Глава 4 ИЗ СТОРОНЫ В СТОРОНУ
Глава 4
ИЗ СТОРОНЫ В СТОРОНУ
— Одной ногой мы стоим в прошлом, второй ногой — в коммунизме!
— И долго нам так враскоряку стоять?!
Анекдот 1960–х годов
ТУПИК
28 января 1725 года умер царь, которого и в Российской империи, и в СССР полагалось считать великим государственным деятелем, великим реформатором, великим полководцем, великим создателем новой, великой России. И не успел остыть его труп, как новоиспеченное государство, провозглашенная только в 1721 году Российская империя оказывается в совершеннейшем тупике. Может быть, самое яркое этому подтверждение — это династический тупик. Совершенно непонятно, кого возводить на престол после смерти «великого реформатора»!
По указу Петра «О престолонаследии» от 5 февраля 1722 года, император Российской империи сам должен был назначать себе наследника и преемника. Вроде бы перед смертью Пётр I пытался воспользоваться этим правом. ещё и сегодня можно видеть грифельную доску, на которой рука первого российского императора начертала «Отдайте все…» и косой росчерк сверху вниз — Пётр не удержал в руках куска грифеля, не смог начертать имени своего преемника.
По мнению Н.И. Костомарова (вообще–то всегда очень точного и объективного в своих оценках), в лице Петра I умирал монарх, который
«как историческая личность представлял собой своеобразное явление не только в русской истории, но и в истории человечества».
(Костомаров Н.М. Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей. М., 1992. С. 780)
«В страшных страданиях физических, с полным признанием человеческой слабости, с требованием подкрепления свыше, подкрепления религиозного, умер величайший из исторических деятелей»,
— вторит ему С.М. Соловьёв (Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Книга IX. М., 1963. С. 541).
Почти современный писатель Н. Дубов тоже высказывается о смерти Петра как о высокой трагедии:
«Рухнул великан, и рука, которая, играючи, махала топором, кузнечной кувалдой, держала корабельный штурвал, ворочала пушки, не удержала грифеля. «Отдайте всё…» — последней натугой нацарапала она и упустила грифель».
(Дубов Н.Н. Колесо фортуны. М., 1981. С. 134)
Таков обычный стиль высказываний, звучащих уже третье столетие. Стало своего рода интеллектуальной традицией угадывать — а кого мог бы назвать Пётр, чье имя он хотел вписать, да не успел?!
Н.М. Костомаров думает даже, что Пётр мог бы воспитать внука Петра Алексеевича как сына и таким образом выйти из династического тупика. Для того, мол, и нужен был Указ о престолонаследии — чтобы при «назначении» наследника можно было «прыгнуть» через целое поколение в династии.
Диссонансом в этом хоре звучит высказывание не историка, не философа, а писателя, А.А. Бушкова:
«Печальный итог в том и состоит, что сам Пётр не мог не понимать: наследство оставить некому! Супружница Екатерина глупа, распутна и откровенно спивается. Елизавете всего шестнадцать. Внуку Петру Алексеевичу десять. Молодые племянницы Анна и Екатерина замужем за иностранными князьками… Племянница Прасковья умом не блещет. НАСЛЕДНИКА НЕТ. Чье имя ни напиши — он или она неминуемо станут игрушкой в руках приближенных — казнокрадов, мотов, озабоченных лишь собственным преуспеянием… Не мог Пётр этого не понимать. Прекрасно знал. А потому — нет никакой загадки. «Завещание», можно ручаться, осталось недописанным не потому, что холодеющей руке не хватило какой–то минуты. Пётр, несомненно пытавшийся предугадать ход событий после своей смерти, попросту осознавал: называть чье–либо имя бесполезно. Потому что не будет продолжателя».
(Бушков А.А. Россия, которой не было. М., 1997. С. 425)
Мнение А. Бушкова хоть и косвенно, но подтверждает такой мощный исследователь эпохи, как В.В. Мавродин:
«Но он был болен, и не только телом, но и душой. Чувствовалась безмерная усталость. Все один и один. За всем следи, обо всем подумай, каждого проверь, а не проверишь — и лучший друг окажется казнокрадом, лихоимцем, себялюбцем. Пётр все чаще опускал руки, становился вял, задумчив. Окружающие видели в глазах царя усталость и столь чуждое ему раньше безразличие ко всему, а порой и тоску. Пётр испытывал неудовлетворенность всем сделанным, чувствовал собственное бессилие и невозможность завершить осуществление своих обширных замыслов».
