Начало

Начало

1 апреля 1942 года я был назначен руководителем 12-го отдела Генерального штаба немецкой армии. Этот отдел был известен под названием «Иностранные армии Востока» и в основном занимался сбором разведданных, касающихся нашего советского противника. Это был мой первый столь ответственный пост в разведслужбе. Мое назначение было следствием желания начальника штаба обновить руководство отдела. Он был недоволен моим предшественником, а мы готовились к решающему наступлению на Волгу и Кавказ. Возможно, генерал Гальдер выбрал именно меня, потому что я был его адъютантом с конца 1939 года до начала 1940-х и принимал участие в подготовке плана новой кавказской наступательной операции в оперативном отделе как раз перед моим новым назначением. Поэтому я хорошо понимал наши задачи и тактику, а также наши краткосрочные и долгосрочные цели на восточном фронте.

Первые двадцать лет моей военной карьеры я фактически не соприкасался с разведывательной деятельностью. Впервые мой интерес к возможностям, которые она предоставляет, возник незадолго до Мюнхенского кризиса 1938 года, тогда я сначала служил в 1-м отделе Генерального штаба (планирование и оперативные проблемы), под командованием полковника Гансена, потом в 10-м отделе (фортификационные сооружения), под командованием полковника фон дер Шевальри, где мы разрабатывали теоретические основы и планы оборонительных укреплений. Это побудило нас заняться выяснением обстановки на другой стороне. Однажды мне пришлось пересечь границу между Силезией и Чехословакией вместе с подполковником фон Ризеном, чтобы провести разведку чешских фортификационных работ. Ризен был офицером отделения абвера адмирала Канариса, относящегося к 8-му военному округу в Бреслау (он путешествовал под псевдонимом Шнайдер). Мы провели несколько дней на границе с фотографическим оборудованием, сделав снимки чешских укреплений с дальнего расстояния, используя огромные линзы с фокусным расстоянием 1000 мм. Таким образом, мы определили даже толщину бетонных конструкций, находясь на расстоянии двадцати миль и далее от них. Это задание пробудило во мне интерес к разведывательной работе. (Десятилетие спустя, когда я стал руководителем «Организации Гелена» в оккупированной Германии, я тоже взял себе псевдоним доктор Шнайдер в память о подполковнике, который создал эту службу, так как он к тому времени ушел в мир иной, где псевдонимы не нужны.)

В процессе своей работы в здании военного департамента на Бендлерштрассе я познакомился с уже довольно известными личностями, а также с теми, кому предстояло прославиться в будущем. Что касается первых, больше всего я дорожил знакомством с генералом Людвигом Беком, предшественником Гальдера на посту начальника Генерального штаба: он постоянно находился в поиске новых методов и тактических приемов, стремясь превзойти в этом отношении генерала фон Секта. (Сект утверждал, что в военном конфликте Германия будет иметь шансы на успех, только если ей удастся вовлечь противника в стремительную и маневренную войну с самого начала.) Бек осознавал значение технических средств в современной войне. Он был реалистом и сразу же после демонстрации поддержал идею закупки нового дорогого штурмового орудия, хотя мог обеспечить им только один отряд в каждой дивизии. Он ненавидел нацистов и делал все, чтобы избегать их. Он только однажды лично встречался с Адольфом Гитлером, и эта встреча длилась всего несколько минут.

О нацистских вождях у меня остались лишь фрагментарные воспоминания. Генрих Гиммлер как-то пригласил меня для приватной беседы, расспросил меня о моей организации и больше обо мне не вспоминал. В июне 1938 года я в первый и последний раз встречался с Германом Герингом. Ему приказали проверить фортификационные работы армии по нашим западным границам, и я был откомандирован как специалист по этому вопросу в штаб генерала Адама, командующего Западным фронтом. План строительства был разработан военным департаментом на высоком уровне, полное завершение работ намечалось к 1964 году, эти укрепления должны были стать надежным барьером на Западе. Но к середине 1938 года было сделано немногое из намеченного. Геринг не скрывал своего недовольства. Адам был обычно оптимистичным, предприимчивым человеком, но после двухдневной атаки Геринга он ретировался, предоставив мне, тридцатишестилетнему армейскому капитану, отстаивать точку зрения военного департамента. Только я раскрыл рот, чтобы ответить на критику маршала сухопутных войск Геринга, как он прервал меня, обратившись ко мне «молодой человек», и не дал мне сказать ни слова. Позже я побеседовал с его заместителем генералом Мильхом (одним из самых умных и достойных офицеров люфтваффе)и попытался объяснить ему, что я в данный момент являюсь единственным представителем военного департамента и что меня надо выслушать. Наверное, Мильх поговорил с Герингом, так как после этого мне дали слово. Позже я говорил Гальдеру (который собирался занять пост Бека), что, по-моему, приказ Гитлера Фрицу Тодту, инженеру, забрать фортификационные работы от нас был большой ошибкой. Но для фюрера было характерно глубокое недоверие Генеральному штабу и нашим профессиональным знаниям. Однажды он сказал: «Если я хочу, чтобы дело увенчалось успехом, я избегаю экспертов».

Несомненно, Гитлера считали злым гением, это как раз тот тип вождей, которые преуспевают в мирное время и проваливаются, ввязавшись в войну. Он был человеком, не разбирающимся в средствах.

