Глава 8 КОРОНА ИМПЕРИИ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 8

КОРОНА ИМПЕРИИ

Вначале Шарлемань обнаружил, что его духовенство не оказывает ему никакой помощи. Однако без мощной поддержки со стороны священников он не мог влиять на свой народ.

Предки франков ловко управлялись с топорами. Топоры с широким лезвием служили им хорошим подспорьем в битвах с врагами и при рубке леса. Подобно своим родственникам, данам и норвежцам, франки-первооткрыватели могли превратить лесную полосу в пригодное для пахоты поле и построить дом с дырой в крыше для выхода дыма и утрамбованным глиняным полом в период между весенним таянием снегов и осенними заморозками.

Естественно, они оседали на плодородных землях по берегам рек, удобных водных путей, снабжавших их рыбой, которую франки солили и сушили на зиму. С помощью топоров и тесаков они легко и быстро мастерили челны и рыбачьи лодки из высушенных шкур. На римских развалинах они разживались кирпичом, железными брусьями и, возможно, небольшим количеством свинцовых труб. Дом свободного поселянина предоставлял кров его живности: корове, свиньям, сторожевой собаке и, если он был состоятельным человеком, его лошади. Жена поселянина, если она была умной женщиной, могла украсить стены ткаными драпировками и дополнить кухонные горшки и вертела полотняными скатертями, а на кровать, вытесанную вручную, стелить полотняное постельное белье. Если муж обладал художественной жилкой, он вырез?ал на кроватных столбиках и спинках стульев узоры из крестов или свастик или образы святых с нимбами.

Будучи самообеспеченным, этот свободный поселянин предпочитал, чтобы его ферма не зависела от других и снабжалась собственной рекой и дубовой рощей; он также готов был пройти несколько лиг до соседней деревни со своим семейством, чтобы выпить эля на ярмарке, купить своей жене красивую застежку к накидке или сводить ее к причастию. Когда к власти пришел Шарлемань, типичный франк был на пути к превращению в фермера, а не воина, деревенского жителя, а не человека клана. Несмотря на это, он упорно цеплялся за свое неотъемлемое право выступать в суде, пить вволю и сохранять свою собственность для сыновей. Городская жизнь представлялась его независимой натуре добровольным заключением; он понятия не имел, что значит быть гражданином государства. Что касается Римской империи, франк считал ее легендой вроде подвигов Беовульфа, хотя эта цивилизация оставила следы, наподобие разрушенного акведука в Кельне, откуда можно было вывозить хороший строительный камень для нового монастыря горячо любимого святого Бонифация в Фульде.

Для сеньоров, фермеров и крепостных сырой и туманной страны франков церкви и монастыри стали средоточием изобретательства, науки и спасения души. Они сменили культ Вотана – хотя не полностью и не везде – в качестве мостика, ведущего к загробной жизни, которая, согласно прежним понятиям, переносилась в Валгаллу. Кроме того, так же как деревенский бейлиф (стражник) устанавливал законы для разрешения споров, так и деревенский священник лечил болезни прикосновением к священным реликвиям и, крестя детей, вкладывал в них души. В приходской школе сыновья лендлордов и простые миряне могли даже научиться работать по металлу – Эйнгард стал мастером этого дела в Фульде, – а также делать вино, писать письма или произносить нараспев «Отче наш». В таких городах, как Франкфурт (Франконовурд), с населением более 1000 жителей, в школе архиепископа смышленые ученики могли совершенствоваться в чтении и в способах изгнания бесов.

Слишком часто бывало так, что если какая-то церковь обладала полным текстом Библии, а это случалось довольно редко, то драгоценные переплетенные листки тщательно упаковывались в прекрасный кожаный переплет или переплет из полированного дерева, украшенный драгоценными камнями, Библия лежала в неприкосновенности на алтаре, перед ней благоговели, но ее не читали. Когда священник с выбритой макушкой громко читал псалом, он обычно повторял то, что помнил, а не то, что видел в переплетениях букв, складывающихся в слова. Что касается светских дворян, мало кто из них был способен написать свое имя. Сам Шарлемань до сих пор ставил большой крест после букв «К» и «Р». Герои войны не нуждались в образовании, и преуспевающий фермер в часы досуга предпочитал пить пиво или смотреть на танцующих девушек.

Было очевидно, что Шарлемань терпит поражение в своем стремлении реставрировать умы своих подданных. Кроме своих собственных детей, которых становилось все больше – к ним прибавились дочери Фастрады с соломенными волосами и Ротгейда от неизвестной матери, – и учеников вроде Эйнгарда, в дворцовой школе и Академии несколько юношей изучали загадки Евклида и искусство врачевания Гиппократа. В других местах немногие избранные, такие как Алкуин и Арно, проливали свет знаний в силу своей индивидуальности. Однако Шарлемань отказывался признать поражение.

Поскольку сам король не мог убедить массы, которые рассчитывали на его помощь и поддержку, он потребовал, чтобы это сделала церковь: «Проповедуйте или лишитесь своих бенефиций».

– Был один епископ, – рассказывал монах из монастыря Святого Галла, который, похоже, недолюбливал их, – имевший ковры в зале, и драпировки на стенах, и подушку на стуле, и роскошные пурпурные шелка на теле. Он ел вкуснейшие кушанья, которые его кондитеры и повара подносили ему на золотом блюде. Однажды самый верующий император Карл приказал всем епископам во всех своих владениях прочесть проповедь в нефах соборов в определенный день. В противном случае он грозился лишить их сана епископа. Так вот, этот вышеупомянутый епископ сильно встревожился, потому что ничего не знал, кроме обжорства, а также сильно испугался, что лишится своего праздного житья.

