Правительство и религия
Правительство и религия
Главным «результатом» правления Юлиана стал переход части римских территорий к Персии. Взойдя на престол, он провозгласил свободу совести по всей империи, но было понятно, что поддержку получат лишь несколько религий. Ограничения, наложенные на жертвоприношения и другие языческие ритуалы Константином и его сыновьями, были сняты. То же произошло с привилегиями, дарованными христианским священникам; так, ранее они могли не исполнять весьма обременительные общественные обязанности — например, не служить городскими магистратами. Также епископам теперь не разрешалось во время путешествия пользоваться имперскими почтовыми лошадями. Изгнанным по обвинению в ереси разрешили вернуться, хотя непонятно, восстановили ли епископов и других иерархов на их прежних постах. Юлиан сознательно поощрял многих христиан к ревностному участию в ожесточенных внутренних дебатах. Так как в 70 году Иерусалимский храм был разрушен (что, согласно евангелиям, предсказывал Иисус), Юлиан повелел отстроить его заново. Многие представители иудейской общины пребывали в сомнениях (вполне понятных): стоит ли с доверием отнестись к властям империи, от которых в прошлом они претерпевали такие гонения? Тем не менее некоторые ее лидеры одобрили решение Юлиана. Но работа над проектом вскоре прервалась. Даже язычник Аммиан Марцеллин рассказывает историю об огненных шарах, таинственным образом вырвавшихся из-под земли и напугавших рабочих, так что те бежали прочь{335}.
Юлиан пытался создать церковь, которая имела бы четкую структуру (слово «церковь» вполне подходит, поскольку его проект носил очевидные следы христианского влияния). В каждую область назначались жрецы. Их роль и действия должны были иметь очевидное сходство с ролью и действиями христианских епископов. Юлиан чувствовал, что язычникам пришелся по душе энтузиазм в делах благотворительности, проявлявшийся христианами, и его жрецам вменялась в обязанность забота о бедняках. Задуманную систему частично успели создать. Были сделаны соответствующие назначения, и население городов ликовало (если, конечно, жители принимали новую систему). Однако сохранилось мало свидетельств того, что Юлианову версию язычества восприняли с энтузиазмом: она осталась по сути своей личной верой императора, верой умного человека, согласно которой ученость, мудрость и дисциплинированный характер должны были снискать благоволение богов. Менее всего в христианстве Юлиану нравилось обещание спасения для всех и каждого. В «Цезаре» Константина отвергают все божества, пока он наконец не прибегает к Иисусу, который возглашает:
«Он, соблазнитель, он, убийца, он, клятвопреступник и святотатец, — пусть он приблизится без страха! Ибо этой водой я омою его и очищу его в сей же миг. И хотя бы он во второй раз совершил все эти прегрешения, пусть он только начнет [в покаянии] поражать себя в грудь и бить по голове — и я очищу его вновь»{336}.
Здесь, несомненно, различимо чувство горечи, испытанное человеком, чью семью вырезал его благочестивый дядюшка-христианин. Все должно быть наоборот: боги должны вознаграждать обладателей истинной добродетели, а не расточать свои милости злодеям за покаяние. Эмоции, с точки зрения Юлиана, не играют здесь значительной роли.
Формально Юлиан не преследовал христиан, или «галилеян», как он их называл. Некоторые погибли в результате волнений, вызванных его эдиктами, по вине разбушевавшихся толп язычников или своих же единоверцев в ходе борьбы между группировками. Прямые запреты «не сработали» в прошлом, и ничто не указывало на то, что они окажутся эффективны теперь, когда церковь приобрела официальный статус. Юлиан повел дело более тонко. Одной из мер, вызывавших наиболее сильную критику даже со стороны симпатизировавших императору язычников вроде Аммиана, стал запрет преподавателям-христианам учить риторике и классической литературе в общественных учебных заведениях. Объяснялось это тем, что никто не может адекватно преподавать Гомера или другие великие произведения, если сам не верит в олимпийских богов, деяния которых там описаны (кроме неоплатоников, подобные идеи разделяли далеко не все философы). Многие чувствовали, что с учителями-христианами поступили несправедливо: после того как они преподавали много лет, им предстояло отречься или покинуть свои посты. Так как традиционное классическое образование играло существенную роль для любой карьеры на государственной службе, цель Юлиана состояла в том, чтобы заставить честолюбивых христиан воспитывать детей как язычников{337}.
