Глава восьмая Военное искусство реформации

Глава восьмая

Военное искусство реформации

Эпоха географических открытий. — Испанская школа. — Реформация и армии нового строя. — Рейтары. — Мориц Оранский; дисциплина, комсостав, тактика. — Густав Адольф; тактическая реформа; стратегия; сражение при Брейтенфельде. — Гражданская война в Англии. — Оливер Кромвель; новая армия; сражение при Насби.

Эпоха географических открытий. Древняя история знала высоко развитую государственность, капиталистическое хозяйство и его организующую силу. Военное искусство достигало значительного совершенства. Рим боролся армиями, представлявшими отдельные тактические единицы, располагавшими сложным аппаратом учета военнообязанных, арсеналами, цейхгаузами, обозными колоннами, благоустроенными госпиталями с врачами и т. д. В рамках военной организации коллектив растворял в себе отдельную личность. Человечество умело идти в ногу в политике, в тактике, в снабжении.

Вместе с переходом к натуральному хозяйству, который знаменовал гибель римской цивилизации и начало средних веков, имел место и общий организационный разброд. Утратились представления о дисциплине, о строевом обучении, о сколачивании людской пыли в войсковые организмы, о коллективном снабжении. Представление о государстве в корне переродилось, чиновника заменил хозяин, появился солдат на службе землевладельцу, вооруженную силу стало формировать не государство, а наиболее состоятельные хозяева, частнопредпринимательское начало глубоко внедрилось в военные понятия. Командования в средние века не было, руководство имело скорее политический, чем тактический характер. В рыцарском ополчении умственная и духовная деятельность нераздельно сливалась с физической; в каждом бойце был слит и тактик, и рядовой боец. На поле сражения имел значение только высококвалифицированный, наследственный воин; армии являлись очень скромными по числу, так как в организации не было поводьев, которыми вождь мог бы управлять массами.

Уже с XIII века мы можем проследить пробуждение новых идей, идущих в разрез со средневековыми тенденциями. Фламандские ремесленники, гуситские крестьяне, швейцарские горцы, английские и бургундские наемники, французские ордонансовые роты, янычары — все это явления нового порядка. Пробуждалось сознание слабости и негодности базирующихся на натуральном хозяйстве средневековых организационных форм; однако, еще не было экономического фундамента, на котором могли бы расцвести уже осознанные новые представления о военном искусстве. Начиная с XIII века, перешедшая в наступление Азия крайне стеснила экономические основы бытия европейских народов.

В конце средних веков (1453 г.) турки захватили Константинополь и тем увенчали овладение мусульманским миром всеми торговыми артериями, связывавшими Европу с Востоком. Однако, освобождение европейского Запада от экономической зависимости перед Востоком уже было близко. Наиболее фанатическая часть христианского мира вела в XV веке отчаянную борьбу с маврами — мусульманами на Пиренейском полуострове. У португальского инфанта дон Генрике Мореплавателя созрела смелая мысль — обессилить мусульман, нанеся сокрушительный удар по экономическому фундаменту их могущества.

Для этого надо было открыть новый путь для торговли с Индией. На церковные деньги был снаряжен ряд экспедиций, углубившихся вдоль западного берега Африки. Варфоломею Диацу в 1486 году удалось обогнуть мыс Доброй Надежды, а Васко де Гама в 1498 году достиг берегов Индии. В 1515 году португальский форт уже затруднял мусульманским судам выход из Персидского залива в Индийский океан. Движимые теми же стремлениями, испанцы направили в 1492 г. экспедицию Христофора Колумба; в 1545 году они овладели уже всем американским материком. Фердинанд Кортец в Мексике, а Пизарро в Перу захватили сокровища, стоимостью много более миллиарда золотых франков Европейская торговля оживилась. Барыши в 300 % при торговле с колониями стали нормальными. Капиталы начали расти бешеным темпом. Вместо обычных в средневековье 12 %, южно-германская фирма Фуггеров ежегодно зарабатывала с 1511 по 1527 г. от 54 до 92 % и увеличила свой капитал до двух миллиардов золотых франков.

В Европе денежное обращение усилилось, и появилось товарное производство. Постепенно народились элементы современного государства; феодализм был вынужден уступать им шаг за шагом. В военном искусстве новый экономический фундамент сказался молниеносной быстротой, с которой понятие о тактической единице, воскрешенное швейцарцами, распространилось по Европе.

В период жадного первоначального накопления капитала война велась армиями, образованными из любителей приключений, дорого продававших свою кровь; материальная часть усложнилась, артиллерия сделала большой шаг вперед и появилась на полях сражений. Побоища стали очень кровавыми, особенно в итальянские войны первой четверти XVI века — Мариньяно, Павия, Равенна.

В XVI, XVII и XVIII веках постепенно возродилось военное искусство античных народов; в технике новая Европа обогнала Рим уже с началом XVII века. По численности и организованности армий, по устройству их снабжения, армии XVIII века уже приблизились к древнеримским. В отношении общей воинской повинности Европа оказалась в силах достигнуть римского уровня лишь после толчка, данного французской революцией.

Труднейшим этапом на пути этой эволюции являлось воскрешение понятия о дисциплине, радикально утраченного в период натурального хозяйства средних веков. Только кое-где в монашеских и рыцарских орденах имелось представление о начальнике и приказе. В религиозных распрях XVI века понятие о дисциплине начало создаваться и расти. Широкое теоретическое обоснование дисциплины дал вождь католической контр-реформации, создатель замечательного своей спайкой ордена иезуитов, Игнатий Лойола, требовавший не только низшую ступень — дисциплину поступков, но и дисциплину мысли и воли. Мощь скованной железной дисциплиной организации сразу почувствовалась в отпоре, который иезуиты сумели организовать натиску идей реформации, но в войска эти идеи дисциплины еще не имели доступа. Католические армии представляли своеобразное сборище вольницы.

