Русские и немцы
Русские и немцы
Интересно отношение русских к немцам.
Безусловно отмечаемые черты тогдашних немцев – деловая честность, деловитость, трудолюбие и упорство в достижении цели. Но, между прочим, если присмотреться к русской литературе, включая мемуарную, то видно, что очень часто со стороны русской интеллигенции и обленившегося дворянства эти немецкие черты характера не то, что высмеиваются, а как бы ставится под сомнение их необходимость. На мой взгляд, в этом отношении просматривается откровенная зависть ленивых бездельников к честным и деловитым труженикам. В романе Гончарова «Обломов» как раз и сравнивается такой «душевный» бездельник с сыном волевого и деловитого немца, этот роман ввел в обиход термин «обломовщина», как показатель деловой и волевой деградации. Интересно, что В.И. Ленин, который на посту главы Советской России испытывал дичайший дефицит деловитых и толковых исполнителей, как?то написал Зиновьеву записку со словами: «Учись у немцев, паршивая коммунистическая обломовщина!». Поэтому я и полагаю, что русская интеллигенция страдала по отношению к немцам комплексом неполноценности, и этот комплекс толкал ее на разные выдумки в отношении немцев, которые должны были как?то нивелировать бросающуюся в глаза разницу в деловитости. К примеру, до сих пор используется, правда, в основном в анекдотах, совершенно глупая поговорка «Что русскому здорово, то немцу смерть», хотя на самом деле все наоборот: «Что немцу здорово, то русскому смерть!».
К достоинствам немцев и, одновременно, их недостатку, относится чрезвычайная педантичность и строгое подчинение законам и инструкциям, иными словами, начальству. В маленьких германских княжествах, в которых герцог знал все подробности жизни подданных и действительно мог дать толковые инструкции для них, а в случае своей ошибки, быстро об этом узнать и ошибку исправить, точное следование закону является делом разумным. Немцы даже поговорку имеют, что пруссак не боится ничего, кроме бога и бумажки с печатью.
Но в огромной России невозможно дать какие?либо инструкции из Петербурга, чтобы они безусловно подходили всем – во всех частях обширнейшей и многоплеменной России, а в случае, если исполнение этих инструкций где?то в России наносит ущерб, Петербург мог вообще ничего не узнать. В результате, как писал остроумный Салтыков?Щедрин, Россию спасало только то, что в ней глупость законов сопряжена с необязательностью их исполнения. И если где?то в обширнейших просторах России появлялся немец, который начинал требовать обязательного исполнения инструкций, то для русских и возникала ситуация «что немцу здорово, то русскому смерть!».
Еще одна чертой, присущей, полагаю, значительной части немцев, перебирающихся или приезжающих в Россию, был расизм – отношение к коренному населению, как существам низшего порядка. Обычно расисты искренне полагают, что если они прямо об этом низшим существам не говорят, то никакого расизма у них нет. На самом деле, они ошибаются, на самом деле этот расизм виден из многого – из нечаянно или необдуманно произнесенных слов, из презрительной улыбки, из намеков и, особенно, из поступков расиста. Это, само собой понятно, не могло не вызывать резко отрицательного отношение «низшей расы» к немцам.
И если немцы в России страдали какой?либо из двух описанных выше черт характера, то это могло вызвать к ним нелюбовь, которая, возможно, кончалась и так, как описано в поэме Некрасова «Кому на Руси жить хорошо»: «Я, внученька! / Я в землю немца Фогеля / Христьяна Христианыча / Живого закопал…».
Однако, распространять эти негативные черты на всех немцев элиты не приходится, более того, у немецкой элиты, по сравнению с немецким крестьянством в России есть существенная положительная черта – немецкая элита со временем становилась русской. Часть немцев принимало подданство и православие, и Россия становилась для них родиной. Эти немцы вливались в семью народов России, становились своими и не вызывали никаких отрицательных чувств и эмоций.
В связи с высказанными выше мыслями о проблеме объединения немцев и русских в одну семью, еще раз вернусь к вопросу о русском менталитете и к тому, что на пустынных просторах России человек был самоценен как таковой, в связи с чем предъявлять претензии к его цвету кожи, верованию или уровню культуры для русских было непозволительной роскошью. Убийство даже пленного было, как минимум, экономическим идиотизмом, а не просто грехом. Пленных берегли, это была самая ценная добыча – ясак, – но берегли не для рабства, а для заселения пустынных земель. Взятыми в плен на западе поляками, литовцами, немцами заселяли восток, и в дружине Ермака, шедшего усмирять сибирского хана Кучума, до половины бойцов были именно такими бывшими пленными.
Сохраняя пленному жизнь, русские не делали его рабом, а ставили в равное с собой положение. На огромной территории Сибири и по сей день живут народы, которые в момент заселения этого края русскими насчитывали едва несколько сот человек с культурным уровнем тогдашнего индейца. Тем не менее эти народы живы и многочисленны до сих пор, в отличие, скажем, от североамериканских индейцев. Кроме того, после прихода в Сибирь русских, эти народы никогда не были рабами и даже крепостное право за Уралом никогда не устанавливалось.