После смерти Юлиана недавно учрежденная им государственная религия была быстро упразднена. Запрет христианам преподавать отменили; священникам возвратили большинство прежних привилегий. Что касается религиозных споров, терзавших церковь еще со времен Константина, то покончить с ними было нелегким делом. Донатисты в Африке по-прежнему отказывались признать ортодоксальную католическую церковь; борьба приняла социальный характер и временами становилась достаточно ожесточенной. Если смотреть шире, то многие отвергли Символ Веры, принятый на Никейском соборе, декларировавший равенство трех лиц Троицы. Констанций II принял точку зрения, весьма близкую воззрениям ариан, и продвигал на епископские должности в подвластных ему провинциях тех, кто их разделял. Некоторые исповедовали противоположное: они верили, что Бог-отец, Иисус и Дух Святой подобны друг другу, но не идентичны по сути. Конкретное понимание этого вопроса и многих других также весьма различалось, в результате чего возник целый ряд сект.
Ряд христиан формально отвергли мирские соблазны, решили вести целомудренную жизнь и соблюдать умеренность. Первые монашеские общины появились в Египте, но идея быстро распространилась. Аскеты стяжали великую славу благодаря чрезвычайно скромному образу жизни. Такие люди широко почитались, о них много писали, но они всегда оставались незначительным меньшинством в христианской общине. Подавляющее большинство христиан женились, растили детей и, когда выдавалась возможность и если позволяло социальное положение, занимались коммерцией или принимали участие в общественной жизни. Существует распространенное мнение, будто христианство оставалось по преимуществу религией горожан, а сельское население в течение жизни многих поколений придерживалось старых верований. Английское слово pagan (язычник) происходит от латинского paganus: так именовали тех, кто жил в селах (пагах). К несчастью, мы знаем так мало о религиозной жизни в сельской местности, что это остается весьма условным. Слово paganus обычно употреблялось с уничижительным оттенком (означая что-то вроде «деревенщины» или «мужлана») и могло просто отражать распространенное среди горожан мнение, будто сельские жители — люди «темные» и отсталые{338}.
Иовиан, исповедовавший христианство, быстро отказался от религиозной политики Юлиана. Подобные проблемы мало волновали его, имевшего иные приоритеты: он хотел укрепить свое положение и минимизировать ущерб, который понес его престиж в результате передачи земель персам. Имперская пропаганда провозгласила, что мирный договор — величайший успех Рима. Ряд проблем, связанных с возвышением Иовиана, возник в Галлии, когда новости о случившемся достигли этих мест, хотя волнения не вылились в открытое противостояние императору. Проведя какое-то время в Антиохии, Иовиан отправился в Константинополь. Однако ему не суждено было вступить в город. В начале 364 года его нашли мертвым в собственной комнате; причиной смерти стал дым от жаровни и плохая вентиляция. Что касается Аммиана, он подозревал, что произошло убийство, но официально объявленная версия — «смерть от удушья в результате несчастного случая» — не встретила возражений. Сын императора был еще младенцем — за несколько недель до случившегося он ревел во всю глотку во время парада в Анкмре — а другого наследника Иовиан не оставил. Теперь, когда война прекратилась, чиновники и армейские офицеры могли не спешить с выборами нового правителя. В конце концов они избрали офицера по имени Валентиниан и официально провозгласили его августом 26 февраля 364 года{339}.
