Попытки оборонительно-наступательных действий до конца июня

Попытки оборонительно-наступательных действий до конца июня

5 июня 1944 года, за день до вторжения, германская верховная ставка не имела ни малейшего понятия, что близится решающее для нее событие в этой войне. В течение двадцати четырех часов более пяти тысяч кораблей шли через Ла-Манш к берегам Нормандии, но там не было разведки, чтобы засечь их. Ни Роммель, ни фон Рундштедт, ни ОКВ тоже не представили никакой оценки, которая указывала бы на то, что по погодным условиям и состоянию прилива-отлива высадка в ближайшем будущем как раз возможна. На самом деле, как известно, из-за плохой погоды Верховный главнокомандующий союзников генерал Эйзенхауэр отменил свой первоначальный приказ на выход армады ранним утром 4 июня, когда часть конвоя уже была в море, но в тот же вечер отдал окончательный приказ двигаться вперед. Хотя плохая погода все еще беспокоила его, решающим фактором стало то, что дальнейшая отсрочка привела бы к тому, что условия прилива-отлива не позволили бы начать десантную операцию раньше 19 июня, а может быть, даже первых чисел июля.

Германское командование на всех его уровнях действовало фактически вслепую из-за полной несостоятельности люфтваффе. Труднее понять, почему, насколько я понимаю, остались незамеченными предупреждающие сигналы внешней разведки. Мы в зоне 2 ставки, например, даже не знали, что уже в течение нескольких дней в зоне сосредоточения войск в Южной Англии царило радиомолчание, что, как правило, является признаком предстоящего наступления, хотя, конечно, зачастую его используют для того, чтобы ввести противника в заблуждение. Точно так же мы не знали, что еще в январе 1944 года адмирал Канарис обнаружил текст радиосообщения, которое должно было быть передано из Англии перед началом вторжения как сигнал о приведении в боевую готовность отрядов французского Сопротивления. Сообщение состояло из двух вполне невинно звучащих строк из стихотворения Верлена «Песнь осени»; первая, «Эти долгие рыдания осенних скрипок», представляла собой предварительный приказ, который должен был поступить 1-го или 15-го числа месяца вторжения; вторая, «ранят мое сердце какой-то монотонной длиной», была уже непосредственным приказом, который должен был быть отдан за сорок восемь часов до начала вторжения. 5 июня после полудня служба внешней разведки проинформировала Йодля, что в течение ночи 4 июня вторую из этих двух строк засек отделом контрразведки 15-й армии. Но никаких мер не было принято.

Реальный ход событий со всеми вытекающими из него последствиями стал известен штабу только в результате расследования, проведенного, должно быть, по приказу Гитлера. Насколько мне помнится, оно установило, что, как только поступило сообщение, 15-я армия передала его по телетайпу в группу армий «Б» (Роммелю), главнокомандующему нашими войсками на Западе и начальнику штаба оперативного руководства ОКВ. Командующий 15-й армией генерал-полковник фон Зальмут оказался единственным, кто начал действовать, отдав приказы о приведении войск в боевую готовность вечером 5 июня. Но даже он сделал это только после многочисленных докладов о масштабных морских и воздушных передвижениях противника, полученных незадолго до полуночи от службы радиоперехвата. Расследование причин такого бездействия всех – от самых низших штабов до самого Йодля – пришлось прекратить под давлением обстоятельств. Поэтому следует предположить, что никто из ответственных лиц, включая Йодля, не придал особого значения полученной информации. Могло быть так, что, в отличие от генерала Канариса, который к тому времени впал в немилость и был уволен, они не поняли ее смысла. Или ждали какого-то более конкретного подтверждения.