Поэтому после того, как в тот праздничный день был прочитан отрывок из Священного Писания, епископ взобрался на кафедру, словно собираясь прочесть проповедь толпившемуся народу, пораженному таким неслыханным доселе событием. Все стояли и таращили глаза, кроме одного рыжего бедняги, который набросил на голову накидку, потому что стеснялся своих рыжих волос. Когда епископ его увидел, то закричал привратнику: «Приведите ко мне вон того мужлана, накрывшего свою башку, вон там, рядом со входом в церковь!»

Привратник схватил бедного парня и поволок его наверх силой, так как тот вырывался, боясь, что страшный епископ наложит на него роковое наказание за стояние с покрытой головой в храме Бога. Но этот епископ, склонившись со своего насеста и то обращаясь к собравшимся, то крича на бедного парня, начал проповедовать: «Так его! Не дайте ему улизнуть! Хочешь не хочешь, деревенщина, тебе придется подойти! Нет, ближе!» Затем он сорвал с головы парня накидку и закричал собравшимся людям: «Смотрите-ка, мужлан-то рыжий!» С этими словами он поспешил к алтарю и совершил церковное богослужение или притворился, что совершил.

Когда император Карл, знавший об отсутствии у епископа знаний и таланта, услышал, как этот священник приложил все усилия, чтобы что-то сказать, подчиняясь приказу короля, он позволил ему сохранить свой сан.

В поисках средств для достижения своей цели король франков изобрел оригинальный способ помочь в деле образования. Когда из Константинополя прибыл новый орган, он велел разобрать его и скопировать, чтобы в его великих храмах «мехи из воловьих шкур дули в медные трубы с ревом грома и звоном кимвалов».

– Искренне пойте слова, славящие Господа, – требовал он от дворцового хора и сам присоединялся к певцам. – Ясно и четко переписывайте Евангелие, и пусть этим занимаются не праздные юнцы, а аккуратные опытные люди, – наставлял он писцов монастырского скриптория[34].

Тяжелые громоздкие Библии, может быть, редки и их мало, но Евангелия, и в особенности послания Павла, этого великого проповедника, были доступны всем. В Туре Алкуин ночами трудился вместе с переписчиками, чтобы распространить Евангелие по всем церквям королевских владений.

Предостережения и наставления Шарлеманя как бичом ударили по праздности, лени и мирским утехам в мужских и женских монастырях. (Разве у него самого не было подобных наклонностей?) Аббатам и аббатисам запрещалось держать охотничьих собак, ловчих птиц или циркачей. Ни одна аббатиса не могла писать или отправлять любовные письма. Ни один монах не мог стремиться к наживе и богатству.

Шарлемань признавал, что человеку свойственно грешить, но утопать в грехе подобает лишь дьяволу. Его вера твердо покоилась на основных принципах; он не понимал идей Платона, философских уловок и компромиссов.

– Проповедуйте, – обрушивался он на свое духовенство, – о том, как нечестивцы будут брошены в огонь чертям. Объявляйте, что праведники будут жить вечно во Христе.

Священнослужители оказались к этому неспособны. Они с трудом бормотали ненужные изречения, обрывки молитв, призывали к раскаянию. Многие из них были сыновьями светских вельмож и кормились за счет церкви. Их ограниченные умы не могли вместить в себя таинство жизни, неизмеримость божественной силы.

Осознав это, Шарлемань приказал начертать проповеди на всех церковных стенах и расписать их красками, чтобы прихожане видели багровые языки адского пламени и белое с золотом счастливое Царство Небесное.

И он сам проповедовал. Путешествуя от церкви к церкви, на базарных площадях и ярмарках, король нес слово Божье людям: «Верьте, и спасете душу. Вечное блаженство достигается не только одним трудом, хотя сам по себе труд нужен и полезен, но еще и верой». В дальнейшем ни один странствующий рыцарь не произносил евангельский текст с большей убежденностью и неистовством.

«Иисус Христос, Господь наш, будет царствовать вечно. Я, Карл, король франков Божьей милостью и защитник святой церкви, несу благодать и мир всем духовным лицам и мирянам, преисполненным благочестия, во имя Иисуса Христа, навеки Господа нашего».

Громко крича, держа прихожан в страхе Божьем и поддерживая в них стремление к спасению души, он проповедовал спасение души в стране, окутанной мраком невежества.

В этом и кроется загадка Карла-Шарлеманя. Недостаточно образованный дикарь, овладевавший блудницами, когда он этого желал, жадно поглощавший мясо в постные дни после захода солнца, надувавший своих друзей, он умудрился подчинить себе всех, кто ему противостоял. Таким был Карл, охотник на медведей, Арнульфинг. Карл Молот не обладал его авторитетом, а Пипин Короткий – его хитростью.

Вместе с тем тот же самый человек почитал своих отца и мать, никогда не богохульствовал, раздавал свое имущество, защищал бедняков, ощущая личную ответственность за всех своих подданных. Таким был Шарлемань, ставший легендой.

Эта его двойственность объясняется, по сути, одним простым обстоятельством. Недостаточно образованный король франков верил каждому слову религиозного учения. Когда он читал первые слова Послания к ефесянам: «Павел волею Божиею апостол Иисуса Христа», он верил, что та же самая воля Божья сделала его королем. Будучи, таким образом, главой церкви в стране франков, он чувствовал себя обязанным проповедовать и, как король, быть первым из проповедников. Он выразил это достаточно ясно в заголовке к так называемой «Библии Каролингов»: «Получив от Бога, в лоне церкви, власть над нашим королевством, мы должны стремиться всеми силами и с Божьей помощью защищать и возвышать церковь так, чтобы Господь мог назвать нас добросовестным и преданным слугой».

Не благочестие и не простое чувство ответственности заставили его выразиться подобным образом. Другие монархи, дикие, как Теодорих, великий гот, или образованные, как Марк Аврелий, поддавались тем же порывам. Его собственного сына Людовика в будущем станут называть Людовиком Благочестивым. Шарлемань отличался от всех.

