Единственный путь

Единственный путь

Естественно, всеобъемлющее урегулирование такого застарелого конфликта, да еще с таким числом участников, – дело далеко не простое. А если к этому добавить еще и нежелание ряда участников сблизить свои позиции, то перспективы подобного решения покажутся еще более мрачными. Вместе с тем жизнь, практика подвели к необходимости выработки именно всеобъемлющего урегулирования с участием всех стран и сил, вовлеченных в многолетнюю борьбу.

Можно считать, что эта линия восторжествовала в 1991 году, когда была созвана в Мадриде Мирная конференция по Ближнему Востоку. Характерным был выработанный нами совместно с США формат этой конференции – ведение переговоров между Израилем и отдельными арабскими государствами на двусторонней и многосторонней (по общим проблемам) основе, а по Западному берегу и сектору Газа – Израилем с иорданско-палестинской делегацией, но все это рассматривалось как подходы к решению общей задачи достижения всеобщего мира. Такой формат свидетельствовал о том, что отказ от сепаратных шагов отнюдь не означал игнорирования шагов частичных, но в контексте всеобъемлющего решения. Это была та точка зрения, которой наша страна придерживалась и ранее.

В Мадриде, казалось, американская дипломатия отошла от попыток монополизировать миротворческую активность на Ближнем Востоке – сопредседателем конференции стала наряду с США и Россия.

Не случайно, что при таких условиях согласие на работу в конференции впервые дали все участники конфликта – Сирия, Египет, Иордания, Израиль и Ливан. Центральный совет ООП одобрил список палестинских участников совместной иордано-палестинской делегации, состоящей из видных общественных деятелей с оккупированных территорий, формально не связанных с ООП. В список не вошли представители палестинской диаспоры из Восточного Иерусалима. Такая формула позволила обойти жесткие возражения Израиля против участия ООП и «внешних палестинцев» в мирном процессе в любой форме.

Несомненным достижением было провозглашение в Мадриде формулы: «территории в обмен на мир» в качестве основы всеобщего урегулирования. Мадридская конференция вылилась в постоянно действующий процесс с целью продвижения по всем направлениям, ведущим к миру.

Мадридская конференция дала импульс для активизации усилий и самих сторон в конфликте. В середине 90-х годов в Осло состоялось несколько серий конфиденциальных встреч представителей Израиля и Организации освобождения Палестины. Я в то время находился во главе Службы внешней разведки, и мы были в курсе происходившего из наших собственных источников, но не от палестинцев, которые при всей разветвленности и продвинутости наших отношений не информировали нас о секретных переговорах. Некоторые из моих коллег возмущались, тем более в связи с тем, что палестинские руководители при каждой встрече с российскими представителями подчеркивали необходимость активизации роли нашей страны в ближневосточном мирном процессе. Но я стремился охладить страсти, подчеркивая, что важен результат, а он, несомненно, положителен – впервые на таком уровне и по таким проблемам мирных решений, включая вывод израильских войск, состоялся непосредственный диалог между Израилем и ООП.

Обозначилось продвижение и по сирийскому направлению, но не выходящее за рамки зондажа. Между тем при всей важности продвижения по палестинскому «треку» без решения вопросов урегулирования с Сирией мир на Ближнем Востоке недостижим. Мы в Москве это хорошо понимали. Расчет на то, что урегулирование с палестинцами может стать локомотивом, который вытащит весь поезд, был ошибочным. Более того, не-решение сирийских проблем создавало реальную угрозу отката и на палестинском «треке». Во время одного из разговоров с Х. Асадом я рассказал ему о своем видении сирийской позиции. С одной стороны, Сирия не хочет быть первой, пришедшей к урегулированию с Израилем, а с другой – последней, так как в таком случае она объективно остается с ним один на один. Такая «диалектика» создает очень узкое поле для маневрирования. Согласившись со мной, Х. Асад сказал:

– Может быть, мы и не можем самостоятельно привести дело ко всеобщему урегулированию, но уж во всяком случае в состоянии не допустить такой ситуации, когда Сирия останется одинокой лицом к лицу с Израилем.

