Египетские ночи

Египетские ночи

Людовик IX был хорошим сыном. Он любил свою мать Бланку «превыше всех созданий» – так говорил он сам. И вот теперь он оставляет ее полной печали. Взглянув на сына в облачении крестоносца, королева не смогла сдержать рыданий. Как запишет очевидец – она «была поражена трепетом, как будто увидела его мертвым». А ведь он никогда не покидал ее – ни в радости, ни в горе! Увы, поводов печалиться в последнее время было куда больше… Огнем и мечом прошлись по Европе татары. Во всех городах Европы служились тогда молебны об отвращении страшной опасности. Как и другие монархи, Людовик ожидал нашествия с поистине христианской покорностью, как наказания свыше, – настолько неотвратимым казалось это бедствие. «Когда сей ужасный Поток Гнева Господня царил над нами, – расскажет после Мэтью Парижский, – королева Бланка вскричала: „Король Людовик, сын мой, где вы?“ Он, подойдя, спросил: „Мать моя, что вам угодно?“ Тогда она, испуская глубокие вздохи и разражаясь потоками слез, сказала ему с решительностью незаурядной дамы: „Что же делать, сын мой, при сем ужасном обстоятельстве, невыносимый шум от которого доносится до нас? Мы все, как и святая блаженная Церковь, осуждены на общую погибель от сих татар!“ На эти слова король ответил печально, но не без божественного вдохновения: „Небесное утешение поддерживает нас! Ибо если эти татары, как они себя именуют, дойдут до нас или мы пойдем за ними в те места, где они живут, то все равно – мы пойдем на небеса“. Таким образом, он сказал: побьем ли мы их, или сами будем побиты ими – мы все равно пойдем к Богу, как верующие ли, как мученики ли. И замечательное слово это ободрило и воодушевило не только дворян Франции, но и простых горожан…»

Как темная лавина, пронеслись наследники Чингисхана по городам. Умирая, он разделил свое огромное государство между сыновьями. Улус (владение) старшего, Джучи, начинался в Сибири, а заканчивался там, «куда смогут дойти копыта лошадей». Бату, внук Чингисхана, в 1237 году решил, что монгольским коням вполне по силам обскакать весь континент. Разгромив Русь, он отправился дальше – в Польшу и Венгрию.

За месяц пали крупнейшие польские города – Люблин, Сандомир, Краков. Силезский князь Генрих, собрав весь цвет польского и немецкого рыцарства, пытался преградить путь Орде под Легницей – но победа оказалась благосклонней к захватчикам. Разорив окрестности, монголы, отутюжив Моравию, проникли дальше – в самое сердце Венгрии. Их путь лежал через Карпаты, по заснеженному перевалу. Но и горы не остановили степных сыновей. Они легко преодолели засеки, которые приказал устроить на перевале Бела IV, король Венгрии, и разбили ожидающий в засаде отряд.

Во все концы страны разослал Бела гонцов с окровавленными шашками наголо, призывая к мобилизации. А потом с войсками заперся за крепостной стеной в городе Буде. Хронист описывает, что, увидев с горки расположение неприятеля, Бату радостно воскликнул: «Эти не уйдут из моих рук, так как они сгруппировались в одну кучку, как в овчарне!» Но на то, чтобы взять крепость, могло уйти несколько месяцев – и татары решили выманить защитников на равнину. Они начали медленный отход. Венгерский король, как и его предшественники, поддался на удочку, и в начале апреля 1241 две армии встретились на реке Шайо, разлившейся от весеннего половодья.