Эпоха возрождения, с ее светской, полуязыческой культурой, наложила своеобразный отпечаток на тактику и организацию ландскнехтов и особенно испанской пехоты; вплоть до 1630 г. испанцы оспаривали первенство в военном искусстве. Тили, по протестантским легендам — грабитель, разрушивший Магдебург, был последним хорошим полководцем обширной, но мрачной испанской школы (герцог Альба, Александр Парма).

Португальцы и испанцы недолго оставались во главе экономического развития Европы. Эти фанатичные народы находились слишком в плену у старого быта и не могли приспособить весь свой уклад к новым условиям.

Реформация, в ответ на католическую реакцию, выдвинула во второй половине XVI и первой XVII веков боевое направление протестантства — кальвинизм и пуританизм. Суровое учение Кальвина пустило корни в тех частях Европы, где более мощным потоком била новая экономическая жизнь и складывался новый тип делового и промышленного европейца. Родиной его была Женева — крупный торговый и особенно биржевой узел; отсюда оно распространилось по торговым и промышленным центрам Франции, захватило целиком деловую, северную часть Нидерландов и начало постепенно укрепляться в промышленных графствах — восточных и южных — Англии. Очищая веру, уничтожая пышные обряды, внося упрощения в костюм и образ жизни, кальвинист, однако, не делался монахом, презирающим материальное богатство; деньги для него являлись орудием борьбы, в деньгах представлялась скрытая власть, кальвинист выделялся своей бережливостью, переходившей в скупость, и на свои сбережения основывал крупные банкирские конторы и торговые фирмы. Скупо одетый, никогда не улыбавшийся, вечно занятый кальвинист являлся или офицером наемных войск, или фабрикантом, или ростовщиком. У кальвинистов и пуритан жизнь — это непрерывное исполнение долга. Они вырабатывали в себе волю, были методичны, не тратили лишних слов, обдумывали выражения, не давали хода своей фантазии, работали сами, не покладая рук, и не терпели бездельников.

Неуступчивость, воинственность, раздражительность, жадность к деньгам, педантизм, беспощадность к человеческим слабостям, преследование всего яркого и самобытного, высоко развитое чувство собственного достоинства — вот характеристика, которую дает пуританам Р. Виппер[131]. «Пуританизм и милитаризм — близнецы», «пуританизм, милитаризм и капитализм требуют тождественных добродетелей» — вот лейтмотив труда профессора Зомбарта[132]. И действительно, 18 добродетелей военнослужащего, по определению вдохновителя первого прусского короля, Давида Фасмана, данному в 1717 г., суть следующие: богобоязненность, разумность, сердечность, презрение к смерти, воздержанность, бдительность, терпеливость, нетребовательность, верность, послушание, почтительность, внимательность, нелюбовь к низким удовольствиям, честолюбие, нерезонерство, безукоризненная исправность в несении службы, образованность и хорошие природные свойства[133].

Этот идеал военного, к которому подошла протестантская Европа после ряда религиозных войн, очень далек от свирепого, буйного ландскнехта, имевшего отвращение ко всякому мирному труду и проводившего время в кутежах и игре в кости.

Смена идеалов отвечала резкому изменению, которое претерпело все военное дело в период религиозных войн, в значительной степени под влиянием идеологии боевого направления протестантства. В организации и обучении войск, в переходе к новым формам тактики прежде всего в Европе сказалось торжество нового типа деловых людей.

Реформация дала военному искусству рейтар — робкое осуществление тактической единицы в кавалерии, дала новый тип дисциплинированных войск, созданный Морицем Оранским и перенесенный Густавом-Адольфом в Швецию, Монтекуколи — в Австрию, Тюренном — во Францию и Петром Великим — в Россию. Английский пуританизм параллельно создал железнобоких Кромвеля.

Рейтары. История Греции и Рима дает очень мало примеров создания конных тактических единиц, превращения недисциплинированной конницы в регулярную кавалерию. Только Александру Македонскому и Ганнибалу удавалось подойти к разрешению этой задачи, несравненно труднейшей, чем спайка тактического коллектива в пехоте. Анархическое рыцарство, ничего общего с регулярной кавалерией не имело. Эпоха возрождения, создавшая тактические единицы швейцарцев, ландскнехтов, испанцев, оставила вопрос о коннице неразрешенным. Правда, легко вооруженная свита латника была изъята из состава копья и сведена в самостоятельные легко-конные части (шево-лежеры)[134]. Последний раз средневековые копья из пеших и конных встречаются в 1543 г. в сражении при Ландресси. Но конница продолжала представлять, сборище индивидуальных бойцов, а не тесно сплоченные части. Рыцари никогда не производили сплоченного удара. Де ла Ну, гугенотский капитан, написавший в плену в Испании очень любопытные «28 политических и военных дискуссий», обратил внимание, что, если сотня рыцарей пойдет с 200 шагов в атаку галопом, то в действительности ударят в копья не больше 25 рыцарей. У остальных — у кого пойдет кровь носом, или оборвется ремешок в снаряжении, или лошадь потеряет подкову. Таван (1505–1573 г.), при отсутствии сплоченности в коннице, рекомендовал встречать атаку на месте; хорошо, если перед фронтом конницы будет канава; если же двигаться в атаку, то медленным аллюром, накоротке с 15–20 шагов; если атака производится с дальнего расстояния или ведется галопом, то трусы получат возможность уклониться, и только один капитан ворвется в неприятельские ряды.