В 1993 году я встретился в Москве, как я считаю, с одним из лучших американских специалистов по ближневосточным делам Эдвардом Джериджяном. Мы с ним периодически виделись – когда он был и послом США в Сирии, и заместителем госсекретаря в Вашингтоне. Помню, как, находясь в Дамаске, в отеле «Аш-Шам», я позвонил американскому послу. «Откуда-то» прознавшие об этом служащие отеля настойчиво предлагали мне встретиться с Джериджяном в специально выделенной для этого комнате. Я предпочел посидеть с ним в холле. От кофе отказались. От чая и фруктов тоже. Тогда подошел официант и поставил перед нами вазочку с цветами. Но мы, конечно, не пытались договариваться о чем-то за спиной радушных хозяев. Разговор был чисто светский. Делились воспоминаниями, спрашивали друг друга об общих знакомых.

А вот в 1993 году, когда мы принимали Джериджяна в гостевом доме СВР в центре Москвы[46], весь разговор был целиком посвящен перспективам ближневосточного урегулирования. В центре внимания была Сирия. Я сказал Эдварду, что главное, как мне кажется, разрешить сирийские проблемы в рамках общеарабского подхода к построению новых отношений с Израилем. Вместе с тем следует решать и чисто сирийский вопрос, без которого Дамаск не согласится на мир с Израилем, – это освобождение Галанских высот, пусть последовательно, по частям, в привязке к определенным шагам навстречу и с сирийской стороны, но с обязательно обозначенной уже в начале процесса перспективой ухода израильтян со всех Галан. Такой подход мог включать в себя и вопросы демилитаризации, и создание наблюдательных постов, и совместное патрулирование, и другие меры, о которых, естественно, следует договариваться с Дамаском.

Я был очень удивлен тем, что для Джериджяна постановка вопроса о возможном согласии сирийцев на поэтапный уход израильтян была в диковинку. Он делал пометки в своем блокноте во время всего нашего разговора. Вспоминая об этой чрезвычайно полезной, во всяком случае для меня, беседе, я еще раз думаю, как далеко мы могли бы продвинуться с урегулированием на Ближнем Востоке, если б работали вместе – Россия и США, США и Россия, если б координировали свои дипломатические и политические усилия.

Но центральной фигурой выработки и осуществления ближневосточной политики США стал Дэнис Росс, который мыслил, судя по всему, совсем другими категориями.

К этому моменту, когда я перешел из «Ясенева» на Смоленскую площадь, ситуация на Ближнем Востоке оставалась сложной и даже взрывоопасной, несмотря на то что некоторый оптимизм имел право на существование. Произошло сближение позиций Израиля и ООП – были намечены этапы вывода израильских войск со значительной части Западного берега, обговорены основы самоуправления палестинцев, некоторые конкретные вопросы – создание коридора между Газой и Западным берегом, строительство аэродрома в Газе и так далее. По словам сирийских руководителей, они получили твердое заверение от США, сославшихся на израильское руководство, о готовности в конечном счете вывести израильские войска с Галанских высот.

Но к этому времени стало ясно, что США вновь упорно повели сольную партию в миротворческом процессе. На этот раз Вашингтон не только, по сути, повернулся спиной к российскому сопредседателю Мадридской мирной конференции, но не пожелал взаимодействовать в своей миротворческой миссии на Ближнем Востоке и с европейцами.

Я уже писал, что ближневосточная тематика фигурировала во время моих разговоров и с Кристофером, а также с Олбрайт, но не более того.

В качестве министра иностранных дел России я совершал «турне» по Ближнему Востоку три раза. 20–22 апреля 1996 года побывал в Дамаске, Бейруте, Иерусалиме. В Москве находились главы «Большой восьмерки» в то время, как вызревал и разразился кризис в Ливане. Обмен ударами – боевиков «Хизбаллы» из «катюш» по Северной Галилее и израильской авиации и артиллерии по селам Южного Ливана – предвещал эскалацию военных действий. Кое-кто предрекал даже масштабную израильскую сухопутную операцию.

Ж. Ширак настойчиво рекомендовал направить меня на место конфликта. В Ливане уже находились госсекретарь США Кристофер, министр иностранных дел Италии С. Аньелли. Туда вылетел и мой французский коллега Э. де Шаретт. Клинтон тоже поддержал идею посещения Ливана, добавив, что даст указание Кристоферу плотно работать со мной и другими. Ельцин санкционировал поездку, и я буквально на следующий день уже был в Бейруте.