Адольфу Гитлеру не доставало опыта для понимания в полном объеме военных факторов и стратегических возможностей, но он был убежден, что обладает даром военачальника, до самого конца. В этом заблуждении его поддерживали подчиненные — выходцы из партии. Основывалось оно на том факте, что первые военные действия, которые Гитлер предпринял, проигнорировав советы своих офицеров — оккупация Рейнской зоны, «присоединение» Австрии, расчленение Чехословакии и включение части ее в состав фашистского рейха — и первые кампании Второй мировой войны в Польше, Норвегии, Франции — увенчались незаслуженным успехом. Таким образом, подтвердились его предсказания и не оправдались мрачные прогнозы и расчеты генерала Гальдера.

Так, события вначале играли на Гитлера, укрепляя его необоснованную самоуверенность и бросая тень на Генеральный штаб как на сборище пессимистов и пораженцев. Но Гитлер основывал свои решения на предположении, что его враги будут действовать нелогично; такая тактика была рискованна и обречена на провал. Вместо того чтобы тщательно взвешивать каждый свой шаг, он начал опасную игру в покер, не понимая, что рано или поздно проиграет. Даже в 1939 году он не заслуживал победы. Наши вооруженные силы не были нигде готовы к войне, и если бы союзники правильно скоординировали свои политические и военные действия в самом начале войны, вооруженный конфликт закончился бы очень быстро поражением Германии, поражением, которое казалось неизбежным с самого начала. Это заявление может показаться преувеличенным, но в подкрепление своего мнения приведу цифры: весь запас боеприпасов для тяжелой артиллерии — не считая боеприпасов для тяжелых гаубиц — насчитывал 812 эшелонов, и даже к лету 1939 года не было произведено значительного числа боеприпасов. Когда завершались военные действия в Бельгии и северной Франции в начале июня 1940 года, унас оставались только снаряды для легких гаубиц. Наши боеприпасы для тяжелой артиллерии, включая тяжелые гаубицы, были исчерпаны.

Майор Гассо фон Эцдорф, дипломат, прикомандированный к моему отделу в качестве офицера связи с Министерством иностранных дел, как-то высказался об идеалистических планах Гитлера с горькой иронией, перефразировав заголовок одной из работ Шопенгауэра «Мир как воля и представление». Эцдорфназвал мир Гитлера «миром воли без представления».

С 10 ноября 1938 года и до начала войны я был командиром батареи 18-го артиллерийского полка. Когда в сентябре 1939 года началась польская кампания, я был назначен на пост оперативного офицера в 213-ю пехотную дивизию, Landwehr (резервную дивизию), где средний возраст «солдат» был сорок пять лет, а одному из полковых командиров было не меньше шестидесяти семи. Я был одним из трех действительных офицеров, прикрепленных к этому полку. Если не считать сражение под Модлином, в котором мы проявили себя с лучшей стороны, кампания закончилась без особых проблем для нас. Воктябре 1939 года Генеральный штаб, располагавшийся в Цоссене, к югу от Берлина, отозвал меня в фортификационный отдел, и я оставался там — если не считать инспекций вдоль восточного и западного фронтов — вплоть до начала наступления Германии на Францию и слаборазвитые страны.

Генерал Гальдер назначил меня офицером связи маршала сухопутных войск фон Браухича с 16-й армией и в военную группировку генерала Гота; потом, во время второй стадии французской кампании, я служил офицером связи с танковыми частями генерала Гудериана, которые сыграли решающую роль в окончательном разгроме Франции. Затем я три месяца сопровождал генерала Гальдера как его адъютант, пока Гитлер готовился к вторжению на Британские острова.

С самого начала у меня было стойкое убеждение, что Гитлер не принимает операцию «Морской лев» всерьез, и это убеждение было подкреплено теми наблюдениями, которые я мог сделать, будучи адъютантом Гальдера и, после октября 1940 года, руководителем группы «Восток» оперативного отдела, возглавляемого полковником Адольфом Гейзингером, военного департамента. Поведение Гальдера дало мне ключ к пониманию реального положения вещей: Гитлер рассчитывал, что операция «Морской лев», тщательно спланированная, будет надежным прикрытием его истинных планов относительно Востока и наживкой для русских — такое решение Гитлер принял еще до того, как я был назначен руководителем группы «Восток». Даже командующие группами армий не подозревали о замысле Гитлера.

Каким бы непопулярным ни было мое мнение, я должен заявить: у меня не было сомнений в том, что решение Гитлера напасть на Советский Союз было правильным, так как оно было неизбежно. Хотя у Москвы не было твердых намерений атаковать нас до польской кампании 1939 года (в которой Сталин помогал Гитлеру), к тому времени, как мы напали на Россию в июне 1941 года, картина изменилась: было совершенно ясно, что Сталин будет откладывать нападение на своего бывшего союзника лишь до определенного времени, чтобы измотать нас в кровопролитных сражениях на Западе. Потом он, нисколько не смущаясь, атаковал бы нас, осознавая, что капиталистические державы тем временем разорвут друг друга на куски. Возможно, он бы ждал до 1943 или 1944 года, но я и мои коллеги по группе «Восток» военного департамента были убеждены, что рано или поздно он нападет. Расширение военных приготовлений Советского Союза к наступлению подтвердило мои подозрения. Например, эшелонированное глубокое развертывание их дивизий в момент нашего нападения означало, что они стягивали огромные сухопутные силы, чтобы атаковать нас. Состояние их промышленности наводило на ту же мысль. Но если даже Гитлер был и прав в своем решении, он совершенно неверно повел русскую кампанию. В этой связи я хочу заметить, что фюрер испытывал странные чувства к Иосифу Сталину, что-то вроде любви-ненависти. Когда он сталкивался с какой-либо проблемой, он иногда спрашивал себя громко: «А что бы в этой ситуации сделал Сталин?» Может, соревнуясь со Сталиным, Гитлер приказал арестовать родственников некоторых участников заговора 20 июля 1944 года.

