[12].
Но как же, — приходило мне в голову, когда я об этом узнал, — архиепископ Геннадий мог допустить перевод с «богоненавистного латинского языка», если он был православным и предавал анафеме латинян? Неужели он не мог достать греческих подлинников этих книг? Да если и не мог, то как же он мог быть уверенным, что не разойдется с греческими версиями (как и случилось) в своем тексте? Припомните только, как староверы подняли возмущение против патриарха Никона за исправление даже отдельных слов или правописания в религиозных книгах, казавшихся им, по уровню некритической мысли того времени, продиктованными самим «святым духом»?
И я понял, что нам нет тут другого выхода, как признать, что и Геннадий был еще униатом.
А потом началось и «отречение».
Собранный Геннадием Кодекс послужил основанием первому печатному изданию Славянской Библии — Библии Острожской, отпечатанной в 1580-1581 годах. Хотя она и носит признаки сличения с греческим текстом, но больше всего воспроизводит полулатинский текст Геннадия, иногда до грамматических описок.
Его-то и пытался безуспешно огречить патриарх московский Никон с помощью грека Арсения между 1651 и 1658 годами. Второе (неправильно называемое «первопечатным») издание славянской Библии в Москве в 1668 году только повторило Острожское издание.
Затем Петр I издал такой указ 14 ноября 1712 года:
«Повелеваем архимандриту Московского Заиконоспасского монастыря Феофилакту Лопатинскому и учителю эллино-греческих школ Софронию Лихуду с помощниками, бывшее до сего времени в употреблении первопечатное Московское издание Библии 1663 года, сличив с греческим текстом семидесяти (переводчиков), исправить для вторичного печатного издания».
Но и тут книги Товита и Юдифи остались со всеми прежними признаками перевода с латинской Вульгаты, не говоря уже о третьей книге Ездры, которой совсем нет ни на греческом, ни на еврейском языках.
Петр I умер ранее окончания этих поправок в 1725 году. Дополнительный пересмотр по греческому тексту был сделан лишь в царствование Елизаветы Петровны и напечатан в Москве в 1751 году.
Текст этого Елизаветинского издания и есть тот, который мы имеем в русской церковно-славянской Библии.
Такова история ее позднего возникновения и ее «огречивания», как его рисуют нам сами русские клерикалы.
Казалось бы, что из такой обновленной Библии уже давно должны бы оказаться вычищенными все латинизмы и готизмы первоначальных латинских переводов, но традиция настолько уже окрепла, что такие общеупотребительные латинские слова, как церковь, вера, поп, алтарь, пост, крест, ладан и т.д. уже оказалось невозможным заменить соответствующими им греческими словами, даже и после «торжества православия» в русской церкви. Да и книг, явно переведенных с латинской Вульгаты, каковы Эсфирь, Товит, Ездра, Юдифь, Премудрость Соломона и обе книги Паралипоменон — уже нельзя было достаточно огречить, чтобы не осталось в них многочисленных следов латинского подлинника.
Интересно отметить также, что даже и в греческом тексте Евангелий встречаются латинизмы. Так, у Матвея (17, 25) дань названа кенсос — от латинского слова census; у Иоанна (18, 28) судилище названо прайторион — от латинского praetorium; у Марка (15, 15) оруженосец назван спекулятором — от латинского слова speculator — высматриватель и т. д. Но это еще ничего бы, а вот мы имеем в греческой библии даже и своеобразные обороты, те же самые, как в латинской школе фразеологии. Так, вместо «Извини меня» латиняне говорили «имей меня извиненным», и вдруг, у Луки мы находим и по-гречески тот же самый оборот. Точно так же вместо «Иметь совещание» по латыни говорится «взять совещание», и этот же оборот мы находим в Евангелии Матвея и т. д.
Так важнейшие лингвистические следы вместе с мартовским началом года повели меня вместо Царь-Града в Рим, в противность установившимся у меня по школьным традициям представлениям о византийском происхождении русской культуры.
Но этим дело не окончилось. Русские летописи начинаются накануне Крестовых походов и заканчиваются, как я уже говорил, в XVII веке. Обработав астрономическую часть, которая навела меня на мысль о сильном влиянии католицизма на первую эпоху русского христианства, а с ним и на грамотность до-Московской Руси, я захотел пересмотреть все места в русских летописях, где отразились гремевшие тогда на весь мир деяния крестоносцев.
Вот, в 1204 году, крестоносцы-католики берут Византию, считаемую за мать русского православия, изгоняют в Малую Азию греческих царя и патриарха, обращают православные церкви, разграбив их предварительно, в католические и основывают на развалинах Византии католическую Латинскую феодальную империю.