Приветствуя нового императора на параде, солдаты также потребовали, чтобы он назначил соправителя: смерть двух властителей в течение года вызвала желание большей стабильности. Вопреки совету одного из магистров войска (magister militum): «Если ты, о лучший из императоров, любишь своих родичей, то избери своего брата; если ты любишь государство, то облеки в императорскую мантию кого-нибудь другого», — Валентиниан выбрал своего младшего брата Валента и нарек его равным себе августом. Они поделили империю между собой. Старший брат забрал себе львиную долю — примерно две трети всех территорий, — а под власть младшего перешли земли на востоке. Братья были представителями местной знати из Иллирии и продолжали традиции императоров с Балкан, правивших в III— IV веках. До своего возвышения Валент служил недолго и не сделал выдающейся карьеры. Оба брата исповедовали христианство. Валентиниан поддерживал церковь на территориях, находившихся под его властью, и, по-видимому, не слишком интересовался вопросами вероучения. Он проявлял терпимость и к язычникам, издал законы лишь против некоторых религиозных практик и подверг осуждению горстку христианских сект. Валент был ревностным поборником арианства и продолжал политику Констанция II. Арианство получило более широкое распространение в восточных провинциях, нежели в западных, хотя и там не было принято повсеместно. На практике Валент, как и любой другой император на его месте, принимал на военную и штатскую службу немало тех, кто не был арианином, а также язычников{340}.
Новые императоры много воевали. Одной из стоявших при этом перед ними целей было стяжать славу, что должно было укрепить их позиции на троне. Они поделили между собой comitatenses; многие отдельные отряды подверглись разделению надвое, получив соответственно наименования seniores («старшие») и juniores («младшие»). Сами наименования использовались и прежде, но большинство исследователей полагают, что основная часть отрядов с такими названиями была создана именно тогда. По крайней мере в течение какого-то времени в таких соединениях не хватало личного состава, пока его не пополнили за счет новых рекрутов. Увеличение количества соединений также привело к появлению новых командных постов для офицеров, что давало удачную возможность награждения сторонников. Валентиниан воевал в приграничных областях близ Рейна и Дуная, в Британию и Северную Африку отправил подчиненных. Валент в течение всего своего правления то и дело был занят проблемами на границах с Персией. Хотя договор 363 года и не был формально расторгнут, стороны-соперницы понимали его каждая по-своему. Римляне продолжали принимать участие в событиях в Армении, персы же боролись за власть над Армянским царством и по-прежнему надеялись занять территории, отнятые у них Галерием. То и дело устраивались набеги, а иногда возникали и серьезные столкновения, хотя и неравные по масштабу операциям при Констанции и Юлиане. Находясь в Сирии в 365 году, Валент получил известие о крупном мятеже. Родича Юлиана Прокопия провозгласили императором близ Константинополя. В течение нескольких месяцев его признали и жители рада провинций{341}.
Единственный козырь Прокопия заключался в его родстве с Юлианом, который приходился родней Константину. По смерти последнего он исчез на несколько недель, а затем покинул свое убежище и прибрал к рукам два армейских соединения, двигавшихся мимо Константинополя к месту своего назначения на придунайской границе. Он отрастил бороду, и в таком виде его изображали на монетах. Но, подчеркивая сходство с Юлианом, Прокопий, по-видимому, оставался христианином. Очевидно, на тот момент люди, искавшие власти, не имели возможности воспользоваться возмущением язычников — оно попросту отсутствовало. Начало узурпации имело какой-то нелепый вид: императорская мантия, в которую облачился Прокопий, была самодельной, происходящее выглядело почти комично. Но удача сопутствовала ему; все больше и больше войск приходило под его знамена. Когда до Валентиниана дошли сведения о мятеже, он даже не знал, жив его брат или умер. Он участвовал в кампании на Рейне и решил не вмешиваться, объявил, что «Прокопий всего лишь его враг и враг его брата, тогда как алеманны — враги всего римского мира». Через восемь месяцев Валенту удалось сокрушить врага. Прокопий бежал, но собственные офицеры выдали его, и он был обезглавлен{342}.