То, что случилось дальше, и заставило всю Европу трепетать перед названием «татары». Незадолго до рассвета на рыцарей, защищавших мост, обрушился ливень стрел и камней, «сопровождаемый громоподобным шумом и огненными вспышками». Сопротивляться этому натиску было невозможно, и монголы ворвались на западный берег. Завязалось жестокое сражение – но оказалось, что это был лишь отвлекающий манёвр. Нежданно-негаданно 30 тысяч человек, форсировав реку, ударили венграм в тыл, в считаные минуты разрубив кольцо из скованных вместе фургонов. По свидетельству Фомы Сплитского, «во втором часу дня все многочисленное татарское полчище словно в хороводе окружило весь лагерь венгров. Одни, натянув луки, стали со всех сторон пускать стрелы, другие спешили поджечь лагерь по кругу. А венгры, видя, что они отовсюду окружены вражескими отрядами, лишились рассудка и благоразумия и уже совершенно не понимали, ни как развернуть свои порядки, ни поднять всех на сражение, но, оглушенные столь великим несчастьем, метались по кругу, как овцы в загоне… Несчастная толпа венгров, отчаявшись найти спасительное решение, не представляла, что делать… король и князья, бросив знамена, обращаются в бегство… по всему пути валялись тела несчастных… жалкие остатки войска, которыми еще не насытился татарский меч, были прижаты к какому-то болоту, и другой дороги для выхода не оказалось; под напором татар туда попало множество венгров, и почти все они были поглощены водой и илом и погибли».

Через несколько часов огромная венгерская армия фактически перестала существовать. 70 тысяч человек навсегда остались лежать на берегах холодной Шайо… Вскоре захватчики выйдут к берегам Адриатики – и лишь известие о смерти великого хана Угэдэя спасет Европу от дальнейшего варварского нашествия. Монголы уйдут за Волгу, оставив о себе зловещее воспоминание: «Те люди малого роста, но груди у них широкие. Внешность их ужасная: лицо без бороды и плоское, нос тупой, а маленькие глаза далеко друг от друга отстоят. Одежда их, непроницаемая для холода и влаги, составлена из сложенных двух кож (шерстью наружу), так что похожа на чешую; шлемы из кожи или железа. Оружие их – кривая сабля, колчаны, лук и стрела с острым наконечником из железа или кости, которая на 4 пальца длиннее нашей. На черных или белых знаменах своих имеют пучки из конских волос. Их кони, на которых ездят без седла, малы, но крепки, привычны к усиленным переходам и голоду; кони, хотя не подкованные, взбираются и скачут по горам, как дикие козы, и после трехдневной усиленной скачки они довольствуются коротким отдыхом и малым фуражом. И люди много не заботятся о своем продовольствии, как будто живут от самой суровости воспитания: не едят хлеба, пища их – мясо и питье – кобылье молоко и кровь. С собой ведут много пленных… гонят их перед собой в бой и убивают, как только видят, что они не идут слепо в бой. Сами монголы неохотно идут в бой. Если же кто из них будет убит, тут же его без гроба закапывают. Почти нет реки, которую они не переплыли бы на своих конях. Через большие реки все-таки приходится им переплывать на своих меховых бурдюках и лодках. Шатры их из полотна или из кожи. Хотя их огромное полчище, но нет в их таборе ни ропота, ни раздоров, они стойко переносят страдания и упорно воюют…»

Так описал татар Фома из Сплита. За какие-то четыре месяца монголы одержали верх над христианским миром, армии которого многократно превосходили их числом! Не пощадили они и Святой земли – в это же самое время Антиохийское княжество сделалось их добычей. А тут еще египетский султан Айюб взял на службу отряд ховарезмийцев – кочевого племени, известного своими дикими наездами и необузданной отвагой. 10 тысяч всадников, повергая в ужас население Палестины, не щадили никого. Иерусалимский патриарх Роберт в панике бежал в Яффу, а вслед за ним и другие христиане. Неожиданно «…между ними вдруг разнесся слух, что на воротах оставленного города развевается христианское знамя. Это была коварная хитрость ховарезмийцев, действительно обманувшая многих. Беглецы возвратились в покинутый ими Иерусалим и здесь были окружены неприятелем, который погубил в этот день до семи тысяч человек, частью в городе, частью в окрестностях его по дороге в Яффу. Завладев Иерусалимом, дикие хищники перерезали в нем всех христиан, разграбили церкви и не пощадили могилы иерусалимских королей…» (Ф. И. Успенский, «История Крестовых походов»).