Он старался выполнить требования Библии – всеми силами. Выше остальных запросов Шарлемань ставил «сбор урожая с Божьих полей».

В попытках осуществить свой замысел этот монарх, прирожденный крестьянин, постиг души людей, что мало кому удавалось и в менее бурные времена. Он рассматривал человечество в целом. В горе и беде себя он считал одним из многих, и его долг был помочь несчастным.

С нашей удобной позиции, опираясь на прошедшие века и накопленный опыт, мы понимаем, что Шарлемань поставил перед собой невыполнимую задачу. Но, с его точки зрения, задача могла быть выполнена с Божьей помощью. Нужно было только найти способ осуществить это на практике.

Сев в седло, как он это проделывал в юности, когда его что-то беспокоило, Шарлемань объезжал церкви и монастыри, прислушиваясь к звуку новых органов, к молитве, которую пели недавно обученные голоса, пировал до глубокой ночи и молился на рассвете – этот способ проповедовать Евангелие изматывал Алкуина, который страстно говорил о том, какую великую пользу приносят письменные труды, особенно таких великих душ, как Августин и Иеремия.

– Если бы у меня было двенадцать священников, таких же образованных и мудрых, как они! – взорвался в ответ Шарлемань. (Так о нем повествует легенда.)

– Господь Бог, сотворивший небо и землю, – раздраженно воскликнул Алкуин, – довольствовался двумя такими слугами, а ты просишь двенадцать!

В то время король был очень доволен, поскольку аварский тудун, один из князей кочевого народа, пришел, чтобы изъявить покорность победоносному христианину и принять крещение, – авары поняли, что этот обряд подтверждает покорность. Шарлемань присутствовал при обряде и выступал в роли крестного отца. (В его время подобное духовное покровительство было гораздо более ответственным делом, чем в наши дни.) Он также щедро наградил новообращенного авара аварским золотом.

Однако к тому времени Алкуина стали одолевать дурные предчувствия по поводу метода Шарлеманя силой обращать массы язычников в христианство. Не то чтобы он оспаривал право короля подчинять неверующих при помощи войны. Поставить под вопрос это право мог только Шарлемань, и он сделал это очень аккуратно. По церковному закону, который он стремился провести в жизнь, считалось грехом вести войну с целью завоевания территории или усиления власти. Благословение Иисуса Христа проходило с миром, а не с борьбой. Нельзя было даже представить себе пришествие Христа на землю с его участием в кровавой бойне на поле брани.

Шарлемань либо верил в это, либо он руководствовался инстинктом стратега, но он вел свое войско не для того, чтобы воевать, а чтобы по возможности избегать сражений. Выступление против лангобардов-христиан он оправдывал помощью папскому престолу храма Святого Петра; выступая против благочестивых баваров, Шарлемань сумел получить отпущение грехов у Адриана, который объявил, что бавары будут повинны в грехе, если окажут сопротивление королю франков. Даже в языческой Испании и стране аваров он ухитрялся избегать обычных военных действий. (Сражения при Ронсевале, Синтале и Нарбоне произошли в его отсутствие, хотя он и принял ответственность за них на себя.) Как Эйнгард, так и монах из монастыря Святого Галла отмечают, что его удивительные походы с целью подчинить и покорить были «бескровными – или почти бескровными».

Многие толкователи, даже Наполеон Бонапарт, прославляли Арнульфинга за его военный талант, которым он никогда не обладал. Да, он демонстрировал удивительную способность одерживать верх над своими противниками без боя. По оценкам того времени, Шарлемань действовал в своем праве.

Вместе с тем в войне саксов он проявлял жестокость и беспощадность. Его политика убеждения не оказывала никакого воздействия на народ, поклонявшийся идолу Ирминсулу.

Опасения Алкуина были вызваны не военными кампаниями короля, а его миссионерской деятельностью. Ученый наставник решил загадку сопротивления саксов, которое было вызвано действиями священников, явившихся вместе с солдатами, чтобы крестить в реках невежественный народ. Они под угрозой проклятия требовали от людей христианского поведения и уплаты десятины священнослужителям. Все это вполне могло заставить саксов вновь обратиться к своим безобидным невидимым лесным богам. И если они проявляли упорство в своих поступках, то что можно было ожидать от аваров?

Сильно обеспокоенный, Алкуин написал письмо горячо любимому им Арно, возглавлявшему группу миссионеров в стране аваров: «Сейчас нужно проповедовать добродетельность вместо того, чтобы требовать десятину. Новый дух, проснувшийся в людях, нуждается в кормлении молоком с апостольской добротой до тех пор, пока он не окрепнет настолько, чтобы принимать твердую пищу. Мне рассказывают, что дань в размере десятины уничтожает веру в душах саксов. Лучше лишиться десятины, чем веры. Почему мы должны надевать ярмо на шеи невежественных людей, которое мы сами и наши братья не смогли бы вынести?»

Но одно дело было написать это умудренному опытом «Орлу из Зальцбурга», и совсем другое – убедить упрямого Шарлеманя. Все же Алкуин попытался это сделать, действуя через Мегинфрида и употребляя язвительные слова. Пусть духовные лица в Саксонии учитывают то, как они получают деньги; пусть они не будут столь усердны в своем требовании уплаты десятины, пусть они не налагают наказания за каждый проступок и не требуют того, что необразованный сакс не в силах выполнить. «Право же, пусть они учатся у апостола открывать душу, а не воровать».

