Начало

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Начало

«Не было подобного… варвара или эллина во всей ромейской земле – вид его вызывал восхищение, а слухи о нем – ужас. Но опишу детально вид варвара. Он был такого большого роста, что почти на локоть возвышался над самыми высокими людьми, живот подтянут, бока и плечи широкие, грудь обширная, руки сильные. Его тело не было тощим, но и не имело лишней плоти, а обладало совершенными пропорциями и, можно сказать, было изваяно по канону Поликлета. У него были могучие руки, твердая походка, крепкая шея и спина. По всему телу его кожа была молочно-белой, но на лице белизна окрашивалась румянцем. Волосы у него были светлые и не ниспадали, как у других варваров, на спину – его голова не поросла буйно волосами, а была острижена до ушей. Была его борода рыжей или другого цвета, я сказать не могу, ибо бритва прошлась по подбородку… лучше любой извести. Все-таки, кажется, она была рыжей. Его голубые глаза выражали волю и достоинство. Нос и ноздри… свободно выдыхали воздух: его ноздри соответствовали объему груди, а широкая грудь – ноздрям. Через нос природа дала выход его дыханию, с клокотанием вырывавшемуся из сердца. В этом муже было что-то приятное, но оно перебивалось общим впечатлением чего-то страшного. Весь облик… был суров и звероподобен – таким он казался благодаря своей величине и взору, и, думается мне, его смех был для других рычанием зверя. Таковы были душа и тело… гнев и любовь поднимались в его сердце, и обе страсти влекли его к битве…»

О, сладкие девичьи грезы! Слух о том, что доблестный рыцарь Боэмунд появился под стенами Константинополя, византийские красавицы передавали друг другу таинственным полушепотом. Среди тех, чье сердечко трепетало, словно птичка, попавшая в силки, была и юная византийская принцесса. Романтический образ защитника Гроба Господня столь крепко запечатлелся в ее душе, что спустя многие года, описывая его в своей книге, она не упустит ни единой детали…

Впрочем, этот замечательный персонаж был всегда любим романистами и историками. Нормандец Боэмунд Тарентский, сын Роберта Гвискара, в одночасье захватившего когда-то Сицилию, потомок викингов, чьи дерзкие налеты двумя веками раньше повергали в трепет всю Европу, он был под стать своим пращурам. Искатель приключений, отважный и жестокий, хитрый и непоколебимый духом; многие полагали и полагают, что он отправился в священный поход отнюдь не из-за природного благочестия. Впрочем, как бы то ни было, его противоречивые качества не раз окажут крестоносцам неоценимую службу. Так произошло и здесь, в Константинополе. Забыв о том, как его неустрашимый отец совсем недавно враждовал с Византией, Боэмунд без тени сомнения согласился принести императору Алексею вассальную клятву. Его товарищи по походу колебались в принятии этого решения – ведь давший клятву верности навсегда становится «человеком» своего сеньора, а это вовсе не входило в планы честолюбивых французов. Кроме того, каждый из предводителей похода уже давал клятву своему сюзерену, позже подкрепленную обетом крестоносца. Но Боэмунду подобные «высокие отношения» никогда не казались существенным препятствием. В конце концов, худой мир всегда лучше доброй ссоры – а император, как ни крути, был весьма могущественным союзником. Кроме того, Алексей располагал весьма надежным средством воздействия – в любой момент он мог сомкнуть на шее крестоносного войска «железную руку голода», прекратив поставки провизии…

Сам правитель Византии пребывал от происходящего в состоянии тихого ужаса. «До императора дошел слух о приближении бесчисленного войска франков, – пишет Анна. – Он боялся их прихода, зная неудержимость натиска, неустойчивость и непостоянство нрава и все прочее, что свойственно природе кельтов и неизбежно из нее вытекает: алчные до денег, они под любым предлогом легко нарушают свои же договоры. Алексей непрестанно повторял это и никогда не ошибался. Однако действительность оказалась гораздо серьезней и страшней передаваемых слухов. Ибо весь Запад, все племена варваров, сколько их есть по ту сторону Адриатики вплоть до Геркулесовых столбов, все вместе стали переселяться в Азию, они двинулись в путь целыми семьями и прошли через всю Европу».