Русские не только никогда не убивали пленных без крайней необходимости, но даже не делали из них источника доходов, поскольку русский образ мыслей, русский менталитет не позволял это делать.
К примеру, в Первую мировую войну уже к 1916 году в армию было призвано 14 миллионов крестьян, село осталось без работников самых производительных возрастов. В 1915 г. правительство, чтобы смягчить нехватку рабочей силы, стало распределять по хозяйствам военнопленных (всего 266 тысяч) за небольшую плату. Их охотно брали кулаки и помещики. А истинно русские – крестьяне – отказывались, как они говорили, «пользоваться дешевым подневольным трудом военнопленных». В центре России в среднем на 1000 работников у крестьян работало 3 военнопленных, а у частных владельцев – 270!
Ко Второй мировой войне мало что изменилось. Исследователь советских лагерей для военнопленных Второй мировой войны австрийский историк С. Карнер в книге «Архипелаг ГУПВИ» пишет: «Несмотря на принятые меры к использованию контингента осужденных военнопленных, лагеря до самого их расформирования оставались убыточными». Т. е. и в менталитете советских людей не было заставлять пленных работать столько, сколько они сами не работают. В главе «Корректировка образа врага» С. Карнер пишет: «Важным моментом для тех, кто были вынуждены работать в Советском Союзе, был контакт с русским гражданским населением. Опыт совместной работы в промышленности, сельском хозяйстве и на шахтах в большинстве случаев вносил существенные изменения в образ «русского», созданный нацистской пропагандой. В особенности резко пропагандистскому образу врага противоречат взволнованные, доброжелательные рассказы бывших военнопленных о жизни и о значении русской женщины в семье и в обществе, а также о «простых русских». В памяти многих навсегда остались и каша, которой с ними делились русские, и предложенная папироска или еще какой?нибудь поступок – все это создавало новый для многих образ «русского», который даже в экстремальной ситуации, будучи сам на грани жизни и смерти, когда нет ничего лишнего, делится последним».
Довольно интересно почитать на эту тему немцев, которым ум не застилала озлобленность. Вот рассказ не простого немца, а лауреата Нобелевской премии Конрада Лоренца в изложении его английского биографа А. Нисбетта. Рассказ о том, как попал в плен под Витебском в июне 1944 года: «…пуля ударила ему в левое плечо. В конце концов оказался на пшеничном поле и, не выдержав напряжения, заснул. Разбудили его советские солдаты, которые кричали: «Komm heraus, Kamerad!» («Выходи, приятель!») «Со мной обошлись очень хорошо», – вспоминает Лоренц.
…В лагере для военнопленных советские не проявили враждебности к Конраду… По его мнению, советские никогда не были жестокими по отношению к пленным. Позже он слышал ужасающие рассказы о некоторых американских и особенно французских лагерях, в то время как в Советском Союзе не было никакого садизма. Лоренц никогда не чувствовал себя жертвой преследования и не было никаких признаков враждебности со стороны охранников».
Лоренц видел В СССР то, чего сами советские люди порою не видели и не ценили. На фронте Лоренц был врачом, и когда его взяли в плен, то в прифронтовом лагере назначили помогать советскому врачу. Шли тяжелые бои, раненых было много, и Лоренц с горечью увидел, что советский врач отказывается делать ампутации немцам. Понятно, подумал Лоренц, он их обрекает на смерть – за то, что они натворили в Белоруссии. И даже признал это естественным. Через какое?то время он с удивлением увидел, что эти раненые, которым по нормам немецкого врача полагалась ампутация, выздоравливают. Он выбрал момент, объяснился с врачом и узнал, что в советской медицине такие ранения должны излечиваться без ампутации. Немцы были жесточайшим врагом, но сейчас они были просто пленными, и советский врач, который мог бы просто ампутировать им конечность и дальше не тратить на них время, лечил их так же, как и советских солдат.
Несколько выше Конрад Лоренц упомянул, как жестоко относились к немецким военнопленным во французских и американских лагерях. Лоренц, видимо, не знал, что немецкие статистики не могут найти 1 млн. немецких военнопленных, которые в плен сдались, но домой не вернулись. Стефан Карнер, хотя и свел баланс немецких военнопленных в СССР, тем не менее, как истинно западный человек приписывает этот миллион убитых немцев нам – дескать это кровожадные русские их тайно, не занося в свои списки, убили. Я не против, чтобы нам приписали еще миллион поверженного противника, но все же не решаюсь, поскольку Карнер в конце книги в примечаниях в конце концов написал: «В связи с этим следует упомянуть дискуссию о «потерянном миллионе» немецких военнопленных. Джеймс Бак (James Bacque) и другие авторы полагают, что они погибли в американском и французском заключении, прежде всего в лагерях «Рейнвизен» (лагеря, находившиеся на берегах Рейна)». И думаю, что в этой дискуссии Д. Бак все же прав – этих немцев прикончили французы с американцами, это на них похоже, это вполне по?европейски.
Итожа, можно сказать, что инвестиции германских княжеств в Россию немецкой технической и военной элиты были весьма полезны со всех точек зрении, и Россия была этими инвестициями довольна, если конкретные немцы не страдали расизмом и старались понять особенности российской жизни.
По?другому обстояли дела с немецким крестьянством.