ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

18 сентября 1931 года Гитлер собирался в Гамбург для проведения там ряда важных предвыборных мероприятий. Он попрощался с Гели и уже направился к выходу, когда та сказала:

— Я хочу уехать в Вену!

— Зачем? — хмуро взглянул на нее Гитлер, хотя прекрасно знал ответ.

— Учиться вокалу…

Как всегда в подобных случаях, Гитлер высказался против, и в следующую минуту разразился жуткий скандал. Только от одной мысли, что его возлюбленная уедет, Гитлер впал в буйство и кричал так, как он не кричал никогда в своей жизни. Однако и терпению Гели пришел конец.

— У меня больше нет сил, — задыхалась она от рыданий, — сидеть в этой проклятой комнате и ждать, когда ты соизволишь выпустить меня! Да и зачем я тебе, если у тебя есть эта Ева? Я уеду, а ты запрешь ее в этой клетке и будешь навещать, когда тебе захочется!

Гитлер в изумлении уставился на неистовствовавшую девушку. Что он мог ей ответить? Ева у него и на самом деле была. Но одно дело состоять с ней в связи, и совсем другое — остаться без Гели.

— Ладно, Гели, — неожиданно мягко проговорил он, — я скоро вернусь, и мы с тобой обо всем поговорим спокойно…

Гели не ответила. Посчитав молчание за знак согласия, Гитлер нежно погладил ее по плечу и, чтобы не продолжать неприятных объяснений, быстро вышел из комнаты. Но в тот самый момент, когда он уже собирался сесть в машину, как, во всяком случае, утверждали соседи, Гели крикнула ему из окна:

— Так ты запрещаешь мне ехать в Вену?

— Да! — твердо ответил Гитлер, и в следующее мгновение его «мерседес-компрессор» сорвался с места.

— Ничего, — попыталась успокоить стоявшую с отрешенным лицом девушку фрау Винтер, — он вернется, и все будет хорошо…

Гели как-то странно взглянула на свою тюремщицу.

— Я не буду сегодня обедать, и прошу меня не беспокоить…

Как только фрау Винтер вышла, Гели закрыла дверь на ключ и легла на кровать. Достав из-под подушки голубой листок бумаги, она с ненавистью и брезгливостью развернула его и в который раз едва слышно прочитала: «Дорогой господин Гитлер! Еще раз благодарю за чудесный вечер. Спектакль мне очень понравился. Я считаю дни до нашей следующей встречи. Ваша Ева».

Это письмо она нашла в кармане пиджака Гитлера, который он забыл в ее комнате, и ее сжигали ревность и обида. Она, молодая и красивая, гробит свою молодость в этих четырех стенах, а ее возлюбленный вовсю развлекается с какой-то там Евой! Гели разорвала письмо на мелкие кусочки и, уткнувшись в подушку, заплакала.

Теперь уже никто не скажет, что заставило молодую девушку принять столь страшное решение и взяться за пистолет. Да, она убедилась, что у нее была соперница, и все же вряд ли это могло стать причиной самоубийства. Скорее всего, здесь было сразу несколько причин. Ревность, обида, жалость к самой себе и, конечно, злость на своего ветреного возлюбленного, который играл с ней как кошка с мышкой и не собирался на ней жениться.

Через три часа фрау Винтер услышала выстрел и кинулась к двери. Но напрасно она просила Гели открыть дверь — девушка так и не откликнулась. Почуяв неладное, фрау Винтер поспешила к телефону. Звонить в полицию она не собиралась. Ее хозяину огласка и грандиозный скандал были не нужны. Дозвонившись до Гесса, она рассказала о случившемся. Верный Рудольф обещал немедленно приехать и попросил ничего не предпринимать.

Гесс приехал вместе с Грегором Штрассером. Они быстро взломали дверь и нашли Гели с простреленной грудью. Девушка была мертва: пуля вошла ниже левой ключицы и пронзила сердце. Потрясенный случившимся, Гесс сумел где-то по дороге перехватить Гитлера и сообщить впавшему в прострацию фюреру о смерти Гели.

Тем временем Штрассер продолжал настаивать на вызове полиции, и Гесс нехотя согласился: дальнейшее замалчивание могло привести к еще большему скандалу. К его великой радости, полицейский врач сразу же заявил, что Гели убила себя. Следователь записал показания фрау Винтер и соседей, на этом расследование закончилось, и труп увезли в морг. Никакого предсмертного письма Гели обнаружено не было.