Все штабы, имевшие к этому отношение, полностью осознавали, что этот этап войны решающий, и они были неутомимы в своих усилиях обеспечить максимально возможную эффективность обороны, несмотря на громадную брешь в наших вооруженных силах, образовавшуюся за пять лет войны. Но бесконечные гитлеровские набеги на войска Западного фронта с целью переброски их на другие театры войны нарушили баланс сил. Первая и самая главная задача обороны по-прежнему состояла в том, чтобы «сосредоточенным огнем всех орудий остановить высадку противника с моря или с воздуха и уничтожать его на море, на берегу или в воздушном пространстве зоны высадки десанта»[264]. Но все, что мы имели для выполнения такой задачи, – это «стационарные» дивизии, ни разу не испытанные в бою, собранные большей частью из солдат старших возрастов и должным образом не оснащенные. Моторизованные и танковые дивизии держали в качестве «подвижных резервов»; они предназначались для того, чтобы в случае прорыва обороны в приливной полосе и на побережье нанести контрудар по любому противнику, который сумел высадиться, и разбить его. Но даже большинство этих дивизий не имели боевого опыта. Всего таких дивизий было десять, и 5 июня четыре из них еще не могли действовать, потому что ОКХ, как всегда, оттягивало отправку на запад их жалких остатков с Восточного фронта.

Обстановка в воздухе была еще хуже. По-прежнему оставался в силе план, согласно которому имевшиеся скудные резервы должны были появиться только после начала вторжения. Соответственно противник до 5 июня отлично воспользовался своим абсолютным превосходством в воздухе и позаботился о том, чтобы разрушить все мосты в низовьях Сены и Луары, а значит, отрезать все пути подхода подкрепления в зону боевых действий. Ни один самолет-разведчик в течение длительного периода не проникал в районы сосредоточения войск противника, в результате ни на эти районы, ни на порты, ни на пункты сбора судов у Британских островов и вокруг них не было сброшено ни одной бомбы.

Так что, даже если бы приближавшуюся армаду удалось засечь, маловероятно, что ей пришлось бы испытать на себе нечто большее, чем «булавочные уколы» люфтваффе или небольших сил флота. Верховная ставка и высшие штабы на Западе были по-прежнему убеждены, что, несмотря ни на что, им удастся успешно отразить удар. Когда оглядываешься назад, кажется, что единственным основанием для такого оптимизма должна была быть безграничная вера в превосходство отдельно взятого немецкого солдата.

Первые события не обещали ничего хорошего. Верховная ставка находилась в Берхтесгадене на своих обычных разбросанных в разных местах квартирах. Первые новости пришли примерно в три часа ночи 6 июня, когда главнокомандующий немецкими войсками на Западе сообщил о крупной высадке воздушного десанта в Нормандии. Все кабинеты штаба оперативного руководства немедленно заполнились людьми. Штабные офицеры «западной группы» передавали по телефону наиболее важную информацию помощникам Йодля в «малую канцелярию», находившуюся на другом конце города. Примерно в шесть утра генерал Блюментрит, начальник штаба главнокомандующего на Западе, впервые намекнул мне, что, по всей вероятности, это вторжение и место вторжения – Нормандия. Он настаивал от имени своего главнокомандующего фельдмаршала фон Рундштедта, чтобы так называемые резервы ОКВ, состоявшие из четырех моторизованных или танковых дивизий, двинулись из районов сосредоточения на позиции ближе к линии фронта.

То было первое и самое важное решение, которое предстояло принять верховной ставке, поэтому я немедленно связался по телефону с Йодлем. Вскоре стало ясно, что Йодль полностью в курсе событий, но в свете последних сообщений еще не был полностью уверен, что именно здесь и сейчас началось настоящее вторжение. Поэтому он не считал, что настал момент отправлять туда наши последние резервы, и полагал, что сначала главнокомандующий на Западе должен прояснить обстановку силами группы армий «Б». Это дало бы нам время, считал он, установить более точную картину – не является ли операция противника в Нормандии отвлекающим ударом перед главной операцией в Дуврском проливе.