Ничего из этого не вышло, и Алкуин осмелился увещевать самого короля. Он начал свое обращение осторожно, расписав, сколько радости и счастья принесет Судный день, когда толпы саксов последуют за «самым счастливым королем» к престолу Христа. (Хитрый призыв к сердцу проповедника.) Но, продолжал Алкуин, несмотря на усердный труд и преданность королю, саксы, похоже, пока еще не являются избранниками Господа. «Дай этому покоренному народу новых учителей, которые будут кормить этих людей молоком, как детей. Десятины, возможно, дело хорошее, но лучше потерять их, чем потерять веру в душах людей. Помни, чему учил святой Августин. Человека важно научить и приобщить к вере и потом – только потом – крестить».

Шарлемань, не обращая ни на что внимания, шел своим путем в Саксонии. Опечаленный кельт написал Арно: «Что дает крещение без веры? Человека можно заставить принять крещение, но нельзя заставить его верить».

Тем не менее после двадцатичетырехлетней борьбы Шарлемань по-прежнему склонялся к тому, чтобы заставить саксов принять веру. Его злая целеустремленность не уступала упорному сопротивлению саксов. Он бушевал по поводу вероломства саксов, тогда как они отстаивали свою независимость. Когда он представлял себе христианское общество, саксы отвергали христианство; когда он стремился к тому, чтобы вернуть гегемонию своего деда, Карла Молота, и германских народов Рейна, на другом берегу ему противостояли армии саксов. В самом сердце его владений – как он это понимал – они объединили свои силы с языческими племенами славян и аваров.

В период с 794 по 798 год Шарлемань вновь безжалостно и неумолимо провел свои войска по знакомым дорогам Саксонии, вернул Падерборн и зимовал на берегах Везера до тех пор, пока его сын Карл заново не пробился к побережью Балтики.

В то время Шарлемань прибегнул к новой уловке. Во-первых, он забирал из деревень третью часть мужчин в качестве заложников; далее, он принялся выдергивать из лесов сотни семей и переселять их в долины бассейнов рек Рейна и Луары. Не сумев покорить саксов, он начал пересаживать их в другие места.

Где бы он ни терпел неудачу, неутомимый Арнульфинг продолжал бороться и добивался успеха, принадлежавшего исключительно ему. Через его родную реку, быстрый бурный Рейн, никогда не строили мостов и – так говорили люди – никогда не построят. На Майне его мост был снесен стремительным потоком. Шарлемань в верховьях загрузил баржи камнем, сплавил вниз по течению деревянные столбы, закрепил их на берегах при помощи камней и построил мост через Рейн.

Его франки ничего не смыслили в архитектуре. Одному из них, мастеру Одо, король вручил план маленькой восьмистенной церкви, построенной Юстинианом в Равенне. Мастер Одо не преуспел еще в постройке церкви Святого Витали, но зато в Ахене стояла церковь Девы Марии, красивая и полностью завершенная. Вряд ли ее возвели по приказу Шарлеманя за один день, как хвастались старые солдаты. Все же благодаря настойчивости Арнульфинга церковь была построена, а ее стены украсились золотыми и серебряными пластинками и замечательными росписями. Ушло на это всего четыре года вместо четырех поколений. Чтобы полюбоваться на нее, люди добирались из болот Фризии и монастырей Прованса.

Никто в стране франков не обладал достаточным мастерством, чтобы отлить или изваять статую. Тем не менее между церковью Девы Марии и дворцом сияла блестящая бронзовая статуя Теодориха, великого гота, верхом на коне, как живого.

Из Ахена миссионеры двигались дальше, за Эльбу, заселенную славянами, к диким сорбам (сербам) и кроатам.

Далеко в Южной Италии молодой Гримвальд, беневентанец, женился на византийской принцессе и объявил себя наконец «свободным человеком, каким я был всегда».

На западе Пиренеи были в руках мусульман. Отважному Гильому Тулузскому король послал стойких вассалов, которые помогали маркграфу терпеливо, месяц за месяцем, отвоевывать пограничные города и горные перевалы.

Далеко на востоке язычники авары боролись с миссионерами Арно. Эрик из Фриуля вместе с окрещенным тудуном отправился к ним, чтобы навести порядок. Вожди язычников погибли или ушли в степи.

Таким образом, Карл стал силой на всем Западе. Посланцы короля привозили его советы и наставления в церкви на побережье Далмации. Подданные Шарлеманя с новой надеждой собирались в храмах.

Но что представлял собой Шарлемань?

Паладины, трудившиеся с ним бок о бок, едва ли задавались подобным вопросом. Они переживали бурное время и ни о чем другом не думали, кроме как выполнить волю короля. Арно, решая свои задачи в стране аваров, тоже не задумывался над этим.

Человеком, задавшим себе этот вопрос в уединении монастыря Святого Мартина, был Алкуин. Дело в том, что он, всегда страдавший от болезней, чувствовал приближение своего конца. Городок Тур лежал за пределами родины франков, рядом с древней Южной Галлией, где еще живы были воспоминания о Римской империи. Кроме того, неутомимый Алкуин был в курсе всех происходивших во владениях Шарлеманя событий, которые еще не получили должной оценки. Он оставался неофициальным министром короля, хотя и не был больше его наставником.

Не утратив чувства юмора, бритт менял свою точку зрения по мере приближения часа искупления за жизненные грехи. Никто не цитировал стихи Вергилия с большей охотой, чем он, но теперь он подвергал цензуре чтение «подобной языческой поэзии». Бритт веселился, думая о том, как расстроится Ангильберт, любивший театр, когда узнает о запрещении постановок пантомим при дворе. Однако театр, как рассказывал Августин, был изобретением дьявола.

Алкуина беспокоило то, что Шарлемань не обращает внимания на нужды англосаксонских королей.

– Изменники! – воскликнул король франков, когда в Нортумбрии подданные убили своего повелителя.