Сказать, что Гитлер находился в отчаянии, — значит не сказать ничего. Потом будут очень много говорить, что в нем не было ничего человеческого, но то, что смерть Гели стоила ему нескольких лет жизни, не вызывало ни у кого сомнений. Если не считать матери, Гели, по всей видимости, была единственным человеком, к которому Гитлер когда-либо испытывал любовь, и ее потерю он перенес настолько тяжело, что даже пытался покончить с собой, чему якобы в самый последний момент помешал Гесс. Он был настолько деморализован, что не смог принять участие в погребении Гели в Вене. Лишь спустя некоторое время он инкогнито посетил ее могилу.

После гибели Гели Гитлер несколько недель прожил в загородном доме владельца типографии Адольфа Мюллера. Пребывая в состоянии, близком к прострации, он с утра до вечера твердил о самоубийстве, и все эти дни с него не спускали глаз Гесс и личный шофер Шрекк.

Никакого публичного скандала не было, мюнхенская криминальная полиция подтвердила самоубийство Гели. Однако и по сей день существуют четыре версии случившегося. По первой версии, Гели застрелилась в состоянии аффекта после ссоры с Гитлером, поскольку не видела выхода из тупика, в который ее завела страсть фюрера. По второй, девушка ушла из жизни из-за страстной любви к своему преподавателю пения еврейского происхождения. Если верить третьей, она пустила себе пулю в сердце из-за терзавшей ее ревности к Еве Браун. Согласно четвертой версии, в убийстве Гели подозревался сам Гитлер, который якобы застрелил ее в припадке ревности. Поговаривали и о Генрихе Гиммлере, который решил именно таким образом разрешить ситуацию, порочившую вождя партии, с помощью личного телохранителя вождя Эмиля Мориса, местонахождение которого в ночь с 17 на 18 сентября 1931 года так и не было установлено. Возможно, роковой приказ был подкреплен молчаливым согласием самого фюрера, по причине беременности Гели и нежелания жениться на ней.

Конечно, очень многим хотелось видеть убийцей самого Гитлера, однако факты свидетельствуют об обратном. Как показали жильцы дома, они услышали выстрел уже после того, как Гитлер уехал на своем «мерседесе». Впрочем, брат Грегора Штрассера Отто, хорошо знавший всех участников разыгравшейся на Принцрегентплац драмы, имел свой взгляд на «ужасные подробности» случившегося 18 сентября 1931 года и утверждал, что Гели убил Гитлер.

Как бы там ни было, после трагической гибели Гели Гитлер отказался от мясной пищи и при каждом удобном случае повторял, что Гели была его единственной любовью. Он непритворно благоговел перед ее памятью и часто вспоминал о погибшей девушке со слезами на глазах. На вилле «Бергхоф» даже после перестройки комната Гели всегда сохранялась в том же виде, в каком она была при ее жизни. Любимый художник нацистского диктатора Адольф Циглер написал несколько портретов Гели, рядом с которыми всегда стояли живые цветы. Что же касается ее смерти, то эта тайна осталась неразгаданной и по сей день.

* * *

Давно известно, что жизнь политиков очень напоминает жизнь актеров. И не только тем, что им все время приходится играть, порою даже больше, чем профессиональным артистам. Как и артисты, они должны быть постоянно в форме, смеяться, когда им хочется плакать, и плакать, когда их разрывает смех. Когда Гитлеру доложили, что его желает видеть президент, он, возможно, впервые после депрессии взглянул на мир трезвыми глазами. Как-никак, а случилось именно то, о чем он все это время мечтал, и он очень надеялся на то, что свидание с Гинденбургом означало для него вход в те самые двери, которые до сих пор оставались для него закрытыми. С Гинденбургом его свел рейхсканцлер, дела которого шли все хуже. Его кабинет стали называть «правительством при президенте»; всей политикой заправляла небольшая группа людей из ближайшего окружения Гинденбурга, в которую входили сам президент, его сын Оскар, генерал Шлейхер, начальник канцелярии Отто Мейснер и фон Папен.

10 октября 1931 года Гитлер прибыл в президентский дворец. Уверовав в свою значимость, он повел себя весьма самоуверенно и долго говорил о своей миссии спасителя Германии, а затем потребовал доли во властном пироге.

Президент слушал его с каменным лицом. Старому аристократу явно не нравился этот плебей с манерами уличного зазывалы. Он постарался побыстрее отделаться от него, а когда Гитлер ушел, Гинденбург с нескрываемой брезгливостью сказал:

— Этого «богемского ефрейтора» я не посадил бы даже в кресло министра почты…

Еще через три дня Брюнинг представил президенту состав нового кабинета министров. Нацистов в нем не было. Однако фон Шлейхер продолжил свои заигрывания с фюрером, по поводу чего французский военный атташе писал своему правительству: «Шлейхер считает, что, учитывая силы, которыми он обладает, возможна только одна политика — использовать его и перетянуть на свою сторону».

