ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

После столь успешных выборов нацистская партия, возможно, впервые в своей истории переживала настоящий взлет. Число желающих вступить в партию резко возросло, улучшилось ее финансирование, а проведение «насыщенных избирательных кампаний» привело к новому успеху на региональных выборах 1931 года. Оправдывал доверие фюрера и Геббельс. Именно с его подачи были введены ежемесячные сообщения о настроениях масс, агенты нацистов засылались в пекарни, мясные лавки, магазины и пивные и докладывали о настроениях людей, что, конечно же, помогало на любых митингах и собраниях. Продолжали оказывать содействие Гитлеру Шахт, Тиссен и другие капитаны германской промышленности и банковского дела. Хотя основная масса крупных промышленников и банкиров все еще с некоторой опаской взирала на быстро набирающую силу нацистскую партию.

Однако Гитлера волновало другое. Да, сила его партии основывалась на сплоченности ее рядов, но в то же время существовала опасность, что активизация их действий перейдет зыбкую грань между законным и незаконным. Особенно это касалось штурмовиков, которых готовили к революции, но пока еще не собирались ее совершать. И Гитлеру приходилось проявлять чудеса изворотливости, чтобы поддерживать баланс между «незаконностью», которая, выйдя из-под контроля, могла бы вызвать сомнения в его надежности у руководителей армии и советников президента, и «законностью», усиленное соблюдение которой могло разочаровать многих членов партии и прежде всего тех же штурмовиков, вступивших в нее с убеждением, что общенациональные вопросы должны решаться силой, а не большинством голосов, и мечтавших о марше на Берлин и насильственном захвате власти.

В такой ситуации Гитлеру не оставалось ничего другого, как оставлять некоторую недоговоренность, уверяя в законности своих действий, с тем, чтобы, с одной стороны, поддерживать уверенность консервативных элементов, с которыми он надеялся вести переговоры, в том, что он оказывает сдерживающее влияние на партию. С другой стороны, он старался не разочаровать радикалов в своей партии, уверить их, что его разговоры о законности — обыкновенное притворство, скрывающее намерение осуществить путч, когда настанет время. Тот же Геринг во всеуслышание заявлял:

— Мы боремся против государства и существующей системы, потому что намереваемся полностью уничтожить ее, но законным образом, чтобы не возбудить подозрений шпиков. До того как был издан закон о защите республики, мы говорили, что ненавидим это государство. При этом законе мы говорим, что любим его, и все-таки каждый понимает, что мы имеем в виду…

Да и сам Гитлер время от времени «забывался» и говорил то, что думал, как это было на лейпцигском суде, куда Ганс Франк вызвал его в качестве свидетеля. А случилось это так. Прекрасно понимавший силу армии Гитлер уже с 1929 года пытался усилить свое влияние на рейхсвер. Его речь произвела сильное впечатление на молодых офицеров, продвижение по службе которых было крайне затруднено из-за наложенных на армию Версальским договором ограничений. Гитлер же обещал в случае своего прихода к власти увеличить армию и вернуть Германии ее законное место в Европе.

Нацистам удалось завербовать трех армейских лейтенантов — Шерингера, Людина и Вентца, которые были связаны с СА и стремились привлечь на свою сторону других офицеров. Через несколько дней после выборов 1930 года все они предстали перед судом, и вот тогда-то защищавший их Франк вызвал фюрера на процесс.

Конечно, Гитлер не отказался от такой прекрасной возможности выступить перед всей страной. А вот сидевших на скамье подсудимых лейтенантов он разочаровал, и вместо защиты они услышали заверения Гитлера в его лояльности к армии.