Кроме того, Шарлемань все больше занимался укреплением церкви на своей родине. Теперь он называл себя просто королем франков. Не было больше короля лангобардов или римского патриция. Конечно, королем лангобардов считался сын Шарлеманя Пипин; все же правил его отец при помощи «государевых посланцев». Что станется с западными народами, если Шарлемань умрет? И что важнее всего, что станется с главой церкви Святого Петра в Риме?

В перерывах между писанием бесконечных писем, когда его больная голова отдыхала в ночной тишине, Алкуин размышлял над загадкой: Шарлемань приобрел такую власть, какой не обладал ни один король на Западе, и вместе с тем у него не было титула, который соответствовал бы этой власти; его личности уже не подходил образ примитивного короля франков. Кем же он был?

Без сомнения, императором. Право же, если бы к его владениям присоединить Британию и еще один остров Сицилию, то в его подчинении будет больше земель на Западе, чем у любого римского императора. Испания оставалась вне досягаемости его христианской власти, но эту языческую страну все еще можно было покорить. У Цезаря Августа, когда он короновался, не было таких владений.

Алкуин продолжал размышлять об империи Древнего Рима, потому что другой империи на Западе не знали. Кроме того, как раз в то время на Востоке одна женщина, Ирина, восседала на троне мрачных предшественников цезарей, восточных владык Константинополя. Ирина совершила тяжкий грех, ослепив своего собственного сына Константина, чтобы удержать в своих руках власть монарха.

Однако Алкуин прекрасно понимал, что его король «Давид» и не помышлял о подобной империи. Этот франк, дикий варвар, искренне верил, что он является королем по воле Бога; он искренне верил Августину, предсказавшему, что на руинах земного Рима вырастет град Божий. А то, во что верил Шарлемань, не так легко было опровергнуть.

Понимая, что его загадка должна быть разгадана, Алкуин не мог найти ответа. Разослав письма немногим доверенным друзьям, он поручил им отыскать решение.

Единственным человеком, которого он не мог привлечь к своим поискам, был Шарлемань. Одна проблема не давала покоя королю. Он приказал вырыть канал в Баварии через высокогорную долину, разделявшую верховья Дуная и Рейна, но работа шла плохо.

– Где бы он ни находился, он брался за любое дело, – говорил Гном Эйнгард.

Вот так Шарлемань взялся за водную преграду, поднявшись вверх по течению реки Альтмюль так далеко, куда только могли доплыть лодки, и добравшись до неуступчивой долины. Был месяц брахманот, месяц летней пахоты (июнь), и король посчитал это добрым предзнаменованием.

Они переправлялись через горные реки, бравшие свое начало среди ледников; они охотились на медведей в лесных чащах и пировали в шатрах. Усердный Мегинфрид вел путевые записи, а суровый Адульф, сенешаль, следил за тем, чтобы, помимо медвежатины, не было недостатка в еде. Хрупкая юная королева Лютгарда не обращала внимания на дожди, говоря, что солнце благословляет всех, кто идет в горы. Королевские дочери присоединяли свои голоса ко всеобщему радостному хору, когда их отец рвался вперед, чтобы отыскать и искоренить зло, мешавшее земляным работам в долине.

Детей Фастрады оставили в Городе франков (Франкфурте), и проказница Ротгейда подражала юной Делии во всем, что делали старшие дочери.

Были и другие дети. Берта, зрелая женщина, которой было далеко за двадцать, имела двух детей от Ангильберта. Ротруда, хотя и не была замужем, впрочем как и ее сестра, вот-вот собиралась родить.

Их отец ни словом, ни взглядом не выражал своей неприязни к незаконнорожденным внукам. Наоборот, с любовью и нежностью он наблюдал за тем, как его дочери нянчат своих детей. Проголодавшись, его внуки принимались яростно и жадно орать. За ужином дочери Шарлеманя, одетые в голубой атлас, подливали ему вина. По милости Божьей семейство короля все увеличивалось.

Гном Эйнгард говорил о короле и его дочерях:

– Он так наслаждался их обществом, что не в силах был с ними расстаться.

Ровно в полдень устроили праздник в честь месяца брахманот; старшие дочери, украсив плечи и руки венками, подносили своему отцу блюда с клубникой, грушами, вишней и ранним виноградом. У маленькой Ротгейды не было ничего, чтобы поднести отцу. С венком на голове она сидела в уголке и пыталась танцевать под звуки арф и цимбал.

В кругу всеобщего веселья только один человек обратил внимание на то, как Ротгейда украдкой танцует в одиночку. Это был красноречивый загорелый священник с Испанских гор, великий поэт Теодульф, прибывший из разграбленного и опустошенного Нарбона, изгнанник с маленьким ребенком, девочкой, не имевший больше ничего за душой. Себя он называл просто готом. Но в гневе он был более страшен, чем праведник Штурм, а по части выпивки не уступал стойким графам из Тюрингии. Алкуин прозвал его «винным епископом». Шарлемань дал ему кров, оказывал знаки уважения и обязал писать стихи.

Своевольный испанский священник читал свои стихи нараспев; так же поступали псалмопевцы, исполняя Песнь песней; так же поступали и пилигримы, толпами бродившие по дорогам и молившиеся своему счастью. Только Эркамбальд, секретарь Шарлеманя, и строгий маленький Гном Эйнгард излагали свои повествования мучительной прозой на пергаменте. Насладившись сочным мясом и крепким вином, Теодульф кричал во всю глотку, в шутку оплакивая и проклиная того сеньора, который был слишком пьян, чтобы слушать. И гот пел для пьяницы и сони до тех пор, пока тот, покачиваясь, не покидал зал, а оставшиеся не провожали его громким смехом.

Теодульф уловил насмешливость арабских поэтов из Кордовы и проникся остроумием Овидия.