Генерал Йодль принял такое решение на свою ответственность, другими словами – не спросив Гитлера. Отныне и навсегда это стало причиной самых яростных обвинений против ОКВ. Поражение Германии в Нормандии со всеми его фатальными последствиями, говорили люди, произошло из-за отказа направить резервы ОКВ.

На мой взгляд, эти обвинения несправедливы и в какой-то степени не на тех направлены. Если допустить, что четыре дивизии, о которых шла речь, состояли в резерве верховной ставки – в полном смысле этого слова, – то никто не мог рассматривать вопрос о введении их в действие в тот момент, когда даже штабы на передовой еще не имели полной картины происходящего, и до того, как первое десантное судно коснулось пляжа[265]. Только в 10.30 утра, например, штаб группы армий «Б» счел, что ситуация достаточно ясна, чтобы проинформировать о ней своего главнокомандующего фельдмаршала Роммеля, который с 4 июня находился в Южной Германии. Начальник штаба группы армий «Б» в своей вышедшей позднее книге прямо заявляет, что об этом «не было и речи», и добавляет, что «надо было иметь мужество ждать». Так что едва ли следовало ожидать от ОКВ боевых приказов в первые несколько часов.

На самом деле ошибки Верховного командования лежали гораздо глубже. Эти четыре дивизии являлись в действительности не более чем резервом главнокомандующего немецкими войсками на Западе, потому что 6 июня других сил взять было неоткуда. То, что на эти дивизии навесили ярлык резервов ОКВ, всего лишь еще один пример вмешательства в руководство боевыми действиями Гитлера, исходившего, как обычно, из предположения, что только он, и никто другой, способен найти единственно правильное решение. Главнокомандующий на Западе согласился с таким ограничением своих полномочий и потому едва ли мог надеяться, что его просьба в самые первые часы вторжения будет удовлетворена. С учетом всем известной нерешительности Гитлера для Рундштедта, должно быть, стало приятным сюрпризом, когда в тот же день в 2.30, после одного-двух предварительных «частичных» решений, он получил в полное свое распоряжение по крайней мере две из этих дивизий; более того, две самые лучшие.

Надо учесть еще один очень важный момент, чтобы сформировать мнение по этому вопросу. Даже в первый день было ясно, что бесспорное превосходство противника в воздухе делало невозможным любое передвижение моторизованных дивизий в дневное время, даже в глубоком тылу зоны боевых действий. Поэтому было бы гораздо лучше, если бы главные резервы подошли поближе к опасному участку побережья накануне ночью, но понятно, что такой приказ можно было бы отдать только в том случае, если бы наша воздушная разведка работала лучше и если бы все ответственные за это лица внимательнее отнеслись к донесениям контрразведки. Так что происходившее в первой половине дня 6 июня особого значения не имело. Истина состояла в том, что, как только вторжение началось, главная причина неблагоприятного развития событий в тот день и во все последующие оказалась более чем понятна – неполноценность наших вооруженных сил такова, что ее невозможно компенсировать ни умением командиров, ни храбростью солдат.

Второе обвинение, часто выдвигаемое против ОКВ, заключается в том, что подкрепление для люфтваффе не имело ничего общего с тем, которое предполагалось. Здесь тоже необходимо пояснение. Штабу оперативного руководства ОКВ не дозволялось много знать о ведении войны в воздухе. Поэтому мы были неприятно удивлены, когда по прибытии этих самых подкреплений 6–7 июня обнаружили, что «группы» (авиационные соединения), которые мы называли в приказах, а ОКЛ – в своих докладах о поддержке с воздуха, имеют всего лишь треть запланированного численного состава, другими словами, состоит из десяти, вместо тридцати, пригодных к эксплуатации самолетов. Кроме того, во время переброски на запад эти части из-за атак противника и плохих метеорологических условий рассредоточились, что привело к дальнейшим многочисленным потерям. Несколько первых «реактивных истребителей», «чудо-оружие», как и те ракеты, на которые рассчитывал Гитлер, ничего не меняли[266]. Превосходство противника в воздухе оказалось еще больше, чем предполагалось, и с первого же дня вторжения люфтваффе продемонстрировало полнейшую несостоятельность, которая и послужила основным фактором, делавшим невозможными любые шаги командования или передвижение войск.