Сразу попросил соединить меня по телефону с Кристофером. Думал, что после поручения Клинтона он быстро развернется в сторону совместных усилий, чтобы использовать все возможности для разрядки напряженности. Однако госсекретарь очень сдержанно отреагировал на мое предложение встретиться всем четырем министрам и обсудить координацию действий. Вместе с тем Эрве сказал мне, что предварительно договорился с Кристофером и Сюзанной Аньелли о встрече вечером в резиденции французского посла, и попросил меня тоже приехать. Я приехал в пустую резиденцию – Шаретт и Аньелли, оказывается, срочно были приглашены в американское посольство, мне тоже предложили поехать туда, но, не получив приглашения лично от Кристофера, я не счел возможным спешно менять место встречи. Собирался уже уходить, когда вернулись явно раздосадованные мои коллеги. Эрве в сердцах поделился со мной тем, что госсекретарь замкнулся, не открывает «карты», не проинформировал даже о характере переговоров с сирийскими руководителями – словом, потянул одеяло на себя. Сюзанна тоже выглядела несколько обескураженной.

Ну что ж, решили информировать друг друга и пытаться, действуя параллельно, помочь урегулированию. У меня и у Шаретта были для этого немалые возможности, которые мы активно использовали. У россиян и у французов были, я бы сказал, особые отношения с президентом Асадом и с министром иностранных дел Сирии Ф. Шараа. Но главное даже не в этом. В Дамаск прибыл министр иностранных дел Ирана А. Велаяти, который безусловно оказывал влияние на «Хизбаллу». С ним увиделся де Шаретт, с ним несколько раз встречался я, а Кристофер этого сделать не мог. Мои беседы с Велаяти были абсолютно откровенными, без грана дипломатии. Все называлось своими именами. Сказалось то, что такая встреча была далеко не первой – с ним и его заместителем Ваязи я многократно контактировал, особенно по вопросам стабилизации обстановки в Таджикистане.

И наконец, была только для меня организована встреча с членом политбюро «Хизбаллы» Халилем, приехавшим для этого из Бейрута. Меня приятно удивили незаангажированность этого человека, умение внимательно слушать собеседника, реалистичный подход к ситуации. Разговор был весьма нужным и полезным. После него Халиль срочно вернулся в Бейрут.

Таким образом, создалась ситуация, при которой вроде бы США, действуя в одиночку, привели дело к компромиссу, заключавшемуся в том, что обе стороны взяли на себя обязательство прекратить обстрелы и бомбежки и была создана международная комиссия наблюдателей (в которую, кстати, американцы Россию не включили, но нужно сказать, что мы и не стремились к этому, считая комиссию «мертворожденным дитятею», что подтвердило время). На самом деле авторов урегулирования было больше, но не на виду. Кстати, такой анонимности способствовали и сами сирийцы. Им оказалась выгодна ограниченность возможностей США, которые могли повлиять на руководство «Хизбаллы» и иранцев только через Дамаск.

Еще раз почувствовал, насколько мы теряем от нежелания или неумения договариваться о совместных усилиях в вопросах ближневосточного урегулирования.

Во время беседы в Иерусалиме 22 апреля 1996 года с премьер-министром Ш. Пересом, который незадолго до этого виделся с Кристофером, он мне сказал прямо: «Нам нужен только один посредник, и им должны быть Соединенные Штаты». Однако я убедился, что такое однозначное, «с металлом в голосе» заявление далеко не отражает отношения всего спектра главных политических сил Израиля к роли России в деле урегулирования с арабами.

31 октября, во время моей следующей поездки на Ближний Восток, я встретился в Тель-Авиве с новым премьер-министром Израиля Б. Нетаньяху, о котором много слышал ранее. Он произвел впечатление прямого, волевого человека и, как мне показалось – знаю, что в этом расхожусь во мнении с очень многими политиками и специалистами, – способного к неожиданным политическим поворотам.

Нетаньяху сказал, что заинтересован в активной роли России, которая, как он подчеркнул, наряду с США является сопредседателем Мадридской мирной конференции.

С приходом к власти в Израиле правительства Ликуда положение с мирным урегулированием начало резко ухудшаться. Нетаньяху отходил от договоренностей, состоявшихся при его предшественниках – Рабине, убитом еврейским террористом, и Пересе. Арабские лидеры, с которыми встречался в это время, как правило, подчеркивали, что с Нетаньяху продвинуться к миру не удастся, так как с ним невозможно не только договориться, но и осуществить договоренность, если даже ее достичь. У американцев тоже «сводило скулы».