(Мавродин В.В. Рождение новой России. Л., 1988. С. 189)
В сущности, А.А. Бушков и В.В. Мавродин сказали почти одно и то же, хотя и разными словами: в последние месяцы, быть может, и годы Пётр ощущал бессмысленность, бесперспективность того, что он сделал за свою не очень–то длинную жизнь. Усталым, скучным, «чрезмерно усталым» стал человек всего 52—53 лет. Возраст, конечно, не юношеский, но не только сегодня, и в те времена тоже — никак не возраст дряхлости и приближения к смерти.
«Из меня познайте, какое бедное животное есть человек»,
— говаривал неузнаваемый Пётр.
Впадать в смертную тоску, утрачивать вкус к жизни и, по существу, пассивно ждать смерти в этом возрасте, кроме душевной болезни, может заставить человека только полное разочарование в том, что он делал всю жизнь, неверие в то, что дело это может быть продолжено. Впрочем, и умирать после всего содеянного Петром, наверное, невыносимо страшно — особенно если верить в Высший суд и в то, что отвечать придется за все. А он, вне всякого сомнения, верил.
Был он и физически болен. Перенапряжение, дикие излишества, недолеченные болезни подкашивали организм. Подозревали и сифилис.
А династические дела новоиспеченной Российской империи после смерти её первого императора, Петра, выглядят куда как печально. По всем законам, наследует престол старший сын… Но царевич Алексей казнен как предатель, а другого наследника так и нет.
Позволю себе высказать суждение, быть может, крайне несовременное и, во всяком случае, противоречащее материалистическому толкованию событий. Но есть в истории моменты, когда Промысел Божий в истории и в отношениях людей заявляет о себе так громко, что его просто невозможно не услышать. Ведь когда мрут один за другим сыновья Петра от Марты Скавронской, получается, что царь–людоед, сожравший собственного сына, все же не может создать династию на костях своего старшего ребенка. Дан тебе старший сын, от первой жены, которая от Бога?! Дан. А если ты не способен распорядиться тем, что подарено, так не воображай, что сможешь продолжить свою династию так, как тебе втемяшилось, а уж тем более поправ дарованное.
Изначально царю Петру была дарована возможность продолжить династию Романовых своим удачным, полноценным сыном. И более того — дан был ему сын добрый, талантливый, умный. Царь начал переделывать жизнь по своему разумению, совершив притом немало преступлений… Старший сын, данный Богом наследник, уничтожен. То ли из высших государственных соображений, то ли чтобы расчистить дорогу детям от второй и любимой жены. Получается, что вместе со старшим, оказавшимся единственным, сыном Пётр погубил судьбу и семьи, и династии!
…Но читатель, конечно же, вправе считать весь этот мой клерикальный бред издержками воспитания или попросту глупостью. Как угодно! Только вот факты вопиют: сыновья от Скавронской — не жили. Алексей был единственным сыном Петра, дожившим до взрослых лет. Пётр его убил, а после этого умерли и все остальные сыновья…
Итак, сына, прямого наследника, нет.
Как ни туманно изложен Устав 5 февраля 1722 года, в нем ясно сказано о наследовании по закону — если нет сына, то наследует старшая дочь. Но старшая дочь Петра, Анна, при обручении с герцогом Голштинии в 1724 году под присягой отреклась вместе с женихом от русского престола за себя и за свое потомство. Отказ отмечен и в их брачном договоре, тут все оговорено с предельной ясностью.
Значит, законное наследство переходило ко второй дочери Петра, Елизавете.
Ни при каких обстоятельствах не могла бы стать императрицей вдова Петра, Екатерина, и вовсе не из–за её низкого происхождения. И по старинному русскому праву наследования, и по указу 1714 года, вдова–мать при несовершеннолетних детях обеспечивается и может оставаться опекуншей до их совершеннолетия. Но она не должна быть наследницей.
Старая родовитая знать, верная старому обычаю престолонаследия, хотела видеть на престоле Петра Алексеевича, внука Петра, сына казненного царевича Алексея.
Выдвиженцы петровского времени — Толстой, Меншиков, Ягужинский, Шафиров… впрочем, долго перечислять, были в ужасе от перспективы воцарения Петра. Пётр Алексеевич был уж очень откровенным знаменем возвращения к старому — ко всему, что было до Петра. Новоявленные князья уж очень не хотели обратно, в грязь, и у них было надежное средство поставить на трон не того, кто имеет право, а кто больше нужен этой шатии.