В Берхтесгадене различные подразделения верховной ставки, каждое из которых, выполняя свою работу, зависело от другого, общались все это утро только по телефону. Йодль со своими помощниками находился в малой рейхсканцелярии, его штаб – в бараках Штруба, а Гитлер – в Бергхофе. Пока продолжали поступать новости, говорившие о том, что все это не похоже на отвлекающий удар, продолжались и споры по поводу ввода резервов, в основном непосредственно между Йодлем и начальником штаба главнокомандующего на Западе. Примерно в середине дня на инструктивное совещание собралась обычная компания, но именно на этот день пришелся венгерский государственный визит, в честь которого совещание проходило в замке Клессхейм, по меньшей мере в часе езды от места работы тех, кто в нем участвовал. Как всегда, после представления гостей было устроено «образцовое шоу», но в связи с событиями на западе прошло предварительное совещание в помещении, расположенном рядом с приемной. Все мы нервничали из-за зловещих событий, происходивших в данный момент, и, стоя без дела перед картами и схемами, ждали с некоторым волнением появления Гитлера и решений, которые он примет. Но нашим большим ожиданиям не суждено было сбыться. Как это часто бывало, Гитлер решил устроить спектакль. Подойдя к картам, он беззаботно хмыкнул и повел себя так, будто давным-давно ждал такой возможности свести счеты с противником. На необычно грубом австрийском он просто сказал: «Итак, мы просчитались». После коротких докладов о последних передвижениях, наших собственных и противника, мы поднялись на второй этаж, где было устроено то самое «образцовое шоу» для венгров, делегацию которых возглавлял их новый премьер-министр генерал Стояи, работавший до этого в течение нескольких лет военным атташе в Берлине. Привычные переоценки германских вооруженных сил и уверенность в «конечной победе» вызывали отвращение больше чем обычно. Бессмысленность этого дня, не принесшего никакого удовлетворения относительно того, что заботило ставку, отражена в дневнике Йодля. Вот все, что он записал 6 июня 1944 года: «Оперативный штаб [то есть его собственный штаб]. Почему не изданы приказы о вводе 189-й резервной дивизии и переброске на север 2-й танковой дивизии СС? 277-ю дивизию с 12 июня сменяет 34-я пехотная дивизия» – всего лишь обычные детали, разрушающие общую картину.

В тот же день в Нормандию был откомандирован младший офицер из штаба оперативного руководства. Между тем накануне я попросил разрешения поехать в Италию, чтобы составить собственное представление о ходе строительства оборонительной позиции на Апеннинах и получить более точные исходные данные для будущих приказов, касающихся нашей будущей стратегии на этом театре военных действий. Ввиду сложившейся ситуации встал вопрос, надо ли мне туда ехать. Йодль был склонен считать, что, вопреки первоначальным указаниям Гитлера, после сдачи Рима войска надо отводить как раз к рубежу на Апеннинах и что только по прибытии туда мы можем вернуться к обороне. Поэтому, справившись у Гитлера, он подтвердил, что я могу ехать. Так что, несмотря на тяжелую обстановку на Западе, ранним утром 7 июня я отправился в поездку и вернулся в Берхтесгаден только 12-го.