– Прислушайтесь к птицам! – кричал он франкским вельможам. – Послушайте, как вороны выводят мелодию своим карканьем; обратите внимание на сороку, когда она чувствует себя довольной и счастливой, подражая человеческому голосу; присмотритесь к самодовольному павлину, когда он пытается разговаривать! Прислушайтесь к ним, и вы услышите самих себя.

К тем, кто был слишком доволен собой, потому что совершил паломничество во искупление своих грехов, он обращался по-другому:

– Вы не попадете в рай, путешествуя пешком. Необузданный гот, заметив, что Ротгейда танцует в одиночестве, осознал, как должны молча страдать дети и как милостивый король франков может быть жестоким, лишая других своего милосердия. Властвуя над всеми, кто его окружал, он зачастую бессознательно лечил или причинял боль. Конечно, он был рожден для того, чтобы властвовать. Но годился ли он для того, чтобы править таким огромным миром с таким количеством подданных?

Самого гота невозможно было обмануть. Его собратьями были отверженные и бездомные люди, его трапезной – обочина дороги, его псалтырем – скорбь отчаявшихся. Гот превосходил всех, даже сообразительного и остроумного Ангильберта, силой своего воображения.

В королевском шатре кельт Фредугис, ученик Алкуина, преподавал уже своим ученикам науку магических чисел и объяснял значение солнечных и лунных затмений. Все присутствовавшие на этих уроках девушки сидели спокойно, хотя, может быть, и не слушали очень внимательно. Вслед за ними приходила маленькая Ротгейда и усаживалась там, где веревка натягивала край шатра. Шотландский наставник, заметив девочку, отсылал ее прочь.

И тогда гот разражался яростным воплем:

– Ты шотландец! Не смей запрещать детям тянуться к знаниям!

– Этот ребенок беспокоит меня, и занятия только утомят ее.

– Тогда постарайся доставить ей удовольствие. Ты учишь ради того, чтобы слушать звук собственного голоса, или хочешь, чтобы другие тебя понимали?

Учитель из Британии не нашелся что ответить, но после этого он больше не отсылал детей прочь. Когда они попросили гота подружиться с Фредугисом, он возразил:

– Я подружусь с шотландцем, когда у собаки родится кролик.

Но в то время, несмотря на все приказы и уговоры Шарлеманя, канава, обозначавшая канал, длиной в 2000 шагов и шириной в 100 шагов, никак не хотела углубляться. Постоянно просачивавшаяся вода превращала канаву в трясину. Берега смывались. Люди, утопавшие в грязи, прозвали это место Болотом.

Тысячи лопат и кирок вонзались в землю; король приказывал возводить дамбы и рыть каналы. Но, несмотря на это, трясина каждую ночь продолжала затягивать русло канала. Кроме того, с проклятой земли доносились нечеловеческие стоны и вздохи, стояла нестерпимая вонь.

Сотрапезники Керольда утверждали, что в Болоте поселились злые духи для борьбы с христианским королем.

Узнав об этом, Керольд лично осудил подобную болтовню:

– Неужели вы, которые годитесь только на то, чтобы убивать мух, смеете утверждать, что видели здесь злых духов? Так вот, я готов засвидетельствовать то, что видел своими глазами. Это был не злой дух, а сам дьявол, сражавшийся с нашим великим королем на краю пагубной трясины в час, когда царит ночная тьма. Наш король был вооружен только мечом, потому что нож и копье он оставил в своем шатре. Так вот, вытащив свой меч, выкованный из лучшей стали, король воздел к небу крестообразную рукоять, и дьявол съежился и застонал, и вы все это слышали. Затем наш верующий король, призывая на помощь доблестного архангела Михаила, вонзил меч в грудь князя тьмы. И теперь в этой топи покоятся останки дьявола, скользкие, разлагающиеся, по которым вы ходите и вонь от которых вы чувствуете.

Сотрапезникам Керольда казалось, что в этом случае он говорит правду, так как оплывающие берега сводили на нет все людские усилия.

Непрекращающиеся дожди смывали напрочь вновь отстроенные дамбы. Шарлемань понимал, что его приход не принес ничего хорошего. В припадке дикой ярости он отправился на холм, где прежде находилась унесенная водой дамба. В такие моменты никто из свиты не осмеливался сопровождать его. Только семилетняя Ротгейда, руководствуясь собственными соображениями, последовала за ним. Гот же составил ей компанию, так как понимал, что разъяренный и разгневанный король жаждет остаться в одиночестве.

Гот наблюдал за этой парой, когда их хлестал кромешный ливень. Шарлемань отдыхал на большом валуне, обхватив голову руками, а девочка садилась рядом. Король не обращал на нее внимания до тех пор, пока она не ухватилась пальцами за юбку и не начала танцевать перед ним без всякой музыки. Гот не стал к ним приближаться.

Заметив Ротгейду, Шарлемань посадил дочь себе на колени и укрыл ее полой плаща, чтобы защитить ребенка от непогоды. Проделав это, он увидел своенравного гота.

– Теодульф, – сказал Шарлемань, – мне стыдно. В этот горестный час малышка Ротгейда утешает меня своим прелестным танцем.

Вернувшись в свой шатер, король отдал приказ на следующий день возвращаться к реке, поскольку проливные дожди положили конец работам на канале.

Заболоченную долину так и не перекопали, и спустя годы от канала отказались. Хронист из Зальцбурга писал: «Это была бессмысленная работа. Ничья мудрость и ничье предвидение не могут противостоять воле Господа».

Однако Теодульфу приписывалось следующее высказывание: «Благословен будь Господь, даровавший мне, недостойному, такого повелителя, как Карл». И Шарлемань, со своей стороны, даровал этому искреннему человеку епархию в Орлеане. И в том краю Теодульф поразил всех, открыв в деревнях школы «для пения и письма».