Начав свой мятеж с горсткой сторонников, Прокопий постепенно собрал по частям армию из проходивших мимо частей. Все это были войска Валента. Кажется маловероятным, что его войска достигли численности десять тысяч человек или даже больше. В результате большая часть его воинов опять-таки перешла на сторону Валента. Но, даже располагая столь скромными силами, Прокопий едва не сместил последнего. То было еще одно свидетельство ненадежности положения императора. Солдат и чиновников противника часто можно было склонить на свою сторону. В случае с Прокопием возник эффект снежного кома: первоначальный успех побудил присоединиться к нему еще больше войск. Если узурпатор завоевывал господство в той или иной местности, это создавало опасность для тех военных и штатских, кто отказывался поддержать его. Быть на стороне победителя всегда выгоднее, чем на стороне побежденного, и где бы ни возникал конфликт, люди всегда начинали гадать, чья победа более вероятна, и действовали соответственно. Как и в случае других узурпации, за восстанием Прокопия последовало немало отставок и казней, равно как и возвышений тех, кто снискал благоволение императора — зачастую благодаря тому, что вовремя покинул мятежника{343}.
Императоры наряжались в эффектные разукрашенные одежды, напоминавшие военную форму. Их представители носили более скромное платье, которое тем не менее напоминало о вверенной им власти и их связи с властителем империи. Незначительные различия в цвете и отделке туники, головного убора, платья и даже обуви имели важное значение, так как отражали иерархию должностей. Раздувание бюрократического аппарата привело к появлению большего количества постов, назначения на которые могли послужить наградами для сторонников. Это также означало, что многие могли представлять императорскую власть, где бы они ни находились. Законодательство позволяло им зачастую брать больше, чем требовалось для блага государства. В смутные времена подобные злоупотребления, вероятно, делались еще более частым явлением{344}.
В годы правления Валента несколько разбойников в Сирии выдали себя за государственного казначея и его охрану. Замаскировавшись таким образом, они вошли в город в конце дня и открыто заняли дом видного аристократа, объявив, что он осужден императором. Они разграбили дом и перебили всех оказавших сопротивление слуг, а затем еще до рассвета группа покинула город. Беспардонные действия налетчиков свидетельствуют о повсеместном уважении к представителям императора и страхе перед ними. Что до шайки, о которой мы упомянули, то какое-то время ее дела шли успешно; бандиты жили в роскоши. В конце концов императорские войска нашли их и перебили всех, включая их сыновей, дабы те не выросли разбойниками{345}.
Такие махинации с использованием атрибутов императорской власти были исключительно редки (хотя и производили большое впечатление). Однако контроль над настоящими чиновниками требовал бесконечных усилий и представлял собой чрезвычайно трудную задачу Занятие той или иной должности позволяло получить соответствующие привилегии. Более высокие посты влекли за собой получение более высокого социального ранга. Практически все они давали освобождение от сопряженных со значительными расходами обязанностей перед теми общинами, откуда происходило должностное лицо. Жалованье платили не слишком большое, по крайней мере на невысоких должностях, но взятки, дававшиеся за одолжения, и плата за услуги служили дополнительным источником дохода (для этого существовало выражение «продавать дым»). Традиции патронажа и взаимных услуг глубоко уходили корнями в греко-римскую историю. Соглашения такого рода не считались коррупцией, если только они не приводили к искажению решений правительства или назначению на пост кандидата, совершенно неспособного к службе. В ряде случаев власти формально признавали и одобряли взяточничество. Надпись, найденная на стене здания городского управления в Тимгаде (Северная Африка) и относящаяся ко времени правления Юлиана, содержит детальные сведения о выплатах, предстоящих обеим сторонам в случае обращения в суд при дворе наместника. Ничто не делалось без точно определенной платы каждому из чиновников, вовлеченных в судебный процесс с самого его начала. Издержки всегда оценивались, если можно так выразиться, в зерновом эквиваленте, хотя непонятно, выплачивали ли их на самом деле зерном или деньгами. Расходы возрастали, если чиновникам приходилось отправляться в поездку (каким бы ни было расстояние) — к примеру, для того, чтобы отвезти повестку. Ведение дел обходилось недешево — впрочем, очевидно, что это замечание справедливо для всех эпох, пусть даже способ оплаты изменился{346}.