С той поры – сентября 1244-го – Иерусалим уже никогда не будет христианским… Но латинянам этого не дано было знать, и, едва оправившись от страшного удара, они начали думать о том, как вернуть Священный город.

А смуглоликая орда тем временем, опустошив Вифлеем, направилась к Газе. Там уже поджидал своих наемников египетский султан – 5 тысяч всадников из недавно созданного мамлюкского корпуса. Во главе войска стоял Рукн аддин Бейбарс – совсем скоро он сам станет султаном. У хорезмийцев было 10 тысяч всадников. Им навстречу, воодушевившись пылкими речами иерусалимского патриарха, двинулась армия крестоносцев с союзниками: франки, воины эмира Дамаска ас-Салиха Исмаила Имад ад-дина (дяди египетского султана) и нескольких других эмиров. 1600 рыцарей и около 10 тысяч «разномастных» воинов двигались единым фронтом – но рассчитывать на то, что мусульмане станут всерьез сражаться с единоверцами, вряд ли было возможно… Противники сошлись 17 октября на песчаной равнине близ Газы, у деревни Хербийя (рыцари именовали ее Форбия). Эмир Аль-Мансур советовал укрепить лагерь и выжидать, пока враг потеряет терпение и уйдет. Граф Яффы Готье де Бриенн настоял на атаке…

Мэтью Парижский приводит письмо императора Фридриха II герцогу Конуольскому. Он сообщает: из 300 братьев тамплиеров спаслось 4, из 200 госпитальеров – 19. Ему вторит патриарх иерусалимский Роберт, который лично участвовал в битве и сумел спастись: у тамплиеров пало 312 рыцарей из 348; у госпитальеров – 325 из 351; у тевтонцев – 400 рыцарей; орден св. Лазаря, отряды сеньора Хайфского, епископа Лиды и князя Антиохии потеряли 300 рыцарей и столько же – кипрский король. Были убиты магистр и маршал тамплиеров, архиепископ Тирский, епископ Рамлы. В плену оказались магистр госпитальеров, коннетабль Триполи и сам граф Яффы, который больше всех рвался в бой…

После такого сокрушительного поражения союз, направленный против Египта, был обречен. Год спустя Айюб взял Дамаск, затем Аскалон. Мусульманское государство вновь обрело очертания, некогда нанесенные на виртуальную карту мира рукой великого Саладина. Европа корчилась от унижения и боли – но развернуть знамя нового крестового похода не спешила. И когда пылкий французский монарх Людовик IX все же решил, по меткому выражению Жозе Мишо, «возложить на себя знаки пилигримов», союзников в этом богоугодном деле он не нашел. По свидетельству того же Мишо:

«…крестовый поход проповедовался тогда во всех странах Европы; но голос духовных ораторов терялся среди смятения партий и шума оружия. Когда епископ бейрутский обратился к Генриху III с просьбою помочь христианам Востока, то английский монарх, бывший в войне с Шотландией и Уэльсом, отказался принять крест и запретил проповедовать крестовый поход в своем королевстве. В Германии война была в полном разгаре, и тевтонские народы если брались за оружие, то только для того, чтобы защищать дело Фридриха или Генриха, ландграфа Тюрингского, которому папа повелел передать императорскую корону. Италия потрясалась не менее, чем Германия; вооруженные распри между Святым престолом и императором усилили вражду между гвельфами и гибеллинами. Проповедь священной войны имела некоторый успех только в провинциях Фрисландии и Голландии и в ряде государств на севере. Гакон, король норвежский, принял крест и известил о своем отъезде Людовика IX, который одобрил его решение и обещал ехать с ним вместе; но, после долгих колебаний, государь норвежский не уехал, а остался в своем королевстве, удержанный надеждой самому воспользоваться смутами на Западе.