Эта тоска по сплоченности, по тактической кавалерийской единице, привела к господству в период гугенотских войн (1562–1595 гг.) родоначальника современной регулярной конницы — рейтарского полка. Нужно помнить о всем противоречии между конницей, представляющей людскую пыль, между рыцарской анархией — с одной стороны, и деловым духом новой Европы, чтобы объяснить себе те уродливые формы, в которые вылилась тактика рейтар, и признать за ней крупное новое слово.

В начале XVI века получил распространение пистолет. Французы в 1525 г. познакомились с этой «чертовщиной», по-видимому, чешского изобретения. Пистолет имел кремневый замок, выстрел производился одной рукой, фитиля не было — в изготовлении огнестрельного оружия был осуществлен огромный прогресс, по сравнению с аркебузой. Правда, пистолет давал возможность попадать в цель только на очень коротком расстоянии — лучший выстрел был на расстоянии 3 шагов. В 1540 г. появились первые рейтары — всадники, основное вооружение коих представлял пистолет. Рейтар не проходил высшей школы верховой езды и сидел не на дорогом рыцарском коне, а на простой обывательской лошади. Таван обратил внимание, что рыцарь должен с малых лет изучать свое искусство, а рейтаром становится человек на обывательской лошади в три месяца. А ведь время дорого, «теперь и в школах учат в три года тому, что — раньше требовало 10 лет; высшая школа верховой езды нужна только для конных дуэлей».

Рейтары часто имели до 6 пистолетов и строились глубокими массами, по 17 шеренг в глубину. Конная атака получила странный вид — рейтарская масса в порядке надвигалась к противнику, первая шеренга в упор разряжала свои пистолеты, отъезжала с последними выстрелами влево за фронт, после чего продолжала вторая шеренга и т. д. Тактика «улитки», «караколе», из пехоты была перенесена в конницу. Легкость обучения и ремонтирования вызвала быстрое размножение рейтарских полков. Вызывая потребность в обучении в сомкнутом строю, «караколе» могущественно дисциплинировало новую кавалерию[135].

Пистолетная тактика рейтар вызвала в пехоте потребность в увеличении числа мушкетеров; пикинеры, без прикрытия мушкетер, очень страдали от рейтар. В коннице, с пятидесятых годов XVI века, происходила упорная борьба между тонким построением тяжело вооруженных латников, с пикой, державшихся средневековой рыцарской этики, и демократическим созданием новых веков — рейтарами, в глубокой колонне, с пистолетом. Конные бои, с включением в них той сплоченности, дисциплины, того понятия тактической единицы, представителем коих являлись рейтары, стали гораздо кровопролитнее. Таван замечает, что раньше 500 рыцарей дрались 3–4 часа времени, и не было десятка убитых, а теперь в один час все поле усеивается валяющимися телами. Рейтары составляли главный плюс небольшой армии гугенотов Генриха Наваррского, особенно отличились в 1587 году при Куртрэ и в 1590 г. при Иври, позволили ему одолеть католическую лигу и сесть на французский престол. Квалифицированный боец на породистом коне оказался побежденным рядовым массовым бойцом на обывательской лошадке. Фундамент для развития современной конницы был заложен. Дисциплинировать рыцарей, создать из них коллектив оказалось настолько трудно, что линия наименьшего сопротивления в вопросе создания современной конницы пошла не по пути облегчения рыцарских доспехов и ремонтирования их менее массивными, более быстрыми лошадьми, а по пути подбора наилегче дисциплинируемых элементов, хотя и очень мало радующих сердце истинного кавалериста.

Мориц Оранский. Самый существенный перелом в истории военного искусства в новые века был произведен в армии Морица Оранского в борьбе за освобождение Нидерландов от испанского владычества. Голландцы — народ купцов и моряков по преимуществу — не отличались склонностью к военной службе, и их армия состояла из наемников-иностранцев, главным образом немцев. Предпосылкой новых шагов в военном деле явилось необычайное экономическое развитие Нидерландов, оказавшихся центром торговых сделок всей Европы; здесь кальвинизм сделал наиболее прочные завоевания, и отдельные гнезда его слились в одно целое. На этой почве новой деловой Европы развивалась новая наука. Спиноза в философии, Гуго Гроций в праве, школа Лейденского университета в филологии, голландская школа живописи — вот вехи, отмечающие нахождение в Голландии столицы мирового капитала. Упорный методичный характер голландцев, отвоевавший в тяжелой борьбе у моря огороды и пастбища, оказавшийся столь восприимчивым к капитализму и кальвинизму, также наложил свой отпечаток на реформу военного дела.

