Кружка с орлом
Кружка с орлом
В свободный вечер попал на Грачевку.
Послушав венгерский хор в трактире «Крым» на Трубной площади, где встретил шулеров – постоянных посетителей скачек – и кой-кого из знакомых купцов, я пошел по грачевским притонам, не официальным, с красными фонарями, а по тем, которые ютятся в подвалах на темных, грязных дворах и в промозглых «фатерах» «Колосовки», или «Безымянки», как ее еще иногда называли.
К полуночи этот переулок, самый воздух которого был специфически зловонен, гудел своим обычным шумом, в котором прорывались звуки то разбитого фортепьяно, то скрипки, то гармоники; когда отворялись двери под красным фонарем, то неслись пьяные песни.
В одном из глухих, темных дворов свет из окон почти не проникал, а по двору двигались неясные тени, слышались перешептывания, а затем вдруг женский визг или отчаянная ругань…
Передо мной одна из тех трущоб, куда заманиваются пьяные, которых обирают дочиста и выбрасывают на пустыре.
Около входов стоят женщины, показывают «живые картины» и зазывают случайно забредших пьяных, обещая за пятак предоставить все радости жизни вплоть до папироски за ту же цену…
Когда я пересек двор и подошел к входу в подвал, расположенному в глубине двора, то услыхал приглашение на французском языке и далее по-русски:
– Зайдите к нам, у нас весело!
От стены отделилась высокая женщина и за рукав потащила меня вниз по лестнице.
– У нас и водка и пиво есть.
Вошли. Перед глазами мельтешился красноватый свет среди пара и копоти. Хаос звуков. Под черневшими сводами огромной комнаты стояли три стола. На стене близ двери коптила жестяная лампочка, и черная струйка дыма расходилась воронкой под сводом, сливаясь незаметно с черным от сажи потолком. На двух столах стояли такие же лампочки, пустые бутылки, валялись объедки хлеба, огурцов, селедки. На крайнем к окну столе шла ожесточенная игра в банк. Метал плотный русак богатырского сложения, с окладистой, степенной бородой, в поддевке. Засученные рукава открывали громадные кулаки, в которых почти исчезала колода карт. Кругом теснились оборванные, бледные, с пылающими взорами понтеры.
– Семитка око…
– Имею – пятак. На пе.
– Угол от пятака… – слышались возгласы игроков. Дальше, сквозь отворенную дверь, виднелась другая такая же комната. Там тоже стоял в глубине стол, но уже с двумя свечками, и за столом тоже шла игра в карты…
Передо мной, за столом без лампы, сидел небритый бледный человек в форменной фуражке, обнявшись с пьяной бабой, которая выводила фальцетом:
И чай пил-ла, и б-булк-и ела,
Поз-за-была и с кем си-идела.
Испитой юноша, на вид лет семнадцати, в лакированных сапогах, в венгерке и в новом картузе на затылке, стуча дном водочного стакана по столу, убедительно доказывал что-то маленькому потрепанному человечку:
– Слушай, ты…
– И что слушай? Что слушай? Работали вместе, и слам пополам…
– Оно пополам и есть!.. Ты затырка, я по ширмохе, тебе лопатошник, а мне бака… В лопатошнике две красных!..
– Бака-то полета ходит, небось анкер…
– Провалиться, за четвертную ушла… – Заливаешь!
– Пра-слово! Чтоб сдохнуть! – Где же они?
– Прожил! Вот коньки лаковые, вот чепчик… Ни финаги в кармане!
– Глянь-ка, Оська, какой стрюк заполз!
Испитой юноша посмотрел на меня, и я услышал, как он прошептал:
– Не лягаш ли?
– Тебе все лягавые чудятся…
– Не-ет. Просто стрюк шатаный…
– Да вот сейчас узнаем… – Он обратился к приведшей меня «даме»: – Па-алковни-ца, что, кредитного сво-во, что ли, привела?
Полковница повернула в говорившему свое строгое, густо наштукатуренное лицо, подмигнула большими черными, глубоко запавшими глазами и крикнула:
– Барин выпить хочет. Садитесь, садитесь! Je vous prie![5]
– Садись – гость будешь, вина купишь – хозяин будешь! – крикнул бородач-банкомет, тасовавший карты.