Не оставлял надежд переиграть Гитлера и Гугенберг, который пригласил его в небольшой брауншвейгский городок Бад-Гарцбург, где проходил съезд «национальной оппозиции». Оппозиционеры потребовали немедленной отставки правительства Брюнинга и Брауна и сделали весьма угрожающее заявление.

— Мы, — говорилось в нем, — заявляем, что во время предстоящих беспорядков будем защищать жизнь, собственность, дома и место работы тех, кто вместе с нами примкнет к нации. Мы отказываемся, однако, защищать ценой своей крови нынешнее правительство и господствующую ныне систему…

Если перевести эту фразу на нормальный язык, то она означала:

— Готовьтесь к гражданской войне!

Гитлер приехал в Гарцбург без особого желания. Он прекрасно понимал, что за этим сборищем стоит новая попытка его главного организатора Гугенберга подчинить его своей воле. В беседе с ним о совместном правительстве он весьма прозрачно намекнул на Муссолини, который тоже начинал с коалиционного правительства, но потом выбрасывал из него своих союзников. За несколько часов до совместного заявления высказало свое сомнение относительно участия в съезде оппозиции и его ближайшее окружение. Понимая, что все его попытки так ни к чему и не привели, Гугенберг перешел от пряника к кнуту и закончил свое выступление угрожающей фразой.

— Пусть будет проклят всякий, — заявил он, — кто разобьет наш фронт!

В ответ все понявший Гитлер зачитал собственное заявление и отказался присутствовать на совместном параде при прохождении «Стального шлема». Он покинул съезд, громко хлопнув дверью, и всем стало ясно, что уход лидера столь сильной партии поставил крест на роли Гугенберга как идейного вождя германской оппозиции. Без участия в ней крепнувших на глазах нацистов ни о какой действенной оппозиции не могло быть и речи.

Тем временем события продолжали стремительно развиваться, и фон Шлейхер уже подумывал о замене неугодного ему Брюнинга, которому он постепенно начинал отказывать в поддержке, без которой не мог обойтись ни один политик в мире — лояльной к нему армии. Вместе с группой влиятельных лиц фон Шлейхер намеревался всеми правдами, а если понадобится, и неправдами сохранить власть угасающего старца и по возможности усилить ее. И движение нацистов должно было служить одной из опор диктатуры Гинденбурга.

В свою очередь и Брюнинг, чувствуя, как под ним шатается кресло, не прочь был усилить свои позиции за счет лидера нацистов, тем более что это было и пожелание самого Гинденбурга в связи с предстоящими выборами. Президент должен был уйти в отставку. Сам Гинденбург не горел желанием остаться, однако его советники не хотели видеть в его кресле кого-нибудь другого. Да и сам Брюнинг боялся, что Гинденбург потерпит поражение на выборах, а вместе с ним уйдет в отставку и он сам со своим «президентским правительством». Прекрасно понимая, что без Гитлера вряд ли удастся провести через парламент свое предложение, Брюнинг в январе 1932 года пригласил его к себе.

— Теперь они все у меня в кармане! Они признали меня как партнера для переговоров! — восторженно воскликнул Гитлер и отправился к канцлеру.

Дабы избежать столь нежелательного для него развития события, Брюнинг предложил лидеру нацистов избавить германский народ от напряженной и непредсказуемой избирательной борьбы в это взрывоопасное время и проголосовать за доверие Гинденбургу.

— Президент слишком стар и может не перенести всех тех волнений, какими сопровождаются избирательные кампании, — говорил он. — И вам, я думаю, будет нетрудно провести мое предложение с помощью вашей фракции.

Гитлер обещал подумать, и на следующей встрече с Брюнингом, которая состоялась в присугствии Гренера и Шлейхера, прямо спросил:

— А что это мне даст?

Конечно, он уже начинал заигрываться, поскольку ни один партийный вождь не имел права вести столь откровенный торг с президентом. Каким бы выжившим из ума тот ни был, обид он не прощал. Гитлера могло хоть как-то успокоить только то, что он посеял еще большую вражду между президентом и его канцлером, поскольку первый не мог до бесконечности держать возле себя политика, который так и не смог договориться с правым движением, не считаться с которым не мог даже он.