Я, честно говоря, придерживался других взглядов. Отнюдь не потому, что не был настроен активно против того поворота, который осуществил Нетаньяху в политике урегулирования. Сказал об этом ему прямо, без всяких двусмысленностей. Подчеркнул свое отношение также тем, что каждый раз после этой и следующей встречи с Нетаньяху в Иерусалиме, состоявшейся через год, ездил в Газу, где меня принимало палестинское руководство во главе с Арафатом, и заявлял во время пресс-конференции (собственно, говорил об этом публично и в Иерусалиме), что Россия категорически настаивает на выполнении Израилем мадридской формулы «территории в обмен на мир» и выступает против любых попыток израильского руководства отойти от уже достигнутых соглашений. Вместе с тем мне казалось, что Нетаньяху «не стоит на месте». Характерно, что уже во время моей второй встречи с ним, в Москве, где он был с официальным визитом, а затем в Иерусалиме он пытался убедить, что «не отступает от соглашений в Осло». На деле было не так, но вначале он вообще открещивался от этих договоренностей.

Однако вернемся к моей поездке по Ближнему Востоку в конце 1996 года. Перед Израилем я посетил Сирию, Ливан и Египет, а после Израиля Иорданию. В МИДе России мы провели серию совещаний со специалистами и пришли к выводу о необходимости предложить сторонам конфликта придерживаться определенных «правил поведения», которые позволят удержать процесс урегулирования и создать условия для его оживления, как только появятся для этого предпосылки. Такая инициатива представлялась необходимой, так как с приходом к власти в Израиле партии Ликуд было трудно рассчитывать на быстрые решения в пользу урегулирования на палестинском и сирийском направлениях. В таких условиях нужно было вначале сосредоточиться на том, чтобы миротворческий процесс не повернулся вспять, а для этого всем сторонам конфликта договориться по двум вопросам. Во-первых, об обязательствах соблюдать преемственность в достигнутых при их предшественниках договоренностях – с учетом длительного характера процесса урегулирования это приобретает стратегическое значение не только для арабов, но и для Израиля, который тоже не может не думать о необходимости преемственности политики при грядущей смене руководителей в ООП и в некоторых арабских странах. Во-вторых, о параллельном продвижении по всем направлениям урегулирования с учетом вовлеченности всех арабских участников конфликта.

Нами был подготовлен документ, который мы предлагали подписать в рабочем порядке, не собираясь для этого всем вместе. При этом учитывался и тот факт, что в Израиле начали ратовать за созыв конференции «Мадрид-2», а за этим было нетрудно разглядеть попытку ревизовать решения основной Мадридской конференции, которая у некоторых стояла как кость в горле.

Президент Мубарак и министр иностранных дел Египта Муса полностью согласились с идеей, содержанием и инициативой в целом. В Дамаске, приняв идею, хотели внести в документ формулировки, под которыми вряд ли поставил бы свою подпись Израиль. После бесед с Х. Асадом, а потом и с израильским руководством я убедился, что «с колес» инициатива (мы ее называли «крестом»: по вертикали – преемственность, по горизонтали – одновременность продвижения) не может быть закреплена документально. Но несомненно, ее выдвижение, разговоры вокруг нее с лидерами вовлеченных в конфликт сторон пользу принесли.

Что касается Ливана, то здесь на передний план вышли и другие проблемы. Приехав в Бейрут, я почувствовал некоторую растерянность отдельных местных руководителей в связи с заявлениями в Израиле о том, что он может под давлением своей общественности, обеспокоенной постоянными и возрастающими потерями в живой силе, вывести своих солдат из Ливана. Такой односторонний вывод без договоренности с Сирией, как ни парадоксально это звучало, мог бы погрузить Ливан в очередную гражданскую войну. А если учесть, что положение в этой стране во многом контролируется сирийцами, то они могли бы стать стороной в этом внутреннем конфликте. Не говоря уже о том, что, даже в случае ухода, Израиль продолжал бы оказывать всестороннюю помощь дислоцированной в так называемой зоне безопасности на юге Ливана местной армии генерала Лахуда, созданной, вооруженной и направляемой израильтянами.