Полистав страницы дневника Йодля за тот период, вы не найдете там ни одного упоминания о каких-то размышлениях или решениях, связанных с ситуацией на западе. Есть страницы, на которых воспроизведен доклад коменданта острова Крит и изложены замечания Гитлера, есть критический анализ количества и размещения отдельных противотанковых орудий и береговых батарей, а также степени подготовки отдельных пехотных рот на этом далеком острове. Есть и другие пассажи, не имеющие никакого отношения к состоянию дел на западе. Есть резюме доклада генерала Штудента о ходе формирования «парашютной армии», а 12 июня – всякие мелочи, включая неприятные слухи насчет одного штабного офицера, который, как выяснилось, был зятем Гальдера. Там даже нет ни слова о решении вернуть с Восточного фронта 2-й танковый корпус СС, состоявший из 9—10 танковых дивизий. Ни из записей Йодля, ни из записей военного журнала штаба оперативного руководства не узнаешь, что самое позднее к 9 июня завершился, по мнению верховной ставки, первый этап боев против вторжения и что намерение разгромить противника на пляжной полосе и на берегу, пока ему не удалось использовать свое численное превосходство, не осуществилось. Более того, не проясняют они и того факта, что теперь проблема заключалась не в том, чтобы подтянуть дополнительные силы, а в том, что настал момент пересмотреть все фундаментальные принципы будущей стратегии. Вопросы стратегии и подкрепления, разумеется, взаимосвязаны. И на то и на другое явно влиял тот факт, что верховная ставка, как, безусловно, и главнокомандующий на Западе с фельдмаршалом Роммелем, была убеждена – и сохраняла эту убежденность долгое время, – что, хотя высадку противника в Нормандии нельзя уже рассматривать как всего лишь отвлекающий маневр, вскоре через пролив последует новый удар. Самого Гитлера беспокоили Бретань, считавшаяся, по общему мнению, подходящим районом для нового вторжения, а также Средиземноморское побережье Франции.

Роммель и штаб оперативного руководства ОКВ, что важно – без участия Йодля, независимо друг от друга пришли к выводу, что следует идти на любой риск и сосредоточить все имеющиеся в наличии силы для быстрого нанесения контрудара по только что высадившемуся противнику, что на самом деле и было заложено в директиве № 51. Больше к такому выводу не пришел никто. Самое главное было перебросить с берегов пролива в Нормандию основную часть 15-й армии, а затем собрать все войска, которые можно было быстро доставить из других частей Франции, и таким образом подготовиться к началу решительного контрнаступления.

Это было слишком смелое решение для Гитлера. Он не допускал никакого ослабления 15-й армии. Однако любые другие подкрепления не смогли бы добраться за несколько дней или даже недель. В результате, несмотря на то что Верховное командование придерживалось своего решения восстановить береговую линию фронта по всей длине, единственными, кто мог это сделать, были войска, находившиеся там, а их было явно недостаточно. Как и в Анцио, здесь мало было толку от приказов расчленить в ходе локальных массированных контратак вражеский плацдарм (который тем временем постоянно расширялся) и затем «полностью его уничтожить». С этой целью отдавались приказы высвободить танковые дивизии, которые тем временем, наряду со всеми прочими имеющимися силами, вступили в оборонительные бои, и использовать их в качестве ударной силы. Гитлер решил, что основным районом этих оборонительно-наступательных действий должен стать восточный фланг плацдарма у Кана. Однако Рундштедт и Роммель уже начали волноваться по поводу западного фланга и обороны Шербура.

Эти операции готовились с показной уверенностью, но мы в своих бараках испытывали все, что угодно, только не уверенность. Йодль, как всегда, отказался обсуждать детали. Хотя я и был тогда его непосредственным подчиненным, но только спустя много времени после войны, к великому своему изумлению, узнал из других источников, что в этот период Йодль и даже Кейтель говорили на совсем другие темы. Гросс-адмирал Дёниц так записал одну беседу с ними, которая состоялась 12 июня 1944 года:

«Кейтель с Йодлем считают положение очень серьезным, хотя по-прежнему думают, что у нас есть шанс, если повезет, не допустить расширения плацдарма. Больше всего надежд возлагают на то, что попытка противника высадиться в другом месте потерпит неудачу. Сомнительно, что противник сделает такую попытку. Самым подходящим местом для этого должен быть участок между Дьепом и Булонью или между Кале и Шельдой. Предполагается, что массированные бомбардировки Лондона, с одной стороны, отвлекут вражескую авиацию, а с другой – склонят противника к попытке повторить десантную операцию в Северной Франции. Если противнику удастся прорваться с нынешнего плацдарма и он получит свободу действий для мобильной войны во Франции, тогда вся Франция для нас потеряна. Следующим рубежом обороны для нас станет линия Мажино или старая линия Зигфрида. Фельдмаршал Кейтель верит, что даже тогда остается шанс защитить Германию. Генерал Йодль не связывает себя обязательствами в этом отношении, поскольку все зависит от того, как будет развиваться ситуация и много ли войск удастся сохранить».