— Ничего! — честно ответил Брюнинг. — А вы, как я понимаю, готовы к открытому соперничеству с президентом.

Гитлер пожал плечами и… продолжил обсуждение этого вопроса со своим окружением. Штрассер был против участия в президентских выборах, так как считал, что Гинденбурга Гитлеру не победить. Да и зачем им нужна эта предвыборная борьба? Не выгоднее ли наладить сотрудничество с теми же центристами и захватить власть через парламент, не подвергая себя никакому риску в открытой борьбе?

Геббельс считал, что не выгоднее, и в первую очередь для него самого. Тактика переговоров усилила бы влияние Штрассера, в то время как избирательная кампания могла приблизить его к фюреру. Его поддержали Геринг и Рем. Первый еще не имел своего места в партии и мог выдвинуться только с приходом Гитлера к власти. Второй надеялся входе избирательной кампании дать выход энергии рвавшихся в бой штурмовиков.

Гитлер сказал «да» только за три недели до начала выборов, и обрадованный Геббельс бросился в бой. А Гитлер… столкнулся с давно уже стоявшей перед ним проблемой: отсутствием германского гражданства, без которого вся дальнейшая борьба теряла смысл. На помощь ему пришло национал-социалистическое правительство Брауншвейга, которое в срочном порядке назначило его регирунгсратом брауншвейгского посольства в Берлине.

Как и в 1930 году, стратегия избирательной кампании Геббельса состояла в массированной пропаганде в каждом немецком районе, нацеленной на отдельные социальные и экономические группы. Было проведено несколько тысяч демонстраций, которые сопровождались парадами штурмовиков. Лидеры нацистов не стеснялись в словесном творчестве и в своих яростных нападках на систему не щадили даже президента.

В самом центре избирательной кампании стоял сам Гитлер. Его выступления вызывали приступы истерического энтузиазма, и перед избирателями стояло само воплощение нацистского движения, призывающее доверить ему высший пост в государстве.

И все же Гитлер проиграл, хотя и набрал 11,5 миллиона голосов. Но и Гинденбург получил на два миллиона голосов меньше, чем требовалось для победы. Предстоял второй тур, и на этот раз Гитлер не колебался.

— Первая избирательная кампания окончена, — заявил он, — вторая началась сегодня, и я выиграю ее!

Всего за неделю Гитлер посетил 21 город и принял участие в пяти грандиозных демонстрациях, перелетая из одного района Германии в другой на самолете. А когда полеты запретили из-за плохой погоды, Гитлер настоял на полете в Дюссельдорф. Все нацистские газеты захлебывались от восторга, до небес превознося подвиг Гитлера. «Это именно тот человек, в котором нуждается Германия!» — уверяли нацистские журналисты своих читателей. Появился даже лозунг «Гитлер над Германией», имевший двойной смысл. В ходе кампании Гитлер чувствовал себя все увереннее и заявлял, что ощущает себя орудием Бога, которое тот избрал для освобождения Германии. И все основания для такой уверенности у него были.

26 января 1932 года Гитлер выступил с большим докладом в святая святых промышленников Германии — Дюссельдорфском индустриальном клубе в «Парк-отеле». Его выступлению придавалось большое значение. Об этом говорит тот факт, что на нем присутствовали 300 (!) крупнейших рейнско-рурских промышленных магнатов. Начав с нападок на правительство, Гитлер перешел к угрозе большевизма, который уже потряс весь мир и грозил ему дальнейшими потрясениями. В своей программе он выделил два главных тезиса: установление сильной власти в Германии, которое обеспечит расцвет германской экономики, откроет путь к мировому господству германского капитала и обезопасит немецких промышленников и банкиров от коммунистической угрозы.

— Не немецкая экономика, — говорил Гитлер, — завоевала мир, дав возможность в дальнейшем сформироваться сильному государству, — все было наоборот: государство силы создало предпосылки для позднейшего расцвета экономики…

Эти слова вызвали у присутствующих необычайный восторг, то и дело слышались выкрики:

— Правильно! Совершеннейшая правда!

Что же касается коммунизма, то Гитлер не стал отступать от того, что он говорил на своих собраниях.

— Да, — заявил он, — мы приняли непреклонное решение уничтожить марксизм в Германии до последнего корешка… Сегодня мы определяем поворот в судьбе Германии!

Надо ли говорить, какая радость охватила промышленников при этом известии. Это был настоящий бальзам на раны. «Речь, — писал в книге «С Гитлером — к власти» Отто Дитрих, — оказала на промышленников сильное действие, что особенно ясно выявилось во время последующих месяцев борьбы. Ассигнования на эти выборы сразу же потекли в кассу нацистской партии.