Среди заговорщиков, которые впоследствии поплатились своей жизнью, был и адмирал Вильгельм Канарис, шеф разведслужбы ОКВ — абвера. В то время, когда я был адъютантом Гальдера, я часто встречался с адмиралом, так как ему приходилось проходить через мой кабинет, чтобы попасть к Гальдеру. Вскоре я узнал, однако, что мое присутствие нежелательно — в связи с секретностью, а также из соображений безопасности — и я тактично удалялся. Когда я стал руководителем группы «Восток» и работал над планом операции «Барбаросса»— наступательной операции на Россию — я внес предложение о присоединении подразделений абвера к штурмовым отрядам, принимающим участие в атаке. На совещании, проходившем в его кабинете в 1940 году, Канарис встретил мое предложение с одобрением. Хотя я был только майором, он всегда был вежлив, внимателен ко мне. Позже наше знакомство переросло в дружбу на основе взаимного доверия и уважения.

Эти черты характера Канариса не померкли даже под пеленой дурной репутации — участь, которую он разделил со многими другими разведчиками как в Германии, так и за рубежом. Его критиковали авторы, которые, очевидно, не были знакомы с ним. Канариса постоянно обвиняли в медлительности, недостатке решительности, мнительности. «Разоблачение» известного заговора должно было запятнать его репутацию; но что касается меня, я убежден, что ни одна из этих немыслимых сверхъестественных историй не имеет отношения к адмиралу.

Будучи глубоко религиозным человеком, честным, достойным офицером, Канарис обладал интеллектуальными способностями, которыми не могут похвастаться военные с первой половины XIX века — способностями, благодаря которым такие офицеры, как Роон, фон дер Гольц и граф Йорк фон Вартенбург, так же как Клаузевиц и Мольтке, преуспели в различных науках. Более того, в отличие от многих других офицеров, Канарис умел думать в глобальных масштабах. Так, он мог предсказывать с непогрешимой точностью политические события. Правда, к нему далеко не всегда прислушивались, как делали Фрич, Браухич, Бек и Гальдер. Но такова уж была его судьба, и в этом он был не одинок. Поэтому неудивительно, что в 1939 году, когда началась война, он занял весьма пессимистическую позицию и плащ Кассандры прочно осел на его плечах.

Канарис был убежденным противником нацизма. Как и генерал Бек, он страдал из-за внутреннего конфликта: с одной стороны, он принимал военную присягу и клялся именем Бога, с другой — противостоял режиму. Понимание того, что Германия ввязалась в страшную борьбу не на жизнь, а на смерть, и что в случае поражения страдать будут все немцы, а отнюдь не одни нацисты, усугубляло душевные муки. Вспоминаю долгую беседу, которую я имел с Канарисом в 1942 году, когда он рассуждал о предательстве и государственной измене, придя к заключению, что только последнее может быть оправдано. Но Канарис добавил, что преступники должны сознавать, что только одно гарантирует оправдание заговорщику — заговор должен быть успешным. И они также должны понимать, что, пока они не добьются успеха, они подвергают себя и своих родственников большому риску. Так он и действовал, собирая в абвер людей, которые подвергались опасности из-за своих политических убеждений, спасая их от гестапо; и он поставил печать на свои убеждения — после чудовищных пыток, о которых мы знаем от уцелевших заключенных концлагеря Флоссенберг, — будучи казнен 9 апреля 1945 года.

Адмирал Канарис был абсолютным противником политических репрессий; его религиозные взгляды запрещали ему даже рассуждать о таких методах. Я хорошо помню, как он с негодованием рассказывал мне о попытке Гитлера заставить его убить Уинстона Черчилля. Он отказался от такого задания (то же самое он сделал, когда ему приказали убрать сбежавшего французского генерала Жиро). И я могу заявить, что абвер II, диверсионная служба, возглавляемая генералом Лахузеном, была создана только для разрушения или повреждения важных военных объектов в тылу врага. Советский КГБ и его предшественников, впрочем, никогда не мучили угрызения совести: кроме шпионажа и диверсий организация занималась ликвидацией неугодных лиц.

Абвер Канариса занимался не только военной, но и политической разведкой. Эта информация передавалась через ОКВ — которому он подчинялся — различным учреждениям, в частности, Министерству иностранных дел и военному департаменту. У него самого были связи с весьма влиятельными людьми за границей, и он часто навещал их. Даже во время войны он посещал знакомых в испанском и португальском правительствах. Следствием таких контактов было то, что в 1940 году его послали в Мадрид убедить Испанию объявить войну. Он сказал мне в то время, что последствия объявления Испанией войны будут незначительными, такой же точки зрения придерживался генерал Гальдер. Канарис считал, что это скорее добавит Германии лишние проблемы, нежели принесет облегчение; кроме того, это закроет еще одну дверь между нами и остальным миром, что для шефа разведки было очень важно. Он был очень доволен, когда его миссия провалилась.