В течение всего времени боев на западе Йодль никогда не вел с Гитлером разговоров в таком духе, тем более со своим собственным штабом.

Когда я вернулся из Италии, прием, оказанный мне моими начальниками, имел долговременные последствия и оказался характерным для взаимоотношений, сложившихся в ставке. Еще до отъезда я был убежден, что при нынешней обстановке как никогда важно превратить природный апеннинский рубеж в главную линию обороны на Итальянском театре военных действий и что только окончательный отвод войск на эту подготовленную позицию позволит высвободить в Италии силы, необходимые нам на Западе. Настоятельные просьбы начальника штаба группы армий Кессельринга, а также трехдневная поездка по северу Апеннин укрепили меня в моем мнении на этот счет. Но когда вечером 10 июня, разговаривая с Йодлем из Северной Италии, я предварительно высказал свои впечатления, из его ответа стало ясно, что в ставке опять приняли преждевременные решения, полностью повинуясь воле Гитлера. И это несмотря на то, что меня специально командировали туда, чтобы я смог доложить обстановку, и даже не выслушав моих оценок. «Я только настойчиво советую вам, – сказал Йодль по телефону, – будьте чрезвычайно осторожны, когда вернетесь сюда и представите свой доклад».

Дату моего доклада затем несколько раз отодвигали. Гитлеру явно не хотелось даже слушать меня, и на одном из ежедневных совещаний Кейтель шепотом посоветовал мне «оставить попытки» и не докладывать вообще. Я с возмущением отказался, не только потому что знал тамошнюю обстановку лучше любого другого, но и потому что чувствовал, что обязан защищать интересы наших войск в Италии, которые по-прежнему ведут тяжелые арьергардные бои. Когда позднее в тот же день пришел час моего доклада, я едва успел произнести несколько слов. Я принес с собой ряд документов с цифрами и техническими данными, подтверждающими мою точку зрения, но, поскольку все это противоречило заранее сложившемуся мнению Гитлера, он отмел их, излив поток возражений и опасений, и, когда я отказался идти на попятную, дал знак своему помощнику убрать карты и таблицы, даже не взглянув на них.

Никто меня не поддержал. Подводя итог, Гитлер заявил, что наверняка пройдет еще месяцев семь, прежде чем позиция на Апеннинах будет готова. Приказ Кессельринга об отводе войск на эту позицию отменили, и теперь Гитлер потребовал «стабилизировать линию фронта по крайней мере на широте Тразименского озера». В то же время линию Гота, как ее до сих пор называли, понизили в ранге до «зеленой линии». Фельдмаршал Кессельринг несколько недель был в немилости. Прибыв в начале июля в Бергхоф для устного доклада, он добился не больше, чем я. Вердикт Гитлера был таков: «Единственный район, который обеспечивает защиту от превосходящих сил противника и ограничивает свободу его передвижений, – это узкое брюхо Италии». Йодль старательно все записал, добавив следующую загадочную сентенцию: «Красочное описание обстановки фюрером и настойчивое утверждение необходимости (sic) бороться за каждый квадратный километр земли и за каждую неделю». В защиту столь эмоционально выраженного стратегического курса, а также с целью оправдать свою антипатию к «зеленой линии», Гитлер в сотый раз привел цифры людских и материальных затрат, ушедших на создание линии Зигфрида. Йодль записывает: «Ее длина 700 километров, временами на ней трудилось 700 000 человек. Ежедневно прибывало 350 железнодорожных составов и столько же по внутренним водным путям. На нее ушло 18 месяцев труда одних лишь немецких рабочих. Там было 4000 бетономешалок».