…Франция была единственным государством в Европе, где серьезно занимались крестовым походом. Людовик IX объявил о своем отъезде палестинским христианам и приготовлялся ко святому пилигримству. Поскольку королевство не имело ни флота, ни порта в Средиземном море, Людовик приобрел в свое владение территорию и порт Эгморт. Генуя и Барселона должны были доставить ему корабли. В то же время Людовик заботился о продовольствии армии Креста, об устройстве запасных складов на острове Кипр, где предстояло быть первой высадке на берег. Средства, которые были употреблены, чтобы добыть необходимые денежные суммы, не возбудили никаких жалоб и ропота, как это было во время крестового похода Людовика VII. Богатые добровольно отдавали плоды сбережений в королевскую казну; бедные несли свои лепты в церковные кружки; арендаторы королевских доменов выдали доходы за целый год вперед; духовенство уплатило больше, чем оно было обязано, и доставило десятую часть своих доходов.

Известия, полученные в это время с Востока, возвещали о новых общественных бедствиях… Война против неверных, провозглашенная на Лионском соборе, усилила раздражение мусульманских народов. Эти варвары укрепили свои города и границы, и Франция трепетала за жизнь своего монарха. С ужасом повторяли во всех городах, что пряности, вывезенные из восточных стран, были отравлены врагами Иисуса Христа. Все эти слухи, выдуманные или преувеличенные легковерными людьми, наполняли сердца верующих святым негодованием. Народ повсюду выражал нетерпение отомстить сарацинам и двинуться в поход под знаменем Креста…»

…И вот теперь Людовик Святой умирал от дизентерии. Когда он забывался неверным сном, казалось, что король уже труп – кости просвечивали сквозь кожу, бледную, несмотря на палящее солнце; резкий нос заострился еще больше; поредевшие почти седые волосы обрамляли неподвижное лицо. По ночам ему снилась кровь – она заполняла русло Нила и текла широким свободным потоком, разливаясь узкими ручейками, орошая алым зеленые поля. Вся пойма была забита разлагающимися трупами. Или то была уже явь? Король помнил, что его солдаты потратили больше недели, чтобы вытащить тела: мертвых сарацин снова сбрасывали в реку, ниже по течению, христиан хоронили в огромных ямах… Шел Великий пост. Есть можно было лишь рыбу – а она питалась трупами. Тогда-то и началась эпидемия…

«Мышцы на наших ногах усыхали, – напишет потом друг Людовика историк Жуанвиль, – вся кожа на них чернела, становилась землистого цвета, как старый сапог; и у нас, заболевших этой болезнью, гнила плоть на деснах, и никто не спасся: от нее только умирали. Предвестником смерти было кровотечение из носа…» Люди уходили сотнями – нередко вместо умерших господ караул несли верные слуги, облаченные в их доспехи…

Разумеется, он посещал больных, дабы поддержать и утешить, – разве это не долг короля? Его не раз предупреждали, что он может заразиться. Ну что же – все в руках Господа. Даже здесь, в Мансуре, где его содержали в цепях, он не прекращал молиться. Те, кого он считал добрыми людьми, жили в его молитвах, хотя иных уже не было на этом свете… Геройски погиб Гийом де Соннак, магистр ордена тамплиеров. Ги де Шатель-Порсьен, епископ Суассонский, не вынеся позора отступления, бросился в одиночку навстречу неверным – и тут же был убит. Голова родного брата короля, графа Артуа, была выставлена на пике у ворот Каира… Прево ордена госпитальеров, брат Анри де Ронней, сопровождавший графа, прибыл в ставку Людовика один; когда король спрашивал, есть ли новости о брате, он уже понимал, что случилось непоправимое… «Да, – ответил рыцарь, – вне сомнения, он в раю…»