Историк и филолог Липсиус изучал римские военное искусство уже не только по Вегецию, но и по трудам Полибия, представляющим неизмеримо большую ценность. Он оттенил значение тонкого боевого порядка в сравнении с нагромождением в глубину многих десятков шеренг и указал на преимущества расчлененного боевого порядка перед сплошным, подчеркнув значение щелей между манипулами в построении римского легиона. Тогда как Макиавелли из изучения римского военного искусства вынес идею народной милиции, ученики Липсиуса — статхоудер (наместник) большей части восставших Нидерланд, Мориц Оранский, и его двоюродный брат, статхоудер остальной части, Вильгельм Людвиг, из изучения римской истории вынесли представление о дисциплине, как об основе римского могущества и римских побед. Ближайшие помощники обоих статхоудеров, Эверард фан Рейд, Симон Штевин, полковник Корнпут, «ученый человек, что не часто встречается между военными», были также большими поклонниками античного военного искусства. Мориц Оранский изучал на свинцовых солдатиках римские построения и производил особые опыты для сравнения оружия — современной ему пики и римского меча со щитом. Изучение римлян привело Морица Оранского к реставрации строевого обучения — искусства, которое знали древние и которое было утрачено в средние века. Была найдена команда «смирно», и предъявлено требование абсолютного молчания в строю. Был открыт шаг в ногу — этот наиболее прямой путь к объединению людей в коллектив; «шаг в ногу» — это, быть может, наиболее яркий символ развития культуры последних трех столетий. Было установлено, что римляне разделяли команду на подготовительную и исполнительную; до XVI века включительно в европейских армиях начальник отдавал только приказания, а теперь появилась команда, напра-во (rechts-um). Всего до 50 команд было переведено с латинского и греческого языков[136]. Войска начали производить строевое учение, о котором ландскнехты еще не имели понятия[137] в лагере и гарнизоне, во всякую погоду, солдаты учились маршировать, делать ружейные приемы, вздваивать ряды, исполнять повороты и захождение плечом. Производилось также обучение быстро строиться: солдаты расходились и по сигналу на трубе быстро восстанавливали строй. Современники удивлялись: испанцам нужен был час времени, чтобы построить 1000 солдат, а Мориц Оранский строил 2000 солдат в 22 минуты.

Трудные финансовые условия Испании заставляли на зиму распускать значительную часть солдат, сохраняя в терциях только ветеранов. Часто испанским войскам жалованье задерживалось на долгое время. Несмотря на фанатичное католико-национальное ядро, доведенные до отчаяния неполучением жалованья в течение 3-х лет, испанские терции теряли всякое подобие дисциплины, прогоняли начальников, выбирали вместо них «элито» и отправлялись грабить ближайшие города. Антверпен в 1574 году откупился от бунтующих испанских солдат крупной суммой, но в 1576 году подвергся ужаснейшему погрому, уничтожившему на два с половиной столетия мировую торговлю этого порта. Бунтовавшие терции в захваченных областях иногда устанавливали в свою пользу правильную систему налогов.

Мориц Оранский понимал, что все его усилия добиться установления дисциплины пропадут даром, если «комодитет», все, что причитается солдату — жалованье, паек, доля в добыче — не будет аккуратно выдаваться. С другой стороны, для него несомненно важнее было сохранять в рядах своей армии на зиму солдат, на обучение которых клалось столько труда, чем для испанцев. Поэтому Мориц Оранский применил все свое политическое искусство, чтобы убедить генеральные штаты аккуратно рассчитываться с армией. Каждые 10 дней, без малейшего опоздания, солдаты его армии получали свое жалованье. Эта регулярность платежа, неизвестная раньше, стала возможной вследствие экономического подъема Голландии. Падение римской денежной системы разрушило римскую дисциплину; европейская дисциплина возродилась вместе с капиталистическим хозяйством.

Нужно, чтобы понятие дисциплины глубоко укоренилось в армии, чтобы можно было заставить солдата выполнять фортификационные работы. Римляне окапывались на каждую ночь; средневековые рыцари, ландскнехты и испанские солдаты никогда не брались за лопату. В армии Морица Оранского дисциплина поднялась столь высоко, что фортификационные работы получили широкое применение. При осаде Стинвейка в 159 г. Мориц Оранский развил окопные и минные работы. Испанские солдаты со стен города напрасно ругали осаждающих, что они променяли пику на лопату и из воинов обратились в грязных мужиков. После 44 дней обороны и взрыва двух больших мин храбрый комендант Кокуэль был вынужден сдаться: «Меня победили не оружием, а лопатой, нас похоронили, как лисицу в норе»… В следующем году, при осаде Гиртрунденбурга, Мориц Оранский устроил, кроме циркум-валационной линии, и контрвалационную линию; перед ней остановилась бессильной девятитысячная испанская армия Мансфельда, прибывшая на выручку. В бездействии испанские солдаты были вынуждены смотреть на успехи осаждающих и на сдачу гарнизона. На современников это произвел впечатление воскрешения искусства, помощью которого Цезарь овладел Алезией. Вильгельм Людвиг поздравлял Морица в таких выражениях: «Вы доказали замечательным примером превосходство методичности и работы над грубой силой. Ваша осада восстановила античное военное искусство, которое до сих пор недостаточно оценивалось, которое невежды осмеивали и которое оставалось незнакомым или не применялось даже выдающимися полководцами нашего времени».