С того времени, когда все присутствовавшие на Клермонском соборе поклялись освободить Иерусалим, до начала кампании прошел почти год. Папа Урбан II лично наблюдал за приготовлениями, обсуждая детали с Адемаром Монтейским, которого назначил своим легатом в армии крестоносцев, да с Раймундом де Сен-Жилль, графом Тулузы, самым богатым из сеньоров, участвовавших в крестовом походе. Его он видел военным руководителем всего предприятия. В желающих приобщиться к богоугодному делу недостатка не было, но Урбан все же посетил многие французские провинции. Адемар Монтейский произнес в одной из речей: «Никто из вас не сможет спастись, ежели не будет почитать бедных и помогать им. Ведь они каждодневно должны возносить молитвы Господу за ваши грехи». В ответ на это Раймунд Сен-Жилль клятвенно пообещал оплатить из собственной казны издержки неимущих крестоносцев.

Соборы в Руане, Анжере, Type и Ниме поставили под знамена тысячи новых бойцов. Епископы без устали освящали кресты и оружие, а сами «воины Христовы» украшали свою одежду красными крестами из шелка или шерсти. Звание крестоносца было для них отрадно – ведь, как нам уже известно, им отпускались все прегрешения; церковь принимала под свое покровительство их семейства и имущество; они освобождались от податей и от преследования кредиторов во все продолжение похода. Он же обещал быть непривычно долгим – как правило, до того военная служба ограничивалась сроком в 40 дней, по истечении которых воин покидал поле боя. Городскому ополчению и вовсе запрещалось отходить от родных стен на расстояние, превышающее дневной переход. А тут – далекий сказочный Восток, о котором в те времена ходили легенды… Мужчины и женщины, безусые юнцы и седобородые старцы – всех равно манила зеленая ложбина меж холмов, по стенам которой раскинулся древний город Иерусалим. В нем начиналась их Вера. Там Золотые ворота, через которые вошел в город Спаситель… Там священное место, где находился Гроб Господень. Здесь оплакивали Иисуса жены-мироносицы, когда ангел, сошедший с небес, сказал им: «Что вы ищете живого среди мертвых? Его нет здесь…»

Отныне – и во веки веков – земля эта не будет принадлежать неверным! Эта мысль, словно яркий луч, пронзила серую пелену, многие годы застилавшую глаза и сердца христиан, измученных безысходной тоской по истинной вере – ясной и чистой, как небо над Иерусалимом…

«Рвение к пилигримству разгорелось повсюду; это сделалось единственным стремлением, единственным предметом интереса и честолюбия, – так описывает происходящее в своей „Истории Крестовых походов“ французский исследователь Жозе Мишо. – Желание посетить святые места и завоевать Восток превратилось во всеобщую страсть. Земли начали продаваться по низкой цене; ремесленники, купцы и земледельцы охладели к своим обычным занятиям и сделались безучастными ко всему, кроме крестового похода. Даже монастыри оказались не властны удержать в своих стенах их суровых обитателей; клятва жить и умереть в уединении должна была уступить силе влечения в дальние области. И странное явление! Даже воры и разбойники выползли на свет Божий из своих скрытых притонов и вымаливали счастье принять крест и идти искупить свои преступления в бою с врагами Иисуса Христа. Восторженное настроение крестоносцев, начавшееся во Франции, перешло оттуда в Англию, Германию, Италию и Испанию; под знаменем Креста различные западные народы слились в одном общем стремлении. Для народов, как и для отдельных личностей, не стало земли более желанной, чем Палестина; не представлялось более славного подвига, чем крестовый поход; не утешала иная надежда, кроме освобождения Иерусалима.

В первые весенние дни 1096 года внезапно и повсеместно разгорелся порыв выступить в поход; ничто более не могло сдерживать благочестивого рвения крестоносцев.