Как и в Париже, Людовик каждый день читал свой бревиарий: сарацины, нашедшие книгу, вернули ее королю. Казалось, псалмы и гимны укрепляют его дух и проясняют сознание. Гийом Шартрский, его капеллан, будет вспоминать, как его величество пытался объяснить суть христианской веры сарацинам, в доме которых жил…

Для него самого Божьи заповеди всегда были святы. Когда, по совету окружения, он решил снять осаду Мансура и возвратиться в Дамьетту, на пути встало бесчисленное войско султана. Король повелел сбросить с кораблей продукты, предназначавшиеся для него и его свиты, чтобы освободить место для раненых и больных… А ведь он и сам был болен: «Вечером король несколько раз лишался чувств; и из-за сильной дизентерии пришлось отрезать нижнюю часть его штанов, столько раз он ходил по нужде…» – напишет Жуанвиль. К тому же его била сильная лихорадка. «Король спешился и стоял, держась за седло; подле него стояли его рыцари – Жоффруа де Сержин, Жан Фуанон, Жан де Валери, Пьер де Босей, Робер де Базош и Гоше де Шатийон, которые, видя обострение болезни и опасность, коей он подвергался, оставаясь на суше, принялись его упрашивать, хором и каждый по отдельности, спасти себя, взойдя на судно. Он же продолжал отказываться покинуть своих людей; я сказал ему: „Сир, вы дурно поступаете, противясь доброму совету, подаваемому вашими друзьями, и не садитесь на судно; ведь, если вы останетесь на суше, войско будет двигаться медленно, что небезопасно, и вы можете стать причиной нашей гибели“.

Я говорил так, желая спасти короля и боясь его потерять, ибо отдал бы тогда охотно все свое наследство и наследство своих детей, чтобы укрыть короля в Дамьетте. Но король, очень взволнованный, гневно ответил: „Граф Анжуйский, если я вам в тягость, оставьте меня; но я никогда не покину своих людей“». Так свидетельствовал на процессе канонизации Людовика Святого его брат, Карл Анжуйский. Но это будет уже потом, после смерти короля…

Смерть… Его мать, Бланка Кастильская, первых гонцов с Востока, принесших весть о том, что король в плену, велела повесить как клеветников. Может ли это быть правдой, если только что Дамьетта была взята Людовиком без боя! В самой Дамьетте чудовищному сообщению поверили сразу – появившиеся там сарацины были облачены во французские доспехи… Неужели его сыну, который вот-вот появится на свет, суждено захлебнуться кровью? В бреду король слышал крик королевы Маргариты: «На помощь! На помощь!» Всякий раз, когда она засыпала, ей мерещилось, что комната полна сарацин. Что станется с ребенком, которого она носит? Королева велела, чтобы ночь напролет подле ее ложа сидел рыцарь 80 лет… Его твердая теплая рука и тихий голос успокаивали ее. Когда начались схватки, она велела всем выйти – за исключением старика. Опустившись на колени, королева молила о милости… «Я прошу вас, если сарацины возьмут город, отрубите мне голову прежде, чем меня схватят…» «Будьте спокойны, мадам, – отвечал рыцарь, – я сделаю это, ибо и сам подумывал о том же…» Появившийся в тот день на свет малютка Жан получит прозвище Тристан Дамьеттский…

Поистине, в недобрый час решил Людовик напасть на Египет, чтобы освободить Иерусалим! Впрочем, стоит ли удивляться – ведь Палестину уже много лет терзал не кто иной, как египетский султан. Базой для нападения был выбран Кипр – когда-то его отвоевал у византийцев сам Ричард Львиное Сердце. С тех пор на остров не ступала нога сарацина.