Я сел рядом с Оськой.
– Что ж, барин, ставь вина, угощай свою полковницу, – проговорил юноша в венгерке.
– Изволь!
– Да уж расшибись на рупь-целковый, всех угощай. Вон и барон мучится с похмелья.
Мужчина в форменной фуражке лихо подлетел ко мне и скороговоркой выпалил:
– Барон Дорфгаузен… Отто Карлович… Прошу любить и жаловать, – он шаркнул ножкой в опорках.
– Вы барон? – спросил я.
– Ma parole! Даю слово! Барон и губернский секретарь… В Лифляндии родился, в Берлине обучался, в Москве с кругу спился и вдребезги проигрался… Одолжите двугривенный. Пойду отыгрываться… До первой встречи.
– Извольте!
И через минуту слышался его властный голос:
– Куш под картой. Имею… Имею…
– Верно, господин, он настоящий барон, – зашептал мне Оська. – Теперь свидетельства на бедность да разные фальшивые удостоверения строчит… А как печати на копченом стекле салит! Ежели желаете вид на жительство – прямо к нему. И такция недорогая… Сейчас ежели плакат, окромя бланка, полтора рубля, вечность – три.
– Вечность?
– Да, дворянский паспорт или указ об отставке… С чинами, с орденами пропишет…
– Барон… Полковница… – в раздумье проговорил я.
– И полковница настоящая, а не то что какая-нибудь подполковница… Она с самим живет… Заведение на ее имя.
Тут полковница перебила его и, пересыпая речь безграмотными французскими фразами, начала рассказывать, как ее выдали подростком еще за старика, гарнизонного полковника, как она с соседом-помещиком убежала за границу, как тот ее в Париже бросил, как впоследствии она вернулась домой, да вот тут в Безымянке и очутилась.
– Ну ты, стерва, будет языком трепать, тащи пива! – крикнул, не оглядываясь, банкомет.
– Несу, оголтелый, чего орешь, каторга!
– Унгдюк! Не везет… А? Каково? Нет, вы послушайте. Ставлю на шестерку куш – дана! На пё. Имею полкуша на пё, очки вперед… Взял. Отгибаюсь – бита. Тем же кушем иду-бита… Ставлю на смарку – бита! Подряд, подряд!..
– Проиграли, значит?
– Вдрызг! А ведь только последнюю бы дали – и я крез! Талию изучил – и вдруг бита!.. Одолжите еще… до первой встречи… Тот же куш…
Опять даю двугривенный.
– Ол-райт! Это по-барски… До первой встречи!..
Полковница налила пива в четыре стакана, а для меня в хрустальную кружку с мельхиоровой крышкой, на которой красовался орел.
Барон оторвался на минуту от карт и, подняв стакан, молодецки возгласил:
– За здоровье дам! Ур-ра!..
– А вы что же не пьете? Кушайте! – обратилась ко мне полковница.
– Не пью пива… – коротко ответил я. В это время игра кончилась.
Банкомет, сунув карты и деньги в карман и убавив огонь в лампе, встал.
– Шабаш, до завтра! Выкидывайтесь все отсель.
Игроки, видимо привыкшие ему повиноваться, мгновенно поднялись и молча ушли. Остался только барон, все еще ерепенившийся. Банкомет выкинул ему двугривенный:
– Подавись и выкидывайся!.. Надоел ты мне. Куш под картой, очки вперед!.. На грош амуниции, на рубль амбиции! Уходи, не проедайся!
Банкомет взял за плечи барона и вмиг выставил его за дверь, которую тотчас же запер на крюк. Даже выругаться барон не успел. Остались: Оська, карманник в венгерке, пьяная баба, полковница и банкомет. Он подсел к нам.
Из соседней комнаты доносились восклицания картежников. Там, должно быть, шла игра серьезная.
Полковница вновь наполнила пивом стаканы, а мне придвинула мою нетронутую кружку:
– Кушайте же, не обижайте нас.
– Да ведь не один же я? Вот и молодой человек не пьет…
– Шалунок-то? Ему нельзя, – сказал Оська.
– Ему доктор запретил… – успокоила полковница.