Все звания, возрасты и сословия смешались под знаменем Креста. Дороги были усеяны отрядами, из среды которых то тут, то там раздавался возглас „Этого хочет Бог!“, слышались звуки труб и литавр и пение гимнов и псалмов. Целые семьи, забрав с собой провизию, утварь и мебель, пускались в Палестину, предавая себя провидению Того, Кто питает птиц небесных. Деревенские дети, встречая на пути город или замок, спрашивали в своем простодушном неведении: не это ли Иерусалим?»

Итак, в Святую землю двинулась стотысячная объединенная армия крестоносцев. Каждый барон привел в отряд своих людей, снарядив за свой счет; «одиночки» присоединялись к ним по пути. Средне– и северофранцузское ополчение возглавляли брат французского короля Гуго Вермандуа и герцог нормандский Роберт, сын Вильгельма Завоевателя и брат тогдашнего английского короля Вильгельма Рыжего. Южнофранцузское, или провансальское, шло во главе с Раймундом, графом Тулузским. Норманнское войско, которым командовал Боэмунд Тарентский, двинулось из Южной Италии. Армада лотарингцев отправилась к Иерусалиму под командованием Готфруа Бульонского, который, чтобы получить средства для похода, заложил все свои владения. К нему присоединился его брат Болдуин. Причем, если Готфруа выступил в поход в одиночку, то Болдуин прихватил с собой жену – англичанку Годверу де Тони. Вскоре супруги вместе с детьми станут заложниками по требованию венгерского короля Коломана, который, памятуя о зверствах крестоносной бедноты, желал во что бы то ни стало избежать беспорядков…

Все тяготы разделит со своим мужем Раймундом и Эльвира Арагонская, происходившая из семьи испанских королей. Их крошечный сын Альфонс не вынесет похода; но вскоре в замке Мон-Пелерен на свет появится их новый отпрыск, которого назвали Альфонс-Иордан, по месту рождения и в память об умершем братике.

«…Можешь быть уверена, любимейшая, что вестник, которого я послал к тебе, оставил меня под Антиохией в добром здравии и, по милости Божьей, в великом изобилии. Вот уже 23 недели прошло, как мы вместе с избранным Войском Христовым, которое он одарил необычайной доблестью, продвигаемся постепенно к Дому Господа Нашего Иисуса. Знай же, моя любимая, что золота и серебра и других богатств теперь вдвое больше имею, чем тогда, когда при расставании любовь твоя мне пожаловала, ибо все наши предводители по общему совету всего войска меня назначили распорядителем, интендантом войск и руководителем даже против моей воли. Вы, конечно, слыхали, что после взятия города Никеи мы дали большое сражение вероломным туркам и, с помощью Господа, одолели их. Затем же мы завоевали для Господа Нашего всю Романию и Каппадокию. И узнали мы, что некий князь турков, Ассам, обретается в Каппадокии. К нему мы и направились. Все его замки мы завоевали, а его самого заставили бежать в один хорошо укрепленный замок, расположенный на высокой скале. Землю этого Ассама мы отдали одному из наших предводителей и, чтобы он мог одержать над ним вверх, оставили с ним многих воинов Христовых. Оттуда мы гнали без конца проклятых турок и оттеснили их до середины Армении, к великой реке Евфрату. Те же, бросив свой багаж и вьючных животных на берегу, бежали за реку, в Аравию.