Конечный результат этих решений, в которых доминирующими факторами выступали политика и престиж, можно было бы подытожить таким образом: два месяца спустя, в конце августа, наши войска, оставленные на милость вражеской авиации, все равно вынуждены были отойти к рубежу на Апеннинах. К этому времени они оказались полностью истощены, и потому противник сразу же захватил эту позицию на самом слабом ее участке – со стороны Адриатики. Только когда это было уже слишком поздно, первые части из Италии были отпущены в качестве подкрепления на Запад.

В германской верховной ставке вся стратегия защиты от вторжения все больше увязала в трясине нерешительности в главных вопросах и бесконечных обсуждений деталей. Однако через десять дней после начала вторжения Гитлер неожиданно решил обсудить ситуацию лично с фельдмаршалами Рундштедтом и Роммелем в Марживале близ Суасона, где была оборудована штаб-квартира W2, подготовленная «Организацией Тодта» в 1943 году для верховной ставки на случай вторжения. Главнокомандующий нашими войсками на Западе просил, чтобы либо Йодля, либо меня командировали на Западный фронт, чтобы «обсудить будущую стратегию», что и стало причиной этой поездки. Ввиду обстановки, сложившейся в середине июня, Гитлер не собирался надолго задерживаться в Марживале. То была его последняя поездка во Францию; и то был единственный случай, когда эта огромная штаб-квартира использовалась по назначению, хотя впоследствии при отступлении немецкие войска временно использовали ее как укрепленный пункт.

Книги о войне дают множество драматических описаний этой встречи, начиная с рассказа о демонстративно враждебном, по причине падения сбившейся с курса ракеты «Фау-2», отношении Роммеля к безрассудному перелету. Ничего этого нет в записях Йодля. Он был единственным членом штаба оперативного руководства ОКВ, принимавшим участие в этой встрече, а вся поездка продолжалась лишь один день.

Единственным интересным фактом в записях Йодля является то, что «жалоба на превосходство противника в воздухе» фигурирует под номером один. После этого ни на ежедневных совещаниях, ни в разговорах со мной, как всегда редких и немногочисленных, не прозвучало ни малейшего намека на то, что именно там происходило. Официальные отчеты об этой встрече так же неинформативны, как и многие другие документы верховной ставки за тот период.

Оба командующих на Западе, естественно, прибыли в Марживаль в надежде что-то узнать насчет будущих намерений верховной ставки. Они наверняка твердо решили сказать Гитлеру, что тех ресурсов, которые были до сих пор предоставлены или обещаны, недостаточно для защиты от вторжения. Весь мой опыт, однако, заставляет меня предположить, что Гитлер прервал обоих фельдмаршалов, как только почувствовал в этом необходимость. Если бы он захотел что-то срочно предпринять, то обстановка давала ему такую возможность, поскольку именно в этот момент главный вопрос был, как предотвратить угрозу, нависшую над полуостровом Котантен и, следовательно, Шербуром, которые могли оказаться отрезанными от остальной Нормандии. Гитлеру надо было как можно скорее смириться с тем, что это произойдет и что вместе с этим улетучатся все его иллюзии насчет «уничтожения по частям» плацдарма именно на этом чрезвычайно важном участке. Штаб 7-й армии, в зоне ответственности которой он находился, хотел отвести как можно больше сил на юг, но Гитлер всего лишь снова настоятельно потребовал бросить как можно больше сил на оборону крепости Шербура. Единственным результатом стало то, что когда американцы через десять дней захватили Шербур, то дополнительно они захватили в плен и несколько тысяч немецких солдат, потеря которых столь ощутимо сказалась на передовой. Между тем Гитлер дал указание ОКВ провести тщательное расследование, чтобы проверить, выполнен ли его приказ всеми до последнего человека.

