Дядя самых честных правил

Дядя самых честных правил

Человек нормальный, достойный и вполне вменяемый, одновременно и (все ж таки — потомок одного из гетманов Малороссии) умеренный «украинофил» и (все ж таки — российский генерал, сын и внук российских генералов, зять самого Дурново и любимец Государя) патриот России, он сделал ставку на — как сказали бы теперь — технократов, близких к себе по взглядам, но с соответствующей задачам профессиональной подготовкой. Кабинет получился толковый, способный на многое.

Однако ситуация была не просто сложна, она была сложна невероятно. Немцы требовали расширения поставок, для чего необходимо было восстановить порядок и крупные хозяйства. Однако землю и запасы зерна селяне, подбадриваемые «лидерами нации», уже успели прихомячить, а попытки хоть что-то вернуть владельцам встречали в топоры. Бунтарей пороли. В ответ началась стрельба, очень скоро пулеметная, стрелки быстро сбивались в банды, а будучи настигнуты и разбиты, уходили кто в леса, кто на восток, на территорию, подконтрольную УСНК, где вступали в Таращанскую и Богунскую красные дивизии. Были и такие, кто никуда не отступал и практически не терпел поражений, типа возникшего ниоткуда и очень быстро прославившегося Махно.

Справиться с такой докукой было очень нелегко, но, учитывая присутствие немцев, вполне возможно, однако не меньше сложностей возникло и в городах, где гетману, хоть и не по своей воле, приходилось продолжать «украинизацию», на которой категорически настаивали немцы, дабы подчеркнуть самобытность Украины, оправдав ее отделение от России. Подавляющее большинство горожан отвергало ее так же, как и при Раде. Те же, кому идея нравилась (такие же сельские образованцы, как и члены Рады, только полагавшие себя «демократами», а не социалистами), учуяв запах начальственных кресел, совершенно обезумели, заваливая все поручения, которые давали им министры-технократы, а когда их, многократно предупредив, наконец увольняли в связи с полным служебным несоответствием, начинали вопить об «украинофобии». В чем находили полную поддержку «бывших», вовсю обвинявших гетмана в «пророссийстве», в частности на том основании, что русский язык им не искоренен, а создание вооруженных сил доверено «москалям», то есть профессиональным военным. Самое обидное, что настоящие «пророссийцы», в свою очередь, отказывали гетману в поддержке как раз на том основании, что с «украинизацией» не покончено раз и навсегда.

Короче говоря, на гетмана пошла самая настоящая охота и справа, и слева, без малейших оглядок на химеру, именуемую совестью. Многотысячными тиражами издавались чудовищно лживые листовки, доносы немцам и «мировому сообществу» шли бурным потоком. Гетман боролся, но не очень уверенно, боясь прослыть тираном, он, скорее, предпочитал уговаривать. Но слышать его никто не хотел, а немцы принципиально не вмешивались.

Внешне, правда, все выглядело пристойно. Ставшая в присутствии войск кайзера сытой и, в сравнении с растерзанной Россией, спокойной, Украина летом 1918 года стала для многих сказочной страной, вырваться куда было пределом мечтаний. В Киеве оседали все, кому посчастливилось вырваться из Петрограда и Москвы, от аристократов и «буржуев» до обычных обывателей, не говоря уж о творческих личностях. Жизнь, особенно если не выезжать в сельскую местность, цвела и пахла. Этой идиллии не было видно конца, по крайней мере пока были немцы.

И тогда начался террор. Сперва взлетали на воздух склады, затем начались бессмысленные, рассчитанные на как можно больше жертв поджоги, потом, наконец, стрельба, вплоть до убийства эсерами самого фон Эйхгорна. «Общественное мнение, — отмечает Дорошенко, — было твердо уверено что акты саботажа — дело рук Антанты и их сторонников», и это, скорее всего, так и было, вопрос лишь в том, кто конкретно работал на Антанту, только эсеры или вообще все выкинутые из кабинетов «обиженники». И тем не менее до самой осени раскачать лодку террористам не удавалось; во всем обвиняли именно их, а не, как они надеялись, гетмана.

Однако немцы пусть и не спеша, но явно клонились к закату. Мясорубка на Марне ежедневно подрывала силы войск кайзера, следовало готовиться к тому, что очень скоро широкая спина союзника-спонсора уйдет в небытие. А готовиться было более чем трудно, ибо почти до самого конца немцы не позволяли Скоропадскому формировать регулярную армию, опасаясь (возможно, справедливо), что она, оказавшись под командованием царских генералов, станет опасной для них самих. К тому же и кадровые офицеры, несмотря на приглашения и посулы, брезговали «украинизироваться», тем паче что Скоропадский, увлекшись идеей галичан об «украинской королевской короне», все чаще поглядывал на Львов. Были восстановлены даже распущенные полгода назад части галицийских «сечевых стрельцов», а вот с уже возникшей Добровольческой армией, которую его потенциальные командиры считали «своей», гетман крупно поссорился, выдвигая претензии на Кубань. В итоге, кроме «державной варты» (жандармерии) и галичан, с грехом пополам удалось создать только несколько полков «сердюков», гетманской гвардии. Давить мятежи после ухода немцев было некому.