Командный состав. Глубокий перелом происходил и в командном составе. До Морица Оранского капитан являлся вождем и передовым бойцом своей роты. Вне боя занятий не было ни у начальников, ни у солдат. В лагере царило вино и азартные игры, которые занимали досуги. Учила молодого солдата исключительно рутина — лишь постепенно он перенимал сноровки ветеранов. Теперь от офицера потребовались знания: латынь, чтобы получить возможность изучать искусство древних, математика и техника, чтобы руководить атакой и обороной крепостей, форма, в которую стала выливаться война за освобождение Нидерландов; офицер должен был стать квалифицированным специалистом в области строевого учения, т. к. теперь на него выпала задача — воспитать и обучить солдата, стать его творцом. Новое направление вызвало, разумеется, протесты поклонников рутины — шурин и ментор Морица Оранского, кавалерийский генерал граф Гогенлое, преследовал насмешками его работу и попытался даже организовать открытое противодействие в армии новому курсу, опираясь на всех тех, кому учение представлялось органически противным. Но эта оппозиция была сломлена. Характер корпуса офицеров начал изменяться. Авантюристы стали исчезать. Представители образованных и господствующих классов перестали презирать военную службу и постепенно начали наполнять ряды командного состава. Морицу Оранскому пришлось открыть борьбу на другом фронте. Все реформы он проводил в жизнь при самой запутанной и тормозящей всякий шаг вперед конституции Нидерландской республики. В частности, он не имел права назначать на командные должности, а мог только утверждать одного из двух кандидатов, которых представляли ему на открывшуюся вакансию генеральные штаты. Чтобы избежать выдвижения людей, сильных политической протекцией, но мало опытных в военном деле, Мориц Оранский ввел, как правило, требование — выслужить ценз — отбыть три года в должности, чтобы получить права производства и назначения на очередную высшую должность. Начало чинопроизводству было положено.

В виду значительного увеличения работы, выпадавшей на офицера, число начальствующих лиц было увеличено; вместо 400–500 человек штат роты был сокращен до 100, на которых приходилось 28 офицеров и унтер-офицеров; увеличение процента начальствующих лиц привело к тому, что начальствующим в роте приходилось уплачивать столько же жалованья, сколько солдатам. Расходы увеличились вдвое, но зато, замечает Вальгаузен, полк в 1000 солдат Морица Оранского стоил 3000 других солдат.

Тактика. Только эти существенные предпосылки — установление крепкой дисциплины и подготовка соответственного офицерского корпуса — позволили Морицу Оранскому провести существенную тактическую реформу. Испанская терция, дробление на 3 части грубой колонны швейцарцев — была оправдана в истории, так как соответственно этому делению несколько повысилась испанская дисциплина и народилось большее число испанских командиров, способных командовать самостоятельной тактической единицей. Дальнейшие успехи Морица Оранского в поднятии дисциплины и в подготовке офицеров позволили ему сократить число шеренг с 40–50 до 10, иногда даже до 6 шеренг, и попытаться воскресить манипулярный боевой порядок римского легиона в виде построения поротно. Пикинеры составляли в его армии ¹/₃, а мушкетеры — ²/₃. Пикинеры представляли центр, мушкетеры — крылья тех небольших единиц, на которые разбился боевой порядок Морица Оранского. Строились преимущественно в три линии, по-видимому, с интервалами по фронту, придававшими боевому порядку шахматный вид. Мушкетеры могли прятаться за пикинеров, пикинеры второй и третьей линии могли запирать образующиеся в первой линии интервалы. Порочность этого хрупкого боевого порядка основывалась исключительно на дисциплине и доверии солдат к начальникам, на большой подвижности мелких частей, на уверенности управления.

Моральные качества испанской пехоты, имевшей хорошее национальное ядро, были по природе выше качеств пехоты Морица, не имевшей такого ядра и составленной исключительно из наемников-иностранцев. Природе было противопоставлено искусство — римский центурион возрождался в Европе. Мориц Оранский, однако, не рисковал своей небольшой армией, на отделку которой было положено столько старания, в полевых сражениях с сильной традициями и могущей гораздо легче пополнить свои потери испанской армией. За долгий ряд кампаний, только в 1600 г., при Ньюпоре, дело дошло до столкновения в поле: испанцы имели 12 тысяч пехотинцев и 3000 кавалеристов против 12 тысяч пехотинцев и 1500 всадников Морица Оранского. После 3-х часового боя сражение окончилось таким образом, что Мориц Оранский мог утверждать, что он не потерпел неудачи; его фронт выдержал, не был прорван бурным натиском испанцев. Этот единственный полевой бой с покрытой славой, непобедимой испанской пехотой еще более упрочил позицию военной реформы. Весь протестантский военный мир съезжался в армию Морица Оранского изучать новое военное искусство.

Неудачными подражателями Морица Оранского оказались чехи — протестанты, которые восприняли внешние формы его тактики, но не позаботились поднять на соответствующую высоту внутренние качества войск и командного состава. В начале тридцатилетней войны их жидкий и дырявый боевой порядок был прорван и наголову разбит воспитанной в духе испанской тактики армией Тилли (при Белой Горе, 1620 г.), и Чехия заплатила за свои ошибки утратой самостоятельности на триста лет. Задачу доказать правильность пути, выбранного Морицем Оранским, взял на себя шведский король Густав-Адольф.

Дисциплинированный Морицем Оранским солдат перестал быть пугалом мирного населения. В 1620 г. венецианский посланник в Нидерландах, Джироламо Тревизаго, доносил, что постоянная армия в мирное время содержится в составе 30 тысяч человек и 3600 лошадей. «Я думаю, ни в одном государстве войска не содержатся в таком порядке, как здесь. Солдаты каждые 10 дней получают жалованье, уплата не задерживается ни на один час. Здесь царствует безусловное послушание при умеренной строгости по отношению к преступникам. Частные лица предлагают солдатам снять помещения в их домах. Города имеют от войск огромную прибыль».