О том, что еще обсуждалось в Марживале, можно узнать из записи в дневнике Йодля за 17 июня. Там говорится: «Фюрер одобрил небольшую корректировку участка фронта 1-го корпуса СС в соответствии с боевой обстановкой»! Ни намека на то, что обсуждался главный план, хотя в тот же день после полудня вышел следующий приказ ОКВ: «Сосредоточить четыре танковые дивизии СС в районе западнее линии Кан – Фалез, решение об их использовании для контрудара останется за фюрером в соответствии с обстановкой». Эти четыре дивизии СС (1, 2, 9 и 10-я) то ли еще стояли в резерве, то ли находились на марше, и до самого конца июня верховная ставка постоянно размышляла, как Гитлер собирается их использовать, и издавала по этому поводу приказы. Первый этап защиты от вторжения, то есть предотвращение высадки противника, провалился. Второй, «локальные контрудары», едва ли возможно было где-то осуществить. Теперь мы вступили в третий этап – нанесение массированного контрудара. Направлением этого удара служила небольшая деревня Бальруа, расположенная приблизительно в центре плацдарма. Непосредственная цель заключалась в том, чтобы вклиниться между британским и американским секторами фронта.

Однако в последующие дни нараставшее превосходство противника в воздухе вкупе со слабым гитлеровским руководством привело к тому, что эти планы начали сходить на нет еще до того, как их удалось окончательно сформулировать. 24–25 июня штаб оперативного руководства направил Йодлю памятную записку по поводу первоочередных целей главнокомандующего немецкими войсками на Западе. В ней мы убеждали, что на любой риск можно пойти на других участках побережья, что силы для этого удара надо значительно увеличить и что начало массированного контрудара следует назначить на 5 июля. Но Гитлер в тот же день отдал приказ дивизиям, которые уже прибыли, не дожидаясь сосредоточения всех сил, быть готовыми в любой момент прорвать путем наступательных действий фронт противника. Это положило конец последней нашей надежде перехватить инициативу и последней для нас возможности как-то действовать, а не плясать под дудку противника. Затем нерешительность верхов ярко проявилась в тот момент, когда Гитлер стал носиться с мыслью направить вновь прибывшие дивизии на помощь Шербуру, а для этого двинуть их в сторону западного берега полуострова Котантен. Главнокомандующий немецкими войсками на Западе, атакуемый с одной стороны противником, а с другой – собственной верховной ставкой, считал, что передвижение войск под прямым углом к направлению главного удара противника, да еще в условиях полного его превосходства в воздухе, невозможно. Но чем больше он спорил, тем упорнее Гитлер цеплялся за свой план, даже когда 26 июня пал Шербур.

Почти до самого конца июня Верховное командование носило из стороны в сторону, как пучок соломы на ветру, в отношении планов уничтожения плацдарма посредством контрудара. Но к концу месяца оно так ничего и не добилось, поскольку последние из вновь прибывших дивизий пришлось использовать для решения чисто оборонительных задач – как часть кольца, протянувшегося теперь почти до самого участка прорыва, который по-прежнему удерживался противником в Нормандии. Больше уже не было разговоров о наступлении или «уничтожении». Вторжение прошло успешно. Второй фронт – или, скорее, третий – был открыт. Гитлер мог бы теперь припомнить свои слова о том, что успех противника на западе решит исход войны, и сделать соответствующие выводы. Но вместо этого его видели стоящим перед собравшимися на совещание людьми, с линейкой и компасом в руках, и высчитывающим, как мала площадь занятой противником Нормандии по сравнению со всей огромной территорией Франции, которая по-прежнему находится в руках Германии. Мы возвращались мыслями к первым дням войны в Польше. Неужели это действительно все, на что он способен как военный руководитель? Или он собирался таким примитивным способом воздействовать на своих слушателей? Эту сцену мне трудно забыть.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.