Что говорит об этом горестном для всякого православного сердца событии Киевский летописец?
Гляжу и глазам своим не верю: ему ничего об этом не известно. Гляжу в другие летописи около того же года, и там ничего. Только в Синодальном списке Новгородской Летописи под 1204 годом вставлено отсутствующее во всех других и явно позднейшее место о взятии Царь-Града фрягами.
Но таким отдельным «упоминанием» только подчеркивается несообразность отсутствия этого события в первоначальных списках, а посторонность самой вставки видна уже из того, что слово фряги нигде более не упоминается; есть только варяги, да и то в другое время.
В недоумении смотрю далее. Вот в 1261 году Латинская империя крестоносцев ослабела, благодаря раздорам ее феодалов, и греки, собрав силы в Малой Азии, отнимают от них Царь-Град. Происходит великое торжество восточной церкви, к которой причисляется и русская.
Как отразилось у летописцев это радостное событие? — Им тоже ничего об этом неизвестно.
Вот еще ранее, 15 июня 1099 года, крестоносцы берут в Палестине «Иерусалим» (хотя, как мы видели, он является средневековым подлогом), освобождают от власти «неверных» «гроб Господень», а 2 октября 1187 года его обратно берет мусульманин Саладин. Как отозвались русские летописцы хоть на эти два события? — И о них основным русским летописцам ничего неизвестно. Только в сильно пополненной Ипатьевской летописи, под 1187 годом значится:
«Того же лета было знамение месяца сентября в 16 день. Тьма была по всей земле на удивление всем человекам. Ибо погибло солнце и небо погорело огненными облаками».
По астрономическому вычислению затмение это было не 16, а 4 сентября. Полоса полной невидимости солнца шла тогда из-за Гренландии через Балтийское море, где затмение было полуденным, а затем через Европейскую Россию и Кавказ к Индии, где солнце и зашло в затмении. Ошибка в числе месяца показывает лишь на то, что это место вставлено уже позднее. А затем прибавлено, очевидно для объединения:
«Такие знамения не на добро бывают. Ибо в день тот того же месяца взят был Иерусалим безбожными сарацинами (опять неверно: Иерусалим был взят Саладином не 16 сентября, а 2 октября 1187 года)».
И эта объяснительная прибавка, отсутствующая в других списках (кроме 1-й Новгородской летописи) и, очевидно, тенденциозная, сделана уже очень поздно, так как день затмения и день взятия «Иерусалима» отнесены на 16 сентября, хотя затмение было на 12 дней ранее, а взятие Иерусалима — на 16 дней позднее.
И обе вставки сделаны в отдаленных от места действия северных летописях, тогда как в ближайшей к Царьграду — Киевской — об этом ничего нет.
Я обратил внимание и на то, что в южнорусских летописях ни слова не говорится о Генуэзских колониях на северном побережье Черного моря и в Крыму, которые возникли в связи с Крестовыми походами и под покровительством крестоносных орденов в то самое время, и что на их месте локализируются половцы, имя которых созвучно со словом плавцы, т.е. плаватели, так как «полавать» легко производимо от «плавать», аналогично производству голосить от гласить, собирать от сбирать и т. д. А потом, когда Генуэзские колонии еще процветали в Крыму, там помещалась Крымская татарская Орда и на месте Генуэзских Колоний близь нынешней Одессы — Эдессанская Орда.
Я обратил внимание также и на то, что только с Московской Руси князья стали носить греческие имена взамен принятых у униатов Изяславов, Святополков, Всеволодов и так далее.
Я также стал искать по летописям и других упоминаний о Крестовых походах.
Вот, во время Латинской империи на славянские, а в том числе и на Киевское, княжества наседают с запада духовные и светские ордена крестоносцев с целью навязать им унию, а в летописях описывается вместо этого, что наседают на эти княжества с Востока татарские орды. Орды идут из местности, называемой «Татары», почему и жители ее называются татарове (русское — татарва), т.е. татаровцы. Во всех основных летописях Татарами называется местность, (которой нигде теперь нет), а не народ, как сделалось лишь много позднее. А ордена идут из Татр, как и до сих пор называется главная часть Карпатских гор.
Ордена из Татрии, орды из Татарии — вертелось у меня в голове, и вдруг, проснувшись ночью, я сообразил, что псевдотатарское слово Орда и латинское слово Ордо (ordo) — орден[13] — одно и то же; что слово Иго есть латинское jugum — ярмо, а местность Татры и местность Татары — только два различные произношения той же самой местности.
И тут впервые я почувствовал, как охотник в лесу, что напал на следы, которые могут привести меня к важному историческому открытию, хотя они и полузасыпаны снегом каких-то последующих метелей.