Густав-Адольф. К началу XVII века Швеция представляла единое государство; центральная власть уже одержала в Швеции победу над феодализмом; власть королей, опиравшаяся на рейхстаг, в котором, кроме дворянства, духовенства и буржуазии, были представлены и крестьяне, была сильнее, управление более централизовано, чем в германских княжествах. Поэтому, несмотря на бедность шведов и редкое население, Швеция в XVII и начале XVIII веков получает возможность выступить в роли великой европейской державы. Карл IX, отец Густава-Адольфа, начал принуждать господствующий класс — дворянство — занимать командные посты в армии и в управлении государством, политика, которую через 100 лет с большим успехом усвоили Пруссия и Россия. Таким образом, офицерский состав шведской армии первый получил национально — дворянский характер. Представительство крестьян в рейхстаге, устраняя феодальное средостение между государством и крестьянством, позволило шведским королям использовать национальное и религиозное одушевление и ввести в дополнение к добровольной вербовке рекрутский набор. Таким образом, шведская армия получила еще более сильное национальное ядро[138], чем испанская армия, и по своему составу существенно превосходила случайный материал, наполнявший армию Морица Оранского. Однако, шведская армия еще была далека от однородности состава армий XIX века: в ее состав входили в значительном количестве комплектованные иностранцами, преимущественно шотландцами, части; в течение войны армия комплектовалась, главным образом, местными средствами; на следующий день после сражения под Брейтенфельдом пленные из рядов католической армии Тилли были поставлены в строй протестантской армии Густава-Адольфа.

Несмотря на хороший дух, царивший в шведской армии, Густав-Адольф стремился базироваться на суровой дисциплине. С именем этого великого полководца связано изобретение и введение в армию наказания шпицрутенами. Виновного протаскивали или прогоняли сквозь строй между двумя шеренгами солдат, из коих каждый обязан был нанести удар палкой по спине преступника. Введение этого ужасного наказания, которое, при большой длине строя, к которой приговаривался виновный, представляло квалифицированную смертную казнь, было замаскировано Густавом-Адольфом громкими словами — рука палача бесчестит солдата: солдат, наказанный палачом, не может продолжать службу в рядах войск; товарищеская же рука солдата не бесчестит, и потому для провинившегося солдата, которому предстоит нести дальнейшую службу, и вводятся шпицрутены.

Тактическая реформа. Превосходство Густава-Адольфа над другими полководцами тридцатилетней войны заключалось в его обширных военных знаниях и в его умении поднять дисциплину и поддерживать порядок. В тесной связи с ростом дисциплины в шведской армии находились и введенные Густавом-Адольфом тактические реформы: тогда как войска других армий на походе шли, по выражению современника, как «стадо скота или свиней», — шведская армия в строю всегда сохраняла равнение и дистанции. Свои дисциплинированные и тренированные строевыми учениями войска Густав-Адольф мог располагать не глубокими терциями испанцев, и даже не в 10-ти шереножном строю Морица Оранского; пехота Густава-Адольфа строилась только в 6 шеренг[139], кавалерия — в 3 шеренги. В пехоте Густава-Адольфа количество мушкетеров равнялось двум третям, а пикинеров — одной трети. В течение тридцатилетней войны пикинеры постепенно вовсе исчезли.

В комплектовании кавалерии также произведены были изменения, старый принцип рыцарского копья держался в кавалерии очень долго — даже рейтарские полки комплектовались не одиночным набором, а наймом латника с его свитой. Первые шеренги глубоких строев и их фланговые ряды составлялись из одной категории всадников, а внутренность построения наполнялась вторым разбором. Шведская конница получила вполне однообразное комплектование, явилась уже вполне регулярной кавалерией и порвала с чисто пистолетной тактикой, господствовавшей в начале XVII века. Густав-Адольф отменил «караколе»[140] и потребовал от своей кавалерии настоящей атаки; только всадники первых двух шеренг получили право раз выстрелить из пистолета, центр тяжести был перенесен на палаши. Конница Густава-Адольфа не соединялась в отдельные большие массы, а распределялась по фронту, в перемежку с пехотой Такое распределение вызывалось, преимущественно, отсутствием штыка у пехоты, исчезновением пикинеров и обусловливаемой этим обстоятельством односторонностью пехоты, неспособностью ее к производству натиска.

Пехота все более специализировалась на огне. Чтобы еще больше усилить ее огневое действие, Густав-Адольф ввел многочисленную легкую артиллерию, в виде батальонных пушек. В эту эпоху артиллерия была еще вовсе не милитаризована, перевозилась, как и обоз, гражданскими приемами транспортирования и обслуживалась при осадах крепких пунктов с подряда; поэтому, хотя артиллерийская техника уже в 1512 г., под Равенной, показала себя на достаточной высоте, артиллерия в полевых сражениях играла более, чем второстепенную роль. Густав-Адольф обучил свою пехоту обслуживанию батальонных орудии и, чтобы сделать маневрирование их на поле сражения независимым от немилитаризованных обозных, сконструировал особенно легкую материальную часть. Шведская пехота на поле сражения обходилась без лошадей, таская за собой на лямках свои батальонные пушки.

Шведская армия строилась в две линии. Шведский боевой порядок значительно расползся по фронту; современники видели в нем не столько активные свойства, как оборонительные: Густав-Адольф создал из людей нерушимую живую стену. Отдельные роды войск находились в теснейшем взаимодействии. В тех случаях, когда шведская пехота, как под Брейтенфельдом, перестраивалась в 3-шереножный строй, плотность боевого порядка оказывалась около 6 человек на 1 шаг по фронту; этого уровня плотность боевых порядков держалась затем довольно точно в течение двух с половиной столетий. Прусская армия в 1870 году развертывалась так же, имея в среднем 6 человек на 1 шаг по фронту, и только эволюция военного искусства в XX веке вызвала ряд резких скачков в сторону расширения и разрежения боевых построений.