Конец 1940-го года был занят приготовлениями нашего вторжения в Грецию, которое планировалось на весну 1941-го, с использованием в качестве плацдарма Болгарии. Когда фюрер утвердил план этой операции, мы вплотную занялись предстоящей русской кампанией. Лично я занимался материально-техническим обеспечением, резервом и транспортом, а позже — основными объектами наступления групп армий.

Гитлер начал наступление на Россию 21 июня 1941 года. В первые недели стало ясно, что мы захватили русских врасплох, и Гитлер ликовал, видя, как линия фронта отодвигается все дальше и дальше в глубь советской территории. В Генеральном штабе нашей армии была учреждена специальная служба под началом полковника Эберхарда Кинцеля, которая должна была контролировать разведку на русском фронте и прилегающих территориях. Кинцелю, однако, не удалось поладить с генералом Гальдером, о чем свидетельствуют дневниковые записи генерала, и он не принял на вооружение его организационные принципы, которые помогли бы удержать быстрый темп, взятый в первые месяцы войны. Следствием неудовлетворенности Гальдера Кинцелем — как я упомянул — явился тот факт, что 1 апреля 1942 года я был назначен на его пост руководителем отдела «Иностранные армии Востока».

Обстановка на фронте к началу апреля 1942 года была такова: нам удалось стабилизировать линию фронта в главных секторах, удерживаемых группами армий «Центр» и «Север», где положение усложнилось из-за зимы. В результате возникших затруднений мы потеряли значительную часть территории, много вооружения было утрачено во время отступления. Но гораздо хуже было то, что зима оказала пагубное влияние на немецких солдат, которые после двух лет успешных боевых действий впервые столкнулись с проблемами, если не сказать с поражением. Хотя причины крылись в суровых погодных условиях, нехватке зимнего обмундирования и резком снижении численности дивизий, все это не преминуло отразиться на боевом духе солдат.

Нам надо было во что бы то ни стало снова захватить инициативу, и не только по психологическим мотивам. Перед нами стояла реальная военная угроза: советское контрнаступление, которое началось в ноябре 1941 года (не явившееся, впрочем, сюрпризом для отдела «Иностранные армии Востока»), показало, что Сталин готов перебросить войска с Дальнего Востока, чтобы облегчить положение на западном фронте, если понадобится. Более того, зимние сражения показали, что русские способны импровизировать. За каждой передышкой, которую мы им давали, следовало многократное усиление их боевой мощи, которую удалось подорвать летом 1941 года. Если мы не предпримем наступление, конфликт затянется, а это грозило войной на два фронта. Мы ожидали, что американцы откроют второй фронт не позднее 1943 года. Таким образом, к началу 1942 года Гитлер стоял перед лицом проблемы, похожей на ту, с которой столкнулось Верховное главнокомандование во время Мировой войны весной 1917 года.

В процессе работы в оперативном отделе мы пытались определить, где и какими силами возможны новые наступательные действия. Мы пришли к выводу, что вермахт и военная промышленность, несмотря на все усилия, не смогут восстановить потери в живой силе и технике достаточно быстро, чтобы начать наступление по всему восточному фронту от Крыма на юге до Ленинграда на севере. Кроме того, мы подсчитали, что дивизии, противостоящие на западе Британии, вероятнее всего, к 1942 году не смогут поддерживать состояние боеготовности без надлежащего перевооружения. Поэтому нам оставалось ограничиться небольшими наступательными действиями — с целью вернуть территории, потерянные за зиму, особенно в Крыму и в Харькове, и захватить Ленинград, чтобы нейтрализовать Балтику и усилить наши наземные связи с финнами.

Мы решили, что должны использовать оставшиеся силы и атаковать русских в местах, где они вынуждены будут занять позиции и сражаться. По мнению начальника штаба генерала Гальдера, наше наступление необходимо было направить на Москву. Помимо ожидаемого психологического эффекта, захват Москвы даже тогда, в 1942 году, лишил бы Советское правительство главного политического и транспортного центра. Это вряд ли сломило бы русских, но во всяком случае поставило бы их в затруднительное положение. По этому вопросу мы горячо спорили с Гитлером, так как он настаивал на наступлении в направлении Сталинграда — чтобы блокировать Волгу — и Кавказа. Гитлер говорил, что захват нефтяных месторождений решит исход войны: без них запасы топлива германской армии истощатся через шесть месяцев. Это предположение оказалось неверным, так как даже без кавказских месторождений мы продолжали борьбу еще два с половиной года.

Даже во время французской кампании 1940 года у Гальдера были трения с Гитлером. Летом 1941 года их отношения осложнились из-за того, что Гитлер настойчиво требовал направить наши силы на юг, на Киев. Все же он настоял на своем, что вылилось в грандиозную битву за Киев в августе 1941 года, в результате чего город был окружен и взяты в плен почти два миллиона русских. Но этот успех в современной битве при Каннах померк, так как за этим последовали зимнее поражение под Москвой и провал кампании 1941 года.