– А вот вы, барин, чего не пьете? У нас так не полагается. Извольте пить! – сказал бородач-банкомет и потянулся ко мне чокаться.
Я отказался.
– Считаю это за оскорбление. Вы брезгуете нами! Это у нас не полагается. Пейте! Ну? Не доводи до греха, пей!
– Нет!
– А, нет? Оська, лей ему в глотку!
Банкомет вскочил со стула, схватил меня одной рукой за лоб, а другой за подбородок, чтобы раскрыть мне рот. Оська стоял с кружкой, готовый влить пиво насильно мне в рот.
Это был решительный момент. Я успел выхватить из кармана кастет и прямым ударом ткнул в зубы нападавшего. Он с воем грохнулся на пол.
– Что еще там? – раздался позади меня голос, и из двери вышел человек в черном сюртуке, а следом за ним двое остановились на пороге, заглядывая к нам. Человек в сюртуке повернулся ко мне, и мы оба замерли от удивления.
– Это вы? – воскликнул человек в сюртуке и одним взмахом отшиб в сторону вскочившего с пола и бросившегося на меня банкомета, борода которого была в крови. Тот снова упал. Передо мной, сконфуженный и пораженный, стоял беговой «спортсмен», который вез меня в своем шарабане. Все остальные окаменели.
Он выхватил из рук еще стоявшего у стола Оськи кружку с пивом и выплеснул на пол.
– Убери! – приказал он дрожавшей от страха полковнице. – Владимир Алексеевич, как вы сюда попали? Зайдемте ко мне в комнату.
– Ну вас к черту! Я домой…
И, надвинув шапку, я шагнул к двери. На полу стонал, лежа на брюхе и выплевывая зубы, банкомет.
– Нет, нет, я вас провожу!..
Выскочил за мной, под локоть помогая мне подняться по избитым камням лестницы, и бормотал извинения…
Я упорно молчал. В голове мелькало: «Концы в воду, Ларепланд с «малинкой», немец, кружка с птицей…»
«Спортсмен» продолжал рассыпаться передо мной в извинениях и между прочим сказал:
– Все-таки я вас спас от Самсона. Он ведь мог вас изуродовать.
– Ну, спас-то я себя сам, потому что «малинки» не выпил.
– Откуда вы знаете? – встрепенулся он и вдруг спохватился и уже другим тоном добавил: – Какой такой «малинки»?
– А которую ты выплеснул из кружки. Мало ли что я знаю.
– Вы… вы… – Зубы стучали, слово не выходило.
– Все знаю, да молчать умею.
– Вижу-с. Вот потому-то я хотел, чтобы вы ко мне в комнату зашли. Там отдельный выход. Приятели собрались… В картишки поиграть. Ведь я здесь не живу.
– Видел… Голиафа, маркера, узнал.
– Да… он под рукой сидел… метал Кречинский. Там еще Цапля… Потом Ватошник, потом…
– Ватошник? Тимошка? Да ведь он сыщик!
– Кому сыщик, а нам дружок… Еще раз, простите великодушно.
– Помни: я все знаю, но и виду не подам никогда. Будто ничего не было. Прощай! – крикнул я ему уже из калитки…
При встречах «спортсмен» старался мне не показываться на глаза, но раз поймал меня одного на беговой аллее и дрожащим голосом зашептал:
– Обещались, Владимир Алексеевич, а вот в газете-то что написали? Хорошо, что никто внимания не обратил, прошло пока… А ведь как ясно – Феньку все знают за полковницу, а барона по имени-отчеству целиком назвали, только фамилию другую поставили, его ведь вся полиция знает, он даже прописанный. Главное вот барон…
– Ну, успокойся, больше не буду. Действительно, я напечатал рассказ «В глухую», где подробно описал виденный мною притон, игру в карты, отравленного «малинкой» гостя, которого потащили сбросить в подземную клоаку, приняв за мертвого. Только Колосов переулок назвал Безымянным. Обстановку описал и в подробностях, как живых, действующих лиц. Барон Дорфгаузен, Отто Карлович… и это действительно было его настоящее имя.
А эпиграф к рассказу был такой:
«…При очистке Неглинного канала находили кости, похожие на человеческие…»
Данный текст является ознакомительным фрагментом.