Стратегия Густава-Адольфа являлась методичной и осторожной. По высадке в Германию, долгое время было уделено Густавом-Адольфом на захват укрепленных пунктов в Померании, чтобы обеспечить себе базирование[141]. 1? года прошло до первого сражения. К сражению Густав-Адольф обращался в исключительных случаях, при благоприятных условиях, когда цель операции не могла быть достигнута маневром; сражения этой эпохи приходятся, преимущественно, на осень, и бой дается, в сущности, для того, чтобы выгадать себе и лишить противника хороших зимних квартир. Однако, гражданский характер 30-тилетней войны, с переходом колеблющихся государств — Бранденбурга, Саксонии, — то на сторону одной коалиции, то на сторону другой, с наличием в разных частях страны католических и протестантских центров, предоставлявших наступающему возможность повсюду найти для себя удобные опорные точки, могущественное вмешательство политики в стратегию, крайне резкие противоречия между освещением событий с католической и протестантской точек зрения — все это крайне осложняет изучение 30-тилетней войны, и с историей этой войны современная наука еще не вполне справилась[142]. Густаву-Адольфу, который вмешался в войну на двенадцатый год и действовал уже в сильно разоренной стране, пришлось позаботиться, в целях сохранения порядка и дисциплины армии, о снабжении ее подвозом с тыла. Густав-Адольф закупил в России для этой цели значительные грузы хлеба. Однако, в особенности с его смертью, шведская армия широко пользовалась и реквизициями. К концу 30-тилетней войны дисциплина у шведов сильно упала, и они обратились почти в таких же одичалых бандитов, как и другие участвовавшие в этой затяжной войне армии. Реформа снабжения в век Густава-Адольфа уже висела в воздухе, но на пути к переходу на магазинную систему Густав-Адольф сделал только первые шаги. Исторические памятники обрисовывают перед нами продолжительный и постепенный переход к магазинной системе снабжений, и роль реформаторов тыла, по-видимому, скорее следует приписать Летелье и Тюренну, чем Густаву-Адольфу. Армия Густава-Адольфа была еще одета в крестьянское платье, и каждому солдату разрешалось иметь в походе свою жену; государство еще недостаточно обслуживало солдата, и обходиться на походе без помощи женщины ему было трудно.

Сражение при Брейтенфельде. Типичным для тактики Густава-Адольфа является его первое сражение в 30-ти-летнюю войну, состоявшееся на второй год после его высадки в Германию, 17-го сентября 1631 года, под Брейтенфельдом. Густав-Адольф располагал 39 тысячами, в том числе 23 тысячи шведов и 16 тысяч саксонской милиции; в состав его армии входило 13 тысяч кавалерии и 75 пушек. Принимая во внимание слабость саксонцев, силы имперской армии под командой талантливого представители испанской школы, генерала Тилли — 36 тысяч старых солдат, надо признать равными. У имперцев в армии было 11 тысяч конницы и только 26 пушек. Имперцы располагались у Лейпцига, в Саксонии, и опустошали земли этого государства, вступившего в союз, с Густавом-Адольфом. Под давлением саксонского курфюрста Густав-Адольф решил атаковать Тилли. Имперцы выдвинулись на 7 верст к северу от Лейпцига и расположились на небольших пригорках восточнее сел. Брейтенфельд. Масса пехоты Тилли построилась в духе испанской тактики, в 14 терций, сведенных в 4 бригады, по 5–6 тысяч в каждой. 6 кавалерийских полков прикрыли справа эти колонны; левое крыло под командой генерала Папенгейма состояло из 12 лучших кавалерийских и одного пехотного полков. Небольшой ручей Лобербах протекал в двух километрах перед фронтом. Весь боевой порядок был вытянут в одну линию, — без каких-либо резервов или уступов позади; фронт был прерывчатый и растянулся на 3? километра.

Шведско-саксонская армия, наступая с севера, первоначально развернулась против имперской армии на таком же широком фронте, в две линии: первая линия образовывала сплошной фронт; часть шведской пехоты перешла в трехшереножный строй, чтобы не оставлять на фронте разрывов. Но при наступлении, в целях более удобной переправы через представлявший некоторое затруднение ручей Лобербах, шведско-саксонская армия приняла к западу. Саксонцы, находившиеся на левом фланге шведов, оказались перед центром Тилли. Обе армии имели возможность развить охват правым крылом. Папенгейм, чтобы парировать эту опасность, решительно оторвался с левым кавалерийским крылом имперцев от центра и ушел влево — настолько, что сам получил возможность охватить шведов с запада.

Тилли, желая дать время своей артиллерии, расположенной на холмах, обстрелять развертывающийся боевой порядок неприятеля, отказался от мысли атаковать неприятеля в момент переправы и повел бурную атаку, когда шведы и саксонцы приблизились к его позиции. Саксонская милиция, охваченная с востока кавалерией, ни на минуту не задержала натиска глубоких колонн имперцев и обратилась в бегство. Левый фланг шведов был открыт. Но Тилли не скоро удалось привести в порядок и повести в атаку на фланг шведов свою пехоту, увлекшуюся преследованием саксонцев. Одна из четырех бригад, увлеченная преследованием, так и не вернулась на поле сражения.