— Я, — говорил вождь нацистов, — всегда защищал ту точку зрения, что любая попытка разлагать рейхсвер бессмысленна… Да и зачем? Когда мы придем к власти, то сделаем так, чтобы из существующего рейхсвера выросла великая армия немецкого народа. Тысячи молодых людей думают так же! Что же касается СА, я еще раз повторяю, что наши штурмовые отряды созданы только для политических целей и ни о какой замене ими армии не может быть и речи…

Председатель суда ответил, что нацисты вряд ли могут рассчитывать на достижение этих целей законным путем, однако Гитлер только махнул рукой.

— Если партийное решение приходит в противоречие с законом, — с необыкновенным пафосом произнес он, — значит, его нельзя выполнять! Это мой принцип! И все несогласные с ним, вроде Штрассера, который носился с мыслью о революции, уже изгнаны из партии… Если я приду к власти законным путем, то создам нацистский суд, мы отомстим за ноябрьскую революцию 1918 года и много голов полетит с плеч законным путем!

Услышав это заявление, заполненная до отказа галерка устроила бурную овацию.

— И что же вы имеете в виду под «немецкой революцией? — продолжал провоцировать Гитлера председатель суда.

— Можете успокоиться, — ответил тот, — никакого отношения к внутренней политике эта самая революция не имеет и означает лишь немецкое патриотическое движение против условий мирных договоров, которые мы рассматриваем не как обязательный закон, а как нечто навязанное нам извне… Наша пропаганда пробуждает духовную революционность в германском народе. Наше движение не нуждается в силе… Мы примем участие в легальных организациях и, таким образом, сделаем нашу партию решающей силой. Однако, как только мы получим конституционную власть, мы изменим форму государства таким образом, каким сочтем это нужным…

Гитлер высказался более чем откровенно! Впрочем, удивляет не то, что говорил Гитлер, а то, почему никто не вспомнил его обещания «сменить форму государства» в конце января 1933 года, когда фон Папен и Гинденбург усадили его в канцлерское кресло. А может быть, именно поэтому и усадили, что помнили? Кто знает…

Как это ни удивительно, но тому, о чем говорил Гитлер под присягой на суде в Лейпциге, верили многие. И бывший начальником Генерального штаба во время Второй мировой войны Йодль признался на Нюрнбергском процессе, что до лейпцигского суда, с одной стороны, он не верил Гитлеру, что тот действительно не допустит никакого вмешательства в дела армии. С другой стороны, как не верить политику, который после успешных выборов сентября 1930 года получил абсолютное руководство в партии? Символом этого стал огромный кабинет в Коричневом доме, на стенах которого висели три портрета Фридриха Великого и фотография самого Гитлера за письменным столом с надписью: «В движении ничто не проходит мимо моей воли…» И именно с того времени миф о Гитлере как о «неоспоримом единственном вожде НСДАП» стал той объединяющей силой, которая сплотила партию больше, чем когда бы то ни было, и заменила собой программу партии.

Впрочем, Гитлер редко бывал в своем роскошном кабинете. Он разъезжал по стране, привлекая сторонников на массовые демонстрации, которые одновременно являлись источником доходов партии. Образ фюрера как олицетворение партии был усилен новыми назначениями на посты в совете партии, который руководил повседневной работой и решал организационные вопросы, хотя Гитлер имел абсолютное право на любое вмешательство в работу совета. Гитлер стал публичным политиком и не собирался останавливаться на достигнутом: перед ним стояла все та же грандиозная задача по завоеванию власти…

* * *

Прорыв Гитлера и его последующие успехи чаще и охотнее всего объясняют тяжелым экономическим положением и разочарованием масс в партийной системе Веймарской республики. Все же, думается, это не совсем так. Да, многие немцы не разделяли идеалы национал-социализма, но вместе с тем считали, что именно он внес живую струю в тусклую повседневность веймарской Германии, а вместе с ней и невиданный доселе накал драматизма и страсти. По своей сущности нацизм являлся своеобразным эмоциональным протестом против бездушной рационализации человеческого бытия.