Обсуждение новой кампании 1942 года еще более обострило этот конфликт. Наконец это стало невыносимым для обеих сторон и их пути разошлись, это случилось 24 сентября 1942 года. Помню одно замечание, высказанное Гальдером, характеризующее взаимоотношения между Гитлером и его ближайшим советником: «Я буду продолжать спорить с Гитлером, пока он не избавится от меня. Он больше не желает прислушиваться к голосу разума». (Гитлер всегда отвергал советы своих офицеров, чтобы не зависеть от них.)

Как можно заключить из упоминания о кавказских нефтяных объектах, решение Гитлера обусловили экономические потребности — а не военная необходимость или требования внешней политики, все обстоятельства были против стремительного внедрения в советский тыл. Камнем преткновения стала проблема снабжения, когда мы пересекли Дон: в нашем распоряжении были отвратительные дороги и всего лишь одна железнодорожная ветка, что тоже явилось немаловажным аргументом против начала такой операции. Но Гитлер пренебрег нашими советами.

Вот почему для нас было необходимо обнаружить и нейтрализовать противника в самом начале атаки. Служба Генерального штаба поручила мне в апреле 1942 года как можно оперативнее собрать всеобъемлющий точный материал относительно положения дел противника и его стратегических и тактических намерений.

Тогда я был уже руководителем отдела «Иностранные армии Востока», разведслужбы, отвечающей за весь восточный фронт. Я сразу же переехал в кабинет полковника Кинцеля в штабе отдела. Это была большая лачуга посередине лагеря Генерального штаба на озере Мауэрзее, к юго-западу от Ангербурга в Восточной Пруссии. Лагерь представлял собой небольшое поселение в глубине леса, состоявшее из деревянных и кирпичных домиков, незаметное с воздуха и всего в получасе езды на поезде от ставки Гитлера, «волчьего логова», в Раштенбурге. Домики были надлежащим образом оборудованы, система центрального отопления позволяла поддерживать нужную температуру. Благодаря сверхсовременным средствам связи мы могли связаться с подразделениями вермахта в любом месте оккупированной Европы за несколько секунд. В одном домике располагался мой кабинет, он был напротив кабинета и апартаментов генерала Гальдера. В центре кабинета стоял большой стол с картой, а мое рабочее место было в алькове, освещенном такими мощными лампами, что каждый, кто находился неподалеку, начинал потеть.

В мирное время отдел занимался сбором данных об оборонном потенциале и вооружениях восточных стран. Эта работа велась в сотрудничестве с другими службами Генерального штаба армии и ведомствами. Отдел распространял бюллетени среди офицеров, чтобы держать их в курсе событий — например, географические или метеорологические сводки. Особо ценилась любая информация, которую мы могли собрать о боевых качествах каждого подразделения противника — так зародилась наука, которую мы сейчас называем психополитическая оценка противника. Информация о моральных качествах советского воина, которой мы обладали к началу войны, оказалась абсолютно точной, что было видно уже в первый год русской кампании: по нашим данным, русский солдат был выносливым и несгибаемым, и его скромные потребности позволили ему продолжать борьбу даже после того, как битва проиграна. Мы предполагали, что склонить на свою сторону удастся в основном только офицерский состав, но не основную массу призывников, этот наш вывод тоже впоследствии подтвердился. Кроме того, мы предсказали, что, как только советские войска начнут проигрывать, количество дезертиров увеличится. Впрочем, мы занимались не одним Советским Союзом. В первые годы войны, когда отдел возглавлял мой предшественник, нам было поручено составлять сводки о состоянии вооруженных сил и техники всех скандинавских и балканских стран, а также Чехословакии. Мы регулярно докладывали о системе их оборонительных сооружений, об их позиции по отношению к Германии и внутренней политической ситуации. Кроме составления сводок по боевому расписанию противостоящих нам регулярных восточных армий, мы вели разведывательную работу против активизировавшихся партизанских соединений в Югославии.

Когда я стал руководителем отдела, мне было поручено собирать разведданные о новом сильном враге — Соединенных Штатах. Помню, что, благодаря скрупулезному анализу американской прессы, весной 1942 года в поле нашего зрения попал секретный план перевооружения американской армии, хотя существовало всего восемь копий. Американский генерал Уэдэмейер (который посещал наше штабное училище в Берлине с 1936 по 1938 год и который был, наверное, одним из самых выдающихся американских стратегов Второй мировой войны) сказал мне в 1960 году, что так и не удалось выяснить, как сверхсекретные документы стали известны прессе. В то время он был офицером Общего штаба в оперативном отделе американской армии. Период, когда шло расследование, был самым тяжелым в его жизни, но ему удалось выйти сухим из воды. Он дал мне понять, что утечка шла из ближайшего окружения президента Рузвельта.

В середине июня 1942 года я представил Гальдеру объемный отчет об американских вооруженных силах и стратегических целях на предстоящий год с фотографиями американских танков и десантных судов, подробными планами расширения американской армии и указанием тоннажа судов, необходимых для транспортировки войск. Мы пришли к выводу, что нехватка кораблей исключает опасность открытия полномасштабного второго фронта в тот год. В отчете мы процитировали абверовский источник в британском посольстве в Лиссабоне, который указывал (абсолютно справедливо), что союзники намереваются усилить бомбардировки Германии и провести высадки небольших десантов на французском берегу. Несколько дней спустя я распространил детальный отчет об американской армии, в котором отмечал, что «европейский театр военных действий» активизировался благодаря бригадному генералу Эйзенхауэру. Далее я подчеркнул, что «в ближайшем будущем мы должны иметь в виду, что американцы выставят против нас сначала умеренные силы».