Однако храбрейшие из турецких воинов, попав в Сирию, поспешили ускоренным маршем, идя день и ночь с тем, чтобы войти в царственный град Антиохию перед нашим приходом. Воинство Господне, узнав про это, восхвалило милость Господа всемогущего. С великой радостью мы бросились к городу Антиохии, осадили его и там очень часто встречались с турками и семь раз с превеликой храбростью сражались под водительством Христа с обитателями Антиохии и неисчислимыми войсками, которые подошли им на подмогу, и во всех этих сражениях с помощью Господней победили и убили немалое число врагов. Но, по правде сказать, во всех этих сражениях и в многочисленных атаках на город погибло много наших братьев, и души их с радостью устремились в рай… Всю зиму возле этого города мы страдали за Господа Нашего Христа от ужасного холода и сильных проливных дождей. Неправдой было, когда нам говорили, что невозможно будет находиться в Сирии из-за палящего солнца, ибо зима здесь во всем похожа на нашу, западную. Тогда как капеллан мой Александр на следующий день после Пасхи со всей поспешностью эти строки написал, часть наших людей, подсторожив турок, победоносно вступила с ними в бой, захватила 60 всадников, которые находились во главе армии. Конечно, немного, дражайшая, я тебе пишу о многом, а так как выразить тебе не в состоянии, что на душе, дражайшая, поручаю тебе, чтобы ты хорошо вела дела свои и обширные земли свои содержала в порядке и со своими детьми и людьми с честью, как подобает, обращалась, ведь скоро, как только смогу, ты меня увидишь. Прощай».

Это письмо граф Стефан Блуасский отправил «Адели, любимейшей супруге, дражайшим своим детям и всем верным, как старшим, так и младшим». Оно было продиктовано капеллану под стенами Антиохии в марте 1098 года – два года спустя после того, как армия христиан направилась к Святому городу. Сколько бойцов найдет свой конец во время долгой осады, сосчитать невозможно. Многие, отчаявшись, дезертируют – среди них и автор этого исполненного нежности послания. Увы, Адель совсем не будет рада внезапному появлению мужа в родовом замке на берегах Луары. Говорят, дочь Вильгельма Завоевателя осыпала его столь суровыми упреками, что тот немедля вернулся в Святую землю, где и пал смертью храбрых в одном из сражений…

Впрочем, можем ли мы, подобно графине Блуасской, упрекнуть в малодушии тех, кто долгие два года провел в изнурительном походе? Как свидетельствует хроника, лишь поначалу арабские правители, дабы удержать отряды христиан от враждебных действий, высылали им всевозможные дары – золото, пищу, бочки с водой, предлагали беспрепятственный переход через свои владения. Вскоре почти каждый шаг крестоносцы должны были брать с боем. Армия двигалась медленно. И уже в Сербии пищи стало не хватать. Почти полтора месяца воины Христовы блуждали в густом тумане по опустошенной земле – здесь повсюду царил голод. Привалы крестоносцев больше не напоминали сцен, изображенных на ковре из Байе: над огнем на перекладинах, положенных на три скрещенных копья, кипят котлы, на длинных вертелах жарится мясо тут же забитого быка или барана. Для командиров на козлах раскладываются столы, стелятся скатерти, раскладываются миски, ложки и ножи… Спустя месяцы скитаний даже знатные вельможи готовы были оттрапезничать как рядовые бойцы – сидя на земле или на корточках. Увы, и походного «бульона», то есть куска черствого хлеба, размоченного в воде, хватало не всем. Давно опустели бочки с вином, маслом и соленой рыбой. Отмахав в день 25 миль (примерно от 30 до 32 км), солдаты ложились спать голодными. А сельджуки, казалось, не спали никогда. Их было много, они были сильны. Султан Сулейман писал в те дни своим подданным: «Нисколько не опасайтесь этих огромных полчищ. Придя из отдаленных краев, где солнце заходит, устав от долгого пути и трудов, выпавших на их долю, не имея лошадей, чтобы облегчить бремя войны, они даже сравниться не смогут в силе и ярости с нами, пришедшими не так давно в эти края. Вспомните к тому же, с какой легкостью мы одержали победу над этими огромными толпами, за один день уничтожив более 50 тысяч из них. Так воспряньте духом и не бойтесь более, уже завтра, в седьмом часу дня вы утешитесь, увидев себя избавленными от ваших врагов…»