Может, и к лучшему было то, что с каналом в Болоте Шарлемань потерпел неудачу. В это трудное для него время он решил заняться исключительно делами родового Франкского государства и ограничить себя пребыванием в Эксе. Но король франков понял, что не может этого сделать. Слишком много людей возлагало на него свои чаяния и надежды. Он мог бы им отказать, но это было не в его характере.

Чтобы детально выполнить свои новые обязанности защитника и покровителя, ему вновь пришлось покинуть Ахен. Для восстановления порядка в Саксонии Шарлемань вместе со своим двором прибыл в район Везера, отменил самые суровые наказания, налагаемые его ненавистным капитулярием на саксов, и следил за переселением деревень; в связи с этим он заинтересовался поселениями западных славян на другом берегу Эльбы, чем вызвал немалое беспокойство у Алкуина.

В хрониках тех времен можно найти упоминание о том, как издалека к странствующему королевскому двору прибывали различные посланцы и делегации. Из Барселоны повелитель арабов привез королю ключи от этого морского порта. (Этому немало способствовало то, что Гильом Тулузский захватывал и укреплял горные перевалы в Восточных Пиренеях.) Этот араб Абдулла, изгнанный сын великого сарацина Абдаррахмана, искал дружбы с королем франков и описал Шарлеманю чудеса Багдада, где бронзовые львы ревели наподобие органов. И Шарлемань отправлял послов в Багдад с просьбой прислать в подарок слона.

Из края Западных Пиренеев Альфонс, король Астурии и Гаскони, прислал дань вместе с пленниками и трофеями, захваченными при взятии оплота мусульман Лиссабона. Те самые христиане, которые прежде сражались против франков, теперь признавали себя подданными Шарлеманя, христианского короля-победителя. Этому же примеру следовали и аварские князья.

Из далекой Сицилии, от патриция Византийской империи, пришло приветственное послание в адрес монарха Франкского государства. Более того, сам Михаил, архиепископ Константинопольский, передал сердечный поклон от императрицы Ирины, объявив о ее восшествии на престол древних цезарей (ни словом не упомянув о том, что она приказала ослепить и заточить в тюрьму собственного сына Константина).

Монастыри просили помощи. Шарлемань велел людям в капюшонах работать в поле и добиться богатого урожая. Священные обители являлись проводниками новой жизни, но монахи, удалившиеся от земной суеты по причине преклонного возраста, не обременяли себя заботами о других.

– Заточите ли вы себя в удобную и безопасную тюрьму, – потребовал король ответа не у кого-нибудь, а у епископа Арно, – или отправитесь обращать в христианскую веру Зигфрида, короля данов?

Шарлеманю очень недоставало присутствия Алкуина, Ангильберта и Адальгарда, нашедших приют в выбранных ими аббатствах.

С дальней восточной границы, с тех мест, где находилась полуразрушенная Аквилея, прибыл старый ученик Академии, Павлин, ему Лютгарда подарила золотые браслеты. (Его имя, говорил Алкуин, высечено в наших сердцах, а не на восковых табличках.) Павлин горевал, оплакивал руины Аквилеи, которая представляла собой мировую гордость до того, как пришел Аттила со своими воинами…

– Город князей превратился в хижину бедняка, – плакал Павлин, – разрушенные церкви зарастают шиповником, и даже мертвым нет покоя – грабители выламывают мрамор на их могилах.

Но какую помощь мог оказать Шарлемань городу-призраку? Он восхищался Павлином, любил его и ценил как священника, преданного доблестному Эрику.

– Что за люди живут в тех краях?

– Когда-то у нас нашли приют островитяне с берегов Прадо и Венеции. Их уже нет на свете. Теперь к моему алтарю приходят только нищие и попрошайки.

– Стройте постоялые дворы. Давайте приют путникам, которые следуют на Восток.

Шарлемань старался добиться, чтобы в каждой епархии принимали путешественников как дорогих гостей. Его постоянно увеличивающееся население нуждалось в гостеприимно распахнутых дверях и клочке земли. Павлина Шарлемань одарил серебром и закрепил за ним титул, весьма почитаемый на Востоке: патриарх Аквилейский – священник в городе-призраке.

Из Тулузы к королю приехал сын Людовик, слишком бедный, чтобы дарить подарки своей невесте, которую он привез с собой. В богатом Провансе и плодородной Гаскони сборщики десятины занимались воровством, а окружные судьи за плату выносили нужные приговоры. Людовик, относившийся к жизни очень серьезно, не мог прекратить подкуп должностных лиц, а сам Шарлемань не мог отправиться в Аквитанию.

В таких случаях он посылал вместо себя умных и справедливых слуг. В этом случае он велел готу Теодульфу отправиться в путь на свою родину в качестве «государственного посланца», наделенного властью привлекать к суду должностных лиц…

– Не принимай никаких даров. Выслушивай каждого. И обо всем, что узнаешь, докладывай мне, – наказал Шарлемань.

Вместо доклада Теодульф прислал язвительную поэму «Посвящение судьям». С беспощадной откровенностью он рассказал о том, что обнаружил, идя по следу судей, бывших до него. Везде, прежде чем подать прошение, люди предлагали взятки.

«Один человек приносит мне восточные камеи, чтобы получить землю соседа. У другого имеются золотые монеты с арабскими изречениями, которые он предлагает в качестве платы за дом, на который претендует.

Третий присылает слугу, который красноречиво описывает очень тяжелую вазу из чистого серебра с изображением на ней подвигов Геракла в гневе – причем делает это настолько живо, что ты мог бы ясно представить себе железную палицу героя, обрушивающуюся на смуглое лицо врага. Есть также сцена, где Геракл выгоняет быков из их пещеры, и ясно представляешь себе, как животные дрожат от страха, когда их тащат за хвосты. Эту красивую вазу мне предлагают только за то, чтобы кое-кто подал в отставку».