Конечно, нашей главной мишенью оставался Советский Союз. В мирное время, чтобы получить четкую картину боеготовности русских подразделений, мы использовали любые источники информации — архивы абвера, донесения наших военных атташе, отчеты, распространенные Министерством иностранных дел. Разумеется, мы пользовались также открытой информацией в прессе, правда, это послужило поводом для ужесточения цензуры. Тщательно анализируя эти материалы, мы извлекали информацию, которая дополняла данные, полученные из секретных источников. Несмотря на проблемы, возникшие в связи с усилением контршпионажа Советским Союзом и абсолютным нежеланием Гитлера развернуть шпионскую деятельность против русских после подписания пакта в 1939 году, мой предшественник полковник Кинцель все-таки смог составить весьма четкое представление о русских укрепленных сооружениях, боевом расписании, мобилизационных мерах и стратегических планах Москвы. Именно на базе этой информации был доработан план операции «Барбаросса», который был приведен в соответствие с изменяющимися обстоятельствами. Кинцель также сделал подробный отчет о живой силе и промышленных резервах Советского Союза, и я нашел эту информацию очень важной. По мере того как мы все глубже увязали в конфликте с Россией, мы активизировали деятельность штаба и оперативной группы. Мы написали тысячи документов о советских вооруженных силах и подразделениях НКВД и подготовили досье на высокопоставленных советских офицеров. Мы составили карты коммуникационных сетей, линий радиосвязи, с обозначением на них складов ядовитых газов, основных направлений наступления и дислокации агентов НКВД. Наконец, мы провели детальное сравнение русских и немецких однотипных подразделений.

Через семь дней после того, как я принял руководство отделом «Иностранные армии Востока», я сделал обстоятельный доклад генералу Гальдеру о степени перевооружения русской армии и воздушных передвижениях за предшествующий месяц, а также обсудил с ним планы на будущее. Он сказал мне, что ожидает не только обоснованных сводок по текущей ситуации, но и долгосрочных прогнозов стратегических целей и возможностей противника. Это было важное нововведение. В записке, прилагавшейся к этим аналитическим обзорам, я в декабре 1944 года объяснял: «В начале кампании против Советского Союза отдел «Иностранные армии Востока» не составлял никаких письменных аналитических обзоров, так как русское командование было неспособно разработать собственные стратегические планы и действия русских были целиком обусловлены операциями немцев. Кроме устных докладов, этот отдел до начала зимы 1942 года составлял лишь ежедневные сводки.

Когда Советскому командованию удалось завладеть инициативой на некоторых участках фронта в начале зимы 1941–1942 годов, отдел начал готовить ежедневно сводку «Планы противника», в которой делалась робкая попытка просчитать дальнейшие шаги врага.

По мере развития военных действий стало очевидно, что прогнозы относительно намерений противника — которые до сих пор обсуждались в устной форме с начальником Генерального штаба — должны оформляться письменно.

С 11 апреля 1942 года «Краткая сводка по состоянию противника» готовилась ежедневно и распространялась среди руководства (начальника Генерального штаба, начальника оперативного отдела, разведчиков на уровне групп армий, оперативного штата люфтваффе).

Кроме этого, мы готовили «Перспективную сводку по состоянию противника» на различные сроки (обычно четыре или восемь недель), так что по мере продолжения войны наше командование получало информацию о предположительных действиях противника на определенный промежуток времени».

Через некоторое время пребывания в должности руководителя отдела я понял, что можно многое улучшить, если предложениям Гальдера пойдут навстречу, и тем самым избежать ряда организационных и психологических проблем. Главной психологической проблемой оставалось ставшее традиционным невнимание к военной разведке, особенно в том, что касалось обеспечения оборудованием. Признаюсь, я тоже сначала недооценивал этот момент.

В военной разведке в мирное время работало очень мало действительных офицеров. Из штатного расписания армейских служб явствовало, что в январе 1939 года в 12-м отделе («Иностранные армии Востока») работало только 7 офицеров. На уровне групп армий работал офицер Ic/АО — отвечавший и за военную разведку и за контршпионаж — обычно это был молодой армейский капитан, подчиненный Генеральному штабу. В мирное время не предусматривалось должности эксперта разведслужбы на дивизионном уровне; в военное время этот пост занимал обычно офицер запаса (который работал на удивление успешно). Конечно, было совершенным легкомыслием пренебрегать этой службой, ведь эксперт-разведчик, особенно в высших эшелонах, должен был работать за двоих, если хотел справиться с заданием. Недостаточно было знать состояние различных родов войск и техники противника; необходимо было уметь предсказывать поведение противника, а для этого нужно хорошо знать склад его ума и командную тактику. Далее, разведчик должен составить убедительный и обоснованный доклад для своего начальства, выступая в роли адвоката дьявола. Это было не так уж легко, если учесть, что штабной разведчик часто был младше по возрасту и званию, чем Ia (оперативный офицер) и начальник соответствующего штаба.

Вскоре после вступления в должность я предложил генералу Гальдеру, чтобы офицер Ic (военный разведчик)был того же звания, что и Ia; это предложение было встречено с пониманием, особенно в высших эшелонах, таких как группы армий и армии. Хотя Ia продолжал быть primus inter pares, военный разведчик по крайней мере имел то же звание. В результате последний стал более влиятельной персоной; к его словам относились с большим уважением, чем прежде, и его докладам и сводкам придавали большее значение.