Да что там – сама природа Востока словно восстала против нашествия крестоносцев. Солнце заставляло их обливаться потом под доспехами и мучило жаждой, ветер и дождь принуждали трястись от холода. Впрочем, когда в июне 1097-го норманны Боэмунда, впереди всего войска, задыхаясь, шли к Никее, дождь показался бы им настоящей благодатью… И благодать снизошла на них – подступив к столице Анатолии, они обнаружили рядом с ней животворное озеро. А следом пришла радостная весть – султана Килиджи Арслана, недавно разгромившего войско Петра Отшельника, нет в крепости. Судя по всему, он не ждал нового наступления и находился в отлучке. Семь недель продолжалась жестокая осада… «Во время одного из приступов перед христианами является сарацин-гигант, который, стоя на стенах, поражает смертью одного врага за другим, но сам остается невредим от ударов; как бы желая доказать, что он ничего не боится, гигант отбрасывает свой щит, обнажает свою грудь и начинает метать в крестоносцев целыми глыбами камни; крестоносцы валятся в бессилии защитить себя. Наконец выступает Готфруа, вооруженный самострелом и в сопровождении двух оруженосцев, которые ограждают его своими щитами; мгновенно вылетает стрела, пущенная его могучей рукой; гигант, пораженный в сердце, падает мертвый на стену в виду обрадованных крестоносцев и неподвижных от страха осаждаемых», – рассказывает Жозе Мишо.

Никея распахнула-таки ворота перед крестоносцами. И, ворвавшись в город, они с изумлением узнали, что Алексей Комнин все это время вел с турецким гарнизоном секретные переговоры. В обмен на сдачу Никеи лично ему, горожанам была обещана жизнь. Возмущению «кельтов» не было предела – но пришлось вспомнить о присяге, данной императору в столице… Так Никея вновь, более чем на два века, стала византийским городом, а крестоносцы отправились дальше – на Дорилею.

Два дня пути – и вот они у моста, построенного там, где река Галл впадала в Сангарий. Здесь армия разделилась: над одной ее частью предводительствовал Готфруа Бульонский, над другой – Боэмунд. Первое войско повернуло направо, второе – налево. Спустя еще три дня перед ним открылась долина Горгони, что неподалеку от Дорилеи. Едва молодцы успели отдохнуть, как разведчики принесли весть о приближении турок. Боэмунд дал команду готовиться к обороне. Расположение крестоносцев было вполне удачным – тыл прикрывала река Бафус, переправа через которую охранялась конницей. Наскоро соорудили вагенбург – укрепление, составленное из повозок, утыканное, словно еж, кольями от шатров. В нем собрались женщины, дети, больные. Вокруг выстроилась пехота. Две части конницы приготовились к битве, третья затаилась на соседней высоте.

Турки осыпали колонны Боэмунда градом камней и стрел, глушили «дьявольским» криком. Хитрый султан отдал приказ отступить, чтобы выманить рыцарей на равнину. Но едва те пустились в погоню, полторы сотни отчаянных сельджукских всадников развернулись и смяли христиан. И вот уже в вагенбурге началась кровавая резня – лишь прекрасных дам щадили кровожадные турки, чтобы забрать их в неволю… Герцог Нормандский, вырвав свое белоснежное шитое золотом знамя из рук человека, несшего его, сам бросился в толпу сарацин. Очевидцы описывают, как с криком «За мною, нормандцы!» – он начал «косить мечом своим кровавую жатву в неприятельских рядах»… Но слишком неравны силы. «И уже не было у нас никакой надежды на спасение, – напишет Фульхерий из Шартра, – когда рыцари наши… как могли, оказывали им сопротивление и часто старались наступать на них, хотя и сами испытывали сильный натиск со стороны турок…»

Несколько часов продолжалась схватка, когда вдруг тысячи голосов подхватили радостный крик: на помощь собрату прибыл Готфруа Больонский. С криком «Да будет Божья воля!» – вся христианская армия разом опрокинулась на неприятеля. Строй неверных рассыпался, а рыцари пустились за ними в погоню. К вечеру все было кончено. Три тысячи знатных турок и более 20 тысяч рядовых навсегда остались лежать на земле… Вражеский лагерь, расположенный в двух милях за долиной, перешел во власть христиан, а Дорилейская битва (по имени города, расположенного неподалеку) навсегда вошла в историю как их первая крупная победа в Святой земле.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.