При первой встрече с Нетаньяху в Тель-Авиве вскоре мы остались с ним беседовать один на один. Не скажу, что беседа была легкой, но несомненно откровенной. После его слов о желании активизировать роль России в мирном процессе я поделился с ним идеей «креста». Не помню, чтобы Нетаньяху очень возражал против необходимости соблюдения и «вертикали» и «горизонтали» в процессе урегулирования. Вместе с тем он ставил все в зависимость от того, получит ли Израиль в его понимании безопасность. Трудно было, например, убедить его, что безопасность Израиля создаст не наличие его войск на Галанских высотах, а мир с Сирией, который невозможен без эвакуации израильской армии. Естественно при этом, что вывод войск может и должен быть сопряжен с условиями, создающими стабильность в отношениях двух стран и их безопасность. Сказал Нетаньяху: «Послушайте, почему бы вам не объявить, что вы будете согласны вывести свои войска с Галан при многих «если». Сформулируйте эти «если» по вопросам безопасности Израиля – пусть их будет много, но их выполнение должно быть заранее связано с вашей готовностью полностью уйти с оккупированных высот». Нетаньяху не мог переступить через себя. Не помогла и моя ссылка на то, что покойный Рабин через американцев уже дал соответствующее заверение сирийцам.

По палестинцам он был настроен чуть более сговорчиво. Что касается одностороннего вывода войск из Ливана, то сказал, что понимает мою аргументацию о пагубности такого шага без договоренности с Дамаском.

Через год в Иерусалиме мы с Нетаньяху уже встретились как старые знакомые. Непринужденный разговор шел и о двусторонних отношениях, и, конечно, о мирном процессе. В это время на лицах многих израильтян была написана тревога. В средствах массовой информации муссировали сообщение о переброске сирийских элитных частей, готовых вот-вот совершить бросок на Галаны. Уже через несколько месяцев в израильской прессе опубликовали разоблачения в связи с тем, что их военная разведка, стремясь гиперболизировать свои агентурные возможности, дезинформировала руководство о якобы готовившейся Сирийской военной операции с целью захватить плацдарм на Галанах. Однако это было через несколько месяцев. А в момент моей встречи с Нетаньяху 26 октября 1997 года он, не называя источника, утверждал, что обладает достоверными сведениями о сирийских намерениях. Даже, может быть, подсознательно он не исключал, что мы осведомлены и, возможно, поддерживаем сирийский план. Когда после беседы мы вышли к журналистам, он прилюдно радостно отреагировал на мой ответ на один из вопросов: Россия против любого, с любой стороны, нарушения состояния прекращения огня на Галанах.

Я сказал Нетаньяху, что не верю в инициативную вооруженную акцию сирийцев. Однако ситуация действительно обострилась обоюдными подозрениями. Ведь в конце концов у сирийского руководства тоже могла появиться мысль о готовившемся израильском ударе. Перед приездом в Израиль я был в Дамаске и мне говорили, что израильская армия, получив подкрепление, провела демонстративные маневры на высотах.

– Не могли бы вы передать в Дамаск, что мы не намерены осуществлять военную акцию первыми? – спросил Нетаньяху.

– Лучше сделаю это сам, лично, еще раз увидевшись с Хафезом Асадом, – ответил я.

И вот «челночный полет» в Сирию, встреча с президентом, который через меня передал израильтянам аналогичные заверения.

Даже не только этот эпизод, но вообще весь ход событий еще и еще раз убеждал в том, что мирный процесс на Ближнем Востоке много теряет без активного взаимодействия всех заинтересованных сил.

Американцы, несомненно, преуспели, подключив в виде «тяжелой артиллерии» президента Клинтона, совершившего специальный визит на Ближний Восток и многократно принимавшего лидеров Израиля и Организации освобождения Палестины в Вашингтоне. Именно в присутствии Б. Клинтона палестинский парламент исключил из своей хартии положение о ликвидации Государства Израиль как цели движения. С помощью госсекретаря Олбрайт удалось нащупать договоренность о содержании различных этапов вывода израильских вооруженных сил с Западного берега. Мы приветствовали все эти дипломатические и политические успехи США – я об этом неоднократно говорил и Мадлен, и публично на пресс-конференции.