Вторая проблема, с моей точки зрения, крылась в слабо развитом сотрудничестве между отделом «Иностранные армии Востока» и другими основными разведслужбами, особенно абвером адмирала Канариса. Например, абвер часто предоставлял мне очень важную информацию, но их аналитическая работа оставляла желать лучшего.

Это происходило не из-за халатности или недостатка заинтересованности. До этого момента инициатива была в руках германской армии; каждая кампания оканчивалась быстрой и убедительной победой. Поэтому было естественно, как я отмечал в записке в декабре 1944 года, что внимание органов военной разведки и тактического командования в первую очередь концентрировалось на текущих событиях и ближайшем будущем. Абвер плохо справлялся с этой задачей, так как в его распоряжении было очень мало времени на пересылку результатов расследования. Во время стремительных наступлений мы полагались в основном на передовую разведку и прощупывание обстановки самими боевыми подразделениями. Это вполне удовлетворяло нас, правда, теперь я уже с удивлением вспоминаю, какие точные выводы мы делали на основе такого примитивного материала. Провал летней кампании 1941 года положил конец этой стадии. Противник овладел инициативой — по крайней мере на тот период, — и нам предстояло в первую очередь составлять перспективные сводки о боеготовности и стратегических целях противника, если мы не хотели неприятных сюрпризов.

В этой ситуации я обратился к Канарису, пытаясь убедить его расширить сферы сотрудничества. Он был главой иностранного и разведывательного отделов ОКВ. Первый отдел следил за деятельностью наших атташе в дружественных и нейтральных странах. Второй — абвер — подразделялся на три службы:1-я служба — шпионаж, под руководством полковника Пьекенброка; 2-я служба — саботаж, под руководством полковника Лахузена;3-я служба — контршпионаж, под руководством полковника фон Бентивеньи. У абвера была собственная разведывательная сеть, в которой были задействованы, как и в британской службе, в основном свободные агенты, доказавшие свою надежность. Но у Канариса не было группы для анализа поступающей информации: сырые материалы поступали прямо к заинтересованным лицам, и интерпретация любой разведывательной информации зависела от интеллектуальных способностей реципиента. Ввиду отсутствия какого-либо систематического анализа, который бы шел параллельно со сбором информации из источников, находившихся в распоряжении абвера, важность некоторых сведений могла быть преувеличена, в то время как другие факты проигнорированы. (Из урока, который я почерпнул в процессе сотрудничества с абвером Канариса, я сделал надлежащие выводы, и, когда после 1945 года начала действовать организация Гелена, я сразу же создал аналитический отдел с высококвалифицированными специалистами; я делал все возможное, чтобы развеять миф, будто секретные службы должны опираться исключительно на секретные источники и игнорировать доступные — так называемую открытую информацию — газетные стенды и книжные магазины.)

У Канариса, конечно, были свои проблемы в 1942 году. С развалом многих его сетей в странах, ставших нашими врагами, с началом войны работать стало труднее. В Соединенных Штатах ФБР прикрыло практически все немецкие контакты; но, как я уже говорил, словоохотливые американские газеты и журналы позволяли ему закрывать брешь до восстановления связей. Еще одна проблема состояла в том, что с 1933 года нацистская партия под крышей так называемой Иностранной организации и СД Мюллера (служба безопасности) пыталась создать конкурирующую разведсеть, действуя зачастую дилетантски. Канарис оказался в неприятном положении, так как руководство ОКВ не предоставляло ему необходимую поддержку.

Главное управление имперской безопасности (РСХА), в которое гестапо, криминальная полиция и СД неофициально вошли в 1936 году и которое Гиммлер официально учредил в сентябре 1939 года, в частности, боролось за контроль над шпионской деятельностью и контршпионажем. В 1933 году Гитлер одобрил прошение министра обороны, и теперь Министерство обороны целиком отвечало за контршпионаж и контрсаботажные операции для защиты государства, национальной экономики и вооруженных сил. Но к 1935 году стало ясно, что Гиммлер и верный шефполиции Рейнхард Гейдрих не намерены следовать указу Гитлера. Так, в 1935 году было создано Специальное управление Штайна, которое проводило расследование по делам о предательстве в интересах гестапо, СД и вооруженных сил. Оно вошло в РСХА, стремясь фактически завладеть правами абвера. В ответ абвер переключился на самого Штайна, но он уехал за границу и под псевдонимом Пфайффер пытался работать на поляков и англичан (впрочем, не слишком успешно). Это явное вмешательство в сферу его влияния побудило Канариса сойтись ближе с доктором Вернером Бештом из РСХА. Вместе они разработали основу для сотрудничества, «десять заповедей» 1936 года, которые определяли основные сферы взаимодействия абвера с гестапо и СД и четко разграничивали их функции.