Папенгейм, между тем, выслав кавалерийский полк Фюрстенберга атаковать шведов с тыла, повел фланговый удар. Шведской армии, ослабленной бегством союзников, угрожало полное окружение полуторными силами врага. Но у шведов имелась вторая линия, и тактика шведской кавалерии, перемешанной с отрядами мушкетеров, была выше пистолетной тактики имперской кавалерии. Против Фюрстенберга из второй линии были высланы достаточные силы, которые нанесли ему поражение. Для отражения Папенгейма правое крыло первой линии было продолжено загибом, образованным из состава второй линии.

Против 7 тыс. кавалеристов Папенгейма здесь дрались 4 тыс. шведской конницы и одна бригада (немного более 2 тыс.) шведской пехоты. Атаки Папенгейма встречались залпом шведских мушкетеров и короткими контратаками кавалерии. Бой на этом крыле не получил решительного развития; Папенгейм ночевал на поле сражения и отступил на следующее утро.

На восточном участке сложился центр тяжести. 6 кавалерийских полков правого имперского крыла, которым почти не пришлось действовать против саксонцев, первые повернули против открытого шведского фланга и, не дожидаясь прибытия своей пехоты, повели атаку. Густав-Адольф развернул здесь из второй линии 2 бригады пехоты и 4 тыс. конницы, собранной из 1-й и 2-й линий. Имперская конница потерпела поражение и, преследуемая шведской конницей, бежала с поля сражения. Ее уже не было к тому моменту, когда Тилли привел в порядок 3 пехотных бригады и повел их в атаку на шведов. Однако, окруженные шведской конницей вынуждаемые к остановкам атаками то с флангов, то с тыла, они не смогли развить своего натиска и остановились. А остановка глубоких колонн равносильна их смерти. Скоро они оказались облепленными шведскими мушкетерами и шведской легкой артиллерией, которые с небольшого расстояния расстреливали беспомощные колонны. Только небольшой части имперской пехоты удалось вместе с Тилли пробиться на север.

В этом сражении обращает на себя внимание удивительно тесное взаимодействие родов войск в шведской армии — пехота, кавалерия и артиллерия беспрерывно поддерживали и выручали друг друга. Очевидной слабостью имперской армии являлось отсутствие второй линии и каких бы то ни было резервов. Если бы Тилли атаковал саксонцев половиной своей пехоты, вероятно, он достиг бы такого же успеха и имел бы возможность немедленно же развить его атакой шведов во фланг. Вынужденный совершить этот маневр пехотой, принимавшей участие в первой атаке, Тилли дал шведам драгоценное время, чтобы защититься от намечаемого удара. Линейный порядок в этом бою вышел победителем над колонной, главным образом, благодаря кавалерии. Из 7 бригад шведской пехоты в серьезный бой вступили только три бригады. Сплошной фронт шведов показал здесь и невыгоды сплошных построений — противник разделился и повел два очень опасных фланговых удара; однако, соображения в пользу колонн и в пользу прерывчатости боевых порядков начали учитываться в теории только в XVIII веке (Фолар), на практике — только армиями французской революции; для ближайшей же эпохи законом стал сплошной линейный боевой порядок, развивавшийся из образца, данного Густавом-Адольфом, с сосредоточением кавалерии на оба крыла после того, как пехота получила штыки.

Гражданская война в Англии (1642–1649) представляет, с точки зрения военного искусства, только частичный интерес. Англия, в особенности после потери своих французских провинций, проявляла мало интереса к развитию своих сухопутных сил; в 1627 г. английский десант у Ла-Рошели оказался вооруженным еще луками и стрелами; английские войска в начале гражданской войны находились далеко ниже уровня военного искусства, достигнутого на континенте в период тридцатилетней войны. Огромная эволюция английской армии за время гражданской войны осталась явлением чисто местным и не дала ростков на континенте. Однако, английская революция выдвинула облик такого гениального милитариста, как Кромвель, создала столь оригинальный процесс милитаризации целой революционной партии, открыла нам картины таких крупных военных достижений, что историк военного искусства не может обойти ее молчанием.

Первые 3 года войны с обеих сторон боролись армии, в которых было очень мало демократических тенденций и много пережитков средневековья. Клички «кавалеры» и «круглоголовые» не должны вызывать у нас ошибочных представлений о классовом составе первых армий гражданской войны. Сторонники парламента и сам Кромвель носили такие же букли на голове, как и сторонники короля[143]. За парламент стояли преимущественно промышленные и торговые графства Англии, за короля — земледельческие; поэтому, в составе парламентской армии было много горожан, у короля были шире представлены помещики, но командные должности в обеих враждующих армиях были заняты представителями тех же английских аристократических фамилий.

Пехота в обеих армиях была весьма посредственна. Обе стороны старались вербовать кадры младших начальников из лиц, получивших опыт в 30-тилетней войне. Парламентская пехота в Лондоне обучалась немецкими унтер-офицерами Но традиции ландскнехтов не импровизируются. Пехота играла жалкую роль в сражениях гражданской войны Она была бессильной развить какой-либо удар. Пехотные массы обеих сторон, образовавшие центр армий, останавливались в нескольких шагах друг от друга и вели нервный и не слишком убийственный огонь из мушкетов. Пика совершенно не применялась в бою и к концу войны была выброшена из вооружения пехоты.

При таких жалких тактических достижениях пехоты, центр тяжести армий, как это является нормальным в гражданских войнах, был перенесен на конницу, достигавшую часто половины состава всей армии. Пехота на полях сражений выжидала исхода боя конных крыльев. Все политически активные и более надежные боевые элементы устремились в конницу.