Но разве это конец мирного процесса? Разве уже пришло время праздновать победу? Между тем Россия обретала все большие возможности для активной роли в урегулировании. Давно прошло то время, когда мы стояли «на одной ноге», не имея, по сути, никаких позиций в Израиле. Я много раз встречался с Натаном (Анатолием Борисовичем, как мы его традиционно называли) Щаранским, тем самым Щаранским, который просидел в советское время девять лет в тюрьме и в лагерях за сионистские идеи, а затем уехал в Израиль, создал «русскую партию» эмигрантов из СССР и России и стал министром в правительстве Нетаньяху. Щаранский не без гордости говорил мне, что представляет почти миллионную общину, что пресса на русском языке – самая интересная и популярная в Израиле, что «русские эмигранты» (так они сами себя и их так называют в Израиле) набирают все больший политический вес, что они испытывают ностальгию по России и уверены в ее способности сыграть важную роль в ближневосточном мирном процессе.

О возрастающих возможностях российского влияния свидетельствовал и тот факт, что во время моего второго пребывания в Израиле в качестве министра иностранных дел я получил документы о передаче Российской Федерации «Русского подворья» в Иерусалиме – это действующий собор Святой Троицы, построенный еще в середине XIX века, и здания, принадлежавшие ранее Русской духовной миссии в Палестине. Одновременно нам вернули и земельный участок в центре Иерусалима.

Этим еще далеко не исчерпывалась проблема возвращения законному владельцу крупной недвижимости в Израиле. Я имею в виду в первую очередь Сергиевское подворье – участок земли напротив Дамасских ворот Восточного Иерусалима и обширную территорию вблизи от храма Гроба Господня, которую занимает Александрийское подворье с церковью Александра Невского. Пока израильское руководство не созрело до возвращения всего этого России, но очень важно, что первый шаг уже сделан.

«Русское подворье» правительство РФ обязалось передать Русской православной церкви. Не скрою, были и противники этого, даже в нашем посольстве, – считали, что следует все оставить в государственной собственности и по мере возможности использовать, в том числе для пополнения бюджета. Я был абсолютно против этой идеи, так как, помимо всего прочего, знал историю – до 1917 года огромное имущество, в том числе участки земли площадью около 150 гектаров, были закуплены в Палестине Русской духовной миссией и общественно-религиозной организацией Императорское православное палестинское общество. Эти земли закупались в основном на средства православных верующих.

В конце 90-х годов в ближневосточный миротворческий контекст ворвалась иранская тема. Со всех сторон посыпались обвинения в том, что мы – нет, не официальные власти, а отдельные предприятия, институты, ученые – способствуем созданию иранских ракет земля – земля, способных достигать цели на расстоянии в две тысячи километров. Главным источником таких сообщений, многократно тиражировавшихся Вашингтоном, Лондоном, была израильская военная разведка. Незначительная часть переданной нам американцами информации действительно подтвердилась. Некоторые специалисты индивидуально могли выехать из России, других стран СНГ и попасть «окружным путем» в Иран. Среди них не было экспертов, занимавшихся производством оружия массового поражения, – для таких существует срок запрета на выезд из России, все они на учете, и, по сведениям ФСБ, никто не нарушил предписанного режима. Но почему, например, не мог выехать ученый, читающий лекции по турбулентности?

Тем не менее мы очень серьезно отнеслись к иранской теме. Ельцин дал указание ужесточить режим секретности и строжайшим образом контролировать экспорт предметов двойного назначения. ФСБ, действуя без всяких иностранных «наводок», обезвредила группу лиц, пытавшихся получить военные технологии. Так или иначе, но Россия, как и многие другие страны, отнюдь не заинтересована в том, чтобы у Ирана появились ракеты с большим радиусом действия.

Вместе с тем создается впечатление и об искусственно нагнетаемой кампании вокруг «помощи россиян» в производстве Ираном своих ракет. Некоторым такая кампания стала нужна особенно в тот момент, когда США начали хотя бы чуть-чуть оказывать давление на правительство Нетаньяху, которое не во всем поддержало их миротворческие усилия на Ближнем Востоке.

В мае 1999 года выборы в Израиле привели к смене правительства. Премьер-министром стал Барак. Возросли надежды на продолжение мирного процесса. Но надежды оказались беспочвенными.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.