«Желание избавиться от угнетающих претензий буржуазного мира олицетворять долг и порядок еще до того, как наступит внушающее ему страх включение в гражданскую жизнь, — вот что решающим образом определяло шаги этого человека, возвратившегося с войны…», — писал И. Фест в своей знаменитой биографии Гитлера. И как знать, не это ли самое желание «избавиться от угнетающих претензий буржуазного мира» заставило миллионы немцев поставить в избирательном бюллетене имя Гитлера? Да и с чего начинается путь к внутренней свободе, как не с крайнего индивидуализма, с уединения и бунта против внешнего миропорядка?

«Человеческая природа, — писал в своей книге о Достоевском Н.А. Бердяев, — полярна, антиномична и иррациональна. У человека есть неискоренимая потребность в иррациональном, в безумной свободе, в страдании. Человек не стремится непременно к выгоде. В своеволии своем человек сплошь и рядом предпочитает страдания. Он не мирится с рациональным устроением жизни. Свобода выше благополучия. Но свобода не есть господство разума над душевной стихией, свобода сама иррациональна и безумна, она влечет к переходу за грани, поставленные человеку. Эта безмерная свобода мучит человека, влечет его к гибели. Но человек дорожит этой мукой и этой гибелью».

Не это ли «иррациональное» влекло миллионы немцев за «поставленные человеку» грани? Да еще в такое время, когда еще вчера незыблемые ценности рушились, и многим уже начинало казаться, что они на самом деле сходят с ума, и продолжаться так дальше не может! Особенно если вспомнить, что всю духовную атмосферу послевоенной Германии пронизывало постоянное ощущение нестабильности, и скорее тревожного, чем радостного ожидания перемен. Тревожное ожидание вело к тому, что люди стремились отгородиться от реального и злобного мира. Все чаще в поисках спасения немцы обращали взоры к своему прошлому, черпая из него силы для противостояния гнетущей современности и безрадостному будущему.

Принявшая общенациональные масштабы депрессия сопровождалась стремительным падением нравов. Угрожающих размеров достигли наркомания и проституция. «Каждый вечер, — пишет в своей книге «Германия в XX веке» А.И. Патрушев, — по берлинской Тауенцинштрассе и соседним улицам прогуливалось множество уличных женщин. Среди них были и совсем девочки, зябнущие в потертых пальтишках, и гордые кокотки в меховых шубах, и свирепые матроны в высоких сапогах из красной или зеленой кожи с непременным хлыстом в руках. Многие из этих женщин вовсе не были профессиональными жрицами любви. Их, потерявших под Верденом и на Сомме отцов или мужей, вынудили выйти на панель голод и нищета. Кокаин и голые танцовщицы, морфий и американские сигареты, французское шампанское и проститутки — удовольствия и жестокая нужда уживались рядом. В оккупированных победителями рейнских областях обыденным явлением стали иностранные «друзья» немецких женщин. Чаще всего это были чернокожие солдаты французских колониальных частей, оставившие своим «подругам» множество «шоколадных» детей, обычной судьбой которых становились воспитательные дома.

И, конечно, отцы и мужья тех женщин, которые были вынуждены ради куска хлеба идти на панель, а дети стремились забыться с помощью кокаина и морфия, ненавидели тех правителей, которые довели до всех этих ужасов некогда спокойную и сытую страну.

Известную роль в падении Веймарской республики сыграло и то, что значительная часть немецкой интеллигенции в штыки встретила парламентское правление. Против республики и чуждой немцам демократии выступали преподаватели университетов и практически все известные немецкие писатели. Далеко не случайно в литературе и театре на первый план вышли фигуры мошенников и авантюристов, что уже само по себе являлось признанием того, что политическая система, при которой процветают такие «герои», обречена.

Сыграло свою роль и появление идеологии так называемой «консервативной революции» — антизападного, антилиберального, антидемократического и антисемитского движения. В него входили самые яркие философы и писатели тогдашней Германии, которые направили свою деятельность на возрождение национальных мифов на фоне жесточайшей критики современной цивилизации. Они даже не сомневались в том, что рано или поздно в стране обязательно грянет новая революция, которая сметет старую систему, произведет переоценку всех ценностей в духе Ницше и создаст новый и еще более могучий рейх.