5 января 1932 года Геббельс писал в своем дневнике о плохом финансовом положении партии, но уже 8 февраля отмечал, что «финансовое положение изо дня в день исправляется» и финансирование предвыборной кампании почти обеспечено. И все это вселяло в Гитлера надежду на то, что, если у него не получится с политиками, то ведущие промышленники и банкиры в обиду его не дадут…

Но банкиры банкирами, а что касается Бога, то, в отличие от фюрера, он ничего не знал о своем выборе, и Гитлер снова проиграл.

О своем проигрыше Гитлер узнал в Кобурге, в Баварии, и, по словам Отто Штрассера, «немедля разразился рыданиями, что он делал каждый раз, когда терпел поражение». Но затем он нашел в себе силы сделать хорошую мину при плохой игре и заявил в интервью английской газете «Таймс»:

— У меня не было никакого личного тщеславного желания стать рейхс_ президентом. Я выступил со своей кандидатурой против Гинденбурга по одной-единственной причине: потому, что та система, которую мы хотим разбить, пользуется его авторитетом и популярностью…

И если он все же рыдал, то напрасно. Возможно, все случившееся с ним и было трагедией, но трагедий оптимистической. Никто не верил в победу Гитлера, но, в отличие от националистов, которые не выдвинули кандидата, и коммунистов, чей электорат уменьшился на миллион голосов, убежденность Гитлера превратила его поражение в триумф. Он набрал еще два миллиона и приказал готовиться к выборам в землях. До них оставалось всего две недели. И Геббельс с готовностью воскликнул: «У нас нет времени на передышку!»

Выборы президента показали, что число его сторонников удвоилось и достигло приятной во всех отношениях цифры в 14 миллионов. Теперь Гитлер очень рассчитывал на волне успеха отобрать власть у коалиции социал-демократов и центристов в Пруссии, которая являла последний оплот сил Веймарской республики. Пруссия была самой большой землей Германии, и, перефразируя печально известный лозунг штурмовиков, можно было сказать: «Тот, кто владел Пруссией, владел всей Германией».

Однако совершенно неожиданно для Гитлера правила игры изменились. Зимой 1931-1932 годов участились битвы между штурмовиками и коммунистами. Постоянно ходили слухи о подготовке нацистов к захвату власти, гессенская полиция обнаружила в штаб-квартире НСДАП в имении Боксгейм документы, которые неопровержимо доказывали, чем собирались заняться тамошние национал-социалисты в случае выступления коммунистов. Государственная власть должна была сразу же перейти к СА, все доходы подлежали конфискации, частные доходы временно отменялись. Так называемые «боксгеймские» документы буквально пестрели такими фразами, как «подлежит расстрелу и смертной казни».

Руководители местной партийной организации не стали отрицать очевидного, но в то же время категорически заявили, что все эти планы составлялись без ведома мюнхенского руководства, тем самым ударив по Гитлеру, который неоднократно заявлял, что ничто в партии не совершается без его ведома. И теперь правители страны задавались вполне естественным вопросом: а не лежат ли подобные планы, составленные без ведома лидера партии, и в других местных организациях?

Мало кто сомневался в том, что боксгеймские планы отражали главные принципы стратегии Гитлера, который считал вооруженное вмешательство штурмовиков в случае выступления коммунистов «великим тайным политическим рецептом партии», который сопровождал каждое партийное постановление. Он очень рассчитывал на выступление левых, ибо оно должно было заставить власть обратиться к нему как к спасителю нации.

На самом ли деле Гитлер ничего не знал обо всех этих планах? Верится в это с трудом, особенно если вспомнить, что ответил он в письме Брюнингу в декабре 1931 года после того, как тот в своем открытом послании обвинил Гитлера в непризнании им законности и его заявлениях разрушить все преграды при получении власти законным путем. «Господин канцлер, — ответил Брюнингу Гитлер, — фундаментальный закон демократии гласит: «Вся власть дается народом». Конституция устанавливает способы, с помощью которых замысел, идея, а затем и организация могут получать от народа законные обоснования для осуществления своих целей. В конце концов народ сам определяет свою Конституцию. Господин канцлер, если немецкий народ когда-нибудь поручит национал-социалистическому движению ввести Конституцию, отличающуюся от той, которую мы имеем сейчас, вы не сможете предотвратить это… Если Конституция оказывается непригодной для него, народ не умирает, но Конституция изменяется…»

Вот так вот, ни больше ни меньше!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.