Последние деньки жизни-праздника

Последние деньки жизни-праздника

К своему пятидесятилетнему юбилею в декабре 1759 года Елизавета сильно сдала. Все кремы, мази, пудры, ухищрения парикмахеров, портных, ювелиров были бессильны – приближалась безобразная старость. Для Елизаветы, как ни для какой другой женщины, был актуален жестокий афоризм Ларошфуко: «Старость – вот преисподняя для женщины». Она с ужасом смотрела в зеркало, которое уже не говорило ей, как царице из пушкинской сказки: «Спору нет, ты, царица, всех милее, всех румяней и белее».

Императрица Елизавета Петровна

Годы ночной, неумеренной жизни, отсутствие всяческих ограничений в еде, питье, развлечениях – все это рано или поздно должно было сказаться на организме царицы. Весь двор был напуган неожиданными ударами, которые стали преследовать Елизавету в самых неподходящих местах – в церкви, на приеме. Это были какие-то глубокие обмороки, продолжавшиеся довольно долго. После них Елизавета долго не могла оправиться, и, как вспоминает Екатерина II, в то время с ней нельзя было ни о чем говорить. Врачи полагали, что главной причиной обмороков является тяжелый процесс климакса, неуравновешенность и истеричность больной, а также нежелание придерживаться режима. Как и надлежит врачам ХVIII века, они выражались туманно и загадочно: «Несомненно, что по мере удаления от молодости жидкости в организме становятся более густыми и медленными в своей циркуляции, особенно потому, что они имеют цинготный характер». Рекомендации докторов: покой, клизмы, кровопускания, лекарства – все это было отвратительно Елизавете, знавшей в жизни только приятное, шумное и веселое. Даже выписанные ей лекарства приходилось запрятывать в мармелад и конфеты – как маленькой капризной девочке.

Все понимали, что наступают последние деньки жизни-праздника веселой дочери Петра. Да уж и веселой царицу назвать было трудно – все чаще уединялась она в Царском Селе, никого не принимала, стала сверх меры капризна, мрачна и плаксива. «Любовь к удовольствиям и шумным празднествам, – писал французский дипломат Лафермиер, – уступила в ней место расположению к тишине и даже к уединению, но не к труду. К этому последнему императрица Елизавета Петровна чувствует большее, нежели когда-либо, отвращение. Для нее ненавистно всякое напоминание о делах, и приближенным нередко случается выжидать по полугоду удобной минуты, чтобы склонить ее подписать указ или письмо».

Как-то неожиданно для себя она поняла, что в ее империи не все так уж благополучно, что до ее трона не долетают жалобы множества обиженных и гонимых чиновниками людей. Горечью проникнуты слова одного из последних манифестов Елизаветы: «С каким Мы прискорбием по нашей к подданным любви, должны видеть, что установленные многие законы для блаженства и благосостояния государства своего исполнения не имеют от внутренних общих неприятелей, которые свою беззаконную прибыль присяге, долгу и чести предпочитают». Елизавета требует срочно навести порядок в правосудии и всячески пресекать злоупотребления, о которых она, как оказалось, даже не подозревала. Впрочем, это и неудивительно – «беспечность, или умственная леность», о которых писали современники, характеризуя императрицу, властвовали над нею до конца, и сам этот манифест придумал Шувалов, что видно из его набросков, императрица же только подписала документ.

Не все благополучно было и в императорской семье. Семья была невелика: императрица, ее племянник великий князь Петр Федорович с женой великой княгиней Екатериной Алексеевной и сыном, цесаревичем Павлом Петровичем, родившимся в 1754 году. У тетушки с племянником сложились тяжелые отношения. Взойдя на престол, Елизавета сразу же выписала из Голштинии своего четырнадцатилетнего племянника – герцога Карла Петера Ульриха. Отец мальчика, герцог Карл Фридрих, умер в 1739 году, и этот единственный близкий родственник Елизаветы был брошен на произвол судьбы, пока, наконец, императрица не взяла его в Россию, чтобы вскоре крестить по православному обряду, назвав Петром Федоровичем, и затем назначить его своим наследником. Делалось это не по большой любви к сыну старшей сестры, а по необходимости – живя за границей, Карл Петер Ульрих мог представлять серьезную опасность для захватившей престол младшей дочери Петра. Теперь он оказывался в золотой клетке.

Своими манерами, обликом и поведением Петр Федорович раздражал императрицу. Он был инфантилен, капризен, проявлял черты человека необузданного и взбалмошного. «Умом и характером они были до такой степени несходны, – писала впоследствии Екатерина II, – что стоило им поговорить между собою пять минут, чтобы неминуемо повздорить. Это не подлежит никакому сомнению». Елизавета держала наследника престола в стороне от государственных дел, не доверяя ему ни в чем. В 1745 году его женили на ангальт-цербстской принцессе Софии Августе Фредерике – Екатерине Алексеевне, будущей императрице Екатерине II.

Как только родился великий князь Павел Петрович, Елизавета сразу же взяла младенца к себе и посвящала ему много времени. Сохранившиеся письма императрицы за последние годы говорят, что она просто пылала любовью к этому мальчику, глубоко и искренне интересовалась его здоровьем и воспитанием, думала о его будущем. Ходили упорные слухи, что Елизавета и Шуваловы задумали устранить великого князя Петра Федоровича и его жену от престолонаследия, выслать их в Голштинию, а престол передать Павлу, которого начали тщательно готовить к будущему великому поприщу.

Именно такого варианта и боялась Екатерина, начиная интригу с Бестужевым, а также с английским посланником Уильямсом, который снабжал великую княгиню деньгами. Как мы видим, не прошло и двадцати лет, как вновь на сцене – молодая, честолюбивая женщина, иностранный дипломат с тугим кошельком, опять интрига, переписка, переговоры, многозначительные улыбки на балах. Но Елизавета была решительнее Анны Леопольдовны. Заговор был быстро задушен в зародыше. Только страшным усилием воли Екатерина сумела выдержать личный допрос Елизаветы и ничем себя не выдать. Разумеется, с тех пор императрица стала испытывать еще меньше доверия к великокняжеской чете…