Ни один император не мог знать всех своих чиновников и уже тем более следить за всеми их действиями. Они могли отклоняться от правил или даже вовсе их нарушать, а императору это так и не становилось известно. В связи с этим дополнительно назначались чиновники, основная задача которых состояла в том, чтобы наблюдать за действиями коллег и доносить о них. Главную роль среди них играли так называемые агенты (agentes in rebus); сходную задачу зачастую также выполняли старшие секретари (notarii). Ни те, ни другие не пользовались популярностью ни у других чиновников, ни у широкой публики — в особенности у богатых и известных людей, которые могли ожидать проверки в первую очередь. В основном императоры относились к ним хорошо, так как считали, что те помогают им более эффективно контролировать их же администрацию. Констанций II значительно увеличил их численность, в особенности за счет агентов. Юлиан уволил многих из них, предав гласности этот шаг, но после его смерти их численность вновь быстро выросла. Подобные представители власти могли расследовать конкретную проблему и сообщить о результатах непосредственно императору. В лучшем случае это давало ему точную информацию о проблемах, возникших на отдаленных территориях, и позволяло вынести компетентное решение. Предполагалось, что информация агентов будет адекватной. Но здесь неизбежно возникала возможность ошибки, равно как и намеренного обмана{347}.
В 360-х годах земли вокруг Лептис-Магна — родного города Септимия Севера — постоянно подвергались нападениям со стороны кочевых племен, обитавших за границей. В результате городские власти казнили одного из представителей племенной знати, обвинив его в разбоях. Городские магистраты обратились за помощью к командующему местными военными силами (comes) по имени Роман. Последний собрал несколько отрядов comitatenses, а затем потребовал четыре тысячи верблюдов, а также фураж и пищу для воинов у городских властей. Общины обычно помогали войскам в деле обеспечения их тягловым скотом и пищей, но размер требуемой помощи был необычайно велик. Маловероятно, что городские жители могли немедленно предоставить столько животных или что войско Романа действительно нуждалось в них. Вероятно, он хотел извлечь некоторую выгоду для себя — либо продать основную часть верблюдов, либо получить взятку в качестве компенсации того, что недодадут ему городские власти. Магистраты Лептис-Магна наотрез отказались выполнить его требования, так что Роман подождал с месяц и затем распустил армию, оставив город на произвол судьбы. Набеги продолжались. Как обычно, они, по-видимому, были не слишком масштабными, и сельскохозяйственные угодья близ города скорее несли урон, нежели уничтожались. Однако жители Лептис-Магна возмущались, видя, что армия не желает их защищать. Группа представителей местной знати отправила посольство к Валентиниану; в конце концов оно получило аудиенцию у императора в Милане. Роман изложил события по-своему, и его родственник — высокопоставленный чиновник при дворе — убедительно представил ее императору.
Поначалу ничего не предпринималось, но когда до двора дошли сведения о новых, более серьезных набегах, Валентиниан решил расследовать дело и дал соответствующее задание служащему по имени Палладий, который и так собирался ехать в Африку, чтобы раздать войскам жалованье. Последнее дело было неотложным: начать следовало с него, а уж потом проводить расследование. Палладий заключил тайные соглашения с командующими дислоцированных в Африке соединений: он удерживал часть платы, причитавшейся воинам — вероятно, принимая рапорты с заниженными показателями численности личного состава в отрядах, — и делил с ними доходы. Когда чиновник наконец обратился к проблеме набегов, то быстро установил виновность Романа. Однако последний проведал о финансовых махинациях Палладия и начал шантажировать его, дабы тот подделал свой отчет. Вместе они убедили кое-кого из местной знати высказать суждения, отличавшиеся от сведений, сообщенных послами, и отрицать сам факт сколь-либо серьезных набегов. В результате Валентиниана в конце концов информировали, что на командующего в Африке возвели напраслину. Его гнев обратился на послов из Лептис-Магна с их «ложными» обвинениями против должностного лица. Нескольких человек предали смертной казни; то же случилось и с наместником провинции, поддержавшим их версию событий. Остальным послам вырвали языки.