Когда Людовик высаживался в порту Лимассола, случилось страшное: один из его кораблей, врезавшись в песчаную отмель, раскололся надвое. Утонули все – лишь одной молодой женщине удалось спастись. На берег она вынесла и ребенка… Сначала казалось, он не дышал – но вот в ночи раздался слабый крик, подхваченный ликующей толпой. Людовику казалось, он помнит бледное лицо спасенной, ее полубезумные глаза. Или это лицо его жены, оставшейся в Дамьетте? Та давняя катастрофа – дурное предзнаменование или знак надежды? И король опять впадал в забытье…

Он горел желанием напасть на Египет сразу же – и это было разумно. Увы, большая часть военачальников еще не прибыла, и пришлось зимовать на острове. Пышный прием, оказанный Людовику Ги де Лузиньяном, королем Кипра, не умерил его беспокойства по поводу зря потерянного времени. Всякий раз, гуляя по берегу, он видел нагроможденные друг на друга бочки, горы пшеницы и ячменя (свозить сюда продовольствие для похода король повелел еще два года назад). Их щедро поливали зимние дожди – от этого горы проросли свежей зеленью… Хронист свидетельствует – когда решили-таки начать экспедицию в Египет, зерно нашли столь же свежим, каким оно было, когда его привезли…

Пройдет совсем немного времени – и единственной пищей его войска станет отравленная нильская рыба… Но пока он для подданных король-спаситель, король-вдохновитель, король-отец. «Я, не имея и 1000 ливров дохода с земли, взял на содержание, отправляясь за море, десять рыцарей и двух рыцарей-баннеретов; и случилось так, что, когда я прибыл на Кипр, у меня оставалось всего 240 турских ливров после оплаты корабля, по причине чего кое-кто из моих рыцарей передал мне, что, если я не раздобуду денег, они меня покинут. И Бог, никогда меня не оставлявший, сделал так, чтобы король, пребывавший в Никозии, послал за мной, и взял к себе на службу, и выдал мне 800 ливров; и тогда у меня оказалось больше денег, чем было нужно». Здесь, на Кипре, благородный Людовик примет на службу сенешала Шампани Жана де Жуанвиля. Странствуя бок о бок с королем, он напишет хронологию Седьмого крестового похода – и «Книга благочестивых речений и добрых деяний нашего святого короля Людовика» станет одним из самых ярких описаний рыцарской жизни XIII века.

Уже сама весть о прибытии французского войска заставила Восток содрогнуться. Здесь еще хорошо помнили, с какой хладнокровной решительностью три десятилетия назад король иерусалимский Иоанн овладел Дамьеттой. Увы, по договору, подписанному с султаном, христиане должны были покинуть город, и они исполнили это требование…

Он, Людовик, обязан был вернуть Дамьетту. Она манила его – словно в небе вспыхнула новая звезда, подобная Вифлеемской, и озарила ему путь. Когда корабли франков все-таки вышли в море, все думали, что курс взят на Александрию. Но во вторник он скомандовал поворачивать к Дамьетте… Более сотни крупных кораблей, не считая полутора тысяч галер и лодок, повиновались его приказу. Такой грандиозной флотилии еще не видел Восток…

Однако сами Небеса были против него. Несколько дней дул встречный ветер, и корабли стояли на месте… А на Троицын день разразилась буря, как щепки, разметавшая суда по морю. Возвратившись в Лимассол, Людовик провел светлый праздник в печали… Лишь неделю спустя удалось поднять паруса.

«В августе месяце мы взошли на наши корабли у Марсельской скалы. В тот день, когда мы поднялись на корабль, было приказано открыть дверь судна и завести внутрь всех наших лошадей, которых мы брали за море; а затем дверь закрыли и хорошо её задраили, как конопатят бочку, ибо, когда корабль выходит в открытое море, дверь полностью оказывается под водой…» – напишет Жуанвиль. (Если вам довелось путешествовать на морском пароме вместе с автомобилем, вы легко поймете, как выглядели корабли крестоносцев, прозванные «юиссье». Лошади закреплялись ремнями, а, достигнув цели, судно причаливало как можно ближе к берегу. Широкая дверь опускалась, и всадники верхом выезжали на сушу.)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.