Успехам нацистов способствовали и иллюзорные надежды, какими себя продолжали тешить представители старой элиты, на то, что они сумеют приручить Гитлера и использовать его в своих интересах. Они так и не поняли самого главного в новом движении — того, что Гитлер и его движение уже не только наиболее радикальное выражение идей врагов республики, а новая и еще не виданная в истории разрушительная сила.

Национал-социалисты были, по сути, первой по-настоящему народной партией. В 1930 году среди ее членов насчитывалось 25,6% служащих, 14,1% сельских хозяев, 9,1% ремесленников и кустарей, 8,2% торговцев, 3% лиц свободной профессии, 1,7% учителей, 28,1% рабочих. В определенном смысле нацистскую партию можно было назвать «межклассовой», и большинство ее составляли люди, испытавшие социальное падение и превратившиеся в маргиналов, которые не могли (а некоторые уже и не хотели) искать свое место в обществе.

Во многом на Гитлера сыграло и то, что нацистская партия являла собой в значительной степени движение немецкой молодежи, что только усиливало впечатление динамики нацеленности партии в будущее. И не случайно одна из статей Грегора Штрассера называлась «Старичье, уступите дорогу!»

Мировой кризис экономики и идей либеральной демократии затронул все европейские страны, и тем не менее из всех цивилизованных европейских стран только Германия скатилась в пропасть тоталитаризма. Почему? Наверное, прежде всего потому, что кризис затронул Германию сильнее всех других европейских стран. И немцы, полностью утратив веру в существующую систему, стали искать пути выхода из кризиса в построении общества на тоталитарной основе. В отличие от Соединенных Штатов, которые тоже пережили тяжелые времена, но все же сохранили демократию, Германия находилась после войны в непрекращающемся кризисе. Постоянное напряжение сказывалось прежде всего на психическом здоровье нации, и многим немцам начинало казаться, что из того тупика, в который их завели, уже не было выхода.

Процесс модернизации на рубеже XIX-XX веков проходил в Германии стремительнее, чем в других европейских странах, и привел к формированию в стране общественных настроений, которые отличались сочетанием хвастливого имперского мышления и страха перед непредсказуемыми последствиями социально-экономических перемен. Военные потрясения, разруха и постоянный кризис вели к разочарованию в демократическом устройстве и негативному отношению к техническому прогрессу. Именно поэтому очень многие немцы видели выход из тупика в ломке политической и социально-экономической структуры, а идея построения «народного общества» по мере нарастания кризиса приобретала все большую популярность. Подобные процессы происходили и в других странах, но лишь в Германии, где ни монархический режим, ни республика так и не добились легитимности, фатально совпали все кризисные факторы. Война, революция, жесточайшая инфляция, национальное унижение вели к неизбежному разрушению социально-моральных норм и ценностей, и все большему числу людей хотелось верить в обещания коммунистов и нацистов. Вопрос был лишь в том, кто из них сулил более радужные перспективы.

После столь успешного начала Гитлер не сомневался, что и дальше его ждут только успехи. Он купался в лучах славы и наслаждался наконец-то наступившим для него желанным периодом «легальности». Мало того что на него обратили пристальное внимание крупнейшие промышленники Германии (некоторые из них уже отчисляли на счет его партии определенные средства), теперь он мог так или иначе влиять на власть и делать это совершенно на законных основаниях. Гитлер был уверен, что представляет собой силу, от которой зависело решение многих государственных интересов. Более того, опираясь на армию штурмовиков, Гитлер мог в какой-то мере совершенно справедливо утверждать, что именно он удерживает состояние социальной смуты в стране от куда худших событий. На обывателей это действовало, и постепенно у них складывалось впечатление, что они на самом деле принимали участие в управлении государством.