Гот принимал только яблоки и сочных цыплят, которых ему подносили деревенские жители. Его стихи высмеивали окружных судей, встававших ни свет ни заря для получения взяток, а потом дремавших до полудня, когда их призывали дела. Они поднимались с кроватей и наедались так, что на слушании дел во второй половине дня клевали носом, вместе с тем внимательно выслушивая влиятельных истцов и становясь глухими, когда в спор вступали бедняки.

Там, где побывал Теодульф, к «государственным посланцам» начинали относиться с уважением. Всего несколько преданных соратников давали почувствовать власть и авторитет личности Шарлеманя на все более расширяющихся территориях. В Сен-Дени благодарный Фардульф строил гостиницу-дворец «для приезда короля». Арно заставлял своих проповедников вести себя подобно апостолам, а не сборщикам податей. В Туре Алкуин трудился по ночам, собирая и сравнивая варианты латинского перевода Библии IV века Иеронима, чтобы в руки короля вложить новую и ясную Библию. В призрачной Аквилее Павлин превратил бродяг в оседлых горожан.

Вместе с тем, пока они все трудились, загадка, мучившая Алкуина, овладела другими, более пытливыми умами. Возможно, письма Алкуина приблизили решение этой загадки. Кем был Шарлемань, ставший кем-то большим, чем просто королем?

Ответ был найден достаточно быстро. Шарлемань стал главой Imperium Christianorum – Христианской империи.

Все началось, как и во многих других случаях, на загадочном Востоке. Именно оттуда явились силы, давшие могущество и власть королю франков. Если говорить о Священном Писании, то оно родилось в Малой Азии вместе с проповедями Павла из Тарса. Монашество Бенедикта из Нурсии пришло от отшельников египетской пустыни, западные законы формировались на основе кодекса Юстиниана. На Востоке, в городе Константина, сохранялось наследство Рима, науки и искусства забытого прошлого.

Если посмотреть с другой стороны, то с Запада ни с суши, ни с моря ничего не доходило, так как там ничего и не было создано в среде лесных жителей и морских пиратов. Даже лучшие люди Запада, Беда, Колумбан и их собратья, получали благословенные знания окольным путем, благодаря морскому торговому пути от Константинополя до берегов Ирландии. И те же ценности, предложенные Теодульфу в виде взятки, и редкостные изделия из сокровищницы аваров были изготовлены на Востоке.

На Востоке совершались великие перевороты в умах и душах людей, и каждый такой переворот, подобно приливной волне, накатывал на западные земли, заканчиваясь легкой рябью в нетронутых лесах.

Около двух столетий назад, когда Магомет принес новую веру в пустыню по ту сторону Святой земли, в тех краях вспыхнуло восстание против богатых и заевшихся империй Византии и Персии, где правила династия Сасанидов. Приливная волна переходила в ислам, а равно и мечи завоевателей, захлестнула побережье Африки, взбаламутила водовороты в Средиземном море и хлынула через перевалы Пиренеев, где Гильом Тулузский не переставал воевать против неверных. И вместе с тем на Востоке вера Магомета была верой пуританина, который поклоняется одному только Богу; пламя его духовного убеждения – требование молитвы без священников, поклонения без церквей и веры без ограничения – охватило все сочувствующие христианские секты на Востоке, которые сами возмущались властью Константинополя. И в христианских пустынях имелись свои пуритане. И на безводных равнинах Антальи они поднялись на борьбу; пуритане разбивали статуи в церквях, рвали в клочья церковное облачение священников и уничтожали росписи на стенах. Им казалось, что в этих росписях содержится насмешка над их святой верой.

Этот конфликт между разрушителями икон, иконоборцами, и поклонниками икон, иконотерпцами, бушевал в течение нескольких поколений. Императрица Ирина, скорее по убеждению, нежели из политических соображений, вернула обратно в храмы священные реликвии, статуи, иконы.

Это противостояние было не просто вопросом ритуала. Эта проблема была огромна, как мир, и лично касалась души каждого верующего. Кто мог ответить на подобный вопрос? Если вы молитесь перед статуей Девы Марии, не значит ли это, что вы молитесь своему кумиру, а не Богу?

В ожесточенных схватках иконоборцы и иконотерпцы сажали друг друга в тюрьмы, ослепляли и убивали. Наконец, в 787 году в Никее Седьмой Всемирный церковный собор, под патронатом императрицы Ирины, дал ответ на этот жгучий вопрос: «Символы должны ясно выделяться, согласно всем канонам, на церковном облачении, кораблях, стенах и дорогах, чтобы напоминать людям о своем значении».

Собор объявил, что к подобным образам, иконам, статуям следует относиться с уважением и благоговением, им даже следует воздавать почести в виде свечей и ладана, но им самим не должно поклоняться. Поклоняться должно одному только Богу.

Волна полемики докатилась аж до самого Рима. В Вечном городе Адриан одобрил ответ собора и благословил императрицу Ирину за возвращение ею священных реликвий в храмы. Хотя в храме Святого Петра меньше уделяли внимания пышности обрядов и церковному облачению, чем в ортодоксальных восточных церквях, папа Адриан и его правоверные католики крепко держались за свои образы святых и распятия на обочинах дорог.

Из Рима, в свою очередь, та же волна полемики докатилась до королевского двора Франкского государства. Там церкви были довольно примитивными и не имели красивых статуй, потому что никакие ремесленники не в силах были их сделать. Но на стенах имелись примитивные росписи, а в самих церквях хранились драгоценные святыни вроде плаща святого Мартина. Таким образом, этот затянувшийся спор задел за живое Шарлеманя. Разве не был он прав, изображая на стенах великолепие небес? Разве не исцелялись больные благодаря мощам и пожиткам святых?

– Да, – с силой заявил он и добавил: – Образы святых не должны уничтожаться.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.