Два года спустя тщательно закамуфлированная зарубежная разведка СД была преобразована в 6-е Управление РСХА, возглавил которое в июне 1942 года Вальтер Шелленберг. В мае 1942 года, или спустя примерно месяц после моего назначения руководителем отдела «Иностранные армии Востока», между СД и абвером было достигнуто новое соглашение на основе так называемой «программы десяти пунктов», разработанной Шелленбергом. Переговоры вели Канарис и полковник фон Бентивеньи, с одной стороны, и руководитель 4-го Управления РСХА Генрих Мюллер — с другой. Только тогда шпионская деятельность СД за рубежом стала легальной, и Канарис вынужден был согласиться также на их военную разведку за рубежом. Эта уступка явилась началом заката абвера и предвещала передачу контроля над всей разведывательной службой в руки шефа РСХА Гиммлера. Несомненно, Вальтер Шелленберг был движущей силой, помогавшей СД прибрать к своим рукам шпионские и саботажные операции. Канарис всегда предупреждал меня, что Шелленберг — опасный противник; но он был умным и дальновидным человеком, и многие с уважением отзывались о его профессиональных качествах. Я слышал, что он хорошо сработался с людьми Канариса во времена сотрудничества между абвером и ведомствами государственной полиции; но все переменилось, когда Шелленберг стал руководителем разведслужбы Гиммлера. Канарис, сам человек высоких моральных принципов, возможно, считал, что верность Шелленберга не требует доказательств.

Свою первейшую задачу я видел в установлении тесных контактов между абверовской сетью Канариса и различными военными командованиями. В мирное время, если не считать информационных контактов с Министерством обороны, абвер был связан с военным командованием только на уровне военных округов в лице офицера 1с/А0. С мобилизацией даже эта тонкая ниточка оказалась разорванной, так как 1с/А0 теперь должен был действовать в полном объеме как разведчик в передовых штабах армейских соединений.

Организация Канариса владела высокомобильными передовыми разведывательными подразделениями, подчинявшимися трем контрольным станциям (под кодовыми названиями Валли I, Валли II, Валли III), укаждой из которых были свои задачи. Я попросил его разрешить мне контролировать подразделения абвера на восточном фронте, кроме Валли II (саботажные команды), которая мне не могла пригодиться в данной ситуации. Я сказал Канарису, что не буду никоим образом вмешиваться в их работу, но перед нами стоит задача найти более быстрый способ доставки информации командующим на фронтах. О его готовности сотрудничать свидетельствует то, что он согласился, не колеблясь ни секунды.

Первое, что я сделал, это переместил контрольную станцию Валли I с прежнего места дислокации — к востоку от Варшавы — в Николайнен, что находился в двадцати милях от главного полевого штаба армии (ОКХ) в Ангербурге, с тем чтобы связь между секретными разведподразделениями и моим отделом «Иностранные армии Востока» была как можно более быстрой. Валли I под командованием майора Германа Бауна контролировала агентов и особые разведывательные подразделения, действовавшие по всему восточному фронту; сам Баун был низкорослым кареглазым немцем, уроженцем России, который свободно, без акцента говорил и по-немецки и по-русски. Он оставался под контролем моего разведотдела до конца войны, а также после нее. Моя новая организация обеспечивала быструю передачу информации с линии фронта в отдел по двум параллельным каналам: первый — цепь офицеров 1с на каждом командном уровне и второй — абверовская цепь с посыльными на каждом уровне. Разведотдел на линии фронта докладывал обстановку одновременно офицеру 1с на уровне армии и абверовской передовой разведгруппе на уровне группы армий. Последний потом сравнивал эти отчеты и, в свою очередь, докладывал 1с на уровне группы армий и абверовской главной контрольной станции майора Бауна, Валли I. Баун в первую очередь докладывал моему отделу, используя и отчеты передовых разведгрупп, которые дошли до него, и результаты своих собственных абверовских операций. Ведомство Канариса, в свою очередь, получало копии всех отчетов, поступавших в отдел «Иностранные армии Востока». Наконец, для ускорения процесса связи я отдал приказ, чтобы ежедневная сводка составлялась одновременно на всех уровнях; в результате каждый офицер 1с был готов передать своему командованию исчерпывающую разведсводку уже к вечеру.

Следующий пример проиллюстрирует вышесказанное. Гитлер отдал приказ, согласно которому будущей весной первоочередной задачей будет являться наступательная операция на Кавказе.10 апреля 1942 года в моем первом кратком отчете генералу Гальдеру я утверждал, что русские скорее всего сконцентрируют свои главные силы на юге, хотя пока не совсем ясно, займут ли они пассивную оборонительную позицию или попытаются застать нас врасплох внезапной контратакой. За несколько дней до того, как фон Манштейн предпринял наступление — 8 мая, в отдел «Иностранные армии Востока» поступил следующий сигнал из абвера:

Иностранные армии Востока, 1-й сектор

Секретно. Подразделения абвера докладывают 13 апреля: член Центрального Комитета Носенко в разговоре из Куйбышева сказал редактору газеты «Правда», что на последнем совместном заседании Президиума Центрального комитета с Верховным командованием было решено перехватить оперативную инициативу у Германии, прежде чем она начнет наступательную операцию. Красной армии приказано перейти в наступление в дни майских праздников. 39.9/42 секретно майор Баун

Как видно, потребовалось много времени, чтобы отчет дошел до нас. 2 мая я показал его генералу Гальдеру. К тому времени появились и другие указания на то, что русские намереваются сорвать нашу атаку. И действительно, прежде чем мы приступили к запланированной второй стадии Кавказской операции, Красная армия внезапно 12 мая начала массированную атаку в районе Харькова. Благодаря директивам военного департамента и Генерального штаба не выпускать из рук инициативы через 16 дней Харьков был окружен, две русские армии разгромлены и взяты в плен 240 000 солдат.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.