* * *

На одной из вечеринок осенью 1930 года в Берлине Гитлер познакомился с 29-летней Магдой Квандт, и ее красота и благородная внешность с первого же взгляда приковали к себе внимание фюрера. Магда была подругой берлинского гауляйтера Йозефа Геббельса. До 20 лет она носила фамилию своего еврейского отчима Фридландера, а в январе 1921 года вышла замуж за промышленника Понтера Квандта. Она родила ему сына, и тем не менее в 1929 году они разошлись. Квандт обязался выплачивать бывшей жене по 4 тысячи марок ежемесячно до тех пор, пока она не выйдет замуж. И теперь Магда снимала семикомнатную квартиру в западной части Берлина. На одном из митингов она познакомилась с Геббельсом. Неожиданно для себя Магда увлеклась «доктором философии», вступила в нацистскую партию и стала заниматься общественной работой.

Гитлера не смущала любовная связь понравившейся ему женщины с его подчиненным, и после недолгих ухаживаний он вступил с Магдой в интимную связь. Теперь уже никто не скажет, как на самом деле развивались события в этом «берлинском треугольнике», но в конце концов «колченогий» выиграл и 19 декабря 1931 года женился на своей любимой Магде. Тем не менее Гитлер остался близким другом новоиспеченной семьи. А насколько он был ей близок, на самом деле знали только он и Магда. Знал ли о его «близости» Геббельс? Если даже и знал, то это ничего не меняло. Он настолько боготворил и Гитлера, и Магду, что готов был закрыть глаза даже на ее измену. Да и чего бы он добился, вступив в спор с могущественным вождем нацистской партии, кроме изгнания? Без партии он своей жизни уже не мыслил и в любом случае должен был терпеть. Даже после того как Гитлер приказал удвоить должностной оклад Геббельса (вступив в брак, Магда потеряла пенсию, которую ей выплачивал бывший муж), он молча проглотил эту подачку. Да и вряд ли он считал эти деньги подачкой. Говорить о какой-то морали и уж тем более духовном аристократизме Геббельса бессмысленно. Деньги ведь не пахнут, и Геббельс и не думал расставаться с прекрасной Магдой.

Несмотря на три проведенных в Берлине года, он все еще не был своим в высшем берлинском свете, в то время как его супруга всегда была желанной гостьей в любом берлинском обществе. Именно она ввела Гитлера в замок принцессы Цецилии, где тот познакомился со многими своими спонсорами. По извечной иронии судьбы, в том самом замке, где Гитлер строил планы на будущее, в июле 1945 года состоялась Потсдамская конференция, на которой СССР, США и Великобритания решали судьбу поверженной Германии.

По всей видимости, Магда и на самом деле оказалась женщиной необыкновенной. В отличие от других любовниц Гитлера, которые после расставания с ним либо кончали с собой, либо погружались в печаль, она не ревновала фюрера и вместе с мужем знакомила его с эффектными женщинами, благо вкус Гитлера она хорошо изучила. Она и свела Гитлера с Гретль, дочерью знаменитого оперного певца Лео Слезака, от которой фюрер был одно время без ума. И любить эту поистине очаровательную женщину ему не помешало даже то, что Гретль была на четверть еврейкой. Она на сто процентов соответствовала тому типу «фигуристой» женщины, которые так ему нравились, а все остальное для него уже не имело значения.

Что же касается Магды, то она, по всей видимости, относилась к тому типу женщин, для которых на первом месте стояло личное благополучие, а любовь и страсти являлись лишь дополнением. Быстро сообразив, что Гитлер никогда не женится на ней, она «наступила на горло собственной песне» (если она у нее, конечно, была) и вышла замуж за подававшего надежды Геббельса. Вполне возможно, что Магда была единственной женщиной в жизни фюрера, которая вышла из романа с ним не только без каких-либо потерь, но и приобретя очень многое.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.