Лишь годы спустя истина все-таки выплыла наружу после восстания африканских племен, вылившегося в конце концов в попытку узурпации. Роман потерял доверие верховной власти, поскольку спровоцировал этот эпизод, и попал под арест. Среди его бумаг нашлось письмо от Палладия, пролившее свет на их тайный сговор. Бывший служащий к тому времени вышел в отставку. Его арестовали, но, находясь ночью в храме во время праздника, он обманул бдительность своих стражей и повесился. Несколько участников посольства скрылись и благодаря этому избежали жестокой кары, на которую их обрекли. Теперь, когда тех, кто поддержал версию Романа и Палладия, разыскали и наказали, они выступили в роли свидетелей{348}.
Вся эта грязная история продолжалась более десяти лет. Она в полной мере обнажила зависимость императора от его представителей, а также трудности выяснения того, что на самом деле происходило в провинциях. Император знал далеко не обо всем, а рост бюрократии, пожалуй, дополнительно сокращал его кругозор, поскольку вся информация «фильтровалась» и «очищалась», прежде чем доходила до него. Жестокость, с которой отреагировал император — как в случае с послами и их сторонниками, так и в конечном итоге с заговорщиками, когда все открылось, — была типичной для IV века; она свидетельствовала о том, что римский мир очень изменился по сравнению со временами Ранней империи. В I и II веках общины в провинции могли привлечь непопулярных наместников к суду по истечении срока их полномочий. Они могли выиграть или проиграть дело (нескольких предшественников Плиния Младшего в Вифинии признали виновными), и исход процесса мог быть справедливым или несправедливым, но в худшем случае неудача для них оборачивалась лишь потерей денег и сил. Никого не казнили и не лишали языка, если дело оказывалось проиграно{349}.
Скандал, связанный с делом Романа, был исключительным событием. Коррупция такого масштаба не затрагивала всю администрацию империи, и в конечном итоге процесс, как и следовало, закончился арестом заговорщиков. Но многие современные исследователи, подогреваемые непреходящим желанием представить империю IV века в наиболее выгодном свете, слишком охотно отмахиваются от этого эпизода. Он ясно показывает, что бывало возможно в те времена, и хотя справедливо было бы заметить, что поведение, которое с современной точки зрения следует оценить как коррупцию, для римлян было вполне приемлемым — просто Роман и Палладий зашли слишком далеко. И главное, что явствует из него, — это то, насколько плохо функционировало правительство. Мало того что исходная проблема — набеги разбойников — осталась не разрешена: император не мог даже точно узнать, что же именно произошло{350}.
Система управления соответствовала почти всем требованиям императоров. Она позволяла использовать значительные ресурсы для обеспечения армии. Ее сложная структура и распределение ответственности также обеспечивали им защиту от узурпаторов. Сама бюрократия неуклонно приближалась к тому, чтобы зажить собственной жизнью. Ведомства могли бороться между собой за власть, но их размеры редко сокращались на долгое время. Чиновники делали карьеру, чтобы сколотить состояние, добиться престижа, почестей и привилегий. Эффективное управление империей представляло собой слишком туманную цель как для отдельных чиновников, так и для ведомств. Учитывая свойства человеческой натуры, следует признать, что подобная цель отстояла слишком далеко от более насущных стремлений официальных лиц: Правительство империи более или менее справлялось с тем, что требовалось от него изо дня в день в деле управления страной. В последние годы правления Валента, когда возникла необходимость совладать с ситуацией кризиса, он показал себя в куда менее выгодном свете.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.